Немецкие католики и нацизм: антипатия и приспособление

«Католическая церковь — это акционерное общество, которое 2 тыс. лет регулярно получает со своих капиталов тысячи и тысячи процентов и ничего не дает взамен. Это огромная корпорация обманщиков похожа на страховое общество, которое при каком-либо несчастном случае каждый раз указывает, что он не был предусмотрен контрактом. Мы постоянно наблюдаем вмешательство в мировую историю двух крупных сил — католицизма и еврейства; обе они стремятся к мировому господству. В принципе, они враждебны друг другу, но для борьбы с германцами объединились. Одну из упомянутых сил мы в Германии практически свели на нет, со второй мы рассчитаемся после войны. Сейчас, к сожалению, у нас связаны руки, но эти времена пройдут и всё изменится. Тогда-то попам не поможет ни их бог, ни Пресвятая Дева Мария».

(Г. Гиммлер){667}

После Реформации Германия практически полностью стала протестантской страной. Знаток немецкой истории Гордон Грейг указывал, что к середине XVI в. 4/5 всего германского населения стали протестантами — кроме только епархий Кёльна и Вюрцбурга, а также Аугсбурга и остальной Баварии. Выстоять католической церкви в Германии помог Тридентский собор (1545–1563). После Вестфальского мира Майнц, Кёльн, Трир, Вюрцбург, Констанц, Бамберг, Мюнстер, Баден, Бавария и Австрия стали католическими. Иезуиты не только серьезно усовершенствовали программу католических учебных заведений и сделали их жизнеспособными центрами поддержки контрреформации, но миссионерской деятельностью в сельской местности, основанием госпиталей для больных и приютов для нищих, а также экспериментами в области начального образования для бедных продемонстрировали мощь действенного христианства.

Соответственно немецкие католики, почувствовав силу, стали часто и по разным поводам конфликтовать с протестантами. Конфессиональные отличия были усугублены и сильнейшим немецким партикуляризмом. Столкнувшись с перспективой прусского протестантского владычества в Германии без Австрии, один немецкий католик с грустью писал: «Господи Боже, этот мир отвратителен» (Lieber Georg, die Welt stinkt){668}.

Немецкие католики, впрочем, теологически не были полностью зависимы от папского престола; в Германии — правда, не в такой степени, как во Франции, — имело место национальное своеобразие католицизма. Так, крайний консерватизм папы Пия IX (его понтификат длился с 1846 до 1878 гг.) способствовал усилению напряженности между Римом и немецкими католиками; именно немецкие католики наиболее рьяно выступали против догмата о непогрешимости папы (1870 г.). Одним из ярких выразителей подобных умонастроений был Иозеф Игнац фон Дёллингер (1799–1890), сочетавший в себе таланты ученого и проницательность политика. В 1848 г. он сформулировал идею церкви, которая не была бы ни инструментом государства (как это произошло в Австрии и происходило с лютеранами в Пруссии), ни орудием бюрократического аппарата. Дёллингер пришел к выводу, что крепнущий абсолютизм папы ведет к ультрамонтанству (направление в католицизме, отстаивающее идею неограниченной верховной власти римского папы, его право вмешиваться в светские дела любого государства) и угрожает независимости немецкой церкви. Получив приказ подчиниться декрету о непогрешимости папы, Дёллингер отказался пойти против собственной совести и подвергся отлучению, что взволновало немецкую католическую церковь и подвигло ряд представителей духовенства присоединиться к Дёллингеру в его духовном изгнании. Подобный раскол нанес бы немецкому католичеству еще более значительный урон, если бы не бисмарковский «культуркампф» (Kulturkampf){669} — серия мероприятий правительства (в начале 1870-х гг.) против католической церкви. Эффект мероприятий Бисмарка оказался противоположным: давление государства способствовало консолидации католиков). Бисмарк считал католическую церковь надгосударственной силой, особенно большое недоверие вызывал у него «политический католицизм» и партия Центра. Практической пользы политические ограничения на немецких католиков не имели, и к 80-х гг. остались в силе лишь законы «О гражданском браке» и «Об изгнании иезуитов». Но сама «подозрительность» протестантского государства по отношению к католикам сохранялась, и довольно долго.

