Почему генерал попал в опалу

Почему генерал попал в опалу

Весной 1990 года ответственного работника Главпура генерал-майора Л. И. Шершнева вызвал один крупный начальник.

— Вам предлагается убыть к новому месту службы, — отводя глаза в сторону, сказал он.

Шершнев молча ждал.

— Поедете старшим советником в… — ему назвали страну, в которой мечтали бы служить многие генералы. Платили там уж больно хорошо.

Оба они — и высокий начальник, и не очень высокий (в буквальном смысле) Шершнев — прекрасно понимали, что речь идет о ссылке. Почетной, материально весьма выгодной, но все же — ссылке. Откровенно говоря, начальник с удовольствием отправил бы генерала не «в заграницу», а загнал бы в тьмутаракань или вообще снял бы с него погоны. Но формальных поводов для этого не имелось — генерал не пил, службу нес исправно, да и время приспело такое, что на открытую расправу не отважишься.

А давно сидел у него в печенках этот Шершнев. Вольнодумец! То записку какую-нибудь сочинит «наверх» — с предложениями о работе политорганов в новых условиях, то реформу армии предложит, то телевидению интервью даст. И все это сам, без спроса, без команды. Опасный тип… И как он до генерала только дослужился? С идеями-то? В армии не идеи нужны, а умение точно исполнять приказы. А недавно вообще отчебучил… Позволил выдвинуть себя кандидатом в народные депутаты России. Его, как положено, пригласили, побеседовали, объяснили: так, мол и так, от Главпура будет избираться другой человек, не чета вам. Это решено «наверху», и вам, генерал, не следует проявлять самодеятельность. И вообще, если вас изберут, то депутатские обязанности помешают выполнению основной работы. А он на это возьми да и заяви: «Не мешают же начальнику Главпура обязанности народного депутата СССР выполнять основную работу…» Эк, куда хватил…

Долго думали, гадали, как приструнить Шершнева. По партийной линии? Увы, не к чему придраться. Аморалки за ним никакой не водится, против политики партии не выступает. Тогда кому-то пришла блестящая идея: отправим-ка мы его за тридевять земель, где долларами платят. Как миленький поедет, мигом забудет про все свои идеи. Никто от такого подарка судьбы не отказывался, наоборот, в кадрах очередь из генералов на годы вперед выстроилась. Пусть и этот строптивец поправит свое материальное положение, черт с ним. Верные люди донесли: живет он скромно, впятером в трехкомнатной квартире, ни дачи, ни машины никогда не имел и даже телевизор цветной купил только что. Пусть порадуется…

В. Снегирев: В начале лета 1981 года я узнал о формировании первого боевого агитационного пропагандистского отряда (БАПО), который должен был отправиться в рейд по кишлакам к северу от Кабула. До сих пор с местным населением воевали и вот теперь решили наконец заговорить с ним другим языком.

Отряд формировался из наших и афганцев. Наши составляли небольшое подразделение охраны, были водителями боевых машин и танков (танки с тралами взяли на случай разминирования проселочных дорог), входили в группу разведки, имелись также врач, киномеханик, молодежный советник и два-три политработника. Афганцы отрядили в рейд группу молодых артистов, партийных агитаторов, муллу и своих политработников.

Уже один только факт создания такого отряда говорил о намечающемся переломе в настроениях нашего командования. Стали, кажется, понимать, что пушками тут ничего не пробьешь, нужны другие подходы. Впрочем, до окончательного осознания этой истины было еще далеко. Даже в самом отряде, призванном нести в кишлаки мир (должны были раздавать продовольствие, лечить, вести диалог с крестьянами, показывать им концерты, фильмы), даже здесь не было вначале единого понимания задач. Два человека олицетворяли две совершенно противоположные позиции.

