Глава 2. Конец Коминтерна

Коммунистический интернационал родился в Москве 2 марта 1919 года. И смертельный удар ему также был нанесен в Москве. Это случилось 23 августа 1939 года, когда премьер-министр Молотов и министр иностранных дел Германии фон Риббентроп подписали нацистско-советский пакт. Но на самом деле падение этой организации началось несколькими годами раньше.

Одним майским утром 1934 года я разговаривал с Волынским, начальником контрразведки ОГПУ, в его кабинете на десятом этаже в здании на Лубянке в Москве. Вдруг откуда-то снизу, с улицы, послышалось пение и музыка. Посмотрев вниз, мы увидели, что там идут демонстранты. Это шагали три сотни членов австрийской социалистической армии шютцбунд, которые героически сражались на баррикадах Вены против фашистского хаймвера. Советская Россия приютила этот небольшой батальон борцов за социализм.

Я никогда не забуду это майское утро: счастливые лица марширующих бойцов Шютцбунда, революционную песню «Братья, вперед, к солнцу, к свободе», дружеское общение с русскими людьми, которые присоединялись к этому небольшому параду. На мгновение я забыл, где нахожусь, но Волынский быстро вернул меня на землю.

– Как вы думаете, Кривицкий, сколько среди них шпионов? – спросил он будничным тоном.

– Ни одного, – сердито ответил я.

– Вы сильно ошибаетесь, – сказал он. – Через шесть-семь месяцев семьдесят процентов из них будут сидеть в тюрьме на Лубянке.

Волынский отлично разбирался в работе сталинской машины. Сегодня на советской территории из этих трехсот австрийцев не осталось никого. Многие были арестованы почти сразу после их прибытия к нам. Другие, хотя и знали, что ожидает их дома, побежали за паспортами в посольство Австрии и вернулись в свою страну, чтобы там подвергнуться долгому тюремному заключению. «Лучше в тюрьме в Австрии, – говорили они, – чем на свободе в Советском Союзе».

Оставшихся беженцев советское правительство отправило в составе Интернациональной бригады в Испанию во время гражданской войны, идущей там. Сталин быстро двигался по дороге, ведущей к тоталитарному деспотизму, и Коминтерн давно уже не отвечал первоначальной цели своего создания.

Коммунистический интернационал был основан Российской партией большевиков[1] двадцать лет назад, когда существовала вера в то, что Европа стоит на пороге мировой революции. Ленин, воодушевленный происходящим, был убежден, что социалистические и трудовые партии Западной Европы, поддерживавшие «империалистическую войну», которую вели их правительства в 1914–1918 годах, предали интересы рабочих масс. Он полагал, что традиционные трудовые партии и профсоюзные объединения Германии, Франции, Великобритании и Соединенных Штатов с их верой в представительные органы правительства и мирную эволюцию к более справедливому социальному порядку окончательно скомпрометировали себя; что именно на плечи победоносной российской большевистской партии возлагалась задача обеспечения революционного лидерства рабочему классу всех стран. Ленин верил в Коммунистические Соединенные Штаты Европы и в наступление впоследствии всемирного коммунистического порядка.

Ленин был совершенно убежден, что большевики, несмотря на весь их энтузиазм во время первого блеска победы, не смогут построить коммунистическое общество в России, если трудящиеся всего мира не придут им на помощь. Он понимал, что его смелый эксперимент обречен на неудачу, если к отсталой сельскохозяйственной России не присоединится хотя бы одна великая индустриальная держава. И свои самые большие надежды он возлагал на скорую революцию в Германии.

Последние двадцать лет показали, что Ленин недооценивал значение существующих трудовых организаций – как профсоюзных, так и политических, а также переоценивал адаптивность Западной Европы к русскому большевизму с его боевым кличем, призывающим немедленно свергнуть все правительства – как демократические, так и аристократические – и установить международную коммунистическую диктатуру.

За два десятилетия Коммунистический интернационал – Коминтерн, основанный, поддерживаемый и направляемый российскими большевиками, старался распространить свои методы и программы за пределы границ Советского Союза. Он повсюду образовывал коммунистические партии, строил их точно по модели высокоцентрализованной и дисциплинированной партии большевиков, а кроме того, заставлял отчитываться перед генеральным штабом в Москве. Он рассылал своих агентов во все уголки мира. Он планировал массовые восстания и военные мятежи в Европе, на Дальнем Востоке и в Западном полушарии. И наконец, когда все эти попытки провалились, Коминтерн предпринял свою последнюю политическую акцию в 1935 году – образовал Народный фронт. В этот заключительный период своего существования, используя в качестве нового оружия камуфляж и компромисс, он сделал последний рывок, пытаясь проникнуть в органы формирования общественного мнения и даже правительственные институты ведущих демократических государств.

Благодаря занимаемой должности, я имел возможность близко наблюдать за работой Коминтерна с самого начала его существования вплоть до 1937 года. В течение восемнадцати лет я принимал непосредственное политическое и военное участие в его революционной деятельности за границей. Я был одним из исполнителей плана Сталина относительно интервенции в Испанию, когда Коминтерн бросил свои войска в битву.

Моя работа с Коминтерном началась в 1920 году во время русско-польской войны. Тогда меня прикрепили к советской военной разведке на Западном фронте, который имел штаб-квартиру в Смоленске. Когда Красная армия под началом Тухачевского двинулась на Варшаву, наш отдел должен был вести секретную работу в тылу польских войск, заниматься диверсиями, саботажем поставок снаряжения и боеприпасов, подрывать моральный дух польской армии с помощью пропаганды и поставлять Генеральному штабу Красной армии военную и политическую информацию.

Так как не было четкого распределения заданий между нами и агентами Коминтерна в Польше, мы сотрудничали всякий раз, когда представлялась возможность, с недавно образованной Польской коммунистической партией, а кроме того, издавали революционную газету «Свит» («Заря»), которую распространяли среди солдат польской армии.

В тот день, когда Тухачевский остановился у ворот Варшавы, Домбал, депутат от крестьян, сделал следующее заявление в польском парламенте: «Я не вижу врага в Красной армии. Наоборот, я приветствую Красную армию как друга польского народа».

Для нас это было событие огромного значения. Мы напечатали речь Домбала в «Свит» и, распечатав сотни тысяч экземпляров, распространили газету по всей Польше, прежде всего среди польских солдат.

Домбала тут же арестовали и заключили в Варшавскую цитадель, ужасную польскую политическую тюрьму. Через три года советское правительство наконец добилось его освобождения, обменяв его на польских аристократов и священников, которых держали в качестве заложников. Затем он приехал в Москву, где был объявлен одним из героев Коминтерна. На него пролился щедрый дождь из почестей, а сам он получил высокий пост. Более десяти лет Домбал был одним из влиятельных российских чиновников в Коммунистическом интернационале.

В 1936 году его арестовали по обвинению в том, что он семнадцать лет – начиная со своей речи в польском парламенте – шпионил в пользу Польши. ОГПУ решило, что приветствие Домбала Красной армии, а также последовавшее за этим трехлетнее заключение было частью заранее сплетенного заговора польской военной разведки. Домбала казнили.

Во время русско-польской войны Польская коммунистическая партия работала с нашим отделом рука об руку, и мы готовили эту партию для проведения совместных действий с Красной армией. Польская коммунистическая партия подчинялась всем приказам продвигавшейся вперед армии Тухачевского.

Члены Польской коммунистической партии помогали нам в организации саботажа, в проведении диверсий и в создании препятствий поставкам снаряжения из Франции. Мы устроили забастовку в Данциге, чтобы не допустить подвоза французского снаряжения и боеприпасов для польской армии. Я ездил в Варшаву, в Краков, в Лемберг[2], в германскую и чешскую части Силезии и в Вену, организуя повсюду забастовки, которые должны были остановить всякие поставки для армии. Мне удалось успешно провести забастовку на железной дороге. Это была чешская железнодорожная ветка в районе Одерберга. Я убедил чешских машинистов не выходить на работу, чтобы боеприпасы «Шкоды» не попали в Польшу к Пилсудскому.

«Железнодорожные рабочие! – писал я в листовке. – Вы перевозите военное оружие, которым уничтожают ваших братьев – рабочий класс России».

В то же самое время польское советское правительство, созданное в предчувствии взятия Варшавы, двигалось вместе с войсками Тухачевского к польской столице. Москва назначила главой этого правительства Феликса Дзержинского – старого польского революционера и начальника российского ЧК (прежнее название ОГПУ).

Русско-польская война была весьма серьезной попыткой Москвы распространить большевизм на Западную Европу, вернее, принести его туда на кончиках штыков. Она провалилась, несмотря на все наши усилия – как военные, так и политические, несмотря на победы Красной армии и несмотря на то, что в Коминтерне у нас был политический отдел, работавший с нашими политагитаторами, а также мы располагали разведчиками в Польше, за линией фронта. В конечном итоге измотанная в боях Красная армия была вынуждена отступить. Пилсудский остался хозяином Польши. Надежды Ленина на то, что мы через Польшу могли бы протянуть руку революционным трудящимся Германии и помочь им распространить революцию на Рейн, провалились.

Попытки осуществления идеи распространения большевистской революции посредством военного вторжения предпринимались и раньше, например в 1919 году, во время недолгого существования Венгерской и Баварской Советских республик. Отряды Красной гвардии находились тогда всего в сотне миль от венгерской территории. Но большевики в тот момент были слишком слабы, и их больше беспокоила борьба с Белой армией, с которой они сражались за само свое существование.

В начале 1921 года, когда Россия и Польша подписали Рижский договор, большевики, и особенно сам Ленин, понимали, что задача успешного перенесения революции в Западную Европу являлась весьма серьезной и долгой по времени выполнения. Не было надежды и на быстрый триумф в международном масштабе, хотя во времена I и II конгрессов Коминтерна Зиновьев, его председатель, заявлял, что в течение одного года вся Европа будет коммунистической. Уже после 1921 года и даже в 1927 году Москва еще инициировала целую серию революционных предприятий и путчей.

Тысячи трудящихся в Германии, в Балтийских странах, на Балканах и в Китае стали бессмысленными жертвами этих безответственных мероприятий. Коминтерн отправлял их на резню, ввязываясь в азартную игру, разрабатывая сложные схемы военных переворотов, массовых забастовок и мятежей, ни один из которых не имел реальных шансов на успех.