Один из самых известных теоретиков немецкого экспансионизма Пауль Рорбах не раз указывал, что на католиков нельзя до конца полагаться: «к сожалению, половина немцев принадлежит к католической церкви, которая не может быть национальной, а только римской»{670}. На самом деле, со времен «культуркампфа» Бисмарка со стороны немецкого протестантского государства сохранялась определенная дистанция по отношению к католикам. Несмотря на то что в 1918 г. католическая церковь добилась независимости и освободилась от препон, которые ограждали ее деятельность в протестантском государстве, несмотря на то что католические профсоюзы и крестьяне католического юго-запада Германии выступили в поддержку республики, католический патронат Рейна и Силезии и влиятельные католические иерархи (например, мюнхенский кардинал Михаэль Фаульхабер) встали, как и большая часть протестантского патроната, в оппозицию к Веймарской республике.

Однако летом 1934 г. СД передавала, что католические епископы продолжали, как и до 1933 г., критически относиться к нацистскому режиму и его идеологии — в это конкордат никаких изменений не внес. Наиболее резко католические священники высказывались о расовом учении, несовместимым с христианством{671}.

С другой стороны, не следует забывать, что именно активисты католической партии Центра монсеньер Людвиг Каас и Франц фон Папен оказали поддержку Гитлеру (хотя и недооценив всех последствий), а 23 марта 1933 г. именно голоса партии Центра обеспечили в рейхстаге утверждение «Закона о чрезвычайных полномочиях», который развязал руки Гитлеру. Также можно вспомнить, что были католические теологи (например, тюбингенский ученый-догматик Карл Адам), которые пытались построить теологический мост между национал-социализмом и католицизмом; при помощи нацистов они хотели осуществить реформу церкви, отвергая, впрочем, антисемитизм{672}.

То, что немецкие католики в целом раньше и острее, чем протестанты, отреагировали на нацизм, было обусловлено догматической замкнутостью католиков на Ватикан и организационными структурами католической церкви и католической партии Центра во главе с прелатом Каасом. Все католические епископы были едины в своем неприятии расового учения. Историки также отмечали, что борьба нацистов против католической церкви более обострялась неприятием «традиционалистской» ментальности населения{673}, чем собственно атеизмом нацистов. Острые противоречия между католиками и нацистами отмечались, — не говоря уже о расизме, — в культурной и школьной политике; в 1930 г. католикам было запрещено вступать в НСДАП, а генеральный викарий Майнца грозил вступившим экскоммуникацией: «как только католик станет членом нацистской партии, он не будет допускаться к таинству причастия»{674}. Это правило, однако, в 1931 г. было отменено, да и Гитлер со своими ближайшими помощниками до 1945 г. формально так и остались в церкви. В принципе, руководство партии Центра во главе с Каасом считало нужным сотрудничество с нацистами во имя борьбы с большевизмом.

После 30 января 1933 г. быстро нарастало воодушевление немецких католиков энергией новых властей, и уже 28 марта 1933 г. католический епископат приветствовал новое государство: единый фронт католических иерархов против национал-социализма превратился в свою противоположность. Гитлера же беспокоила связь католической церкви и «политического католицизма», поэтому он уже 14 июля 1933 г. на заседании правительства заявил о необходимости и желательности заключения имперского конкордата, которого католики жаждали так же, как протестанты — единой национальной церкви. Католические приверженцы нацистского рейха из бюргерской среды еще 3 апреля 1933 г. создали Союз католических немцев «Крест и орел» (с октября — «Рабочее содружество немцев-католиков»), ставившее своей задачей наведение мостов между нацистами и католической церковью. Активистом этой организации был экс-канцлер Франц Папен, собственно, и ведший с Ватиканом переговоры о конкордате{675}. Гитлера привлекала идея конкордата: он стремился вывести из игры «политический католицизм» (к тому же он терпеть не мог Пия XII{676}) и ограничить его влияние чисто религиозными вопросами. Политический инстинкт и на этот раз не подвел фюрера: в конкордате провозглашалась клятва верности католической церкви новой Германии, говорилось об уважении к конституционно образованному правительству и о необходимости воспитания клира в духе этого уважения; католическая церковь обещала свою поддержку нацистскому режиму (в случае соблюдения с его стороны конституционных норм). Церковь оговаривала себе право на свободное отправление религиозных служб, на деятельность религиозных институтов, право на самостоятельное решение внутрицерковных проблем, на содержание собственных школ, дошкольных учреждений и высших учебных заведений. В соответствии с конкордатом, нацистский режим гарантировал свободу совести, защиту католических организаций, сохранение исповедальных школ, право на распространение пасторских посланий — все эти гарантии казались значительной победой только противникам фюрера, сам он их всерьез не воспринимал. Немцы это чувствовали — в Берлине ходил следующий анекдот об официальном визите Геринга в Рим после подписания конкордата: по прибытии в Ватикан Геринг телеграфировал Гитлеру: «неограниченные полномочия превышены. Рим горит (по аналогии с пожаром рейхстага. — О. П.). Папа в тюрьме. Тиара мне к лицу. Ваш Святой отец»{677}.

