РУССКАЯ АРМИЯ В КАНУН ОКТЯБРЯ
РУССКАЯ АРМИЯ В КАНУН ОКТЯБРЯ
В начале осени 1917 г. в стране, как известно, разразился Общенациональный кризис, завершившийся 25 октября свержением Временного правительства и взятием власти большевиками. Естественно, социально-политические процессы, происходившие в то время в стране, не могли не отразиться и на действующей армии.
9 сентября начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии М.В. Алексеев отказался от занимаемой должности и подал в отставку. На его место А.Ф. Керенский назначил генерал-лейтенанта Н.Н. Духонина. «В лице Духонина, ставшего фактически Верховным главнокомандующим, — писал по поводу его назначения находившийся в «Быховском заточении» по корниловскому делу генерал-лейтенант А.И. Деникин, — Керенский и революционная демократия, представленная комиссарами и комитетами, нашли действительно тот идеал, который они долго и напрасно искали до тех пор. Духонин — храбрый солдат и талантливый офицер генерального штаба принес им добровольно и бескорыстно свой труд, отказавшись от всякой борьбы в области военной политики и примирившись с ролью «технического советника» — той ролью, которую революционная демократия мечтала навязать всему командному составу. Духонина никто из них не заподозривал в малейшем отсутствии лояльности. Он не препятствовал продолжавшимся упражнениям новоявленных творцов «революционной армии». Но в противовес другим генералам, видевшим в этом направлении новые перспективы для неограниченного честолюбия или более покойные условия личного существования, — он шел на такую роль, заведомо рискуя своим добрым именем, впоследствии и жизнью, исключительно из-за желания спасти положение. Он видел в этом единственное и последнее средство»{55}.
Другой известный военный деятель, исполняющий в то время должность начальника штаба главнокомандующего армиями Румынского фронта, генерал-лейтенант Н.Н. Головин также был высокого мнения о новом начальнике штаба Верховного главнокомандующего. «Обладая такою же личною храбростью и таким же мужеством, как ген. Корнилов, — писал впоследствии Головин, — ген. Духонин, кроме того, обладал еще одним громадным качеством: он обладал большим спокойствием духа, позволявшим его разуму трезво оценивать существующую реальную обстановку, а это гарантировало Русскую Армию от каких-либо авантюрных мероприятий. Будучи горячим патриотом, он в то же время соединял этот патриотизм с большой терпимостью ко взглядам инакомыслящих, а это, в свою очередь, содействовало широкому государственному кругозору. Отсутствие честолюбия облегчало ему не только в сознательных своих действиях, но и в подсознательных, руководствоваться одной только идеей — спасением России; какая бы то ни была примесь стремления, хотя бы бессознательного, соединить непременно спасение России со своим «Я» отсутствовала у него. Ген. Духонин в полном смысле слова был человеком, который смотрел на служение Родине как на жертвенный подвиг, вовсе не сопровождающийся обязательно личной славой.
Если ген. Алексеев представлял собою генерала старой формации, умудренного громадным опытом Верховного Главнокомандования, то ген. Духонин являлся молодым генералом, по своим личным качествам наиболее отвечавшим творческой работе по воссозданию Российской Армии в новых условиях, создавшихся с падением Царской власти. Но подобно генералу Алексееву, генерал Духонин был слишком скромен и потому не отвечал облику «революционного» генерала, создавшемуся в представлении нашей интеллигенции, воспитанной на идеализации большой французской революции. По этой причине такие лица, как генерал Духонин, не могли быть призваны вовремя.
Подобно тому как возвращение генерала Алексеева на верховождение Действующей Армии явилось запоздалым, так же точно запоздалым было появление на этих верхах генерала Духонина»{56}.
