Глава 18

В течение почти двух лет поездки в Чечню были для меня обыденным делом. Бывало, приезжаешь в Москву, в совершенно другой мир, высыпаешься и, немного отдохнув, летишь обратно. Помню, был какой-то напряженный период, когда я не успевал выйти в город и купить себе новые джинсы. Старые залатали мне в чеченской семье, где нас приняли на ночлег, а в Москве распоротый шов тех же джинсов зашивала редактор «Взгляда» прямо во время монтажа, пока я сидел перед мониторами, набросив на себя куртку…

При встрече с любопытствующей группой вооруженных людей, не говорите, что вы приехали из благополучной и далекой Москвы или Лондона. Назовите какую-нибудь другую, не очень далекую зону конфликта, с которой вы знакомы: у вас появится общая тема для разговора.

Постарайтесь не выделяться. Не озирайтесь вокруг как долбаный турист и не ловите чужих взглядов. В зоне боевых действий вы можете столкнуться с совершенно неожиданными вещами. Не психуйте, сохраняйте спокойствие. Если в конце улицы заметите какую-то заварушку, не останавливайтесь и уж тем более не разворачивайтесь и не бегите. Постарайтесь реагировать на происходящее так, как реагируют местные.

Носите то, что носят рядовые местные жители, и лучше, если эта одежда будет не новой. Присмотритесь, какие марки машин чаще всего встречаются на дорогах, и арендуйте именно такую. (И не надо в зоне боевых действий сходить с ума и пристегиваться ремнем безопасности – вы по меньшей мере будете выглядеть подозрительно.) И не забывайте: вы можете научиться быть малозаметными среди местных жителей, но слиться с ними у вас все равно не получится, а если попытаетесь, вас примут за шпиона.

«Однажды недалеко от гостиницы в центре Багдада я стал очевидцем похищения вооруженными людьми одного иорданца. Все происходило в десяти шагах от меня: банда силой затащила несчастного в машину и увезла его, возможно, на верную смерть. Я наблюдал за преступлением с безразличием, потягивая свой чай, как и другие иракцы вокруг. Если бы я вел себя иначе, я привлек бы к себе внимание и, скорее всего, стал бы их вторым заложником».

Джеймс Брэндон, британский журналист

Кстати, именно в тот период, когда мне приходилось постоянно сталкиваться с ужасами войны, со мной произошел странный случай. Я вернулся из очередной командировки, во время которой стал свидетелем ужасной картины. Женщина в Грозном опознала среди погибших своего сына: страшный звериный крик и мать падает на бездыханное тело сына… Я уезжал в Минводы, чтобы вылететь в Москву, и со мною все было нормально. Но уже дома я вдруг проснулся посреди ночи и ни с того, ни с сего зарыдал и плакал настоящими слезами и, не знаю, минут пять или десять просто не мог остановиться…

«Верите ли вы в единого и любящего всех и вся Бога, которому по-настоящему небезразличны мы, простые смертные?.. Поезжайте в пару зон военных конфликтов и голода, посмотрите, как там умирают дети, а потом уже отвечайте на этот вопрос.

Впрочем, есть и обратная сторона: многие из людей, которые прошли через все эти беды, верят в Бога сильнее, чем кто-либо, кого я когда-либо встречал на этой планете. Вот и поди разберись…»

Брюс Хейли, фотограф

Операторы – Сергей Плужников, Илья Папернов, Константин Кряков, Кирилл Корнилов, Игорь Михайлов (извините, если кого не вспомнил) – менялись, моя фамилия в списке командированных в Чечню оставалась неизменной. Мы, как правило, улетали в субботу или воскресенье, возвращались в четверг – прямо к монтажу очередного выпуска программы. В пятницу около трех дня в эфир выходила знаменитая программа «Взгляд» – сначала на Дальний Восток, затем по часовым поясам в десять вечера зрители смотрели ее в европейской части страны.

Я не успевал нормально отслеживать реакцию на те или иные свои сюжеты, быть в курсе событий в Москве, толком не замечал, чем и как живут коллеги в родной редакции. Как бы там ни было, у меня остались самые лучшие воспоминания о нашем «взглядовском» коллективе. До сих пор считаю, что он был одной из лучших команд среди всех, с кем приходилось работать. Один эпизод с порванными джинсами чего стоит! Скажу больше. Специфическая школа «Взгляда» воспитала меня как журналиста, научила искать и находить характеры и судьбы в любых, даже самых глобальных новостных событиях. И по сей день в моих уже режиссерских работах для меня важнейшим остается человек, его неповторимое лицо, особые мысли и преломления души.