В начале 1921 года ситуация в России приобрела особенно угрожающий советскому режиму характер. Голод, крестьянские волнения, мятеж военных моряков в Кронштадте и всеобщая забастовка петроградских рабочих привели правительство к краю пропасти. Казалось, что все победы в Гражданской войне были напрасными, поскольку большевики, слепо двигаясь вперед, натолкнулись на оппозицию, состоящую из тех же рабочих, крестьян и матросов, которые и были их главной опорой. Коминтерн, оказавшийся в отчаянном положении, решил, что спасти большевизм можно только посредством революции в Германии. Зиновьев послал в Берлин верного человека – лейтенанта Белу Куна, бывшего главу Венгерской Советской респуб лики.

Бела Кун прибыл в Берлин в марте 1921 года с приказом Центральному комитету Германской коммунистической партии от Зиновьева и Коминтерна: в Германии сложилась революционная ситуация. Коммунистическая партия должна взять власть. Центральный комитет Германской коммунистической партии отнесся к этому скептически. Ее члены не могли поверить своим ушам. Они знали, что у них нет никакой надежды свергнуть правительство. Но инструкции Белы Куна недвусмысленно гласили: немедленное восстание, упразднение Веймарской республики и установление коммунистической диктатуры в Германии. Центральный комитет Коммунистической партии Германии подчинился этим приказам. Будучи верным слугой Исполнительного комитета Коммунистического интернационала, возглавляемого Зиновьевым и направляемого Лениным, Троцким, Бухариным, Радеком и Сталиным, Германская коммунистическая партия просто не могла не подчиниться.

22 марта в промышленных районах Мансфельда и Мерзебурга в Центральной Германии была объявлена всеобщая забастовка. 24 марта коммунисты захватили здания городской администрации в Гамбурге. В Лейпциге, Дрездене, Хемнице и других городах Центральной Германии они атаковали здания судов, городские ратуши, банки и полицейские управления. Официальная газета германских коммунистов «Роте фане» («Красное знамя») открыто призывала к революции.

В один из меднодобывающих районов Мансфельда прибыл некий Макс Гельц, коммунистический Робин Гуд, который за год до этого единолично пытался организовать партизанское движение в Фогтландском регионе Саксонии против берлинского правительства и объявил себя руководителем операции. Примерно в то же самое время в Германии прошла серия насильственных актов, в том числе и попыток взорвать общественные здания и памятники в Берлине. И в этом явно чувствовалась опытная рука Гельца.

24 марта коммунистически настроенные рабочие огромного азотного завода в Лойне, вооруженные ружьями и ручными гранатами, забаррикадировались внутри предприятия.

Однако попытки коммунистов по координации эти локальных действий полностью провалились. Верные и обученные члены их партии отозвались на призыв и были посланы на смерть этой самой партией – батальоны за батальонами бросали в бой еще с большей безжалостностью, чем Людендорф отправлял свои войска на сражения. Огромные массы трудящихся не вышли на всеобщую забастовку, а также и не присоединились к разрозненным мятежам и бунтам. К началу апреля волнения были повсюду подавлены.

Лидер Коммунистической партии Германии доктор Пауль Леви, который с самого начала выступал против этого безумия, был исключен из партии по какому-то неопределенному и невнятному обвинению.

Он сообщил Москве, что не понимает происходящего в Западной Европе, что жизни тысяч трудящихся были принесены в жертву безумной игре. Он назвал большевистских вождей и эмиссаров Коминтерна «мошенниками» и «дешевыми политиканами».

За короткий период времени с начала мартовского восстания Коммунистическая партия Германии потеряла половину своих членов. Что же касается Макса Гельца, коммунистического смутьяна и подстрекателя, который рассчитывал на захват власти с помощью динамита, то он предстал перед судом по обвинению в «убийствах, поджогах, разбое на большой дороге и еще в пятидесяти преступлениях» и приговорен к пожизненному заключению.

Я интересовался судьбой Гельца, потому что при всех его диких взглядах он, несомненно, был честным и отважным революционером. Для рабочих его родного Фогтланда он являлся легендарной фигурой. Когда несколькими годами позже я обосновался в Бреслау, где находился в заключении Гельц, я установил контакт с одним из его тюремщиков, который очень сильно привязался к нему. Через этого человека я посылал Гельцу книги, шоколад и кое-какую еду. Мы вступили в заговор с целью освободить узника. Но мне была необходима помощь и поддержка Коммунистической партии. Я связался с Хаманном, лидером отделения в Бреслау, и он пообещал дать мне хотя бы каких-то надежных людей. Тогда я отправился в Берлин и обратился к Центральному комитету партии. У них начались дебаты. Одни хотели, чтобы Гельца освободили законным путем, например путем избрания его в рейхстаг. Другие считали, что его побег – это как раз то, что нужно для стимуляции масс, которые не проявляли пока интереса к Коммунистической партии. В любом случае мне дали добро на попытку освобождения его из тюрьмы. Однако, вернувшись в Бреслау, я сразу же услышал от тюремщика Гельца следующие слова: «Нам приказали закрыть его дверь на цепь».

Власти узнали о нашем заговоре через самого Хаманна – лидера коммунистов Бреслау, члена рейхстага и полицейского осведомителя.

Позже Гельца освободили на законном основании. Хотя я работал над организацией его побега и, находясь в Бреслау, постоянно связывался с ним, впервые мы встретились в Москве в 1932 году, в квартире немецкого писателя-коммуниста Киша. Когда он понял, кто я такой, он рассмеялся и сказал:

– О, да вы тот самый богатый американский дядюшка, который посылал мне хорошие книги и еду.

В течение некоторого времени Москва считала Гельца героем. Его наградили орденом Красного Знамени, в его честь назвали фабрику в Ленинграде, и он получил отличные апартаменты в отеле «Метрополь». Но когда коммунисты без единого выстрела капитулировали перед Гитлером в 1933 году и стало ясно, что это проявление официальной политики Сталина и Коминтерна, Гельц обратился с просьбой о паспорте. Вопрос каждый день все откладывался и откладывался, а за ним самим пустили шпионов. Он пришел в бешенство. Он потребовал немедленного разрешения на отъезд. Московские друзья Гельца стали избегать его. ОГПУ отказалось вернуть его паспорт. Немного позже в «Правде» появилась маленькая заметка о том, что тело Гельца нашли в какой-то реке под Москвой. В ОГПУ мне сказали, что уже после прихода Гитлера к власти Гельца видели выходящим из германского посольства в Москве. На самом деле Гельц был убит сотрудниками ОГПУ, потому что его блистательное революционное прошлое делало его потенциальным лидером революционных сил, стоявших в оппозиции к Коминтерну.

Поражение мартовского восстания в Германии значительно отрезвило Москву. Даже Зиновьев сбавил тон своих прокламаций и манифестов. Европа явно не могла расправиться с капитализмом. Не могла это сделать и сама Россия: после подавления крестьянских восстаний и Кронштадтского мятежа Ленин пошел на важные экономические уступки крестьянам и коммерсантам. Россия вступила в период внутренней реконструкции, и мировая революция отодвинулась на второй план. Коминтерн был занят поисками козлов отпущения, виновных в поражениях, и назначением новых руководителей на местах. Фракционные битвы в коммунистических партиях за границей не давали машине Коминтерна отдохнуть от составления резолюций, контррезолюций и приказов об исключении из рядов.

В январе 1923 года я работал в Москве в 3-м отделе разведки Красной армии. До нас дошли слухи, что французы готовы оккупировать Рур, чтобы получить репарации. В то время я жил в гостинице «Люкс», которая считалась главной резиденцией чиновников Коминтерна и иностранных коммунистов…

Следует объяснить, что представляла из себя эта гостиница. Оно была и сейчас является штаб-квартирой гостей из Западной Европы в Москве. Через ее холлы и коридоры проходят как лидеры коммунизма из всех стран, так и делегаты от профсоюзов и просто трудящиеся, которые по той или иной причине были награждены путешествием в пролетарскую Мекку.

Следовательно, советскому правительству важно внимательно присматривать за гостиницей «Люкс», чтобы точно знать, что товарищи из разных стран говорят и делают, чтобы знать их отношение к советскому правительству и к враждующим фракциям внутри большевистской партии. А потому гостиница была под завязку набита агентами ОГПУ, зарегистрированными здесь как гости или проживающие. Среди агентов, живших в «Люксе» и поставлявших информацию об иностранных коммунистах и рабочих в ОГПУ, был и Константин Уманский, нынешний советский посол в Соединенных Штатах.

Я познакомился с Уманским в 1922 году. Он родился в Бессарабии, жил в Румынии и Австрии до 1922 года, а потом перебрался в Москву. Благодаря знанию иностранных языков он поучил место в ТАСС – официальном советском новостном агентстве. Его жена работала машинисткой в Коминтерне.

Уманский рассказал мне, что, когда судьба привела его на службу в Красную армию, он не хотел «терять» два года в общих армейских бараках. Советская жизнь тогда не носила такого кастового характера, как сейчас, и его слова шокировали меня. Большинство коммунистов все еще смотрели на службу в Красной армии как на привилегию. Но Уманский считал иначе. Он сам явился в отдел разведки, имея при себе рекомендации от комиссара иностранных дел Чичерина и от Долецкого, руководителя ТАСС, в которых говорилось, что ему разрешено «отслужить» два года в армии в качестве переводчика 4-го отдела.

Тем же самым вечером, находясь в обществе Фирина, тогда помощника генерала Берзина – начальника отдела военной разведки, я увидел Уманского в одном из московских ресторанов. Я подошел к его столику и спросил его, почему он бросает работу в ТАСС. Он ответил, что хотел бы убить двух зайцев одним выстрелом – сохранить место в ТАСС и служить в 4-м отделе.

Когда я рассказал об этом Фирину, он зло ответил:

– Будь спокоен, в 4-м отделе он работать не будет.

В те годы не так-то легко было получить хорошее место, и Уманский не смог устроиться переводчиком в Красную армию. Однако ему удалось избежать жизни в необустроенных бараках, поскольку он попал на место дипломатического курьера в Наркомате иностранных дел. Это приравнивалось к военной службе, так как все дипломатические курьеры состояли в штате ОГПУ. Не бросая своей работы в ТАСС, Уманский ездил в Париж, Рим, Вену, Токио и Шанхай.

Работая в новостном агентстве ТАСС, Уманский служил ОГПУ, поскольку именно здесь трудились журналисты и корреспонденты, имевшие опасно тесные контакты с внешним миром. И Уманский мог шпионить за репортерами отовсюду – из московского отделения и за границей. В гостинице «Люкс» он держал ушки на макушке, не пропуская ни одной случайной беседы иностранных коммунистов. Всех начальников Уманского во всех отделах, где ему довелось работать, либо освободили от обязанностей, либо отстранили от должности до расстрелов и репрессий. Это касается его бывшего шефа в ТАСС Долецкого, а также и всех его тамошних коллег; его бывшего шефа в иностранном отделе Максима Литвинова; Александра Трояновского, первого советского посла в Соединенных Штатах, и Владимира Ромма, корреспондента ТАСС в Вашингтоне, его личного друга. Трояновский и Ромм были отозваны из Вашингтона в Москву именно в то время, когда Уманский бок о бок работал с ними в Америке.

