Глава 3. РУССКАЯ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ НАРОДНАЯ АРМИЯ
Глава 3. РУССКАЯ ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ НАРОДНАЯ АРМИЯ
В отчете разведывательного отдела Центрального штаба партизанского движения от 5 февраля 1944 года бригада Каминского описана так:
«Одной из крупных частей “РОА” на оккупированной территории СССР остается бригада Каминского, дислоцирующаяся в районе Лепеля и насчитывающая до 4–6 тыс. чел. Бригада была сформирована в Локотском округе Орловской области и в связи с отступлением немецких войск переведена в Белоруссию, где была пополнена и участвует в борьбе против партизан. Немцы присвоили Каминскому звание генерала, а его бригаду именуют “РОНА”»{485}.
В реальности Бронислав Каминский власовцем никогда не был. Более того, к самому Андрею Власову он относился с подозрением, не без основания видя в нем конкурента. Командующий РОНА мыслил себя русским фюрером. Ведь в отличие от бывшего советского генерал-лейтенанта именно у него была реальная военная сила, да и на сторону немцев он перешел тогда, когда Власов, будучи командующим 37-й армии, с ее остатками прорывался из киевского окружения.
4 октября 1941 года 2-я танковая армия вермахта (командующий генерал-полковник Гейнц Гудериан) вошла в поселок Локоть Брянской (ныне Орловской) области. Точнее, его заняли части 17-й танковой дивизии генерал-лейтенанта (в дальнейшем генерал-полковника) Юргена фон Арнима. В тот же день преподаватель техникума Константин Воскобойник и инженер Бронислав Каминский были назначены руководителями самоуправления поселка[100]. Активные действия сил местной полиции против партизан, обезопасившие транспортные коммуникации вермахта, и организация хозяйственной деятельности привели к тому, что тыловое управление армии преобразует Локотскую волость в автономный район с русской администрацией и собственными вооруженными силами, ставшими в дальнейшем Русской освободительной народной армией (РОНА). Эксперимент 2-й танковой армии не был единственным в вермахте. Александр Даллин писал о создании (несанкционированном Берлином) района с украинской администрацией в Житомирской области{486}. Летом 1941 года в районе Полоцка с центром в деревне Саскорки (Заскорки?) возникла «республика Зуева»{487}.[101]
16 октября 1941 года немецкими властями был утвержден состав управления, а спустя два месяца, после переговоров с командованием 2-й танковой армии, немцы вывели свои тыловые подразделения из района, оставив несколько офицеров связи. Правда, в городах и селах периодически размещались небольшие подразделения вермахта, полиции, СД, а также союзнических Германии венгерских войск. В ряде случаев они дислоцировались по просьбе локотской администрации{488}. Также на территории области была оставлена абвергруппа-107 Хольмстона-Смысловского{489}. Саму область возглавил Воскобойник, а заместителем, обер-бургомистром назначается Каминский, ведший в ноябре — декабре 1941 года успешные переговоры с немцами{490}. К этому времени относится одно из первых описаний Каминского, составленное немцами: «Среднего роста, плотный, он носил простую синюю фуражку с козырьком, из-под которого было видно в основном небритое смуглое лицо, одевал гимнастерку — униформа Красной армии, которая носилась поверх брюк, — с офицерскими кожаными ремнями, темно-синие кавалерийские брюки и мягкие кавалерийские, со многими складками сапоги»{491}.
В подтверждение следования идеям Берлина Воскобойником и Каминским 26 ноября 1941 года была создана Народная социалистическая партия России, «Викинг», что, по мнению главы планово-экономического отдела округа и члена этой партии Михаила Васюкова, значило «Русские богатыри»{492}. Согласно манифесту, она «была создана в подполье в сибирских концлагерях». Партию, естественно, возглавил сам глава Локтя, а после его гибели обер-бургомистр. Реализация положений манифеста осуществлялась посредством административной системы управления, в которой за редким исключением все должности занимали партийные функционеры.
НСПР брала «на себя ответственность за судьбы России», обязуясь «создать правительство, которое обеспечит спокойствие, порядок и все условия, необходимые для процветания мирного труда в России, для поддержания ее чести и достоинства». Программа, в числе прочего, предусматривала:
1. Полное уничтожение в России коммунистического и колхозного строя.
2. Бесплатная передача крестьянству в вечное, наследственное пользование всей пахотной земли с правом аренды и обмена участков, но без права их продажи. (В руках одного гражданина может быть только один участок). Размер участка около 10 гектаров в средней полосе России.
3. Бесплатное наделение в вечное наследственное пользование каждого гражданина России усадебным участком, с правом обмена, но без права продажи. Размер участка в средней полосе России определяется приблизительно в 1 гектар.
4. Свободное развертывание частной инициативы, в соответствии с чем разрешается частным лицам свободное занятие всеми ремеслами, промыслами, постройка фабрик и заводов. Размер капитала в частном владении ограничивается размерами пяти миллионов золотых рублей на каждого совершеннолетнего гражданина.
5. Установление на всех видах производств 2-х месячного годового отпуска в целях использования его для работы на собственных усадебных участках…
6. Наделение всех граждан бесплатно лесом из государственных дач для постройки жилищ.
7. Закрепление в собственность Государства лесов, железных дорог, содержимого недр и всех основных фабрик и заводов.
8. Амнистия всех комсомольцев.
9. Амнистия рядовых членов партии, не запятнавших себя издевательством над народом.
10. Амнистия всех коммунистов, с оружием в руках участвовавших в свержении сталинского режима.