Одна забавная деталь из того периода работы. Спустя несколько лет я случайно узнал, что, оказывается, среди «видовских» операторов у меня была кличка «партизан»: почти все время молчал, ничего о предстоящих съемках не рассказывал, не объяснял, куда едем, что и как будем снимать. Это, понятное дело, особенно раздражало тех, кто выезжал со мною в первый раз. Каюсь, я не особо разговорчив и не из тех, кто легко сходится с людьми. Представляю себе оператора, который, возможно, не сразу решился ехать снимать войну, боится, как все нормальные люди, надеется, что я, набравшийся опыта, введу его в курс текущих боевых событий, объясню, настрою и успокою. Ан нет: я всю дорогу в аэропорт еду себе и смотрю в окно, молча лечу в самолете, и вот мы уже где-то среди руин и пепелищ, а я опять ни слова лишнего; едем дальше, потом долго ходим пешком, кругом вооруженные люди и не игрушечные танки, и пальба-стрельба, и непонятные движения… И где-то здесь, в какой-то момент я говорю всего лишь одно слово: «Работаем!» Одно слово – «партизан».

Кто-то из операторов, помню, пытался вытянуть из меня что-нибудь, пока летели на Кавказ. Я не знал, что ему ответить. Действительно не знал, какой у нас маршрут, с кем мы будем встречаться и где будем ночевать. Понимаю, что весь смысл задаваемых им вопросов сводился к тому, чтобы выяснить, насколько опасная нам предстоит поездка. Я не мог ему этого сказать, разве кто-нибудь знает, как все может обернуться на войне? О редакционном задании я знал то же, что и он. Мы, конечно, постараемся все выполнить, а там уж как обстановка сложится.

А я вот всегда не любил болтливых операторов. Мне кажется, слова рассеивают внимание, лучше снимать молча. Не могу поверить в то, что разговоры да дискуссии помогают оператору сконцентрироваться, без чего невозможно заметить и снять тот самый кадр.

«Взгляд» старался не показывать кровь, трупы и всякие иные запредельные жестокости войны. И передо мною никогда не ставилась задача влезть в пекло и постараться снять живой бой. Как я уже сказал чуть выше, программа акцентировала внимание на другой, на человеческой, если можно так сказать, стороне войны, рассказывая о том, как она калечит людей и делает их несчастными. К примеру, когда все российские телепрограммы говорили о том, что федеральные войска заняли Шали, я снимал ветерана Великой Отечественной войны в Ведено. А когда главной новостью из Чечни был бой у Новогрозненского, мы показывали мальчика, потерявшего родных и жившего в бомбоубежище в Грозном. Или же вместе с несчастной матерью пытались освободить из плена восемнадцатилетнего солдата, в то время как другие были увлечены очередным политическим скандалом в Москве.

Одной из самых интересных историй, рассказанных «Взглядом» о той войне, является сюжет о второй, русской матери одного чеченского мальчика. Вкратце эта история о том, как в палаточном лагере беженцев в Ингушетии случайно встретились две женщины – Валентина и Фатима. Валентина, активистка Комитета солдатских матерей, вместе с другими русскими женщинами ходила среди чеченцев и собирала информацию о пленных российских солдатах, чтобы помочь им освободиться и вернуться домой. Фатима – одна из тысяч пострадавших от войны, беженка с четырьмя детьми на руках, самому младшему – Рустаму – около двух. Валентина и Фатима как-то сразу нашли общий язык и несколько часов провели вместе, Валентина пыталась хоть как-то помочь в нехитром и убогом палаточном быте. Рустам болел и выглядел совсем ослабевшим. И тут эта русская женщина неожиданно предложила Фатиме отдать ей Рустама.

– Не знаю, как я могла отдать своего ребенка, – рассказывала потом Фатима в камеру. – Я просто посмотрела на Валю и поняла, что могу ей довериться. Я только спросила на всякий случай: «А ты мне его потом вернешь?» «Конечно, верну», – ответила Валя и увезла моего Рустамчика в Саратов.