Уманский является одним из очень немногих коммунистов, которому удалось перебраться через колючую проволоку, отделявшую старую партию большевиков от новой. Во время репрессий существовал лишь один-единственный пропуск для прохода через эту границу. Ты должен был представить Сталину и ОГПУ необходимое количество жертв. Константин Уманский отлично с этим справился…

Когда до нашего отдела дошли сведения о французской оккупации Рура, группе из пяти-шести офицеров, включая и меня, приказали немедленно выехать в Германию. На все приготовления ушло двадцать четыре часа. Москва надеялась, что последствия французской оккупации откроют обновленному Коминтерну дорогу в Германию.

Меньше чем через неделю я уже был в Берлине. Сразу же у меня сложилось впечатление, что Германия стоит на пороге катастрофы. Инфляция подняла рейхсмарку до астрономических высот, повсюду была безработица, ежедневные стычки как между рабочими и полицией, так и между рабочими и националистскими боевыми отрядами. Французская оккупация подлила масла в огонь. В какой-то момент мне даже показалось, что измученная и истощенная Германия может бросить армию в губительную для себя войну с Францией.

Вожди Коминтерна с осторожностью наблюдали за событиями в Германии. Они хорошо помнили 1921 год и не хотели ввязываться в драку до тех пор, пока внутренний хаос не станет полным. Однако наш отдел разведки дал совершенно определенные инструкции. Нас отправили в Германию для проведения разведки, мобилизации всех готовых на подъем элементов и накопления оружия для того, чтобы в подходящий момент поднять восстание.

Мы сразу же приступили к созданию трех типов организаций в Германской коммунистической партии: службы партийной разведки, работающей под руководством 4-го отдела Красной армии; военных формирований, которые должны были стать ядром будущей германской красной армии; и небольших отрядов боевиков, в чьи функции входило разложение морального духа рейхсвера и полиции.

Во главе партийной разведки мы поставили Ганса Киппенбергера, сына издателя из Гамбурга. Он, трудясь не покладая рук, плел разветвленную шпионскую сеть в полиции и армии, в государственном аппарате, во всех политических партиях и враждебно настроенных организациях. Его агенты проникли в монархистскую организацию «Стальной шлем», в «Вервольф» и в нацистские отряды. Работая рука об руку с отрядами боевиков, они, соблюдая секретность, осторожно выясняли у офицеров рейхсвера, какую сторону они примут в случае коммунистического восстания.

Киппенбергер верой и правдой служил Коминтерну и проявлял при этом чудеса отваги. Во время событий 1923 года его жизнь подвергалась опасности каждодневно. В конечном итоге его постигла судьба всех верных и преданных коммунистов. Будучи избранным в рейхстаг в 1927 году, он стал членом Комитета по военным делам. И, считая себя представителем Коминтерна в этом органе власти, он в течение многих лет снабжал советскую военную разведку ценной информацией. Он оставался в Германии в течение нескольких месяцев после прихода к власти Гитлера, продолжая выполнять опасную подпольную работу в интересах Коммунистической партии. В 1936 году его арестовали как нацистского шпиона.

Следователь ОГПУ пытался заставить его признать, что якобы он работал на германскую разведку. Киппенбергер отказался.

– Спросите Кривицкого, мог ли я стать нацистским агентом, – умолял он. – Он знает, что я делал в Германии.

– Разве вы не знали генерала Бредова, главу военной разведки рейхсвера? – спросил следователь ОГПУ.

– Конечно, я его знал, – ответил Киппенбергер. – Я был членом фракции коммунистов в рейхстаге и работал в Комитете по военным делам.

(Генерал Бредов часто выступал в этом комитете рейхстага.)

ОГПУ больше было нечего инкриминировать Киппенбергеру. Тем не менее после шести месяцев допросов неустрашимый боец «признался», что состоял на службе в германской военной разведке.

– У меня гвоздь в голове, – повторял он. – Сделайте хоть что-нибудь, чтобы я мог заснуть.

Мы, советские офицеры, создали германские коммунистические военные формирования – основу германской красной армии, которой так и не суждено было появиться. Мы привели эти формирования в очень четкую систему, разделив их на отряды по сто человек – хундершафт. Мы подготовили списки коммунистов, служивших во время войны, и систематизировали все согласно военным званиям. В дополнение к этим спискам мы рассчитывали сформировать в германской красной армии и офицерские подразделения. Мы также подобрали технический штат, состоящий из опытных специалистов: пулеметчиков, командиров артиллерии, авиаторов и работников связи, отобранных среди обученных связистов и телефонистов. Мы учредили женскую организацию и приступили к обучению медсестер.

Однако в Руре мы столкнулись с целым рядом различных проблем, к которым привели последствия французской оккупации. Именно Рур стал сценой, на которой разыгрывался один из самых необычных спектаклей истории. Немцы не могли противостоять французской армии силой, а потому заняли позицию пассивного сопротивления. Шахты и фабрики закрывались, а на своих местах оставалась лишь небольшая горстка работников, чтобы предотвратить затопление шахт и сохранить фабричное оборудование в рабочем состоянии. Железные дороги практически стояли. Безработица была всеобщей. Берлинское правительство, уже столкнувшееся с фантастической инфляцией, фактически поддерживало население Рура.

Между тем французы начали поощрять сепаратистское движение, которое имело своей целью отделить территории Рейнского бассейна от Германии и создать независимое государство. Случайные наблюдатели считали, что сепаратистское движение было не чем иным, как французской пропагандой. Однако на самом деле это движение имело местные корни и было очень серьезным. Если бы Британия не противостояла ему, Рейнский бассейн отделился бы от Германии в 1923 году. Во многих рейнских домах я видел бюсты Наполеона, создателя Рейнской конфедерации. Достаточно часто я слышал, как жители жалуются, что их богатая страна эксплуатируется Пруссией.

Коммунистическая партия противостояла сепаратистскому движению всеми средствами, имеющимися в ее распоряжении. Лозунгом Коминтерна было: «Война Штреземану и Пуанкаре!» Нацисты и их союзники-националисты провозглашали: «Война Пуанкаре и Штреземанну!» Именно в те дни нацист и террорист Шлагетер был казнен французскими военными властями. Смерть Шлагетера осталась бы незамеченной, если бы к узкому кругу его товарищей не был приближен Карл Радек – один из самых умных пропагандистов Коминтерна. Он и принес эту весть в Германию. «Присоединяйтесь к коммунистам, – взывал Радек, – и вы освободите родную землю как в национальном, так и в социальном отношении!»

В течение некоторого времени Радек вел переговоры с лидерами нацизма и национализма, среди которых выделялся знаменитый граф Ревентлов. Основой для такого сотрудничества послужил тот факт, что единственным шансом немецкого национализма на успех являлась возможность объединения с большевистской Россией против таких империалистических государств, как Франция и Великобритания. Но этим планам так и не суждено было сбыться. Только в 1939 году соглашение в конце концов заключили, но условия были далеко не так выгодны для Москвы, как во время униженного и обездоленного положения Германии.

Между тем все было готово для сепаратистского государственного переворота. Лидеры партии сепаратистов – Матес, Дортен и Шмидт – собирали и объединяли свои силы. Огромная демонстрация в Дюссельдорфе, состоявшаяся в конце сентября, стала сигналом для объявления Рейнской республики.

Националисты боролись с сепаратистами с помощью индивидуального террора. Коммунистическая партия созвала контрдемонстрацию «против предателей-сепаратистов». Когда две конфликтующие силы встретились в городе на перекрестке, я впервые в своей жизни видел, как коммунисты бок о бок бьются с национал-террористами и германской полицией. Сепаратисты потерпели поражение в основном по причине вмешательства прогерманского британского кабинета.

Хотя мы всеми возможными средствами поддерживали германских националистов в борьбе с французами на Рейнской земле и в Руре, мы решили, что в случае коммунистического восстания в Германии мы не позволим втянуть себя в конфликт с военными силами Франции. Наш стратегический план, разработанный офицерами нашего штаба на рейнской территории, предусматривал образование военных формирований нашей партии в Центральной Германии, в Саксонии и в Тюрингии, где коммунисты тогда были особенно сильны. Мы занимались обучением наших подразделений, ориентируясь на эту стратегию.

Готовясь к коммунистической революции, германские коммунисты создавали небольшие террористические группы, так называемые «Т-отряды», чтобы деморализовать рейхсвер и полицию террористическими актами и убийствами. «Т-отряды» состояли из очень смелых и отчаянных фанатиков.

Я вспоминаю встречу с одной из таких групп одним сентябрьским вечером в Эссене незадолго до коммунистического восстания. Я помню, как они собирались для получения приказов – спокойно, с какой-то торжественностью. Их командир коротко объявил:

– Сегодня вечером работаем.

Они спокойно взяли свои револьверы, проверили их и тихо выскользнули один за другим. Прямо на следующий день пресса Эссена сообщила о найденном трупе офицера полиции: убийца был неизвестен. В течение нескольких недель эти группы наносили быстрые и точные удары в различных частях Германии, убивая полицейских офицеров и прочих врагов коммунистического курса.

Когда наступил мир, эти фанатики так и не смогли найти свое место в обыденной жизни. Многие из них участвовали в вооруженных налетах, сначала преследуя революционные цели, а потом просто ради грабежа. Немногие из тех, кому удалось перебраться в Россию, оказались в сибирской ссылке.

Тем временем Коммунистическая партия Германии ожидала приказов от Коминтерна, которые, как им казалось, доходят до них невероятно медленно. В сентябре лидер партии Брандлер и некоторые из его соратников были вызваны в Москву для получения инструкций. В политбюро – главном органе советской Коммунистической партии России – развернулись бесконечные дис куссии, на которых большевистские вожди постоянно обсуждали подходящий час для начала германской революции. А все это долгое время лидеры Германской коммунистической партии, томясь в нетерпении в Москве, ждали у моря погоды, пока умные головы большевиков определяли свой окончательный план действий.

Москва решила следовать намеченной линии. Она секретно отправила в Германию своих лучших людей: Бухарина, Макса Левина, который был одним из лидеров четырехнедельной Баварской советской диктатуры, Пятакова, венгерских и болгарских агентов Коминтерна и самого Карла Радека. Мы, бойцы Красной армии в Германии, продолжали обучение своих военных формирований. Мы проводили тайные ночные маневры в лесах близ Золингена на Рейнской земле; тысяча трудящихся приняла в них участие.