Менее чем за два месяца Н.Н. Духонин провел огромную работу, далеко выходившую за рамки обязанностей начальника штаба Верховного главнокомандующего. «Он внес большой вклад, — писал о генерале его непосредственный начальник А.Ф. Керенский, — в быструю и планомерную реорганизацию армии в соответствии с новыми идеалами. После ряда совещаний в Петрограде и Могилеве, в которых приняли участие не только министр армии и флота, но также главы гражданских ведомств — министры иностранных дел, финансов, связи и продовольствия, — он составил подробный отчет о материальном и политическом положении вооруженных сил. Из отчета следовал один честный вывод: армию следует сократить, реорганизовать и очистить от нелояльных лиц среди офицерского состава и рядовых. После этого армия будет способна охранять границы России и, если не предпринимать крупных поступательных операций, защитить ее коренные интересы»{57}. Здесь необходимо пояснить, что А.Ф. Керенский имел в виду составленную Ставкой Верховного главнокомандующего по заданию Временного правительства «Программу мероприятий по поднятию боеспособности армии к весне 1918 года», одним из основных авторов которой был Духонин.
К этому следует добавить, что генерал разрабатывал также проект создания Русской народной армии, в основу которого был положен принцип территориального и добровольного комплектования частей. Несомненной заслугой Духонина является также создание национальных частей в составе русской армии. Так, по его приказу № 613 от 26 сентября был создан Отдельный Чешско-Словацкий корпус, объединивший в своих рядах все чехословацкие части, сформированные к этому времени на территории России{58}. Корпус состоял из двух дивизий и запасной бригады, основную массу его офицеров и солдат (около 45 000 человек) составляли бывшие военнопленные австро-венгерской армии, готовые сражаться на стороне России за свободу своей Родины. Однако многим другим духонинским планам, весьма полезным для русской армии, так и не суждено было осуществиться.
После ликвидации Временным правительством корниловского выступления в действующей армии еще в большей степени, чем весной 1917г., упала воинская дисциплина. Авторитет правительства и его главы А.Ф. Керенского резко понизился в глазах как офицерского корпуса, так и солдатских масс. С одной стороны, этому способствовали слухи о том, что Корнилов и Керенский якобы заранее договорились занять войсками Петроград и разогнать советы, но Керенский в последний момент струсил. Эта версия, как известно, распространялась и крайне правой, и крайне левой прессой. С другой стороны, Керенский сам собственными последующими действиями способствовал дальнейшему падению авторитета Временного правительства. Речь идет об изданных им в начале сентября приказах, по содержанию очень похожих на подписанные Корниловым июльские, — об установлении на фронте железной дисциплины. Однако разница состояла в том, что они уже не оказывали влияния на солдат.
Авторитет командования, комиссаров Временного правительства и солдатских комитетов, состоящих из эсеров и меньшевиков, также резко упал. Именно период сентября — октября характерен значительным оживлением антивоенных выступлений в действующей армии и многочисленными братаниями с противником. Резкой активизации братания способствовало и то обстоятельство, что новый состав переизбранных солдатских комитетов, где руководство перешло к большевикам, практически легализировал братание и взял проведение его в свои руки. Осенью 1917 г. оно приобрело черты, которых не имело весной, — большую массовость и организованность, в чем, несомненно, сказалась большевизация солдатских комитетов.
Следует еще раз подчеркнуть: для дезорганизации армии наиболее серьезным видом нарушения воинской дисциплины, свидетельствовавшим о действительном падении боеспособности, как справедливо считала и Ставка Верховного главнокомандующего, было именно братание. Например, в объяснительной записке Военно-политического отдела Ставки о состоянии армии в октябре так и указывалось: «в целом ряде таких нарушений самым важным является, несомненно, братание с противником, так как, с одной стороны оно служит проявлением наивысшей деморализации войск, а с другой стороны, сильнее всего подрывает основы боеспособности и дисциплины, вызывая целый ряд эксцессов и осложнений»{59}. В этой характеристике содержится ответ на вопрос, почему большевики так настойчиво вновь взялись за организацию братаний, а немецкое командование, как и весной 1917 г, снова прекратило активные военные действия на Восточном (русском) фронте, чтобы не мешать дальнейшему разложению русской действующей армии.