11. Амнистия всех Героев Советского Союза.
12. Беспощадное уничтожение евреев, бывших комиссарами.
НСПР провозглашала «свободный труд, частная собственность в пределах, установленных законом, государственный капитализм, дополненный и исправленный частной инициативой, и гражданская доблесть явятся основой построения нового государственного порядка в России. Настоящая программа будет осуществлена после окончания войны и после прихода Народной социалистической партии к власти.
В первую очередь все льготы получат граждане, с оружием в руках не щадя жизни участвовавшие в построении и укреплении нового строя»{493}.
Анализ некоторых концептуальных положений манифеста вызывает вопросы. Так, партия, позиционирующая себя как национал-социалистическая («народная социалистическая»), декларировала «государственный капитализм» и, одновременно, предусматривала частное предпринимательство, пусть даже в качестве «дополнения и исправления». Противоречили друг другу и пункты, касающиеся репрессий и амнистий. Разве еврей, бывший комиссаром, а потому подлежащий «беспощадному уничтожению», не мог являться одновременно и Героем Советского Союза, то есть лицом, подлежащим амнистии.
Отдельный вопрос связан с тем, насколько программа новой партии в реальности соответствовала национал-социализму, особенно, если учитывать отсутствие объективной информации и, как следствие, со стороны оппозиционной советскому режиму части населения некритического восприятия немецкого тоталитаризма. В свое время в рамках Гарвардского проекта респондент 488, служивший в годы войны в одной из магистратур (Полоцк?), вспоминал, что «перед войной русские идеализировали фашизм»{494}.
По мнению Свена Стеенберга, «о национал-социализме ни Каминский, ни его соратники не имели ни малейшего представления»{495}. А Александр Даллин утверждал, будто антисемитская «сентенция была включена в партийную программу с явной оглядкой на немецкие власти»{496}.
Вместе с тем основные положения манифеста концептуально совпадают с идеологией НСДАП. Вернее в данном случае говорить о «квази-национал-социализме» или «квази-антикоммунизме»{497}. Правда, как отмечал Сергей Дробязко, экономическая составляющая программы партии была написана под влиянием НЭПа, а «в политической части программы на первом плане стояла национальная идея — возрождение русского государства». Тем не менее историк считал, что «в сочетании этих двух частей своей программы лидеры Локотского самоуправления, очарованные германским нацизмом, выдали свой, русский национал-социализм»{498}. Важно, как подчеркивал Игорь Ермолов, что «в отличие от Власова и его соратников, постоянно подчеркивавших непригодность национал-социалистических идей для России, Каминский и его окружение, как в политическом, так и в экономическом отношении были склонны ориентироваться на национал-социализм Германии, копируя его везде, где было только можно»{499}.
Впрочем, и сами немцы считали Каминского последовательным национал-социалистом{500}. Последнее вынужден был признать и Даллин, в другой своей работе иронически назвавший Каминского «нацистом-реформатором»{501}.
Несмотря на противоречия, «организованная на скорую руку» партия стала живо пополняться новыми членами{502}. Был создан центральный оргкомитет и отделения на местах. В одном только Брасовском районе к концу 1941 года уже было 5 ячеек. Сложно определить, что больше способствовало ее успеху: пропаганда (см. Приложение 1), популистская идеология, возможность карьерного роста или материальные выгоды. Пропагандист района получал зарплату в 750 рублей в месяц. Больше его получал лишь бургомистр района — 1000 руб. Для сравнения, оклад следователя составлял 700 руб., а полицейского — 250.{503} Поэтому не совсем понятно утверждение Сергея Дробязко, что «в своей основной массе население оккупированных районов отнеслось… к призывам о записи в новую партию и организации по всем областным и районным центрам комитетов партии “Викинг” довольно равнодушно, не оправдав надежд авторов манифеста на сколько-нибудь значительное увеличение рядов НСПР»{504}.
Правда, бывавший у Каминского сотрудник рейхсминистерства восточных территорий, член НТСНП Роман Реддих[102], очень тепло отзывавшийся об обер-бургомистре, задавался риторическим вопросом: «нужна ли ему была именно национал-социалистическая партия? Нет. Любая. Он был воспитан в системе, где без партии нельзя». Сам же антикоммунизм главы Локтя Редлих иначе чем «пещерным» не называл{505}. Любопытно, но в создании партии, наряду с Воскобойником (погибшем в начале 1942 года) и самим Каминским, принимал активное участие бывший советский партизан Георгий Хомутов и бывший коммунист Степан Мосин.
5 октября 1942 года в городском театре имени К.П. Воскобоиника состоялось торжественное собрание, посвященное первой годовщине освобождения Локотского округа от большевиков. На собрании обер-бургомистр Бронислав Каминский, в частности, сказал: «Идеи национал-социалистической Германии и идеи новой России едины. Мы вместе с Германией и ее союзниками должны победить!.. Только через труд русский народ может подняться до уровня великого германского народа и построить новую жизнь на основе двух идей: народ и подлинный социализм»[103].