Наконец мы узнали: «Зиновьев определил дату восстания».

Отряды Коммунистической партии по всей Германии ожидали окончательных инструкций. В германский Центральный комитет доставили телеграмму от Зиновь ева, в которой был назван точный час. Курьеры Коминтерна поспешили в различные партийные центры, чтобы доставить туда приказ Москвы. Из тайников доставали оружие. С растущим напряжением мы ожидали «час зеро». А потом…

«Новая телеграмма от «Гриши», – объявили коммунистические лидеры. – Восстание откладывается!»

Снова курьеры Коминтерна понеслись по всей Германии с новыми приказами и новой датой революции. Такое состояние тревожного беспокойства длилось несколько недель. Почти каждый день от «Гриши» (Зиновьева) поступала новая телеграмма – новые приказы, новые планы, новые агенты из Москвы с новыми инструкциями и новыми революционными листовками. В начале октября коммунисты получили приказ: объединиться в коалицию с левыми социалистами и войти в правительства Саксонии и Тюрингии. Москва полагала, что эти правительства станут действующими центрами сплочения коммунистов и что полиция окажется обезоруженной накануне восстания.

И вот начался последний акт этой пьесы. От Зиновь ева пришла очередная телеграмма в категоричном тоне. И снова курьеры Коминтерна поспешили во все концы Германии, чтобы донести его слова до каждого уголка страны. И снова коммунистические батальоны приготовились к атаке. Близился решающий час. Мы думали, что теперь невозможно отступить назад, и с чувством облегчения ждали конца этой изматывающей истории, длящейся вот уже несколько недель. Но в последний момент снова поспешно созвали Центральный комитет Германской партии.

– Новая телеграмма от «Гриши»! Восстание опять откладывается!

И снова в партийные центры в последнюю минуту отправили гонцов с вестью о том, что все отменяется. Однако курьер, посланный в Гамбург, прибыл слишком поздно. Гамбургские коммунисты, руководствуясь присущей немцам дисциплиной, в назначенный час вступили в битву. Сотни рабочих, вооруженных винтовками, начали штурм полицейского участка. Другие заняли стратегические объекты города.

Рабочие-коммунисты в других частях Германии оказались ввергнутыми в состояние паники.

– Почему мы ничего делаем, в то время как сражаются трудящиеся Гамбурга? – спрашивали они районных руководителей своей партии. – Почему мы не идем им на помощь?

У партийных лейтенантов просто не было ответа на этот вопрос. Только некоторые, занимавшие высокое положение, знали, что гамбургские рабочие гибнут сейчас из-за последней «Гришиной» телеграммы. Коммунисты Гамбурга продержались около трех дней. Огромное количество трудящихся в городе бездействовало, а Саксония и Тюрингия не пришли на помощь коммунистам. Рейхсвер под началом генерала фон Секта вошел в Дрезден и выбросил кабинет коммунистов и левых социалистов Саксонии из их здания. Кабинет Тюрингии ожидала точно такая же судьба. Коммунистическая революция кончилась крахом.

Все наши, кто находился в Германии, знали, что ответственность за это фиаско несет штаб-квартира в Москве. Общую стратегию предполагаемой революции разработали большевистские лидеры Коминтерна. А значит, нужно было найти козла отпущения. Фракционным противникам Брандлера в Германской партии были знакомы коминтерновские методы прикрытия ошибок высокого командования, а потому они сразу же рьяно взялись за дело.

– Брандлер и Центральный комитет виноваты в том, что мы потерпели поражение и не смогли захватить власть, – кричала новая «оппозиция», возглавляемая Рут Фишер, Тельманом и Масловом.

– Совершенно верно, – вторила им Москва. – Брандлер – оппортунист, социал-демократ. Он должен уйти! Слава новым революционным лидерам Рут Фишер, Тельману и Маслову!

На следующем Всемирном конгрессе Коминтерна это все было оформлено в виде ритуальных резолюций и декретов, и с благословения Москвы Германскую коммунистическую партию возглавило новое руководство.

Брандлер получил приказ явиться в Москву, где его лишили германского паспорта, а также предоставили советскую административную работу. Зиновьев проинформировал его, что не собирается больше беспокоиться о германских делах и не имеет к ним никакого отношения. Все его попытки вернуться в Германию были безуспешны до тех пор, пока его друзья не пригрозили учинить международный скандал, который привлек внимание правительства в Берлине. Только тогда ему позволили покинуть Советскую Россию и исключили из Коммунистической партии.

Суварин, известный французский писатель и автор самой полной биографии Сталина, пережил то же самое. В 1924 году его изгнали из руководства Французской коммунистической партии по приказу Коминтерна, а потом советское правительство удерживало его до тех пор, пока его друзья в Париже не пригрозили привлечь внимание французских властей.

Лишь для одной ветви советского правительства этот дорогостоящий эксперимент 1923 года не оказался полностью бесполезным. Я имею в виду военную разведку. Когда мы увидели крах усилий Коминтерна, мы сказали: «Давайте спасем то, что можно спасти в германской революции». Мы взяли лучших людей, найденных и обученных нашими партийными спецслужбами, и отряды боевиков и ввели их в нашу советскую военную разведку. На руинах германской революции мы создали для Советской России блистательную разведывательную службу в Германии – на зависть всем государствам.

Потрясенная поражением в Германии, Москва начала присматривать новое поле сражения. Поздней осенью 1924 года положение в Германии стабилизировалось. За почти шесть лет Коммунистический интернационал не добился ни одной победы, которая могла бы как-то оправдать огромное количество жертв и невероятные траты денег. Тысячи коминтерновских паразитов состояли на довольствии у Советов. Позиции Зиновьева в большевистской партии пошатнулись. Нужна была хоть какая-то победа – где угодно и каким угодно способом.

На западной границе Советской России находилась Эстония – крошечное государство, тогда явно переживавшее жестокий кризис. Зиновьев и Исполнительный комитет Коминтерна решили отбросить все марксистские теории. Вызвав начальника отдела разведки в Красной армии генерала Берзина, Зиновьев начал с ним разговор с самого важного: в Эстонии революционный кризис. Мы больше не будем действовать так, как делали это в Германии. Используем новые методы: никаких забастовок, никакой агитации. Все, что нам нужно, – это смелые отряды под началом горстки офицеров Красной армии, в основном прибалтийских русских, и через два-три дня мы будем хозяевами Эстонии.

Генерал Берзин привык подчиняться приказам. Через несколько дней были создана группа из примерно шестидесяти офицеров Красной армии, преимущественно из балтийских русских. Их командиром стал Жибур – один из героев Гражданской войны. Людей переправили в Эстонию разными маршрутами: кого-то через Финляндию и Латвию, другие проскользнули через советскую границу. В Эстонии их уже ждали специальные рассредоточенные коммунистические отряды общей численностью около двухсот человек. К концу ноября все приготовления были завершены.

«Революция» началась утром 1 декабря 1924 года в Ревеле, в столице, в специально определенных местах в центре. Вся остальная страна пребывала в полном спокойствии. Рабочие, как обычно, трудились на фабриках. Дела шли своим чередом, и примерно через четыре часа «революция» оказалась полностью проваленной. Около ста пятидесяти коммунистов погибли на месте. Сотни других, не имевших отношения к восстанию, были брошены в тюрьмы. Офицеры Красной армии быстро вернулись в Россию по заранее организованным каналам. Жибур вновь сидел за своим столом в своем кабинете в Генеральном штабе, ситуацию с эстонской «революцией» постарались как можно быстрее замять.

В Болгарии же Коминтерн наслаждался периодом процветания, поскольку у власти стоял Стамболийский – лидер Крестьянской партии. Он был дружески настроен по отношению к Москве. Остатки Белой армии генерала Врангеля, которую большевики вытеснили из Крыма, находились на болгарской территории, и советское правительство было заинтересовано в том, чтобы ударить по этим формированиям. С согласия Стамболийского Россия с этой целью отправила в Болгарию группу секретных агентов. Эти агенты использовали любые методы пропаганды, включая публикации в газетах, а также и все возможные террористические действия, включая убийство. В определенном смысле они добились успеха в деморализации этого потенциального противника советской армии.

Несмотря на дружеские отношения между Стамболийским и Москвой, когда в 1923 году Цанков поднял военный мятеж против правительства Стамболийского, Москва приказала Болгарской коммунистической партии оставаться нейтральной. Коммунистические вожди надеялись, что в результате смертельной борьбы между армией реакционеров и Стамболийским они смогут сами захватить власть.

Стамболийский был смещен и убит. Цанков установил военную диктатуру. Тысячи невинных людей отправились на виселицы, а коммунистическую партию загнали в подполье.

Прошло два года, и Коминтерн решил, что пришло время коммунистического путча против правительства Цанкова. Заговор был сплетен в Москве. Это сделали лидеры Болгарской коммунистической партии с помощью офицеров Красной армии. Одним из этих болгарских лидеров был Георгий Димитров. Коммунисты узнали, что 16 апреля 1925 года все высокопоставленные члены болгарского правительства будут на службе в Свети соборе в Софии. Они решили использовать этот случай для восстания. По приказу Центрального ко митета Болгарской партии во время службы прямо в церкви была взорвана бомба. Около ста пятидесяти человек погибли. Но премьер-министр Цанков и высокопоставленные чиновники правительства выжили. Все непосредственные участники взрыва были казнены.

Сам Димитров продолжал работать на Коминтерн в Москве. Затем он стал его представителем в Германии. В конце 1932 года его снова отозвали в Москву, и люди, близкие к власти, говорили, что карьера его подошла к концу. Однако он не успел подчиниться приказу: его арестовали в связи с поджогом рейхстага. Его смелое и умное поведение в нацистском суде, где он успешно переложил вину на самих нацистов, сделало его коммунистом-героем того времени.

Один из невероятно ироничных моментов истории Коминтерна заключался в том, что Димитров, один из тех, кто был ответствен за взрыв в Софийском соборе, впоследствии стал главой Коминтерна, официальным глашатаем «демократии», «мира» и Народного фронта.

У Москвы имелось сложное теоретическое обоснование провалов в Венгрии, Польше, Германии, Эстонии и Болгарии. Эти резолюции и отчеты составили несколько томов. Но нигде в них не содержалось и малейшего предположения о том, что большевизм и его советские лидеры несут ответственность за это. Миф о непогрешимости коминтерновского руководства создавался и отстаивался со священным упрямством. Чем яснее был факт поражения, тем более грандиозные планы строились на будущее и тем более сложной и разветвленной становилась структура Коминтерна.