Конкордат был подписан 20 июля 1933 г.; он до сих пор действует на территории Германии. Этот документ должен был умиротворить «политический католицизм» в Германии, и его встретили с воодушевлением, так как в Веймарской республике заключение конкордата встретило сильное противодействие в рейхстаге. Подписание конкордата и, таким образом, нейтрализация католической церкви стало самым значительным достижением Гитлера. Однако между католической церковью и нацистским режимом довольно быстро наступило охлаждение: нацисты начали систематически притеснять католиков во всех сферах (за пределами собственно религиозной) деятельности — в молодежном движении, в профсоюзах, в вопросах о свободе католической прессы и в деятельности светской «католической акции». Католицизм — наряду с «интернациональным еврейством» и марксизмом — считался в нацистской идеологии одним из главных мировоззренческих врагов «нордической германской расы». Примечательно, что за весь период существования Третьего Рейха в гестапо и СД — наряду с отделами, занимавшимися марксизмом и «еврейством» — существовал отдел «политический католицизм», считавшийся одним из самых значительных. Протестантство такой чести не было удостоено: на сотни католических священников, много лет проведших в концлагерях, приходилось несколько протестантских пасторов, которых иногда арестовывали нацисты. При этом надо отметить, что растущее давление на католиков, преследование священников, закрытие католических школ и конфискации имущества католических монастырей натолкнулось на малозначительную критику и сопротивление консервативных элементов немецкого государственного аппарата{678}.

То, что Гитлер и не помышлял придерживаться пунктов конкордата, обнаружилось довольно скоро: 27 февраля 1934 г. закон признал 7 католических праздничных дней, из которых 5 вскоре было отменено или перенесено на ближайшие выходные{679}. После заключения конкордата нацисты получили возможность рассматривать любое недоброжелательное или негативное высказывание церкви как «противоречащее конкордату»; католическую церковь постоянно держали под прессом этих обвинений, и возможности католической оппозиции были существенно ограничены. Хотя 17 августа 1934 г. в «гамбургской речи» Гитлер подчеркнул значение христианства как фундамента морали и нравственности в Германии,{680} на деле постоянно имели место грубые нарушения конкордата. Однако епископы, поддерживаемые нунцием, продолжали сотрудничать с режимом — входить в открытую конфронтацию с режимом было крайне опасно. Такие попытки, однако, предпринимались: в феврале 1934 г. «Миф XX века» Розенберга был внесен в папский индекс запрещенных книг.

Развернулась борьба и в сфере образования: если первое время нацисты терпели существование католического религиозного воспитания, то в 1935 г. (в соответствии с рекомендациями Розенберга) они перешли к наступлению на него. Первый удар был направлен против священников, преподававших по совместительству в народных школах: так, в 1936 г. в Дюссельдорфе из 21 заявления на право преподавания религии властями было отклонено 15 — под предлогом деятельности этих священников в молодежных союзах, запрещенных государством негласным «доверительным» указом от 25 июня 1936 г. Распоряжением местных властей (приказ регирунгспрезидента от 8 декабря 1936 г.) все преподаватели религиозных дисциплин должны были подписать обязательство поддерживать ГЮ и не агитировать за участие в конфессиональных молодежных организациях{681}. После того как ряд священников отказался подписать этот документ, регирунгспрезидент Дюссельдорфа (с 31 августа 1937 г.) передал право преподавать религию только школьным учителям, священники же были удалены из школы. В старших классах религиозное образование в Дюссельдорфе было отменено в 1937 г. (в целом в рейхе — в 1940 г.). Еще с 1935 г. нацистский союз учителей (НСЛБ) вернулся к старому требованию о создании общих для обоих вероисповеданий школ. В соответствии с «Законом о народной школе» (от 27 июля 1906 г.) коммуны имели право по собственному усмотрению превращать вероисповедальные школы в светские (Simultanschulen); этой лазейкой и воспользовались нацисты: например, в Дюссельдорфе на собрании бургомистров по предложению руководства гау было принято решение о превращении всех вероисповедальных школ в светские (все школы рейха стали светскими к 1941 г.). В самом же Дюссельдорфе это решение было реализовано уже в 1939 г.{682} Внедренное нацистами всеобщее светское образование сохранилось в ФРГ и после войны, а обязательное преподавание религии в школе не стали восстанавливать и после 1949 г.