Поэтому не удивительно, что в числе отделов администрации обер-бургомистра были созданы «агитации и пропаганды», а также «плановый» и «госконтроля» (всего их аппарат насчитывал 19). В соответствии с идеями национал-социализма формируется основанная на f?hrerprinzip идеология. Место Воскобоиника в ней сочетает в себе черты Маркса (отец-основатель в коммунистической мифологии) и «мученика» (согласно нацистской мифологии так называли 16 жертв путча 8–9 ноября 1923 года)[104]. Каминский выступает верным продолжателем дела Воскобойника. Постепенно, следуя законам тоталитарной мифологии, происходит замещение образа Воскобойника Каминским по принципу «Сталин — это Ленин сегодня»[105]. Уже 15 ноября в официозе Локтя газете «Голос народа» появляется панегирик «Комбриг — Обер-Бургомистр»: «Катастрофа 8-го января унесла жизнь Константина Павловича. Но все, что он думал, совершилось, начатое им дело перешло в надежные, сильные руки. Ум, энергия, такт — вот качества, необходимые для руководителя. И этими качествами обер-бургомистр округа обладает в совершенстве. Но, кроме этих, есть другие качества: необыкновенная выносливость и трудоспособность… Ночью Каминский — комбриг… Днем комбриг превращается в обер-бургомистра (почти в точном соответствии со славянской («волкодлак») или германской («вервольф») мифологией. — А. М.) и решает задачи хозяйственной жизни. А жизнь хозяйственная и военная связаны тесно одна с другой. Без правильного руководства хозяйством не будет хлеба, без хлеба не будет армии… Сложная хозяйственная и военная машина работает четко, она находится в верных и сильных руках»{506}.
Парадоксально, но в статье была определенная правда. Каминский, создавая собственную протогосударственную систему, был обречен в соответствии с законами тоталитаризма контролировать все стороны жизни, включая частности, не относящиеся напрямую к сфере его деятельности. Поэтому, по мнению немцев, «правительство с маленьким, но не функционировавшим аппаратом управления» с обязанностями не справлялось{507}. Например, за подписью Каминского почтальонам выдавались удостоверения, позволявшие им беспрепятственный «проезд по районам Локотского округа»{508}. Подобная же детализация касалась и сферы образования. В приказе № 108 от 28 октября 1942 года «Об обязательном обучении детей» обер-бургомистр не только вводил «в целях расширения дела народного просвещения и поднятия культурного уровня населения» с 1 ноября обязательное обучение в объеме 7 классов средней школы, но и предписывал старостам «организовать подвоз учащихся к школам или открыть интернаты при школах для детей, живущих далее 3-х километров от школы». Одновременно, в соответствии с внутренней логикой тоталитаризма, следовал алгоритм распределения обязанностей, контроля по их выполнению, а также механизм ответственности. «При непосещении школ детьми без уважительных причин родителей подвергать штрафу до 500 рублей в пользу государства{509}, причем уплата штрафа не избавляет от обязательного посещения школы… Органам народного просвещения провести прикрепление учащихся к ближайшим семилетним школам и вести контроль за выполнением данного приказа. Ответственность за выполнение настоящего приказа возлагаю на бургомистров районов, старшин волостей, директоров школ и старост местных управлений»{510}.[106] В итоге, к ноябрю 1942 года в округе функционировало 345 (по другим сведениям, 284) школ, правда, только 10 из них были средними, в которых обучалось 43 422 человека{511}.
Интересно, что в ходе восстановления среднего образования был закрыт техникум, здание которого переделали по одной версии в театр имени Воскобойника, а по другой — в казармы РОНА.
Та же тенденция проявлялась и в отношении к вооруженным силам. Каминский требовал строгого учета боеприпасов, в частности стреляных снарядных гильз и тары из-под них. Отдел боепитания РОНА на специальных бланках регулярно подавал «сведения о наличии вооружения и боеприпасов по бригаде Локотского округа». При этом приводились только точные цифры. Никаких округлений не допускалось{512}.
Касаясь механизмов организации административной системы, следует отметить, что она во многом повторяла структуру, принятую немцами в других оккупированных областях. Низшим звеном была сельская община во главе со старостой. Среднее звено образовывали волости с волостным старшиной. 5–6 волостей составляли район, во главе с районным бургомистром{513}. При этом избиралось только низшее звено самоуправления (сельские старосты), в то время как уже волостные старшины назначались из центра. Начиная с сельской общины, создавался институт вспомогательной полиции. Была создана и судебная система. Ее низшая ступень (мировые суды при волостных управах), призванная разбирать дела, не связанные с тяжкими преступлениями, как, например, мелкие кражи, была относительно независима, хотя и дублировалась районными или уездными судами. Однако уже районный суд, несмотря на открытость заседаний, независимостью не обладал. Судопроизводство строилось на прецедентной системе, созданной на основе приказов Каминского и инструкций юридического отдела его администрации. Прямое вмешательство обер-бургомистра иногда проявлялось через приказы. Так, в приказе № 135 от 17 ноября 1942 года, направленном против самогоноварения и пьянства, Каминский отдельным пунктом писал: «приговоры, представленные мне Навлинским военно-полевым судом, по делу обвинения граждан Мосина Т.В. и Салтанова, совершивших на почве пьянства убийство и ранение и присужденных к 5 годам тюремного заключения — отменить как слишком мягкое наказание, заменив его расстрелом. Оба дела отправить на доследование для привлечения к ответственности и других лиц, причастных к убийству и ранению»{514}.
Наиболее серьезными преступлениями, в первую очередь политического характера, занималась военная коллегия Локотского округа. Она, в частности, расследовала деяния попавших в плен партизан, работников НКВД и их сообщников из числа мирных жителей, а также судила пойманных дезертиров РОНА. Все осужденные отбывали срок в локотской окружной тюрьме (бывшем конезаводе){515}.