Это спасло мальчика от вероятной смерти. Валентина, имеющая своих уже взрослых двоих детей, подлечила малыша-чеченца у врачей, ухаживала, играла с ним. Через год здорового и поправившегося мальчика Валентина вернула его родной матери – Фатиме…

Я вспоминаю еще одну русскую женщину, убежавшую из Грозного вместе с соседями-чеченцами в горный аул. Она рассказывала, как люди в спешной суматохе вынуждены были уезжать из родного города, ставшего вдруг смертельно опасным для жителей. До этого она спокойно описывала жуткие подробности о смерти своих соседей, которых не смогли вытащить из-под завалов, сдержанно пересказывала чужие истории о потере близких, мирных горожан, и подошла к моменту, когда ей надо было уже садиться в переполненный автобус и уезжать из Грозного. Тут она замолчала на несколько секунд и, переменившись в лице, заплакала навзрыд, а потом с трудом договорила:

– У нас была собачка – Черныш… Я не могла взять ее с собою… И говорю ей: «Черныш, иди домой. Иди же!.. Я не могу тебя взять, понимаешь, не могу!» Черныш сразу перестал вилять хвостом, и у него потекли слезы из глаз.

Дальше она не могла ничего рассказывать, заливаясь слезами и, не в силах сдерживать рыдания, женщина убежала.

«Под обстрелом привычная жизнь меняется: телефоны замолкают, из крана перестает течь горячая вода, бензоколонки закрываются. Исчезают магазины, светофоры, такси, полицейские, и в тебя стреляют. Шофер может запросить $25 за десять километров, если ехать надо по району, обстреливаемому снайперами; банка консервов может стоить $5 или $10, а маленькая охапка дров зимой – 200 немецких марок. И если на войне ты хочешь передвигаться и работать, то вынужден иметь дело с перекупщиками и с сомнительными типами: ты даешь взятки, пользуешься черным рынком, нанимаешь украденные машины или крадешь их сам. Но разве можно объяснить это чиновнику, который ровно в шесть запирает кабинет, чтобы успеть домой к началу трансляции футбольного матча?»

А. Перес-Реверте. Территория команчей

Война опасна для репортеров по многим понятным причинам, но тяжела единственно только потому, что тебе приходится слышать много ужасающих человеческих историй.

Таких историй в нашей программе было немало. Это не значит, что мы держались подальше от горячих событий войны – и таких кадров, снятых нами в Чечне и хранящихся в архивах телекомпании «ВиД», много. Нередко мы возвращались из очередной командировки, садились просматривать привезенный материал и не могли поверить, что это снято нами. Когда смотришь в окуляр камеры, все воспринимается как-то по-другому – ты просто находишься рядом и фиксируешь, делаешь свою работу. Сколько раз говорил себе: «Страшно. Окажись я там снова, ни за что бы не полез!» И это правда: лучше, конечно же, не лезть. Понятно без лишних объяснений, что ни один, даже самый удачный кадр, не стоит жизни журналиста или оператора.

Но если вы журналист и попали на войну, держитесь: горячо может стать в любой момент и прямо перед вашим носом. Боитесь? Это хорошо. Страх говорит о совершенно естественном инстинкте самосохранения. Он поможет вам быть осмотрительнее и избегать псевдогеройских порывов. Если бы в людях не сидел страх быть убитым или покалеченным, человечество истребило бы себя еще на заре своего существования. Но, по-моему, трус не тот, кто боится, а тот, кто не делает шаг. Если вы на войне, значит вы уже сделали этот шаг. Второй шаг вы сделаете, если захотите вернуться сюда. И если вы добровольно вернулись-таки на войну, похоже, с вами что-то не так. Может, вам лучше записаться в группу любителей экстремального туризма?..

«Если вы не понимаете, в чем заключается идея артиллерийской вилки (пристрелка к цели, когда один снаряд до нее не долетает, а другой – перелетает, после чего начинается стрельба на поражение. – И. Б.), не ездите в зону боевых действий. Если из всего моего списка вы запомните только один пункт, пусть это будет этот пункт».