14 марта 1937 г. вышла энциклика папы Пия XI (1857–1939) «С большой озабоченностью», в которой он осуждал «идолов расы, нации, государства», а также критиковал нацистский режим и его репрессивную политику. Гестапо, конфисковав все экземпляры энциклики, все же не могло запретить чтение папского послания с амвона. После этого период относительной терпимости по отношению к католической церкви закончился и положение ее ухудшилось. Церковные мероприятия, службы, праздники и процессии стали своеобразным протестом католической церкви против нацистского режима, против посягательств на конституционную независимость церкви; они носили подчеркнуто демонстративный характер и собирали десятки тысяч людей. Геббельс ответил католикам тем, что послал специального корреспондента в бельгийский монастырь, где монах на сексуальной почве убил ребенка — этот репортаж стал поводом для обвинения всех монахов в гомосексуализме, а монастырей — в поощрении содомского греха{683}. В 1937–1938 гг. нацистское правосудие устроило несколько процессов против католических священников по обвинению в сексуальных извращениях (обвинения были, по преимуществу, сфабрикованы гестапо). Церковь и церковников объявили погрязшей в разврате. Нацистская пропаганда твердила о тысячах следственных дел против священников и монахов, а на самом деле в 1936–1937 гг. состоялось 250 процессов, носящих явно пропагандистский, идеологический характер. Однако эти происки нацистов ничего не дали — народ от церкви не отвернулся.

После Судетского кризиса и Мюнхенского договора (1938 г.) популярность нацистского режима возросла, и церковное руководство стало тщательно избегать любых конфликтов с режимом{684}. Даже во время всегерманского еврейского погрома (8 ноября 1938 г.) католическая церковь молчала… Нацисты пользовались этой пассивной позицией церкви и насаждали новое — в духе «позитивного христианства» (идея, с которой носился министр по делам церкви Ганс Керрль) — толкование религиозных праздников: Пасха должна была стать не напоминанием об искупительной жертве и воскресении Христа, а «днем вечного обновления немецкого народа», Рождество — «днем рождения немецкого Спасителя, духа героизма и свободы немцев». В праздничные дни власти распорядились вывешивать на церквях флаги со свастикой. Во время церковных служб и литургий здания церквей часто окружали штурмовики. Они регистрировали присутствовавших, устраивали вокруг церквей парады с гимнастическими упражнениями, распевали нацистские песни — это должно было вернуть верующих в реальный мир…

Даже нападение на католическую Польшу не подвигло немецких католических иерархов открыто высказаться против режима, так как степень общественной аккламации агрессивных действий Гитлера была весьма высока, а тех священников, которые осмелились высказываться против войны, арестовывали{685}. Вскоре после 1 сентября 1939 г. немецкими епископами был создан «Чрезвычайный союз католических священников», который высказал свое возмущение по поводу энциклики только что вступившего в полномочия нового папы Пия XII (1876–1939), где он выразил сочувствие и сострадание полякам, но не упомянул о «страданиях немецкого народа», которому «навязали» войну. Союз этот, однако, отражал точку зрения меньшинства немецких католиков{686}. В 1917 г. новый римский папа (епископ Пачелли) был нунцием в Мюнхене; там он посредничал в переговорах между Антантой и Германией. В 1920–1929 гг. Пачелли был нунцием в Берлине, в 1930–1939 гг. — кардиналом-секретарем папского престола и очень много времени и внимания уделял Германии. После интронизации он продолжал лично заниматься немецкими делами. Пий XII был хорошо знаком с деятелями Сопротивления — адмиралом Канарисом и генералом Беком. Именно с его помощью немецкое Сопротивление пыталось установить контакты с заграницей (в частности, с Англией): через мюнхенского адвоката Иозефа Мюллера и священника Ляйбера, доверенного лица папы. Решение в пользу посредничества стало одним из удивительных событий в истории папства: этот шаг граничил с безрассудством. В случае разоблачения, нацисты получили бы повод фронтального наступления на католическую церковь в Германии.