В числе других черт тоталитаризма можно назвать антисемитизм руководства Локотской администрации. Помимо искоренения наследия «жидо-большевистского господства» имели место прямые репрессии по отношению к еврейству. Евреи были ограничены как в гражданских, так и трудовых правах. Они обязаны были жить в гетто, им запрещалось вступать в брак с лицами не еврейской национальности, оплата труда составляла не более 80% от установленной тарифной ставки и полностью исключала какие-либо формы дополнительных надбавок или поощрений{516}. В данном контексте вызывают сомнение слова сотрудницы газеты «Боевой путь», издававшейся штабом РОНА, Марии Быстровской, утверждавшей, что «при Каминском не было расстрелов евреев», и Даллина, считавшего, что антисемитские сентенции делались искусственно, «с явной оглядкой на немецкие оккупационные власти», а также Мюллера, писавшего, что в РОНА «служили российские евреи»{517}.
При этом локотский вариант национал-социализма имел как минимум одно отличие от своего берлинского аналога. Каминский ориентировался на традиционные ценности (даже административное деление сделал волостным). Поэтому в отличие от гитлеровцев он не противопоставлял собственную идеологию и церковь. Культивируя консерватизм, руководство Локотской республики признавало лишь церковный брак, выступало против абортов, с нескрываемой симпатией относилось к патриархальным устоям. Нередко устремления администрации и лично обер-бургомистра шли даже дальше традиционных охранительных взглядов. Так, если церковное право признавало развод, то Каминский практически его запретил. Правда, не только рядовые граждане, но и партийные функционеры не всегда выполняли указания администрации. Так, сотрудник политуправления РОНА капитан Николай Орловский решил официально оформить свои отношения с Софьей Зюбко лишь в июне 1944 года, когда каминцы дислоцировались в Дятлове. В документах, поданных для регистрации, значилось, что они «состоят в фактическом браке с 1942 года»{518}. Интересно, что при всей симпатии к традиционным институтам, требуя «всем старшинам и старостам приступить к ремонту церквей», глава Локтя перекладывал грядущие расходы на местное население, предписывая «ремонт… производить за счет добровольного пожертвования верующих»{519}. Помимо православных храмов в округе открыли и несколько баптистских церквей{520}. Возможно, из-за существования в округе нескольких христианских деноминаций посещение уроков Закона Божия было добровольным{521}. Интересно, что церковная политика коллаборационистской администрации не осталась без внимания со стороны партизан. Правда, они, всячески стараясь занизить масштабы сотрудничества населения с оккупантами, как следствие, уменьшали и его религиозные аспекты. В Докладной записке Брянского штаба партизанского движения, посвященной «решению немцами религиозного вопроса», в частности, отмечалось: «В небольшом количестве, но все же начали открываться кое-где в сельских местностях, а чаще — в городах, церкви; вновь, после 25-летнего перерыва, появляются на сцену различные “явленные источники”, “чудотворные иконы” и прочие атрибуты поповского мракобесия. Это, в свою очередь, служит поводом для устной и печатной профашистской пропаганды. Организуются различные церковные “торжества” с обязательными речами председателей “самоуправления” и представителей германского командования на тему: “как германское правительство, освободившее русский народ от большевиков, заботится о духовном его возрождении”»{522}.
Парадоксально, но, несмотря на столь подчеркнутый традиционализм и приоритет семейных ценностей, одним из исполнителей приговоров в расстрельной команде Каминского была женщина, Антонина Панфилова-Макарова, называвшая казнь жаргонным выражением «сводить в крапиву». Следует отметить, что «Садистка», а именно так Панфилова-Макарова значилась в оперативных документах КГБ, явилась единственной женщиной, приговоренной за коллаборацию к расстрелу в Советском Союзе{523}.
Другим пороком нового тоталитарного образования был столь не похожий на «высокую нацистскую мораль» элементарный алкоголизм. За самогоноварение и пьянство на рабочем месте жителям грозил военно-полевой суд. Наказание, о чем обер-бургомистр не преминул сообщить в уже упоминавшемся приказе от 17 ноября 1942 года, было суровым — вплоть до расстрела. Суровость, возможно, была обусловлена его повторностью. «Несмотря на мой приказ, а также приказ начальника окружной полиции господина Иванина о недопустимости пьянства и изготовление самогона в округе — приказ этот до сих пор выполняется недостаточно»{524}.[107] Неисполнение приказов, впрочем, было связано не столько с непрофессионализмом исполнительной власти, сколько с концептуальными пороками системы, ее тоталитарностью.
Однако у администрации были и реальные достижения. Главным образом в области экономики. Следует учитывать, что Воскобойнику и Каминскому пришлось воссоздавать жизнь округа практически с нуля. При отступлении Красной армии были взорваны Локотский спиртзавод, выпускавший ранее до 2000 декалитров ежедневно, сахарный комбинат, лесопильный завод, Дмитровский пищекомбинат и ряд других предприятий. И если спиртзавод удалось вновь ввести в строй довольно быстро, то сахарный комбинат пришлось перепрофилировать. На его территории открыли ряд мастерских, которые работали от мощностей восстановленных машин{525}.[108]
Сельское хозяйство было переориентировано с колхозной системы на частное землевладение, что существенно увеличило популярность администрации{526}. Земля передавалась «в вечное и наследственное пользование крестьянам»{527}. Была проведена (при участии военной администрации) аграрная реформа, с целью раздела колхозной земли, за исключением мест, где существование колхозов было оправдано местными условиями{528}. Последнее особенно интересно, если учитывать, что немцы, как правило, стремились сохранять коллективные хозяйства. Отказ от коллективных хозяйств в пользу частного землевладения был предпринят рейхсминистерством восточных территорий 3 июня 1943 года. В декларации «О частной собственности на землю» объявлялся переход на хутора и отруба{529}. Правда и здесь не обошлось без влияния тоталитарного мышления. Лучшие наделы выделялись административным работникам, сотрудникам полиции, бойцам и командирам РОНА{530}.