Брюс Хейли, фотограф

Каждый раз, пересекая границу Чечни, я испытывал легкий мандраж. Когда вспоминаю об этом моменте, у меня перед глазами встает полуразрушенный стенд у въезда в Грозный и надпись «Добро пожаловать в ад!». Ад для меня заключался не в самих бомбардировках и обстрелах, под которые ты уже угодил, а в постоянном страхе оказаться под ними вновь. Когда ты попадаешь в простреливаемый район, учишься очень быстро, инстинктивно. У тебя резко обостряется слух, и вскоре ты с достаточной долей вероятности можешь по звукам определять, откуда и куда стреляют. Это открытие значительно облегчает ориентацию в поиске укрытий. Оказавшись под обстрелом, вы соображаете предельно трезво, холодно, прозрачно и мгновенно, вам просто не до страха как такового – вам необходимо действовать, действовать немедленно, сию секунду. Если же вы побледнели и впали в ступор, вам хана.

Меня иногда спрашивают, как часто мне вспоминаются эпизоды из пережитого тогда, снится ли мне война и все такое. Нет, мне теперь очень редко снится война, и я старюсь не возвращаться в воспоминаниях в те дни. И эту книжку я решил написать, чтобы совсем избавиться от тех воспоминаний и не возвращаться к ним больше никогда. Только в первые несколько лет мне часто снился один и тот же сон, будто попали мы под обстрел на грозненской площади Минутка. Я весь прижимаюсь к земле и изо всех сил пытаюсь просочиться в нее целиком, и это усилие я чувствую каждой частичкой своего тела. В следующее мгновение вижу, как женщина с ребенком перебегают площадь, огибая руины, бегут из последних сил, но так и не могут одолеть расстояние до противоположной стороны площади. И я изо всех сил кричу: «Ложись! Ложись!!!» С этим криком я и просыпался каждый раз.

К чему это я? Честно говоря, не знаю. Просто на минуту представил себя на месте вчерашнего выпускника какого-нибудь журфака, который вот так же, как я в свое время, оказался в горячей точке и ни черта не понимает, не знает, что и как делать, только ругается про себя и проклинает ту минуту, когда решил сюда ехать. А сколько таких молодых и «зеленых», не успевших дописать свой первый военный репортаж, полегло по глупости. И из-за элементарного неумения ориентироваться в экстренной обстановке.

Некоторое время назад я общался с несколькими старшекурсниками родного факультета журналистики МГУ им. Ломоносова. Их неосведомленность в вопросах освещения конфликтов и войн вызвала у меня досаду и удивление. Ладно уж мы, заканчивавшие журфак в первые постсоветские годы: конфликтологию нам не преподавали, это еще считалась наукой западного буржуазного общества, а мы жили в «безконфликтной стране». Когда я в 1993 году писал дипломную работу об особенностях работы телерепортера в зонах конфликта, приходилось по крупицам собирать теоретическую информацию на эту тему в различных библиотеках Москвы. Все книги были жутко идеологизированы, но предоставляли хоть какую-то информацию об элементарных правилах поведения в зонах конфликта, об особенностях поведения людей, вовлеченных в противостояние. С нами никто не делился опытом работы в горячих точках, никто не рассказывал, как спасаться под огнем, как оказывать первую помощь при ранении или, к примеру, как по глупости не напороться на мину. Сегодня в том же Интернете можно найти много полезных советов об особенностях работы в горячих точках. Здесь я приведу всего несколько из них.

Если стрельба на улице становится все ближе и есть опасность, что здание может оказаться под обстрелом и уже нет возможности покинуть его: а) укройтесь в бомбоубежище или во внутренней комнате подальше от внешних стен здания; б) если есть время, вышибите стекла в окнах до последнего кусочка, чтобы в момент взрыва осколки не могли никого поранить; в) намочите матрас и подушки, обложите ими те стены, за которыми ведется наиболее интенсивная стрельба: это несколько укрепит защиту от осколков снаряда и крупнокалиберных пуль; г) не вставайте во весь рост, оставайтесь сидеть или лежать на полу; д) по возможности сообщите о ситуации кому-нибудь вовне; е) не высовывайтесь до наступления полного затишья; ж) будьте особенно осторожны при выходе из здания: ваше появление может быть расценено как вылазка противника.

При отсутствии предупреждающих знаков очень трудно отличить заминированные места от других. Лучшими советчиками могут быть местные жители. Если нет возможности осведомиться у них, помните о следующем: а) заминированные поля, будучи очевидно пригодными для посевов, остаются заросшими дикой травой, и на них могут быть останки мертвых животных; б) заброшенные дома и строения со следами от прошедших боев также могут быть заминированы; в) лучше не ступать в местах, где нет явных признаков, что здесь недавно ходили другие.