Хотя Коммунистический интернационал так никогда и не достиг своей первоначальной цели – установления коммунистической диктатуры в отдельно взятой стране, – он стал (особенно после того, как направил свои стратегические усилия на Народный фронт) одним из самых важных политических институтов мира.

Из общих положений Коминтерна секрета не делалось. Всем было известно, что коммунистические партии – легальные или нелегальные – есть в любой стране мира. Мир знал, что их штаб-квартира находится в Москве. Но почти ничего не было известно о реальном аппарате организации и его тайных, но тесных связях с ОГПУ и советской военной разведкой.

Генеральный штаб Коминтерна располагался в здании, выходившем окнами на Кремль и усиленно охраняемом сотрудниками ОГПУ, одетыми в гражданское. И любопытные москвичи не имели ни одного шанса проникнуть туда. Люди, посещавшие это здание, вне зависимости от их положения, подвергаются самому пристальному наблюдению с того самого момента, как только переступают его порог, и находятся под контролем, пока не покидают этого места. Слева от главного входа располагается кабинет коменданта, заполненный агентами ОГПУ.

Если Эрл Браудер, генеральный секретарь Американской коммунистической партии, хочет, например, повидаться с Димитровым, он должен получить пропуск у коменданта здания, где тщательно изучат его бумаги. Прежде чем ему разрешат войти в здание Коминтерна, его пропуск снова внимательно изучат. На пропуске должно быть рукой Димитрова помечено точное время, когда встреча окончилась. Если он хоть ненадолго задержался после интервью, то сразу же будет проведено расследование. Каждая минута, проведенная в здании Коминтерна, учитывается и фиксируется. Неофициальные беседы в коридорах крайне не поощряются, и сотрудник ОГПУ вполне может обвинить высокопоставленного работника Коминтерна в нарушении этих правил. Такая система обеспечивает ОГПУ полным досье о связях российских и иностранных коммунистов, которое можно использовать в нужный момент.

Сердце Коминтерна – это малоизвестный и никогда не афишируемый отдел международных связей, который сокращенно называют ОМС. До начала репрессий ОМС возглавлял Пятницкий – ветеран большевистского движения, прошедший во время царского режима практическую школу распространения нелегальной революционной пропаганды. В начале столетия именно Пятницкий отвечал за доставку ленинской газеты «Искра» из Швейцарии в Россию. Неудивительно, что, когда был создан Коминтерн, выбор Ленина пал на Пятницкого, который стал главой самого важного отдела – отдела международных связей. Являясь начальником ОМС, он стал в действительности министром финансов и начальником отдела кадров Коминтерна.

По всему миру он создал широкую сесть постоянных агентов, подчиняющихся лично ему, которые и помогали осуществлению связей между Москвой и номинально независимыми коммунистическими партиями Европы, Азии, Латинской Америки и Соединенных Штатов. Будучи местными агентами Коминтерна, эти представители ОМС держали коммунистических лидеров страны, в которой они находились, в ежовых рукавицах. Никакой высокий пост или самое полное досье не дают доступа к сведениям о настоящих именах представителей ОМС. Большинство лидеров коммунистических партий тоже не знают их. Они не знают, кто их представитель, кто докладывает обо всем Москве. А те, в свою очередь, не принимают непосредственного участия в партийных дискуссиях.

В последние годы ОГПУ постепенно взяло на себя многие функции ОМС, особенно в отношении того, чтобы рыскать повсюду и докладывать в Москву обо всех высказываниях против Сталина. Однако в невероятно сложной подрывной работе и в координировании действий коммунистических партий ОМС все еще остается главным инструментом.

Наиболее деликатной работой, которую доверяют агентам-резидентам из ОМС, является распределение денег для финансирования коммунистических партий, их дорогостоящая пропаганда и их фальшивые фронты – такие, как, например, Лига за мир и демократию, Международная организация защиты труда, «Помощь международным трудящимся», «Друзья Советского Союза» и множество якобы непартийных организаций, которые становились важными зацепками, когда Москва создавала Народный фронт.

В течение многих лет, когда революционные перспективы казались обнадеживающими, Коминтерн вливал большую часть своих денег в Германию и Центральную Европу. Но когда стало понятно, что они все больше становятся придатками советского правительства, а революционные цели отодвигаются на второй план, уступая место сталинизации общественного мнения и захвату ключевых позиций в демократических правительствах, необычайно выросли расходы Москвы на Францию, Великобританию и Соединенные Штаты.

Никогда ни одна коммунистическая партия мира не могла себе позволить покрывать лишь очень маленький процент своих расходов. По собственным оценкам Москвы, ей приходилось нести в среднем от девяноста до девяноста пяти процентов расходов зарубежных коммунистических партий. Эти средства выплачивались из советской казны через ОМС в тех суммах, которые определяло сталинское политическое бюро.

Агент-резидент ОМС – это судья в первой инстанции, решающий целесообразность любого нового расхода, который желает сделать коммунистическая партия. В Соединенных Штатах, например, если политическое бюро Американской коммунистической партии размышляет об учреждении новой газеты, оно консультируется с агентом ОМС. Он рассматривает предложение и, если из этого можно извлечь пользу, связывается со штаб-квартирой в Москве. Далее важные дела решает Российская партия большевиков. В мелких случаях широкие полномочия предоставляются представителю ОМС.

Одним из излюбленных методов переправки денег и передачи инструкций из Москвы в зарубежную страну для использования местной коммунистической партией является дипломатическая почта, которая не подлежит досмотру. По этой причине представитель ОМС обычно занят такой номинальной работой, которая позволяет ему бывать в советском посольстве. Он получает из Москвы пакеты с печатью советского правительства, в которых находятся пачки банкнотов и инструкции по распределению денег. Он лично доставляет свертки с деньгами руководителю коммунистической партии, с которым он имеет личный контакт. Поражает беспечность, с которой американские, британские и французские банкноты посылаются за границу для исполь зования их Коминтерном: как правило, они имеют предательский штамп советского Государственного банка.

В первые годы существования Коминтерна его финансирование осуществлялось еще более открыто. Я припоминаю случай, когда политбюро отдало приказ ЧК (ОГПУ) доставить Коминтерну мешки с конфискованными бриллиантами и золотом для переправки их за рубеж. С тех пор появились и другие методы переброски денег. Удобным прикрытием являются советские торговые корпорации, такие как «Аркос» в Лондоне и «Амторг» в Соединенных Штатах, и связанные с ними частные коммерческие фирмы. Постоянное смещение лидеров в зарубежных коммунистических партиях представляло серьезную проблему для денежных операций ОМС. Когда Москва после провала восстания 1923 года вытеснила руководство Германской коммунистической партии, Миров-Абрамов, агент ОМС в Германии, так же как и Пятницкий в Москве, провел много беспокойных часов в раздумьях о том, кому можно доверить деньги Коминтерна. Для них было большим облегчением, когда Вильгельм Пик удержался в новом Центральном комитете, поскольку и Пятницкий, и Миров-Абрамов доверяли этому ветерану трудового движения.

Миров-Абрамов, которого я знал много лет, был представителем ОМС в Германии с 1921 по 1930 год. Официально он работал в пресс-отделе советского посольства в Берлине. На самом же деле он руководил распределением денег и рассылкой коминтерновских инструкций во все части Германии и в большую часть Центральной Европы. На пике работы Коминтерна с Германией Миров-Абрамов держал штат из более чем двадцати пяти ассистентов и курьеров. Позже его отозвали в Москву и назначили ассистентом Пятницкого. Когда же большевистский генеральный штаб Коминтерна был ликвидирован Сталиным, Мирова-Абрамова убрали вместе с Пятницким. Благодаря исключительным связям Мирова-Абрамова с германским подпольем его впоследствии перевели в службу советской военной разведки, где он и служил до 1937 года, пока не был расстрелян во время великой чистки. Сложилась весьма абсурдная ситуация, когда Ягода, бывший начальник ОГПУ, представ на следующий год перед судом, заявил, что он посылал огромные суммы Троцкому через Мирова-Абрамова.

Управление финансами Коминтерна и его иностранным отделом является лишь малой частью задач, выполняемых ОМС. Эта служба функционирует также и как нервная система Коминтерна. Посланники, отправляемые Москвой в качестве политических комиссаров в коммунистические партии зарубежных стран, устанавливают все свои контакты через ОМС, который снабжает их паспортами, направляет их по нужным адресам и в принципе действует как постоянный связующий штаб между штаб-квартирой в Москве и политическими агентами за границей.

Несколько лет назад видным коминтерновским комиссаром в Соединенных Штатах был венгерский коммунист Погань, известный в этой стране под именем Джон Пеппер. Его первоочередной задачей здесь было смещение Лавстоуна и Гитлоу – лидеров Американской коммунистической партии, после того как те получили вотум доверия от подавляющего большинства членов партии. Погань-Пеппер выполнил приказ и внедрил новое руководство в Американскую коммунистическую партию. Самого Пеппера в 1936 году арестовали в Москве и затем расстреляли.

Паспортный отдел ОМС, в отличие от ОГПУ и военной разведки, на самом деле не занимается изготовлением паспортов. Он добывает подлинные документы, как только представляется любая возможность, и подправляет их в соответствии с тем, что требуется. Для этого он использует фанатическое рвение членов компартий и тех, кто им симпатизирует. Если представителю ОМС в Соединенных Штатах требуется два американских паспорта для агентов Коминтерна в Китае, он связывается со своим человеком в Американской коммунистической партии. Последний получает подлинный паспорт гражданина США от членов партии или сочувствующих. Затем специально обученные люди в ОМС удаляют фотографии, заменяют их другими и с большим искусством делают другие необходимые изменения.

Москва всегда испытывала особую любовь к американским паспортам. Ниже я расскажу о той роли, которую они играли во время Гражданской войны в Испании. Для представителя ОМС или агентов ОГПУ было обычным делом послать пачку американских паспортов в Москву, где в штаб-квартире ОМС был штат, состоящий примерно из десяти человек, занятых исправлением таких документов в соответствии с нуждами Коминтерна.

В 1924 году Берлинская полиция накрыла местную штаб-квартиру ОМС и обнаружила там целую стопку германских паспортов вместе с папкой, содержащей первоначальные имена их владельцев, подлинные имена немецких агентов, которые ими пользуются, и фиктивные имена, под которыми они путешествуют. Именно эти причины и требовали предпочтительного использования подлинных паспортов.