Важную роль сыграл и процесс реституции. 23 июня 1942 года Каминский издал приказ № 185 (См. Приложение 2). Судя по всему, это был первый после окончания Гражданской войны опыт восстановления прав собственности. Подлежало безвозмездному возврату владельцам или их законным наследникам все конфискованное «с нечеловеческой жестокостью» при советской власти имущество. В случае, если постройки к тому времени были уничтожены, бывшие владельцы получали аналогичные строения из числа бывших колхозных, или же им бесплатно отпускался лесоматериал для строительства новых. Причем заготовка и доставка стройматериала производилась «за общественный счет», то есть уездного управления. Однако в опубликованном «разъяснении приказа» оговаривалось, что реституции не подлежат многоквартирные (две и более квартиры) дома, социальные объекты (школы, больницы, клубы), а также занятые армейскими частями. Также подчеркивалось, что ремонт возвращенной собственности должен производиться за счет владельца{531}.
Одновременно семьи репрессированных («глава которых не вернулся из ссылки») получали скидки при налогообложении до 25%.{532},[109]
Следует отметить, что при выработке налогообложения не были приняты и законодательно утверждены штрафные санкции по отношению к неплательщикам налогов (наказания носили выборочный характер), а потому поставки нередко не выполнялись в полном объеме. Так, например, лидерами налогообложения по итогам 1942 года был поселок Первомайский Дмитровского района, выполнивший план по поставкам зерна на 73%, картофеля — на 80%, сена — на 85%, а мяса — на 48%.{533} Поэтому неудивительно, что администрация вынуждена была прибегать к прямым реквизициям, которые, впрочем, не должны были превышать 50% от аналогичного объема, изымавшегося при советском режиме{534}.
Также в сфере социальной жизни была восстановлена система выдачи пенсий и организована сеть домов для детей-сирот. Правда, возникли проблемы со здравоохранением. Округ, насчитывавший 9 больниц и 37 медпунктов, испытывал недостачу в профессиональных медицинских кадрах. 51 врач и 179 медсестер на почти полмиллиона человек. Последних было предписано брать на учет. Кроме того, жители ощущали дефицит в лекарствах (в отличие от соседних районов, в которых соответствующие поставки обеспечивались при помощи немецких госпиталей). Как следствие, пришлось прибегнуть к введению платных услуг. Правда, несмотря на все трудности, вспышки инфекционных заболеваний успешно купировались. И удалось не допустить их пандемии{535}.
В целом же развитие частного хозяйства быстро дало положительные плоды. Если в октябре 1942 года на базаре в Локте торговля еще оставалась почти полностью меновая, что была вынуждена признать и официальная печать{536}, то спустя месяц она уже стала денежной{537}. Хотя, порядок, по утверждению Романа Редлиха, «был наш родной — советский»{538}.
Также мораль Локтя подрывалась и просачивающейся информацией о поражениях вермахта и все возрастающим движением Сопротивления. В лучших советских традициях, администрация Каминского боролась с ними поэтическими фельетонами:
Отдохнули б вы, подружки,
Было время поболтать:
Четверть века вы трудились
По заказу «выступать».
Врали вы, что было силы;
Надрывались болтовней…
Но… надежды обманули —
Пролетели стороной.
Миновала ваша слава.
Не вернутся «ваши»… нет!
Дуновенье жизни новой
Заметет их волчий след{539}.
В историографии и мемуарной литературе устоялось мнение, что Локотский район был свободен от партизан. Так, в частности, Иоахим Хоффманн писал, что «действуя в тылу 2-й немецкой танковой армии, бригада… полностью очистила от партизан обширную область Локоть между Курском и Орлом и установила там автономное правление»{540}. А Свен Стеенберг даже утверждал, что бригада Каминского вообще «не допускала их (партизан. — А. М.) в область, вплоть до отступления». По мнению ученого, территория Локтя «превратилась в пример того, что немцы могли добиться в занятых областях, без всякого труда с их стороны»{541}.[110] Об этом же писали Юрген Торвальд и Роман Редлих{542}. На самом деле Каминский в основном «замкнул» на себя деятельность партизан, что создало в глазах немецкой администрации и для любого стороннего наблюдателя видимость отсутствия террора и диверсий[111].
На раннем этапе, в период руководства округа Воскобойником, коллаборантам удалось провести несколько превентивных операций. Как правило, при помощи создания ложных партизанских отрядов полицейские нейтрализовывали части лесных солдат и выявляли сочувствовавших им в деревнях и селах. Немцы отмечали, что «в тактике РОНА в партизанской войне помимо прочего были одиночные бойцы или маленькие группы в занятом партизанами лесу. Эти псевдопартизаны устанавливали связь с партизанскими отрядами, чтобы разведать лагерь, места высадки десанта, планы, брать в плен партизанских курьеров, посты и дозоры. Часто человек от Каминского в течение дня и ночи ждал у маленького костерка посреди леса, пока к нему присоединялся партизан с целью дальнейшей разведки, он его брал в плен или, в крайнем случае, убивал»{543}. Одновременно Воскобойником была предпринята попытка переманить на свою сторону часть сил Сопротивления (см. Приложение 3). Казалось бы, слова приказа обер-бургомистра о том, что в случае сдачи, «опасность может грозить только самым злонамеренным представителям партийного и советского аппарата», перечеркивают весь смысл данного обращения. Однако по справедливому замечанию историка Игоря Ермолова, «приказ был рассчитан в основном на примкнувших к партизанам красноармейцев из Брянского котла…[112] а также ушедших в леса мирных жителей». И действительно, обращение возымело действие. Есть версия, что именно массовое дезертирство народных мстителей подтолкнуло руководство партизан к решению спланировать операцию по уничтожению локотской администрации, в ходе проведения которой и погиб Воскобойник{544}.