Если вы обнаружили, что оказались в заминированном месте, немедленно прекратите всякое движение. Не пытайтесь сразу же вернуться назад по своим следам. Это касается также случаев, когда вы сидите в машине (даже руль не крутите). Сохраняйте спокойствие и призовите кого-нибудь на помощь: криком, телефонным звонком, звуком клаксона… Визуально определите ближайшее безопасное место: изъезженная дорога, истоптанная тропинка, некая надземная конструкция или сооружение. Тщательно приглядитесь вокруг и не двигайтесь, если для достижения безопасного места вам придется ступить на неизвестную зону. Ждите помощи: лучше двое суток провести на минном поле, чем всю оставшуюся жизнь инвалидом.

Если же не от кого ждать помощи и вам грозит мучительная смерть от голода и жажды, попробуйте спастись сами. У вас неплохие шансы только в случае, когда ваши следы совершенно четко просматриваются на снегу, песке или грязи. Вы можете также пройти назад по явным следам от колес вашей машины.

Оказание первой медицинской помощи при ранении. Если у вас нет специальной подготовки, речь, скорее, идет о воздержании от оказания излишней помощи. Вы можете сделать только две вещи: причиной большинства смертельных исходов после ранения является кровопотеря, поэтому прежде всего вам необходимо остановить кровотечение простым наложением стерильной повязки и защитить рану от загрязнения и инфицирования. Важно также обратить внимание на то, чтобы у раненого, особенно в голову или шею, не возникло удушья от закрытия дыхательных путей сгустками крови, слизью и рвотными массами или при западении языка.

Нельзя прикасаться к ране руками, очищать ее и промывать, удалять из нее инородные тела, отдирать прилипшие к ране куски одежды, вправлять поврежденные вывихи суставов и выпавшие внутренние органы. Нельзя поить раненого, кормить его, а также вводить анальгетики раненым, у которых подозревается повреждение органов живота. Нельзя применять морфин при травме головного мозга и легких. Все, что необходимо, сделает квалифицированный специалист, так что постарайтесь как можно быстрее доставить раненого к врачам. И сделать это лучше в течение одного часа.

Сегодня я спрашиваю у студента четвертого курса журфака, какие документы он бы предъявил офицеру на блокпосту: «Все, какие есть, лишь бы пройти, куда мне надо». Ответ неправильный. У такого мало шансов договориться с офицером. Предъявлять надо только один, самый главный документ. В данном случае им может быть аккредитационное удостоверение. При необходимости офицер запросит у вас еще какие-нибудь документы, а до того нечего щеголять перед ним веером из бумаг. Это раздражает вояк, для которых на войне убедительным документом считается лишь заряженное и умело пристрелянное оружие.

Я спрашиваю у юного коллеги:

– Кавказ сейчас считается неспокойным регионом. Тебя туда командировали. Представь себе, ты оказался в ауле, и речь идет о том, что тебе могут организовать интервью со случайно пострадавшими во время контртеррористической операции. В ожидании интервьюируемого ты садишься за общий стол напротив аксакала, беседа ни о чем затягивается, ты нервничаешь и куришь. В конце концов тебе отказывают и просят, чтобы ты уехал. Вопрос: почему тебе отказали?

Будущий журналист отвечает:

– Пострадавший в контртеррористической операции сочувствует ваххабитам, вот и отказался общаться с журналистом.

Может быть и так. Я, конечно, не пытаюсь обобщать, просто мне, похоже, попался не сильно продвинутый студент. Но в то же время почему-то никто из его сокурсников не пытался высказать свое мнение о предложенных мною ситуациях. Между тем, во втором случае ответ был прост: молодому человеку не стоило закуривать в присутствии аксакала…

Говорят, что все журналисты – циники. Я один из них и признаюсь, что это правда. Говорят еще, что журналисты – профессиональные дилетанты. Все хорошие журналисты действительно дилетанты-универсалы – каждый раз, берясь за новую тему, они выглядят профессионалами в этом деле, и после очередной планерки легко переходят в совершенно другую область и готовят следующий журналистский материал. Такие журналисты для войны слишком рассудительны и точны. А еще поговаривают, что настоящие военные репортеры не могут стать хорошими журналистами, то есть профессиональными дилетантами. Думаю, это тоже правда. Конечно, как из всякого правила, из этого тоже бывают исключения.