Во время войны активизировал свою деятельность высший орган немецкой католической церкви — Фульдская конференция епископов: в меморандуме епископата от 22 июня 1941 г. было выдвинуто требование обеспечения свободы отправления культа, восстановления преподавания религии в школах, свободы издания церковной прессы и возвращения церкви монастырей с имуществом и землями{687}.

23 апреля 1941 г. гауляйтер Бадена Вагнер распорядился удалить из школ изображения распятия, но поднялась буря протестов. Дело дошло до того, что даже матери-героини грозились сдать свои награды, а рабочие собирались устроить забастовку. СД передавала, что возмущение носило нешуточный характер. Под давлением общественности Вагнер в конце сентября 1941 г. отменил свое распоряжение{688}.

20 марта 1942 г. католические епископы в пасторском послании обвинили нацистский режим в нарушении установленного конкордатом 1933 г. гражданского мира, в преследовании верующих, в установлении слежки за священниками, в запрещении в школах-интернатах НАПОЛА и АГШ преподавания закона божьего, в нарушении заповеди «не убий». 28 июля 1941 г. епископ граф Клеменс фон Гален возбудил в прокуратуре при Министерском земельном суде дело о групповом убийстве душевнобольных; 26 сентября 1941 г. он огласил свой протест с кафедры церкви Ольденбургского округа{689}. Из-за огромной популярности в народе нацисты не тронули Галена{690}.

В то же время папа Пий XII отказался публично осудить уничтожение евреев: он счел сведения об этом недостоверными{691}. Скорее всего, сделал он это не из страха. Пий XII (понтифик в 1939–1958 гг.) вообще был одним из самых загадочных государственных мужей века: аскет, стремившийся сохранить дистанцию между собой и миром, строжайшим образом придерживающийся установленного церемониала. Он старался дистанцироваться от всякого политического доктринерства; никто не сомневался в его благочестии, но его упрекали в цинизме, черствости и оппортунизме. Английский посол в Ватикане сэр Френсис Д'Арси Осборн в 1947 г. записал: «Я давно понял, что верующие вне Ватикана не могли составить себе представление о папской политике. Савойскую династию, правящую в Италии с 1861 г., в Ватикане рассматривают как временное явление, как преходящий феномен. Там мыслят веками и планируют на вечность»{692}. Ориентируясь на «суетность» политических проблем, католические иерархи в ряде случаев старались держаться по отношению к властям максимально лояльно. Так, 13 ноября 1941 г. папский нунций объявил немецким епископам, что проводить заупокойные службы по евреям не следует ввиду того, что их в Германии стало мало (?!). По его мнению, с введением обязательного ношения звезды Давида отношение к евреям стало лучше: он видел, как нацист в метро потребовал от пожилой еврейки освободить ему место, при этом тут же двое немцев поднялись и предложили ей присесть.

СД передавала, что несмотря на формальную лояльность церкви, введение отдельного богослужения для евреев-католиков не предвидится{693}. Характерным для отношения к режиму католиков стало пасторское послание от 1941 г., в котором католические священники отвергали выбор, предлагавшийся Розенбергом в «Мифе XX века» — между Христом и немецким народом. Священники писали, что им одинаково дороги и немецкий народ и Христос. Здесь проявилась двойственность отношения католиков к нацизму: в этом была поддержка режима и оппозиция к нему, патриотизм и протест против действия властей{694}.

12 марта 1942 г. СД передавала, что отрицательную реакцию вызвало у верующих решение снять большую часть церковных колоколов (военной промышленности нужен был металл){695}.

Ажиотаж среди католиков вызвало подметное письмо, содержащее критику церковной политики нацистов (оно было сфабриковано английским пропагандистом Сефтоном Делмером). Листовки с этим письмом, разбросанные с самолетов над Германией, имели большой резонанс{696}.[38]

Письмо якобы было написано знаменитым в начале войны немецким асом полковником Вернером Мельдерсом (в конце 1941 г. он погиб в авиакатастрофе у Бреслау). Узнав о том, что тот был ревностным католиком и не раз в кругу друзей критически высказывался о церковной политике властей, Делмер изменил первоначальный текст письма Мельдерса (случайно попавшего ему в руки) своему духовнику; само письмо не содержало никаких религиозных суждений, но было дружеским посланием героя войны бывшему педагогу{697}. Решающей предпосылкой для успеха фальшивки было то, что церковь заявила, что не имеет к письму никакого отношения. Ни одно опровержение — даже матери Мельдерса — не возымело действия…{698}

