Глава 19

Итак, вечером мы с нетерпением ждали, когда наши охранники выпьют чай с подсыпанным мною в чайник снотворным. Выпили они этот чай или нет, и если выпили, то как он на них подействовал, – нам не суждено было узнать. Пока мы с волнением ждали результата, послышался шум подъехавшей к дому машины. Зашел тот самый седой молчаливый хозяин дома, в котором наши «перехватчики» удерживали нас вначале. Выглядел седой невесело. Он недолго переговорил со «спортсменом», после чего охранники велели нам собираться. «Спортсмен» был явно недоволен тем, что сказал седой. Я успел только уловить единственные слова, сказанные по-русски: «просто так». В голове сразу мелькнуло: если говорят такие слова, то речь не может идти ни о чем другом, кроме как о нашем освобождении. Ну надо же! А мы только собрались бежать. Оно, конечно, лучше, ведь неизвестно, как бы все у нас получилось…

Нас посадили в новенькую «Волгу». В первый раз взялись перевозить нас не с завязанными глазами. И это тоже казалось хорошим знаком. Значит, в этом уже нет необходимости.

Откуда именно мы уезжали, я так и не смог понять, как-то не удалось присмотреться. Возможно, потому, что был слишком возбужден подготовкой к побегу и столь неожиданным поворотом дела. В освобождении не могло быть сомнений. Не можем мы дважды обманываться в, казалось бы, очевидных деталях, говоривших именно об освобождении. К тому же два месяца уже прошли, за это время определенность в переговорах об освобождении должна была быть достигнута. Я был возбужден и еле сдерживал свои эмоции.

По всему выходило, что мы, наконец, ехали на свободу. В машине нас было четверо: седой за рулем и рядом с ним какой-то незнакомый мужчина в гражданском. Я узнал Грозный, когда выехали на Минутку и через весь город поехали в сторону Ингушетии. Время было не очень позднее, проезжали машины, кое-где вдоль дороги виднелись группки людей у освещенных кафешек.

Все молчали. Сопровождавшие нас что-то тихо сказали друг другу, только когда выехали за город и, свернув на грунтовую дорогу, остановились на темном пустыре за каким-то бетонным строением.

– Сидите здесь, – сказал седой и вышел из машины. Напротив нас с включенными подфарниками стояли две машины, у которых медленно прохаживались несколько вооруженных людей. Сопровождавшие нас поздоровались с некоторыми из них. Мы никак не могли понять, что опять, черт возьми, происходит, что не так, в чем запинка. Я усиленно щурился, пытаясь разглядеть подробности. Минут десять мы смотрели через лобовое стекло, как седой говорил с одним из вооруженных незнакомцев. Теряясь в сонме лезущих в голову догадок, мы с Владом не могли ничего вымолвить. Все-таки эта сцена скорее походила на «сходняк», чем на последние минуты нашего заточения.

Нам сказали, чтобы мы пересели в «Ладу-99». Сразу за нами сел тот самый молодой парень, который разговаривал с седым, и мы тут же с пробуксовкой рванули вперед.

– Где ты был, Ильяс? Мы тебя долго искали, – запросто и весело заговорил подсевший. Он вел себя так, будто мы давние друзья и будто в последний раз виделись неделю назад на вечеринке, откуда я рано ушел, ни с кем не попрощавшись.

Меня прямо в холод бросило от его слов: «перехватчики» вернули нас похитителям – нашим прежним долинским хозяевам! Ё-моё!!!

– Где мы были, нам не говорили. Вы, я думаю, знаете лучше, где мы были и с кем, – ответил я, еле-еле выдавливая из себя слова. А затем, сделав глубокий выдох, сам задал ему вопрос.

– Как это они вернули нас? – любопытство одолело презрение и ненависть ко всей этой своре вокруг нас.

– А куда бы они делись! Мы им сказали: или возвращаете, или будем воевать. – Дальше «весельчак» перешел на чеченский и, видимо, стал делиться своими победными ощущениями с «компаньонами».

– Когда же нас освободят? – вклинился я со своим вопросом.

– А, считай, что вы уже освободились.

– Да уж. Те тоже так говорили.

– Ты их не слушай. Это я тебе говорю. Обо всем уже договорились. Просто приедут люди из Москвы, и вы будете дома. Не переживай.

Только таких слов нам и не хватало, чтобы почувствовать себя свободными и счастливыми! Хотя если без иронии, в этих словах было что-то новенькое, а именно: «уже договорились». Да и настроение у долинских было заметно приподнятое, словно у людей, уже закончивших тяжелую работу, получивших предоплату и с готовым товаром дожидающихся положенного вознаграждения.

Машина, выключив фары, резко свернула с дороги и остановилась во дворе многоэтажки. Когда глаза привыкли к темноте за лобовым стеклом, я разглядел здание – скорее всего, школы, – во внутреннем дворе которого мы и стояли. «Весельчак» вышел и пропал, ушел часа на три. Все наши попытки завязать разговор с сидевшими впереди, словно натыкались на резиновую стену: вроде поддается, но тут же отталкивает и замирает. Так и просидели на заднем сиденье почти всю ночь, слушая то русскую попсу, то чеченские национальные песни, приглушенно звучавшие из магнитолы.