В 1927 году Коминтерн и ОГПУ отправили графа Браудера в Китай. Я не знаю, почему для этой миссии выбрали именно Браудера, но думаю, что главная причина как раз и заключалась в наличии у него американского паспорта. Припоминаю один разговор, который у меня состоялся в этой связи с Пятницким. У него был человек, работавший на него под фамилией Лобоновский; в нашем кругу его некомпетентность всегда была предметом насмешек и анекдотов. Я часто сталкивался с Лобоновским в одной из европейских столиц, когда он суетливо трудился над тем или иным якобы важным заданием. Однажды мне представился случай обсудить эту ситуацию с Пятницким.

– Товарищ Пятницкий, скажите мне честно, – попросил я, – зачем мы держим этого идиота в нашем штате?

Ветеран и большевик высокого полета спокойно улыбнулся и ответил:

– Мой дорогой Вальтер, дело здесь не в способностях Лобоновского. Важнее всего то, что у него канадский паспорт, мне нужен именно канадец для выполнения тех миссий, ради которых я куда-то его посылаю. Никто другой этого просто не сделает.

– Канадец! – воскликнул я. – Лобоновский не канадец. Он украинец, родился в Шепетовке.

Пятницкий рявкнул:

– Что ты такое говоришь! При чем тут украинец из Шепетовки! У него есть канадский паспорт. И мне это прекрасно подходит. Ты что, думаешь, так легко найти настоящего канадца? Мы извлечем все, что нам нужно, и из канадца, рожденного в Шепетовке!

Я думаю, что, когда в Коминтерне обсуждали вопрос об отправке Браудера в Китай, они там все хорошо понимали, что он не был экспертом в китайских вопросах. Но Браудер был самым настоящим американцем – из Канзас-Сити, не из Шепетовки.

Практически все дела, касающиеся изготовления и подделки паспортов и других документов, находились в ведении урожденных русских. Довоенные условия в царской России создавали им исключительные возможности практиковаться в этом искусстве. Большевики оказались замечательно подготовленными к сложной системе функционирования паспортов, принятой в большинстве европейских стран после 1918 года. В помещениях ОГПУ и 4-го отдела Красной армии сидят эксперты, которые в состоянии подделать подпись консула и правительственные печати так, чтобы их было невозможно отличить от настоящих.

Отдел международных связей выполняет и еще одну важную функцию. Он координирует все образовательные и пропагандистские вопросы Коминтерна в международном масштабе. Он организует курсы и школы в Москве и ее окрестностях для того, чтобы тщательно отбирать коммунистов из разных стран, обучать их разным аспектам гражданской войны: от пропаганды до умения стрелять.

Эти школы берут свое начало прямо с первых месяцев большевистской революции, когда немецких и австрийских военных заключенных отправляли на краткие тренировочные курсы в надежде, что эти «кадры» будут с успехом использовать полученные знания на баррикадах Берлина и Вены. Позже такие курсы превратятся в учебные учреждения. Самые способные студенты пройдут военное обучение под непосредственным руководством Управления разведки Генерального штаба Красной армии.

В 1926 году в Москве был открыт университет, призванный обучать коммунистов Западной Европы и Америки технике большевизма. Этот университет, получивший название Ленинская школа, финансируется ОМС, которая также предоставляет и общежитие для студентов. Его деканом является жена Ярославского – руководителя советской «Лиги безбожников». Студенты, большей частью британские, французские и американские коммунисты, ведут абсолютно замкнутую жизнь и мало контактируют в Советском Союзе как с русскими, так и с иностранцами. Предполагается, что выпускники этой большевистской академии вернутся в свои страны, чтобы работать на Коминтерн в профсоюзах, правительственных учреждениях и других некоммунистических организациях. Соблюдать секретность очень важно, поскольку их ценность для Москвы в Соединенных Штатах, во Франции и Великобритании утратится, если станет известно, что они учились методам ведения гражданской войны у офицеров разведки из Красной армии.

Другие курсы, предназначенные для очень маленькой группы особо тщательно отобранных иностранных коммунистов, проводятся в обстановке полной секретности – за пределами Москвы, в пригороде Кунцево. Здесь европейских и американских коммунистов учат разведывательной работе, включая подслушивание телефонных разговоров, работу с рацией, подделку паспортов и т. д.

Когда Коминтерн обратил свой взор на Китай, был создан университет на востоке, так называемый университет Сунь Ятсена, с Карлом Радеком во главе. Тогда Москва просто излучала оптимизм относительно перспектив советской революции в Китае. Сыновей генералов китайских военачальников приглашали на обучение в этой спецшколе. Среди них был и сын Чан Кайши. Гоминьдан, китайская националистическая партия, и Коминтерн работали рука об руку, и Москва уже предвкушала близкую великую победу.

Партия Гоминьдан получила российского политического инструктора Бородина и российского военного советника генерала Галена-Блюхера, впоследствии командующего Красной армией на Дальнем Востоке вплоть до его ликвидации в 1938 году. Коммунисты правдами и неправдами внедрялись в Гоминьдан, и многим удалось войти в ее Центральный комитет и партийную военную академию в Вампу. Получив полную поддержку Москвы, Чан сделал резкий разворот и 20 мая 1926 года сместил коммунистов со всех ключевых постов. Однако Сталин не пошел на явный разрыв с Чаном, надеясь позже перехитрить его.

В это время я жил в гостинице, которая до революции носила название «Княжий двор». На том же этаже, что и я, жил генерал Фань по прозвищу Генерал-христианин. Несмотря на майскую «пощечину», вожди Коминтерна все еще верили в свою победу в Китае. Фань находился в Москве, так как с помощью маневров надеялся заключить союз против Чан Кайши. Советские руководители придавали его визиту огромное значение, а потому они приглашали генерала на встречи и обеды, а также объявили его вождем китайских масс населения. Фань играл свою роль просто потрясающе, обещая в своих звонких речах бороться за победу ленинизма в Китае.

Почти каждый день я видел, как в номер, который охраняли люди ОГПУ, доставляли очередной ящик с книгами и памфлетами. Несколько раз я говорил с Фанем, немного по-английски, немного по-русски. Он был типичным представителем китайской военной аристократии, для которого вряд ли что-то было в мире более чуждое, чем ленинизм, которым его бомбардировали. Все оказалось безуспешным. Он вернулся в Китай, ни разу не открыв ни одного ящика с книгами, и вряд ли когда-то еще хоть на секунду задумался о ленинизме, относительно которого он раздавал так много обещаний в Москве.

В декабре 1927 года, после того как Чан завершил свое дело, расстреляв и обезглавив тысячи коммунистов в Шанхае, Коминтерн отправил Гейнца Ноймана, бывшего главу Германской коммунистической партии, чтобы он возглавил восстание в Кантоне. Восстание продолжалось два с половиной дня и забрало почти шесть сотен человеческих жизней. Все китайские коммунистические лидеры в Кантоне были казнены, а Гейнц Нойманн бежал в Москву.

Полностью независимая обширная пропагандистская машина отдельных коммунистических партий с их газетами, журналами, книгами и брошюрами, на которые ежегодно тратятся миллионы долларов, – это централизованный пропагандистский аппарат самого Коминтерна. Он находится в ведении Бюро агитации и пропаганды, но финансируется и на самом деле управляется Управлением международных связей. Самым важным изданием является Международный пресс-бюллетень (IPC), который выпускается на английском, французском и немецком языках. Он предназначен прежде всего для сотен редакторов-коммунистов в различных странах. Нацисты пытались использовать этот тип пропагандистской печати и начали издавать «Уорлд сервис» в Эрфурте и распространять его между профашистскими и антисемитскими издателями во всем мире.

Ничего нет более неприятного для Москвы, чем те редкие случаи, когда официальные газеты коммунистических партий путают сигналы, которые им поступают, и занимают противоречивые позиции по одному и тому же вопросу. Когда был подписан пакт Берлин-Москва, за десять дней до начала уже идущей войны в Европе, коммунистические официальные органы показали чудеса синхронной работы. Лондонская «Дейли уоркер», парижская «Юманите» и «Дейли уоркер» в Соединенных Штатах одновременно и в весьма сходных выражениях оценили этот сигнал к всеобщей войне как великий вклад в дело мира.

Во всех крупных странах, включая Соединенные Штаты, Коминтерн также издает журнал под названием «Коммунистический интернационал», в котором печатаются решения Коминтерна и статьи коммунистических лидеров России и зарубежья.

Эти ключевые публикации выполняют двойную функцию. Они не только обеспечивают единое мнение всех коммунистических партий Европы и Америки, но в последние годы (что даже более важно) поддерживают в рабочем порядке механизм, который гарантирует Сталину хорошо организованный отклик на все его действия в Москве. Во время великой чистки рядов Кремлю было очень важно показать русским людям, что все прокоммунистические авторы Западной Европы и Соединенных Штатов дружно держатся за рукоятку его ножа, которым он ликвидирует старых героев-большевиков.

Иностранцы плохо понимают, как важно было для Сталина в 1936, 1937 и 1938 годах иметь возможность заявить, что американские, британские, французские, германские, польские, болгарские и китайские коммунисты единогласно поддерживают уничтожение «троцкистско-фашистских предателей и вредителей», среди которых числятся даже Зиновьев и Бухарин – первые два руководителя Коминтерна.

Ни один коммунистический лидер Соединенных Штатов, пишущий в период великой чистки рядов, не пошел против Сталина, награждая предписанными эпитетами бывших вождей Коммунистической партии и Коминтерна.

Даже до того, как Коминтерн официально начал проводить свою тактику образования Народного фронта, ОМС запустил финансирование новой и более тонкой формы пропаганды. Москва решила, что старая пропаганда, рассчитанная лишь на те группы, внимание которых можно привлечь прямыми коммунистическими лозунгами, больше не отвечает поставленным целям. В лице Вилли Мюнценберга, когда-то видного деятеля немецких коммунистов и депутата рейхстага, Москва нашла человека, способного расширить и улучшить работу в той сфере, которую называют «издания Народного фронта». Как крупному издателю и предпринимателю, Мюнценбергу открыли доступ к фондам ОМС. Он начал выпускать яркие иллюстрированные газеты и журналы – все якобы не имеющие отношения к Советскому Союзу, но сочувствующие ему. Позже он занялся и бизнесом, связанным с кинематографией, и основал известный концерн «Прометей». Мюнценберг был весьма талантливым предпринимателем и вскоре распространил свое дело на Скандинавские страны. Когда к власти пришел Гитлер, Мюнценберг перевел свои предприятия в Париж и Прагу.

Когда великая чистка дошла и до Мюнценберга, он оказался неуловимой целью. Отклонил приглашение «посетить» Москву. Димитров, руководитель Коминтерна, писал ему успокаивающие письма, в которых настаивал на том, что Москва призывает его, чтобы дать новое и очень важное задание. Мюнценберг не клюнул на эту наживку. Тогда ОГПУ отправило к нему одного из своих агентов – Билецкого, чтобы последний убедил предпринимателя, что ему ничего не угрожает.