Генерал-лейтенант Н.Н. Головин впоследствии писал об этом периоде: «На самом же фронте Действующей Армии, после победы над Корниловым, развал пошел уже полным ходом. Большевики и наши враги германцы энергично эксплуатируют создавшееся положение. “Настроение фронта, — доносит в своей сводке комиссар Западного фронта Жданов, — ухудшается в связи с пораженческой агитацией, вливающейся в войска путем печати и проповеди большевизма; распространяются газеты “Буревестник”, “Товарищ”, немецкая газета “Русский вестник”…»{60}
Впрочем, не мешая братанию на сухопутном Восточно-Европейском театре военных действий, германское командование готовило морскую операцию. После занятия Риги 21 августа противник решил уничтожить Морские силы Рижского залива и захватить Моонзундские острова, чтобы сделать из них исходный плацдарм для удара по Петрограду. Пользуясь бездействием английского флота, германское командование сосредоточило в восточной части Балтийского моря две трети своих военно-морских сил, сведенных в отряд особого назначения под командованием вице-адмирала Э. фон Шмидта (свыше 300 кораблей и судов, в том числе 10 линкоров, 1 линейный крейсер, 9 крейсеров, 69 эсминцев и миноносцев, 6 подводных лодок, около 100 тральщиков). Десантные войска неприятеля насчитывали около 25 тыс. человек, вооруженных 40 орудиями, 85 минометами и 225 пулеметами. Их воздушное прикрытие обеспечивали 94 самолета и 6 дирижаблей. Общее руководство Моонзундской операции германского флота (кодовое название — «Альбион») осуществлял командующий 8-й германской армией генерал пехоты О. фон Гутьер. Обороняли Моонзундские острова 116 русских кораблей и судов (в том числе 2 устаревших линкора, 3 крейсера, 36 эсминцев и миноносцев, 3 подводные лодки, 5 минных заградителей, 3 канонерские лодки), 30 самолетов, 10 тыс. пехотинцев и 2 тыс. кавалеристов, располагавших 64 полевыми орудиями и 118 пулеметами. Моонзундская минно-артиллерийская позиция состояла из минных заграждений, 9 береговых батарей (37 орудий) и 12 зенитных батарей (37 орудий).
Надо признать, что командующий Морскими силами Рижского залива вице-адмирал М.К. Бахирев и начальник обороны Моонзундского архипелага контр-адмирал Д.А. Свешников не приняли эффективных мер по организации противодействия германскому флоту. 29 сентября высадкой десанта в бухте Тага-Лахт на острове Эзель противник начал наступательную операцию. Пользуясь численным превосходством, германские войска 3 октября овладели островом Эзель, 5 октября — островом Моон и 6 октября — островом Даго, однако понесли огромные потери. Так, оборона острова Моон продолжалась с 2 по 5 октября. Трое суток Ревельский ударный морской батальон вел бой с превосходящими силами противника. Морские пехотинцы-ударники отвергли все предложения врага о сдаче. Пришедшие русские корабли под огнем неприятеля эвакуировали оставшихся в живых героев.
1 октября 17 германских эсминцев при поддержке огня линкора после боя с 4 нашими эсминцами и одной канонерской лодкой (позже поддержанной 8 эсминцами и одной канонерской лодкой), прорвались в Кассарский плес. В сражении было выведено из строя четыре германских эсминца. Поврежденный же русский эсминец «Гром», команду которого сняла канонерская лодка «Храбрый», мог стать трофеем противника. Однако минный машинист Ф.Е. Самончук остался на его борту и при попытке германского миноносца взять эсминец на буксир потопил вражеский корабль торпедой, затем взорвал свой. Взрывной волной отважного моряка сбросило в море, где он был подобран кораблем противника и взят в плен (отметим: за этот подвиг Самончука спустя много лет, в 1955 г., наградили орденом Красного Знамени).
3 октября германская эскадра вошла через Ирбенский пролив в Рижский залив, на следующий день русские линкоры «Слава» и «Гражданин» встретили ее у Куйвасту и не допустили прорыва в пролив Моонзунд. Первый из них, ведя бой против двух германских линкоров, получил серьезные повреждения. Тогда миноносец «Сторожевой» торпедами потопил «Славу» (с целью перекрыть фарватер и задержать продвижение противника в Моонзундский пролив), предварительно эвакуировав ее команду.