Первым был, я бы сказал, типичный полевой офицер, танкист, по фамилии… — впрочем, так ли это важно, допустим, майор С. Он руководил отрядом но части возможных боевых действий, отвечал за охрану и безопасность. В вылинявшей до белизны полевой форме без погон, перепоясанный портупеями, до зубов вооруженный, румяный и уверенный в себе, он, завидев очередной кишлак, каждый раз кровожадно усмехался: «Ну, что, поставим-ка мы этот кишлак на уши!» И картинно передергивал автоматный затвор. Он был непогрешимо уверен в том, что с местным населением можно разговаривать только так. Если день проходил без пальбы, то он считал его пропащим. «Хороший афганец — мертвый афганец», — шутил он и первым начинал смеяться.

Страшно подумать, каких дел понатворил бы майор С., если бы рядом с ним день и ночь не находился подполковник, представитель политуправления ТуркВО. Этот подполковник был полным антиподом бравому майору. За все то время, что я провел рядом, я ни разу не видел у него никакого оружия, даже пистолета. А ведь дело, напомню, происходило в рейде, в гуще самых опасных районов, в баграмской «зеленке». Даже наш мулла не расставался с «Макаровым».

Безоружный, в тщательно отглаженной форме, со всеми знаками отличия старшего офицера Советской Армии, мой новый знакомец входил в чужие, настороженные, побитые бомбежками кишлаки, ввергая в недоумение их жителей, потому что к такому они не привыкли, такого никогда не видели. Он садился на корточки рядом со стариками и часами вел с ними неторопливые уважительные беседы. Он пытался понять этих людей, услышать их и хотел, чтобы они услышали его. Никакая дивизия не могла тогда сделать большего (я уверен), чем этот безоружный подполковник с его тихими беседами, чем его отряд с солью, мукой, спичками, муллой и лекарем.

Подполковником этим был Леонид Иванович Шершнев.

Офицер спецпропаганды политуправления ТуркВО, он вошел в Афганистан с первыми советскими подразделениями и затем, на протяжении всей войны, ежегодно по многу дней, недель, а то и месяцев находился «за речкой».

Из служебной характеристики на подполковника Шершнева Л. И.:

«Проявил себя грамотным, трудолюбивым, инициативным офицером-политработником. Много и настойчиво работает над повышением готовности политорганов к ведению спецпропаганды. Проявил высокие организаторские способности при развертывании политической работы среди афганского населения и личного состава НВС ДРА.

Подполковник Шершнев Л. И. систематически и глубоко изучает военно-политическую обстановку в странах Среднего Востока и Южной Азии, умело обобщает и анализирует сложные политические процессы, происходящие в регионе, квалифицированно готовит информационно-справочные и пропагандистские материалы.

В военном отношении подготовлен хорошо.

В работе проявляет инициативу, настойчив в достижении поставленной цели. По характеру общителен, спокоен, выдержан.

Физически развит, состояние здоровья хорошее. Идеологически выдержан, морально устойчив. Пользуется уважением и авторитетом в коллективе политического управления. Подпись: начальник отдела спецпропаганды политуправления ТуркВО полковник Гусев».

Запомним этот документ, датированный январем 1981 года.

Шершнев действительно «систематически и глубоко» изучал обстановку в тех странах, которые для ТуркВО могли стать театром военных действий. Именно он был автором или одним из авторов известных брошюр, которые, хотя и с опозданием, но все же появились в наших частях. В них говорилось об обычаях народов, населяющих Афганистан, рассказывалось об исламе, о пуштунских племенах, давалась характеристика различных течений вооруженной оппозиции. Основная мысль, которая настойчиво проводилась им во всех этих брошюрах, была такой: помни, солдат, помни, офицер, что мы пришли на территорию суверенного государства, где живет гордый и свободолюбивый народ; уважай его традиции и обычаи, веди себя не как оккупант, а как гость в чужом доме.

Леонид Иванович быстро понял, в какую западню попала 40-я армия и вместе с ней вся наша страна. А поняв это, он стал действовать.