– Кто решает вашу судьбу? – вопрошал Билецкий. – Димитров или ОГПУ? А мне известно, что Ежов на вашей стороне.

Мюнценберг избежал ловушки и в течение лета и осени 1937 года оставался в надежном укрытии, опасаясь, что к нему применят более настойчивый и жестокий способ убеждения. Затем он передал дела чешскому коммунисту Шмералю. Германская компартия исключила его из своих рядов, объявив его «врагом народа». Мюнценберг сегодня живет в Париже. И он открыто никогда не выступает против Сталина.

После VII конгресса Коминтерна, состоявшегося в 1937 году, издания Мюнценберга в рамках Народного фронта стали считаться образцовыми для всей Европы и США. В Париже Коминтерн даже учредил вечернюю газету «Суар». Однако за последние три-четыре года Коминтерн потратил в США больше денег на «беспартийные» издания и организацию различных фронтов, чем в любой другой стране. Поскольку Москва неуклонно показывала свою приверженность коллективной безопасности и антигитлеризму, американская общественность стала отличной почвой для пропагандистских кампаний. Теперь задача стала иной: не ковать революционные «кадры» в среде американских рабочих, а убедить правительство так называемого Нового курса, уважаемых бизнесменов, профсоюзных лидеров и журналистов, что Советская Россия стоит в авангарде сил, борющихся за «мир и демократию».

На пике популярности этой новой кампании, когда диктатура в самом Советском Союзе приобретала все более и более тоталитарный характер, а чистки рядов стали доминирующим фактом советской жизни, Коминтерн стал по сути придатком ОГПУ – в большей степени, чем когда-либо раньше.

У Коминтерна есть своя Контрольная комиссия, построенная по образу и подобию той, что существует в советской партии большевиков, которой надлежит следить за политическим и моральным обликом своих членов. За те годы, в течение которых Сталин постепенно приобретал единоличную власть, фракционная война в большевистской партии становилась острее, и единственной функцией этого органа остался внутренний шпионаж. Контрольная комиссия Коминтерна распространила этот опыт в международном масштабе.

Однако Контрольная комиссия – один из наиболее мягких инквизиторских инструментов сталинского режима. Другим инструментом, созданным с той же целью, является орган, носящий невинное название «отдел кадров». Сейчас это рука ОГПУ в Коминтерне. В течение многих лет его возглавлял Краевский – польский коммунист и старый друг Дзержинского – начальника советской тайной полиции; долгое время служил агентом Коминтерна в Соединенных Штатах и Латинской Америке. Краевский внедрил своих агентов во все коммунистические партии и создал систему внутрипартийного шпионажа на ее нынешнем, невероятно эффективном уровне.

Раз в десять дней начальник этого отдела кадров встречается с руководителем соответствующего отдела ОГПУ и передает ему материалы, собранные агентами. ОГПУ потом использует эти сведения по собственному усмотрению. Сегодня эта полицейская структура Коминтерна выслеживает с помощью своих источников любое недовольство зарубежной оппозиции по отношению к Сталину. Она также с особой бдительностью следит за всеми нитями, идущими от иностранных коммунистов к потенциальной оппозиции внутри Российской коммунистической партии.

Одной из наиболее неприятных функций, порученных этому отделу, является заманивание зарубежных коммунистов, подозреваемых в нелояльности к Сталину, в Москву. Коммунист, уверенный, что у него хорошие отношения с Коминтерном, получает весточку от Исполнительного комитета о том, что он нужен в Москве. Полагая этот факт как признание его больших заслуг, он спешит в столицу Коминтерна. По прибытии оказывается в ОГПУ и исчезает. Многие такие захваты как раз и осуществляет отдел кадров, который через свою шпионскую сеть часто получает «информацию» не просто фальшивую, но и злонамеренно неверную, показывающую, что тот или иной человек не придерживается сталинской линии. Наверное, никому и никогда не удастся узнать точное число иностранных коммунистов, которых таким образом заманили в ловушку и потом уничтожили.

Москва располагает и более утонченными методами работы с руководителями иностранных коммунистических партий, которые оказались в немилости. Важную политическую фигуру, пока еще наслаждающуюся определенной порцией уважения среди своих сторонников, нужно ликвидировать, прежде чем эта самая фигура задумается о том, что ее вот-вот сбросят, как ненужную карту, и успеет подготовиться к этому. Такого человека следует скомпрометировать в глазах коммунистов его же собственной страны. И как только это сделано, с ним можно обращаться как угодно.

Процесс устранения, или ликвидации, идет по отлично разработанной схеме. Первый шаг – убрать этого человека с поста в его собственной стране. Вызванный приказом в Москву, он должен будет выбирать между повиновением и немедленным исключением из рядов. Он не может отказаться и остаться при этом членом коммунистической партии. Но если он занимает достаточно высокое положение, то, возможно, его превратят в мальчика на побегушках у Советов. Его вызовут в штаб-квартиру Коминтерна и проинформируют, что его выбрали для выполнения важного задания в Китае, на Ближнем Востоке или в Латинской Америке. Это и будет началом конца его карьеры. Отлученный от своей собственной партии, получив поручение делать то, что он практически не знает, он потом вернется в Москву, чтобы предстать перед очень строгим руководителем из Коминтерна.

– Ну что, товарищ, – скажет его начальник, – каких результатов ты добился, просидев шесть месяцев в Бразилии и потратив пять тысяч долларов?

Объяснения и извинения в этом случае не принимаются. Всем понятный и знакомый аргумент, исходящий из очевидного факта, что рабочий класс Бразилии еще не достиг надлежащего уровня политического сознания, чтобы воспринять коммунистическое учение, пропустят мимо ушей. Это все будет доведено до сведения его товарищей в родной стране; и, если они еще не совсем позабыли о нем, они увидят его в новом свете. Коминтерн послал его в Бразилию, а он не выполнил задание.

Следующий шаг логически вытекает из всего произошедшего. Он получит работу в одном из тысяч советских учреждений. Станет рядовым работником на службе советского правительства, а его политическая карьера закончится. В этот момент, если у него есть хоть какая-то твердость характера, ему стоит выехать из Советского Союза и вернуться в свою страну, оборвав все связи с Советской Россией и Коминтерном. Но сделать это редко кому удается.

В одной из самых трагических ситуаций такого рода оказался мой друг Станислав Губерман, брат известного во всем мире скрипача. Губерман, которого в наших кругах называли Стах Губер, во время мировой войны участвовал в польском революционном движении. Вместе с Мюнценбергом он был одним из основателей Коммунистического союза молодежи. Он отлично работал в подпольной коммунистический партии и вскоре вошел в ее руководство. Там, в Польше, он не раз приговаривался к тюремному заключению, его часто жестоко избивали полицейские.

Когда Коминтерн решил сделать перестановки в Центральном комитете польской партии, Губера вызвали в Москву. Вскоре его перевели в только что созданное бюро, связанное с железной дорогой. Губер совершенно не представлял специфику работы в такой сфере. Тщетно он просил руководство вернуть его обратно в Польшу, где бы он снова мог работать на партию. Его перебрасывали из одного бюро в другое, давая возможность прочувствовать на собственной шкуре все подводные камни и все нюансы советской бюрократии, но уехать домой к польским товарищам так и не позволили.

Когда в Доме Советов праздновали пятнадцатую годовщину образования Коммунистического союза молодежи, он все еще находился в Москве и работал каким-то секретарем в советском учреждении. Новые видные деятели советского режима находились в президиуме, блистая величием и своей значимостью. Перед ними произносились волнующие речи, в которых подчеркивалась роль комсомола в Советской России и в мире. Где-то в зале, на задних рядах, сидел Стах Губер, один из основателей Коммунистического молодежного союза. Затем, бесцельно бродя по зданию, он натолкнулся на старого товарища, который тоже потерял все привилегии. Они оба были очень рады этой неожиданной встрече, и старый друг пригласил Губера к себе. Всю ночь они провели за бутылочкой, предаваясь светлым воспоминаниям и рассказывая друг другу анекдоты. Через несколько дней Стаха Губера вызвали в контрольную комиссию Коминтерна:

– Вы были дома у товарища N ночью в прошлую среду?

Губер признал «обвинение». Его сразу же исключили из партии, а значит, теперь он не мог устроиться ни на какую работу. Ему велели немедленно выехать из квартиры и оставили его таким образом без крыши над головой. Он пришел жить ко мне.

В те дни я был практически уверен, что Стах совершит самоубийство. Но ему помог Мануильский – один из руководителей Коминтерна. Контрольную комиссию убедили пересмотреть решение. Губера восстановили в членах партии с занесением в учетную карточку выговора – «строгого и последнего предупреждения». Ему дали работу в железнодорожном депо города Великие Луки. Губер понимал, каким ненадежным было его положение, и работал с огромным рвением, надеясь, что в конечном итоге из его личного дела удалят эту «черную метку».

Он трудился столь успешно, что в 1936 году был награжден авиапутешествием из Великих Лук в Москву на ноябрьское празднование очередной годовщины большевистской революции. Самолет разбился, и Стах Губер погиб. Несколько месяцев спустя один его друг сказал мне:

– Стаху повезло, что он погиб в авиакатастрофе!

И это действительно была удача. Там, в провинции, в Великих Луках, местный партийный руководитель наградил его за хорошую работу, но для ОГПУ он был просто старый большевик, которого исключили из партии и потом восстановили, что называется, под честное слово, то есть с испытательным сроком. Когда же чистка рядов достигла своего апогея, ОГПУ бросилось на поиски Стаха Губера.

Конец не всегда был столь трагичен. Когда Томан, руководитель Коммунистической партии Австрии, был назначен воспитателем в общежитии моряков в Ленинграде, он договорился, чтобы ему прислали из Вены телеграмму, будто его мать при смерти. На этот раз Москву одурачили. Вернувшись в Вену, Томан тут же объявил о своем разрыве с Коминтерном.

Группа зарубежных коммунистов, проживающих в Москве, главным образом в гостинице «Люкс», в качестве постоянных представителей своих партий, всегда вела образ жизни, который совершенно отличался от образа жизни простых советских людей.

Конечно, коммунистические партии не посылали руководителей первого уровня на постоянное место жительства в Москву. Люди вроде Браудера, Политта и Тореса приезжали, только лишь когда их вызывали на важные конференции и съезды. Но каждая партия имела своих постоянных консулов в Москве, которые отличались от регулярного дипломатического корпуса тем, что их зарплаты выплачивались вовсе не теми, кто отправил их сюда. Они не вызывали уважения ни у членов большевистского Бюро, ни у самого Сталина; тем не менее они ведут (или до недавнего времени вели) в Москве блистательную светскую жизнь.