8 января 1942 года лесными солдатами после успешных разведывательных действий был убит Константин Воскобойник{545}. Несколько отрядов партизан под командованием Александра Сабурова и Захара Богатыря ворвались в Локоть. Несмотря на то что атакующие дошли до центральной части города (в частности, блокировали здание лесохозяйственного техникума, где располагался штаб коллаборантов), бойцам РОНА удалось остановить наступление, а после получения подкреплений очистить территорию Локтя. Однако в ходе боя пулеметной очередью был смертельно ранен глава администрации и главный «викинг» народной социалистической партии России. Всего погибло 54 коллаборанта и немецких военнослужащих, хотя официально было сказано лишь о 7 убитых. Впрочем, и партизаны, чьи потери, по мнению ряда историков, составили порядка 150–200 человек, так же занизили их, объявив о 4 погибших и 15 раненых{546}.[113]
В целом удачные контрпартизанские операции и привели к тому, что немцы расширили территорию, контролируемую Каминским, о чем было издан соответствующий приказ командующего 2-й танковой армией генерал-полковника Рудольфа Шмидта, сменившего Гудериана (см. Приложение 4). Возможно, это решение было самостоятельным, без согласования со ставкой{547}. Увеличение района самоуправления повлекло военную реформу. На раннем этапе армия, а точнее еще полиция, формировалась на добровольческой основе. В начале октября народная стража (Volkswehr), как она значилась в немецких документах, включала в себя лишь 18 человек (по другим источникам, 12), но уже к 16 октября численность полиции достигла 200 бойцов, а в феврале следующего года 1200. Из их числа было сформировано три батальона. К марту «народных стражников» стало 1650, а количество батальонов возросло до четырех{548}. Однако с увеличением размеров округа (численность населения превысила 500 000 человек) добровольцы-полицейские уже могли не справляться со своими функциями. Поэтому в феврале 1942 года была официально учреждена Русская освободительная народная армия, а весной того же года Каминский начал переходить к принудительной мобилизации (приказ № 154 от 28 мая 1942 г.). Призыву подлежали мужчины 1922–1925 годов рождения. Уклоняющиеся осуждались по законам военного времени. Также применялся институт заложников из состава семей дезертиров, выселение из домов и иные репрессии{549}. К июлю 1942 года число военнослужащих выросло до 5000 бойцов, а к декабрю до 8000{550}. Осенью того же года был сформирован бронедивизион из 7 танков, 3 бронеавтомобилей и 2 танкеток{551}.
В данном контексте интересны противоречия, содержащиеся в партизанских сводках. С одной стороны, их авторы стремились максимально занизить количество коллаборантов. С другой — увеличить число каминцев, перешедших на сторону сил Сопротивления. Так, например, в марте 1942 года партизаны сообщали на «большую землю», что РОНА насчитывает всего 200 бойцов, а в феврале следующего года утверждали, что только из Севского и Брасовского районов около 800 коллаборантов добровольно сдались народным мстителям. Приведший эту статистику Игорь Ермолов считал, что подобный двойной подход был обусловлен тем, что партизанские отряды возглавлялись сотрудниками местного НКВД, которые, в силу занимаемых должностей, отвечали за политические настроения населения до оккупации{552}. И действительно, в докладной записке брянского штаба партизанского движения от 17 июля 1943 года о «Контрреволюционных политических организациях в оккупированных районах» отмечалось, что хотя изначально «была предопределена обстановкой, сложившейся еще до начала фашистской оккупации», когда еще «в первые годы революции население района, в основном бедняцкое, со значительным числом неграмотных, находилось всецело под влиянием кулачества… В годы сталинских пятилеток район очистился от основной массы кулачества». Однако «в первые же месяцы Отечественной войны в Комарический, а особенно Брасовский районы вернулись несколько десятков раскулаченных и ссыльных». Очевидно, по мнению партизан, именно они и способствовали созданию «политического центра контрреволюции», каковым стал Локоть{553}.
В отличие от Воскобойника, Каминский занял по отношению к партизанам более жесткую позицию. С целью нейтрализации активности лесных солдат администрацией декларировался террор. Из этой политики не делалось секрета. В приказе № 132 от 8 мая 1942 года обер-бургомистр заявлял, «что на их (партизан. — А. М.) террор, экзекуции и грабежи мы ответим удесятеренным террором, всей силой и мощью нашего огня и будем его применять до тех пор, пока на территории Локотского уезда не останется ни единого бандита»{554}. Тема террора была продолжена и уточнена в следующем году в приказе № 22. Он, в частности, предписывал насильственно депортировать семьи партизан Дмитровского, Дмитриевского и Михайловского районов в Навлинский район «со всем принадлежащим им имуществом». При этом «реквизируется имущество только у семей, добровольно ушедших в бандиты; если вся семья является бандитской (2–4 члена семьи в бандитах) и у скрытых агентов бандитов»{555}. Тем самым террор распространялся и по отношению к мирным жителям. Одновременно ограничивалась и свобода перемещения гражданских лиц, не связанных с движением Сопротивления. Приказ № 51 запрещал «всякое хождение в лес отдельных личностей независимо от причин. В случае необходимости выхода в лес, как-то: пилка и заготовка лесоматериала и дров, поиски пропавших животных, — разрешаю выход в лес только в организованном порядке, с обязательным сопровождением полицейских. Всякое самостоятельное хождение в лес будет рассматриваться как связь с партизанами и караться по закону военного времени»{556}. Использовалась и советская терминология. Население призывалось проявлять «бдительность и инициативу в раскрытии врагов народа»{557}. Поэтому неудивительно, что, по мнению некоторых немецких офицеров, часть населения поддерживала Каминского из страха{558}.