5 октября русские корабли были отведены на север, в Балтийское море, а два дня спустя германское командование из-за больших потерь отказалось от продолжения операции и вывело свои военно-морские силы из Рижского залива. Таким образом, русские матросы и солдаты героическим сопротивлением сорвали план германского командования и нанесли значительные потери флоту неприятеля. Было потоплено 10 эсминцев и 6 тральщиков, повреждено 3 линкора, 13 эсминцев и миноносцев противника. Русский же флот потерял гораздо меньше боевых кораблей — 1 линкор и 1 эсминец; были повреждены 1 линкор, 1 крейсер, 3 эсминца и 2 канонерские лодки. Позже в своих мемуарах бывший глава Временного правительства А.Ф. Керенский, отдавая дань подвигу моряков-балтийцев, писал, что «морское сражение за Моонзунд внесло славную страницу в историю русского флота. Как и бои под Ригой, оно показало, на что способны русские люди и что они могут вынести, если их родине грозит опасность»{61}.
Подчеркнем, что это было последнее сражение вооруженных сил России в Первой мировой войне. Тем временем на сухопутных фронтах все оставалось по-прежнему, как отмечалось выше, в армии медленно, но неуклонно падала воинская дисциплина, все ниже становился авторитет командования, комиссаров Временного правительства и солдатских комитетов. К тому же на протяжении периода от Февраля к Октябрю не прекращались антивоенные выступления.
Следует отметить, что Временное правительство, солдатские комитеты, правительственные комиссары, военные организации эсеров и меньшевиков, командование прилагали немало усилий в борьбе с подобными прецедентами. Лишь одна партия большевиков всемерно поддерживала и зачастую организовывала антивоенные акции, особенно братания солдат с противником, чем сводила на нет все усилия не только «лиц официальных», но и патриотически настроенных солдат и офицеров.
Изучение истории антивоенных выступлений на фронте в период от Февраля к Октябрю показало, что их волна поднималась неравномерно — то опускаясь, то вздымаясь, но в целом по нарастающей. Условно этот процесс можно разделить на четыре этапа. Начало и конец каждого из них, как показывают многочисленные источники, были связаны с теми или иными политическими событиями в стране и получали резонанс на фронте в виде всплеска различных антивоенных акций.
Итак, первый этап — период от кануна Февраля до известной ноты министра иностранных дел Временного правительства П.Н. Милюкова (конец февраля — 17 апреля), т.е. время возникновения и становления сети солдатских комитетов на фронте, активизации большевиков и австро-германского командования по организации братаний, а также вседозволенности для солдатской массы.
Второй этап охватывает период от Апрельского кризиса до кануна Июньского наступления на фронте (18 апреля — 17 июня). Этот хронологический отрезок характерен новым валом антивоенных выступлений, вызванным как нотой Милюкова (18 апреля), так и активной кампанией Временного правительства по пропаганде в действующей армии готовящегося Июньского наступления. Именно тогда наблюдались массовые братания солдат с противником, связанные с празднованием 1 Мая и Святой Пасхи, коллективные отказы целых полков заступать на боевые позиции и многочисленные антивоенные митинги.
Третий этап обозначен хронологическими рамками от начала Июньского наступления до ликвидации Корниловского движения (18 июня — 31 августа). Этот период характерен принятием Временным правительством и командованием «строгих мер» по отношению к любым проявлениям антивоенных выступлений (запрещение братаний солдат с противником, несанкционированных митингов, а главное — введение смертной казни за нарушения воинской дисциплины. Попутно отметим: случаев приведения таких приговоров в исполнение зарегистрировано не было). В те месяцы наблюдается резкое снижение волны братаний солдат с противником (главным образом из-за начала крупномасштабных наступательных операций), а также появление нового вида антивоенных выступлений — восстаний, в которых иногда участвовали целые полки, напрямую связанных с отказом идти в наступление.
Четвертый этап хронологически совпадает с начавшимся в стране Общенациональным кризисом и завершается взятием власти большевиками (начало сентября — 24 октября). В этот период большевики развернули на фронте активную работу по большевизации солдатских комитетов, что напрямую было связано с проблемой братания солдат с противником. Стихийные антивоенные митинги, массовые братания, отказы солдат исполнять боевые приказы, как и весной 1917 г., уже стали нормой. И все эти явления неуклонно усиливались по мере приближения к Октябрю. В такой военно-политической обстановке действующая армия, неотвратимо выходившая из-под контроля не только комиссаров Временного правительства и командования, но и своих же солдатских комитетов, подошла к Октябрю.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.