Военному журналисту, в отличие от обычного коллеги, слишком трудно знать обо всем понемногу и легко переходить от темы к теме. Он слишком сосредоточен на одной, главной – человеческой трагедии, меняется лишь география и нюансы. У такого репортера постепенно теряется способность к кропотливой драматургии и выстраиванию сложных связей. Я сам долго не мог вернуться к мирной жизни после длительных и частых поездок на войну. Все теперь казалось пресным, скучным и бледным. Нет в мирной жизни той оголенной остроты, присущей событиям и характерам на войне. Когда все кончилось, я впал в депрессию. Хотелось завести себе компактную камеру и купить билет в один какой-нибудь нескучный конец. Честно говоря, желание заделаться вольным стрингером иногда возникает и сейчас. Это спорт, адреналин, образ жизни и мышления, тяжелая форма болезни, от которой труднее излечиться, чем от наркомании…

Кстати, о стрингерах, вольных стрелках – людях, которые снимают в горячих точках без прикрытия, на свой страх и риск. Именно благодаря их хладнокровию и риску в 1990-е годы снималась реальная кинолетопись СССР – России в горячих точках страны, начиная с неразлучных оператора Юриса Подниекса и Александра Демченко и заканчивая Эдуардом Джафаровым. Беспристрастный объектив стрингера фиксировал все происходящее на полях пылающих осколков империи – все горячие точки на постсоветском пространстве. В большинстве случаев съемки велись в местах, куда не ступала нога штатного журналиста.

Похоже, после Беслана многие еще оставшиеся в живых вольные операторы негласно договорились между собой, что без прикрытия они отныне снимать не будут. Потому что, во-первых, это слишком рискованно, а во-вторых, потому что общество больше не заинтересовано в независимой информации. Люди, живущие в России, уже не анализируют конкретные ситуации, они предпочитают одну из двух точек зрения – либо власти, либо тех, кто против нее.

В 1998 году при Дирекции информационных программ ОРТ (нынешний Первый канал) по поручению Александра Любимова я занимался созданием стрингерской сети на Кавказе. В планах было развить подобную сеть в других горячих точках планеты. Но спустя год кавказская сеть распалась: одних стрингеров переманил к себе НТВ, другие же отказались сотрудничать с ОРТ после нескольких случаев неоплаты прошедших в эфир сюжетов. Однако если бы даже удалось тогда создать разветвленную стрингерскую сеть, в наши дни она оказалась бы невостребованной. Почему? Потому что стрингер, хоть и не признанный, но все же профессионал, в отличие от рядового пользователя мобильным телефоном с функцией видео, чьими записями часто пользуются сегодняшние телеканалы.

Стрингер – не случайный свидетель, он сам лезет в пекло и как профессионал всегда выдает концентрированную информацию, а, как известно, чем она концентрированнее, тем ценнее. Беда только в том, что такая информация сейчас никому не нужна – ни власти, контролирующей СМИ, ни гражданам, которым в огромном инфоокеане проще пользоваться разбавленной и отсортированной информацией в виде пропаганды. Отсюда я делаю вывод: чем свободнее СМИ, тем более востребована работа стрингера. Она наполняет информацию главными ее ценностями: срочность, важность и достоверность. Если даже допустить, что сегодняшние российские теленовости все же ценят срочность, то важность и достоверность они толкуют очень по-своему.

После «затухания» каждой горячей точки стрингер впадает в глубокую депрессию, и мало кто выбирается из нее самостоятельно. Только новая поездка в горячую точку может излечить и оживить его. Нанюхавшийся пороху стрингер точно не станет журналистом – профессиональным дилетантом.

Безбашенные с камерой в руках. Их никто не любит – ни официальные журналисты, ни их руководители, ни военные. Уцелевшие в постсоветских войнах российские стрингеры сегодня оказались не у дел и, кажется, профессии стрингера пришел конец.

…В горнолыжном поселке Терскол, что в Кабардино-Балкарии, стоит единственная в России скромная стела с неполным списком из 20 погибших в Чечне журналистов, половина из которых – стрингеры. О том, что такая стела там есть, и местные-то не все знают, а уж в России – и подавно.