«Весельчак» вернулся и довольным тоном переговорил с теми двумя «резиновыми», а нам сказал, что сожалеет, но ему придется завязать нам глаза. Дело это для нас стало привычным и без его сожалений, и мы, опустив руки, вытянули свои шеи. На этот раз мне попалась какая-то вонючая тряпка, наверное, из багажника. Повязали ее не очень добросовестно, и я мог подглядывать за дорогой. Однако, как бы ни щурился, разглядеть что-нибудь более или менее отчетливо я не мог. Ехали быстро с ближним светом фар по каким-то проселочным дорогам, с частыми поворотами, так, что нас кидало из стороны в сторону.

От того школьного двора ехали около получаса. Затем, уже с выключенными фарами, мы, не сбавляя скорости, резво вкатились во двор, посыпанный гравием, и резко тормознули. «Весельчак» вышел, направился в дом и вернулся с двумя фигурами, в сопровождении которых мы прошли широкий двор и навес с огромной кучей кукурузных початков. Перед нами открыли низкую деревянную дверь, две ступеньки вниз – и мы оказались в тускло освещенном мрачном пространстве. После того как жесткая хватка рук наших сопровождающих ослабилась, с минуту мы продолжали стоять на месте. Молодой человек в гражданке с автоматом на плече развязал нам глаза и сказал, чтобы мы располагались здесь.

Это был полуподвал длиною метров шесть и шириною три метра. Лампочка в помещении, большая и толстая, сама по себе была довольно мощной, но казалась сдавшейся и обессиленной в окружении тяжелых темно-серых стен и навалившегося на нее низкого потолка. Весь полуподвал был оштукатурен, но не успел еще высохнуть, поэтому отовсюду несло какой-то едкой сыростью и специфическим бетонным запахом со скрежещущим на зубах привкусом цемента и песка. В этот момент я подумал, что тусклая лампочка вот-вот перегорит – вконец отчается и погаснет.

За дверями послышался лязг висячего замка, и мы остались одни. У противоположных стен нашего нового, бетонного мешка стояли две старые сетчатые кровати, застеленные тонкими матрасами и одеялами. Ими, наверное, накрывали кукурузу под навесом. В углу перед дверью стояла фляга, а у кровати, выбранной Владом, – небольшой столик.

Мы сняли жилетки, сбросили кроссовки и одновременно рухнули на свои новые скрипучие кровати. Настолько опустошенным я никогда себя не чувствовал. Казалось, я медленно падаю в глубокую яму, на дне которой уже неважно, что ты испытываешь.

Человек быстро привыкает к неволе. Всего за два месяца ты начинаешь воспринимать все уже по-другому. До сих пор с удивлением вспоминаю свои ощущения тех последних дней заточения. Похоже на полумистический сюжет японского писателя Ямамото: спешивший на службу герой вдруг попадает в яму и, несмотря на все усилия, не может оттуда выбраться. Постепенно он забывает обо всех своих неотложных делах и планах, вчера еще казавшихся жизненно важными. Со временем герой обустраивается в яме, блаженно следит за звездами в небе и уже не желает, чтобы его вытаскивали на поверхность. Пьеса так и называется – «Яма».

Кажется, мы с Владом были близки к этому состоянию. Теперь мы не спеша осматривались в новой камере и обустраивались в ней как можно удобнее. Присматривались к каждой мелочи, раскладывали вещички, стараясь придать этому процессу смысл и важность, так, будто ходили на работу, занимались домашними делами, а затем долго отдыхали, лежа в постели. Неосознанно мы начали выискивать что-то положительное в своем заточении и, кажется, даже находили.

Под утро к нам зашли двое – старик лет под семьдесят и молодой парень с автоматом в руке. Он молча стоял у двери, а старик прошел внутрь и представился:

– Меня зовут Ахьяд, – сказал он тихо, словно смущаясь своего имени. – Вы уж простите, ребята, что вынуждены держать вас в таких условиях. Честно говоря, не хотел я брать на себя грех, но вот сказали, так надо. Ничего о вашей судьбе сказать я не могу, но пока вы находитесь здесь, я сделаю все, чтобы смягчить вашу участь. Я человек верующий и боящийся бога, мне не нужен лишний грех.

Ни у кого из нас вопросов не возникло. Все было сказано коротко и ясно.

Спустя десять минут на нашем столике c раскосыми ножками появились яства, о которых мы не могли даже мечтать: огромный арбуз, персики, бананы, варенье, теплый домашний хлеб, вареное мясо с картошкой, горячий чай в чайнике – одним словом, неожиданно случился пир желудка. Мы съели настолько много, что из головы улетучились все мысли, и кровати под нами заскрипели сильнее прежнего.