Но что, скажете вы, мог сделать скромный подполковник? Мог! Именно его детище — агитационно-пропагандистские отряды; впоследствии они появились во всех дивизиях, бригадах и даже в некоторых полках. Шершнев исходил из того, что раз уж войска находятся здесь и вывести их пока не представляется возможным, то следует максимально уменьшить степень их участия в боевых операциях. Пусть лучше дают концерты, делятся хлебом. Раздают книги и листовки. Помогают строить арыки… Да что угодно пусть делают, только бы поменьше стрельбы, крови, жертв, иначе эскалация войны неизбежна.

Эти его идеи, особенно поначалу, воспринимались большинством генералов с откровенной неприязнью. «Армия должна воевать», — назидательно и в то же время жестко выговаривали ему.

Впервые его одернули буквально через несколько дней после прибытия в Кабул, на первом партсобрании в штабе армии. Командарму Тухаринова не было, он заболел, а его заместитель, выслушав слова Шершнева о необходимости контактов с местным населением, изучения его нужд и настроений, отбрил: «Мы должны думать о своих войсках, а не об афганцах».

Следующим шагом был визит к генаралу армии Ахромееву — тогдашнему первому заместителю начальника Генштаба, подолгу находившемуся в Афганистане. Сергей Федорович, как показалось Шершневу, благожелательно выслушал его соображения, однако на прощание сказал: «Армия для того и существует, чтобы воевать. Заниматься политикой — не ее дело». «А я, — упрямо возразил Шершнев, — уверен в том, что здесь военный путь бесполезен».

Его одергивали. Ставили на место. Он не унимался. Глух был Туркестанский округ — писал в Москву.

В отличие от большинства других, костеривших эту войну за рюмкой водки, но исправно получавших блага от нее (награды, звания, двойные оклады и пр.), Шершнев как настоящий подвижник думал только об интересах дела, которые в данном случае были государственными интересами.

Из докладной записки на имя командующего ТуркВО: «С конца марта 1981 года военно-политическая обстановка в Афганистане почти повсеместно заметно обострилась. Процесс стабилизации застопорился. Положение в стране сейчас хуже, чем в этот же период прошлого года. Примечательно, что обстановка стала чрезвычайно острой даже в ряде тех районов, где не было крупных бандформирований и где в силу географических условий нет благоприятных возможностей для их деятельности (север, равнинные, пограничные с СССР районы). Это значит, что в борьбу против народной власти и советских войск включилась часть населения, относящаяся к национальным меньшинствам, родственным народам СССР (узбеки, туркмены, таджики), которая ранее занимала выжидательные позиции.

Противник наносит удары по самым чувствительным местам: убивает партийных активистов, патриотов (в том числе старейшин), оседлал все стратегические коммуникации и нарушил работу транспорта, разрушает важные экономические объекты (так, взорваны две буровые установки на Айнакском медном месторождении стоимостью 200 тысяч рублей каждая, школы (их уничтожено уже 1400), больницы, административные здания. Серьезный урон причиняется сельскому хозяйству: неизменно сокращается поголовье крупного и мелкого скота. По сравнению с прошлым годом сократилась площадь посевов хлопчатника на 26 тысяч гектаров, сахарной свеклы — на 1,3 тысячи гектаров.

Мятежникам удалось изгнать народную власть из ряда освобожденных в течение зимы уездов и волостей и насадить контрреволюционные органы власти (так называемые «исламские комитеты»)».

Вроде бы ничего особенного… Сколько таких депеш по всем линиям поступало в то время в Ташкент, Москву… Но вчитаемся в продолжение докладной. Подполковник Шершнев беспощадно критикует НДПА за фракционные разногласия и неспособность овладеть ситуацией (а это уже, извините, большая по тем временам дерзость), подвергает уничижительным характеристикам афганские вооруженные силы (и это тоже не могло понравиться, ведь советниками там были наши офицеры и генералы), высоко оценивает боевой потенциал оппозиции, делая вывод, что «контрреволюция способна длительное время противостоять не только слабому народно-демократическому режиму, но и оказывать упорное сопротивление советским войскам (а это уже вообще ни в какие ворота не лезет, ведь приказано же на последнем совещании маршалом Соколовым: «Окончательно разгромить контрреволюцию к 7 ноября»). А еще этот несносный Шершнев утверждает: «Значительная часть населения активно поддерживает мятежников». «Отмечается рост антисоветских настроений».