Во время голода, который сопровождал насильственную коллективизацию в 1932–1933 годах, когда средний советский трудящийся должен был как-то выживать на хлебе и вяленой рыбе, специально для этих иностранцев были созданы кооперативы, где они могли закупать продукты по умеренным ценам – продукты, которые тогда вообще нигде нельзя было купить за деньги. Гостиница «Люкс» стала символом социальной несправедливости, и обычный москвич, если его спрашивали, кто живет в Москве с комфортом, неизменно отвечал: «Дипломатический корпус и иностранцы в гостинице «Люкс».

Горстке российских писателей, актеров и актрис, которые иногда пересекались с людьми из Коминтерна, приходилось вылизывать тарелки за иностранной аристократией. Русские приходили к ним и просили пустяковые, но очень нужные вещи: лезвия для бритв, иголки, помаду, шариковые ручки или немного кофе.

Для ОГПУ международная община, живущая в гостинице «Люкс» за счет правительства, была и есть предмет для подозрений. Этот картонный мир «пролетарской революции» всегда кипит интригами и взаимными обвинениями: каждый иностранный коммунист обвиняет другого в его недостаточно выраженной верности Сталину. Используя подсадных «гостей» в «Люксе», ОГПУ слушает все обвинения и контробвинения, а также записывает их и складывает в огромные досье.

С началом великой чистки начались масштабные аресты и ликвидация иностранных коммунистов, живших в Советском Союзе. Консулы Коминтерна пачками сдавали своих соотечественников. Будучи лично ответственными за всех зарубежных коммунистов, пребывающих тогда в Советском Союзе, они могли сохранить свое положение, а зачастую и спасти свою голову, только поставляя своих земляков в ОГПУ.

С грустной иронией я констатирую, что в то время, когда Коминтерн стал креатурой Сталина и ОГПУ, Советская Россия пользуется наивысшим престижем в демократических странах. Провозглашенный в речи Димитрова на VII конгрессе Коммунистического интернационала в 1935 году Народный фронт, ставший чем-то вроде всем известного троянского коня, ознаменовал начало нового периода. Отказавшись от непопулярных большевистских лозунгов, которые почти два десятилетия так и не смогли претвориться в жизнь ни в одной зарубежной стране, Москва сейчас проникла в цитадель капитализма как сторонник мира, демократии и борец с Гитлером. Несмотря на то что мы все жили под постоянной угрозой попасть под великую чистку, Сталин дал согласие на принятие «самой демократической конституции в мире». Эта конституция существовала только на бумаге и открыто гарантировала постоянную власть его новой партии, построенной по фашистскому образцу, однако многие иностранные либералы считали ее если не величайшим достижением, то по меньшей мере «серьезным стремлением» к этому.

С практической точки зрения Народный фронт имел значение в пяти странах: в Соединенных Штатах, Великобритании, Франции, Испании и Чехословакии. Во всех фашистских и полуфашистских странах Коминтерн сложил руки без всякой попытки сопротивления. Будучи руководителем военной разведки в Западной Европе, я имел возможность наблюдать, что так называемые подпольные коммунистические партии Германии и Италии ничего собой не представляли. В них было полно фашистских провокаторов и доносчиков, а потому они только и могли, что посылать людей на смерть. Коммунизм в этих странах давным-давно обанкротился, и если новая революционная война и захлестнет Германию, то это случится в результате гитлеровской войны, но никак не из-за действий Москвы.

В стабильных и прогрессивных демократических странах Скандинавии лозунги Народного фронта уже никому не интересны, так же как и революционные призывы прошлых лет.

С другой стороны, хотя в Великобритании новый образ Москвы привлек немногих сторонников среди трудящихся масс, ее антифашистские заявления произвели впечатление на многих студентов, писателей и профсоюзных лидеров. Во время испанской трагедии и в дни подписания Мюнхенского договора многие отпрыски британских аристократов шли как в Интернациональную бригаду (армия Коминтерна в Испании), так и на службу в нашу разведку. Московские показательные процессы шокировали многих новых рекрутов. В разгар чистки один из членов Центрального комитета Британской коммунистической партии сказал одному моему сослуживцу:

– Зачем Сталину расстреливать ваших людей? Я знаю, как преданно вы служите Советскому Союзу, но я уверен: если вы вернетесь в Москву, вас тоже расстреляют.

Такие настроения нарастали и тут же шли на спад.

Репрессии продолжались. Ужасные картины войны в Испании раскрывали все ужасы тоталитаризма. А Сталин продолжал собирать вокруг себя своих международных сторонников, видя в них залог великого союза с демократическими государствами против Гитлера.

Народный фронт во Франции был так тесно связан с франко-советским альянсом, что почти полностью захватил правительственные структуры. На самом деле были и такие, как Леон Блюм, которые пытались сдержать влияние военной ситуации на внешнюю политику, но такие попытки практически всегда терпели крах. Большинство французов – от генерала Гамелена и депутата от консерваторов де Кериллиса до профсоюзного лидера Жуо – были привержены идее о том, что безопасность Франции связана с Москвой, что Народный фронт сделался доминирующим фактором французской жизни. Внешне Коминтерн действовал через свои карманные организации. Газеты вроде «Суар», книжные клубы, издательские дома, театры, кинокомпании – все они стали инструментами «антигитлеровского» фронта Сталина. Однако работа шла и гораздо глубже: за кулисами ОГПУ и советская военная разведка лихорадочно работали над захватом государственных институтов Франции.

Страна все же не была полностью слепа. В палате депутатов часто обсуждали запросы, в которых гневно говорилось о том, что советское правительство слишком хорошо информировано о секретах французской военной авиации. Каковы бы ни были основания для этих обвинений, но факт оставался фактом: мы, советская разведка, считали некоторых высокопоставленных французских чиновников «нашими людьми».

Влияние Москвы на Чехословакию было еще значительнее. Большинство важных министров пражского правительства смотрело на Советскую Россию как на бдительного стража независимости их страны. Здесь авторитет Кремля подкреплялся еще и неким элементом панславизма. Чехи уверовали в то, что великий славянский брат защитит их от нацистской Германии, и позволили втянуть себя в одну из самых трагичных интриг в современной истории. Я имею в виду историю о том, как Москва использовала чешское правительство в интересах Сталина. Я рассказал ее в предисловии.

В США Коммунистическая партия никогда не имела по-настоящему серьезного влияния, и Москва всегда относилась к ней с большим презрением. За все долгие годы своей деятельности, вплоть до 1935 года, Коммунистическая партия Америки почти ничего не добилась. Профсоюзы не откликались на ее лозунги, а массы американского народа едва ли вообще знали о ее существовании. Но и в то же время эта партия была важна для нас, потому что имела более тесные по сравнению с другими коммунистическими партиями связи с нашим ОГПУ и разведкой. В период механизации и модернизации Красной армии члены Американской коммунистической партии были нашими агентами на авиационных и автомобильных заводах, а также на фабриках, производящих боеприпасы и военное снаряжение.

Несколько лет назад, находясь в Москве, я сказал руководителю нашей военной разведки в Соединенных Штатах, что, на мой взгляд, он зашел слишком далеко в мобилизации такого большого количества функционеров американской партии в шпионских целях. Его ответ был вполне типичен:

– Ну и что? Они получают хорошие деньги от Советов. Они никогда не совершат революцию, так пусть хоть отрабатывают свои оклады.

Заполучив в свои ряды тысячи рекрутов, которые встали под знамена демократии и коммунистической партии, ОГПУ с помощью шпионажа получило в Соединенных Штатах очень большую и ранее не охваченную территорию. Тщательно скрывая свое истинное лицо, коммунисты нашли путь проникновения на сотни ключевых позиций. У Москвы появилась возможность влиять на поведение чиновников, которым никогда бы и в голову не пришло подойти к агенту Коминтерна или ОГПУ ближе чем на десять футов.

Возможно, более впечатляющим и интересным, чем успешный шпионаж и давление на политиков, было проникновение Коминтерна в профсоюзы, издательские дома, журналы и газеты. Этот маневр был осуществлен с помощью простой замены метки «Коминтерн» на штамп «антигитлеризм».

Члены Коминтерна всегда смотрели на свою всемирную партию и ее московское руководство как на первый и самый важный объект их преданности. Будь то Кипенбергер, являвшийся членом Комитета по военным делам в немецком рейхстаге, Галлахер в британской палате общин или Габриэль Пери в Комитете по иностранных делам французского парламента, все они проявляли лишь одну преданность – преданность Коминтерну. Когда же Коминтерн стал личным инструментом Сталина, они перенесли свою преданность на него.

Эпоха Народного фронта подошла к концу, закончившись 23 августа 1939 года оглушительным крахом. Занавес упал, прекратив фарс под названием «Народный фронт» в тот момент, когда глава советского ЦИК Молотов в присутствии улыбающегося Сталина поставил свою подпись под росчерком пера нацистского министра иностранных дел фон Риббентропа. Пакт Москва – Берлин был заключен. Так Сталин дал Гитлеру карт-бланш – полную свободу действий, а через десять дней разразилась война. В Берлин была отправлена советская военная миссия, целью которой было прояснить и определить детали всеохватывающего сотрудничества двух самых крупных автократий и тираний, когда-либо известных миру.

Именно об этом сплаве двух диктатур Сталин мечтал нескольких лет. Увязнув в топком болоте своих экономических и политических просчетов, он надеялся лишь на то, чтобы идти дальше с Гитлером рука об руку и тем самым удержаться во власти.

Сталин всегда совершенно цинично относился к Коммунистическому интернационалу и его зарубежным функционерам. Намного раньше, еще в 1927 году, в большевистском политбюро он сказал:

– Кто эти люди в Коминтерне? Всего лишь наемники на содержании у Советов. Да они и через девяносто лет нигде не совершат революции.

Излюбленным словечком Сталина, которым он называл Коминтерн, было слово «лавочка». Но он весьма тщательно заботился о том, чтобы эта лавочка существовала, потому что она служила его целям как в сфере внешней политики, так и в международных маневрах. Как и ОГПУ, это было его самое действенное личное оружие.

Хотя Сталин и нанес смертельный удар Коминтерну, подписав пакт с Гитлером, он приложит все силы, чтобы сохранить костяк партийных механизмов в демократических странах. Они будут продолжать поддерживать его слабеющую власть и до конца играть роль креатуры его тоталитарного деспотизма.

Однако 23 августа 1939 года ситуация изменилась: теперь мир знает, что тот, кто служит Сталину, служит и Гитлеру.