К другим методам, нарушающим обычаи войны, следует отнести ультиматум локотского окружного самоуправления от 6 февраля 1943 года к бойцам Сопротивления, согласно которому за каждого убитого солдата или старосту будет расстреляно 20 партизан-заложников, а за офицера или ответственного работника — 50{559}. После того как 18 февраля было совершено неудачное покушение на заместителя обер-бургомистра Степана Мосина, власти казнили 40 заложников-партизан{560}.
Сам Бронислав Каминский признавался члену НТСНП Владимиру Кашникову, который под видом сотрудника Зондерштаба («официальная версия») прибыл к нему, что «вовсе не намерен привлекать партизан на свою сторону… а просто хочет их истреблять»{561}. Слова Кашникова подтверждает и Роман Редлих, писавший, что с партизанами обер-бургомистр «расправлялся жестоко. Со взятыми в плен обращались так же, как и в соответствующих органах у нас. Да и ребята-допросчики были из этих же органов, перешедшие на его сторону. Напряжение росло»{562}. Естественно, допускавшие возможность прекратить борьбу и даже примкнуть к коллаборантам партизаны более склонялись к Власову, чем к Каминскому. «Ну, к этой сволочи мы и подавно не пойдем» — заявил Кашникову командир партизан Кислов{563}. Важно учесть, что аналогичным образом поступали и некоторые военнослужащие РОНА. Власовец Сигизмунд Дичбалис вспоминал, что в антипартизанском отряде (675-й остбатальон) капитана Алексея Феофанова, действовавшего на северо-западе и позже вошедшего в состав ВС КОНР, вместе с ним служил «55-летний казак-офицер из группы Каминского… Этот офицер всегда водил отряд на задания и о нем говорили, что он бесстрашен под пулями и ненавидит красных»{564}.
Хотя какой-то постоянный процент перебежчиков к каминцам в дальнейшем все же сохранялся. И в ряде случаев он бывал довольно высоким. Так, например, в течение недели с 19 по 27 июня 1942 года только в Суземском районе дезертировало 427 партизан. Из них 65 человек выразило желание вступить в части обер-бургомистра.
Думается, что контрпартизанская борьба каминцев была не менее болезненна для гражданского населения, чем аналогичные акции немецкой оккупационной администрации, также активно использовавшей институт заложников.
Одновременно такие действия РОНА также оказывались недостаточно эффективны. Последнее было обусловлено тем, что руководство бригады допускало нарушение обычаев войны, а ее бойцы, как и германские военнослужащие, оставались неподсудны при совершении преступлений против партизан, их родственников или гражданских лиц, просто заподозренных в сотрудничестве с противником. Подобные преступления a priori действовали разлагающе и снижали боеспособность.
Насколько эффективными были собственно контрпартизанские действия после гибели Воскобойника? Важно учитывать, что Каминский периодически вынужден был просить помощь у своих немецких союзников. И это неудивительно. Его бригада состояла из бывших советских военнослужащих и копировала структуру довоенной РККА, объективно не подготовленной к участию в «малой» войне. Позднее в ней даже был введен институт политработников (приказ № 43 от 16 мая 1944 года)[114] и создан политотдел при штабе бригады, который возглавил капитан П. Бокшанский{565}. Одним из немногих элементов, позаимствованных из системы германских вооруженных сил, был институт hiwi{566}.
Поэтому после трех неудачных штурмов Тарасовки и Шемякине, захваченных народными мстителями, которые прошли 3, 6 и 8 мая 1942 года, Каминский был вынужден просить выделить 5 пикирующих бомбардировщиков Ю-87 «штука»[115]. И только при их помощи 11 мая он все же смог добиться успеха. Пару недель спустя 30 мая бригадой Каминского была проведена еще одна успешная контрпартизанская операция, правда при поддержке нескольких немецких и венгерских частей. РОНА уничтожила вздруженский, алтуховский, шешуевский и крапивенский партизанские отряды, а также рассеяла крупное партизанское соединение «За родину». Другим удачным совместным действием каминцев и немцев было наступление на партизан в районе Долбенькинских лесов Дмитриевского района в ноябре 1942 года, в ходе которого силы Сопротивления вынуждены были оставить хорошо укрепленные позиции. По утверждению каминцев, они уничтожили 50 дзотов, убили и ранили примерно 200 лесных солдат. Хотя, пожалуй, последняя операция была все же относительно успешной. «Скорпионы-партизаны», как их образно именовал в своих приказах Каминский, не были разгромлены и уже 2 января 1943 года предприняли, правда неудачное, контрнаступление с целью захвата села Дерюгино{567}.