После Сталинграда несколько изменилась и позиция Ватикана: выступления Пия XII в декабре 1942 г. и феврале 1943 г. мировая общественность расценила как разрыв с нацизмом. Римский папа провозгласил принцип «этического превосходства демократии над любой другой формой политического устройства», а это не могло не сказаться на деятельности католической церкви в Германии. Активизировалась и Фульдская католическая конференция епископов. В «Слове пастырей» от 15 ноября 1941 г. содержалась резкая критика нацистской политики убийств, разложения человеческой нравственности, осуждались беззаконие и произвол{699}. Интересно, что несмотря на жесткую критику, сам Гитлер никогда с католической церковью формально не порывал, он ценил ее ритуал, традицию, восхищался католической литургией, его личные суждения и оценки обрядовой стороны и пропагандистских свойств католической церкви были однозначно положительными и с некоторой долей отстраненного восхищения{700}. Однажды Гитлер сказал, что если бы его мать была жива, то она, без сомнения, ходила бы в церковь, и он не мог бы этому препятствовать{701}. На Рождество он любил слушать католическую рождественскую песню «Stille Nacht, heilige Nacht». Эсэсовский праздник зимнего солнцестояния, призванный заменить христианское Рождество, Гитлер называл «ужасным» и лишенным возвышенно-праздничного рождественского настроения{702}. Дочь Геринга Эдду — к неудовольствию партийной верхушки — крестили по протестантскому обряду; Гитлер на это никак не отреагировал{703}.

Немецкие католики, как и все немцы, сильно страдали от тягот военного времени, особенно от налетов англо-американской авиации. Бомбежки порождали не страх и желание сдаться на милость победителям, а ненависть к врагу и консолидацию немецкого общества, в том числе и католиков. Так, 5 июня 1943 г. во время воздушного налета на Кёльн был сильно поврежден Кёльнский собор; СД передавала: «Это вызвало сильнейшее возмущение в католических кругах. Католики, наконец, пришли к мысли, что англичанам следует отплатить тем же самым и с той же жестокостью»{704}. Нацистская пропаганда трубила о варварстве англичан, разрушивших великолепный архитектурный, исторический и церковный памятник. Правда, СД передавала также, что частое повторение этого известия стало раздражать немцев — это такая же «долгоиграющая пластинка, как и Катынь», говорили в народе. Простых немцев возмущало и то, что при осуждении варварства англичан не упоминалось о количестве погибших при бомбежке — из этого делался вывод, что в Германии человеческая жизнь ничего не стоит{705}.

В сентябре 1943 г. немецкие войска вошли в Рим и окружили Ватикан — немцы могли бы блокировать это государство, и тогда папа и его кардиналы стали бы голодать. В точно таком же положении был папа Пий VII, являвшийся в 1809–1814 гг. узником Наполеона. Немецкое военное командование, правда, никаких враждебных действий по отношению к Ватикану не предпринимало, что удивительно, поскольку в Ватикане нашли пристанище несколько сотен евреев. Понятно, что папа, во всем зависевший сначала от итальянских фашистов, а потом от немцев, был не совсем свободен в суждениях и оценках.

Когда 4 июля 1944 г. вермахт объявил о сдаче Рима, это известие (в связи с открытием Второго фронта) прошло практически незамеченным. Однако и в этот момент немцы-католики внимательно следили за тем, как поведет себя Римский папа в присутствии англо-американцев{706}. Немцы-католики были удовлетворены тем, что и в этот момент и до конца войны папа резко не высказывался против нацистской Германии.

Покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. и католики и протестанты восприняли негативно (это покушение осуждалось и после 1945 г.) — христиане, как известно, не приемлют подобных методов борьбы со злом{707}. После войны католические функционеры помогли бежать в перонистскую Аргентину некоторым нацистским преступникам — эсэсовцам доктору Иозефу Менгеле и Адольфу Эйхману, хорватскому усташскому лидеру Анте Павеличу (в Югославии он был заочно приговорен к смертной казни), коменданту Треблинки Филиппу Штанглю{708}.

Нужно признать, что связь католицизма с нацизмом никогда не достигала размеров сотрудничества гитлеровского режима с протестантами, хотя при этом нужно оговориться, что и католики и протестанты упустили возможность занять по отношению к нацизму морально однозначную позицию: не случайно среди верующих было распространено убеждение в недостаточной активности отцов церкви; многие немцы-католики в противостоянии нацизму готовы были идти гораздо дальше своих пасторов.