То, что партизаны, например, несколько дней контролировали Тарасовку и Шемякино, говорит по меньшей мере о недостаточных военных ресурсах администрации Каминского. И это при том, что общее число отрядов Сопротивления в Брянской области в конце 1942-го — начале 1943 года составляло от 12 000 до 16 000 партизан, а в соседней Орловской области на 15 марта 1942 года их было примерно 5000–5500 человек. Естественно, что не все эти иррегулярные силы оперировали в Локотском районе. Непосредственно на его территории, по неполным сведениям, в 1942 году действовало 10 100 партизан, а в 1943–14 074{568}. Количество боестолкновений с каминцами было постоянным, в среднем более 50 в месяц{569}. Всего за вторую половину 1942 года на территории, находящейся в зоне ответственности 2-й танковой армии, коллаборанты потеряли 349 человек убитыми, 376 ранеными и 86 пропавшими без вести{570}.[116] Так что последующее утверждение Каминского в приказе № 25 от 8 февраля 1944 года, что «один боец РОНА стоит в деле 20–30 бандитов, способных воевать только с детьми, женщинами и стариками» не соответствовало действительности{571}. Правда, в области следствием контрпартизанской борьбы стала сеть домов для детей-сирот, чьи родители погибли от рук партизан.
Да и невольный создатель РОНА генерал-полковник Гейнц Гудериан довольно невысоко оценивал иностранные формирования «черного Генриха» (соединения коллаборантов курировались ведомством Гиммлера, за РОНА отвечал остзейский немец оберштурмфюрер СС Георг Лоляйт). Гейнц Ураган (Heinz Brausewetter) не без оснований считал их по боевым качествам гораздо ниже армейских СС. В качестве примера он обычно приводил именно каминцев{572}. Думается, наиболее точную оценку деятельности бригады дала Екатерина Андреева, писавшая, что Каминский «был властителем района Локтя, неким военным диктатором… Он поглотил большую часть партизанской активности»{573}.
Правда, и самим немцам не удалось решить проблему партизан. Нигде на оккупированной территории они не смогли ни уничтожить движения Сопротивления, ни полностью защитить линии коммуникаций. Для этого им не хватало наличных сил. Важно иметь в виду, что наиболее серьезные теракты в Брянской области произошли именно в зоне ответственности германских военнослужащих. Так, 7 марта 1943 года был взорван стратегически важный мост через Десну в районе Вигоничей, а 13 марта через реку Ревна под Синезерками. Диверсии, по признанию командования 2-й танковой армии, нарушили снабжение войск{574}.
Поэтому неудивительно, что несмотря на относительную эффективность немцы привлекали РОНА с целью усиления собственных частей в рамках контрпартизанских действий. Окруженец, а затем партизан Анатолий Кузнецов, воевавший на Брянщине, называл такие акции «немецко-полицейскими налетами»{575}. Например, каминцы приняли участие в ходе масштабной операции «Цыганский барон» (Zigeunerbaron), проводившейся 16 мая — 6 июня 1943 года. Ее целью было обезопасить тылы войск вермахта перед проведением «Цитадели». Помимо частей 2-й танковой армии, 5 пехотной и одной бронетанковой дивизии[117], в операцию включили русский добровольческий полк «Десна», кавалерийскую группу (полк) «Трубчевск», 12 батальонов РОА, а также армянских и азербайджанских легионеров. Тогда же, так как «Трубчевск» был не в состоянии самостоятельно контролировать район[118], 1-й и 5-й полки бригады также вынуждены были сражаться против местных отрядов партизан, чей состав немцы оценивали примерно в 6000 человек. По оценкам германского командования, было уничтожено 1584 человека, 1568 взято в плен, 869 дезертировало{576}. Впрочем, в отличие от приводящих эти цифры Дмитрия Жукова и Ивана Ковтуна, по мнению Курта де Витта и Вильгельма Мола, «сравнение количества находившихся в этом районе, по немецким оценкам, партизан до операции… и их количества после ее проведения (4000–4500) показывает, что среди указанных потерь… было значительное количество лиц, не являвшихся партизанами»{577}.
Мнимые и реальные победы выразились в «Походной песне бригады РОНА», написанной в начале 1943 года:
Не быть нам рабами! На битву с врагами
Готовы и ночью и днем,
Сквозь тучи и пламя народное знамя
Мы твердой рукой понесем.
Дорогой открытой, печалью повитой,
В дыму и огне батарей,
В походе и битве с одною молитвой
О счастье России своей.
Кто верит, кто смеет, в ком кровь пламенеет,
Кто гнет и позор не забыл,
Те спаяны вместе великою местью
За пепел родимых могил.
Мы горем платили за то, что любили,
За муки отцов и детей.
Мы им не простили, позор не забыли
Страданьем задушенных дней.
В сплоченных колоннах идут легионы
На бой, на великую месть.
Несут миллионы на светлых знаменах
Свободу народа и честь.
Дорогой открытой, печалью повитой,
В дыму и огне батарей,
В походе и битве с одною молитвой
О счастье России своей{578}.
Параллельно продолжалась и антипартизанская пропаганда. Уже упомянутый приказ № 132, посвященный наступающей первой годовщине начала войны и, по сути, являвшийся публицистическим опытом, помимо инвектив в адрес «разбойника Сталина» и восхвалений «мужественного народа Германии», был полон проклятий «шайкам партизан, основная цель которых — заниматься шпионажем, убийством военнопленных, обвиняемых в “измене родине”, представителей новой власти, мирных жителей и даже детей. Грабежи и насилия — вот гнусная программа этих людоедов русского народа», названных ниже «лесными шакалами»{579}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.