Ну, скажите, какую реакцию могла вызвать такая записка, попади она на самый «верх»?

А Шершнев между тем с наивной отвагой утверждает и вовсе крамольное: «Армия выступает главным образом как военная, разрушающая, но не созидающая сила. В войсках, как правило, с пафосом говорят: «Мы воюем!» и не услышишь: «Мы помогаем!» Складывается мнение, что чаще мы наносим ущерб местному населению и настраиваем его против себя, чем оказываем ему помощь и привлекаем тем самым на свою сторону».

Хорошо, что среди начальников Леонида Ивановича попадались люди умные, порядочные, иначе несдобровать ему. Одним из таких людей был возглавлявший тогда в Главпуре одно из управлений доктор философских наук генерал-лейтенант Д. А. Волкогонов,[10] пригласивший нестандартно мыслящего офицера в свой аппарат — и сразу на генеральскую должность.

Повышением своим Шершнев тут же воспользовался: добился, чтобы БАПО стали штатными единицами в 40-й армии.

Весной 1983 года в редакции «Комсомольской правды» Шершнева, который стал к этому времени полковником, познакомили с письмами, поступающими в ответ на «афганские» публикации газеты. Леонид Иванович внимательно проанализировал почту и подготовил записку начальнику Главпура А. А. Епишеву. Вот выдержка из нее (на первой странице записки имеется резолюция: «Маршалу Советского Союза тов. Соколову С. Л. доложено»):

«Анализ писем показал, что их авторами являются в основном матери, чьи сыновья погибли, служат или могут служить в Афганистане; сестры и невесты, юноши призывного возраста. В содержании писем можно выделить следующие моменты:

— боль за погибших сыновей, сверстников. Страх за возможные потери. Боязнь посылать своих близких в Афганистан. Особенно тяжелыми являются переживания родителей, имеющих единственного сына;

— невосприятие интернационализма в форме прямой военной помощи. Утверждения на этой основе того, что наше участие и наши потери в боевых действиях в Афганистане являются неоправданными (есть такие высказывания: «на чужой земле льется кровь наших сынов за чужие интересы»; «погиб без чести и славы на чужбине»; «какое право имеет наше правительство держать наши войска в Афганистане?»; «для защиты Афганистана я своего сына не растила»; «кусок хлеба отдам, а брата своего не отдам»);

— выражение непрестижности службы в Афганистане («служба в Афганистане — это высшая мера наказания… место каторги»; «матери в истерике провожают сыновей в армию, а сыновья не горят желанием отомстить добровольно за павших в Афганистане»; «многие мои ровесники боятся попасть служить в Афганистан»);

— развитие антиафганских настроений на почве потерь, которые мы несем в этой стране («будь он проклят, Афганистан»; «их народная власть держится на штыках наших солдат, сами афганцы неохотно идут воевать»; «болит сердце, когда думаешь о брате или слышишь это ненавистное слово «Афганистан»; «их революция, пусть и защищают»);

— жалобы на равнодушие, черствость, формализм в отношении к погибшим и их родителям («человек, сопровождавший труп, был очень мало, всего 23 минуты, ничего нам рассказать не успел»; «должно быть, наверное, внимание родителям»);

— просьбы и предложения об увековечении памяти воинов, погибших в Афганистане при исполнении служебного и интернационального долга («Родина должна отдать должное погибшим»;

«не дать бесследно исчезнуть павшим»; «присваивать имена героев школам, дружинам, отрядам, называть их именами улицы, парки, навечно оставлять в списках предприятий, передавать их вещи на хранение в школьные и семейные музеи»; «на примере погибших утверждать, укреплять и развивать у молодежи чувства добра, справедливости, интернациональной дружбы»);

— нарекания на неполную и необъективную информацию о событиях в Афганистане, плохую работу почты («хотелось бы чаще читать заметки с места службы детей»; «как противно читать в газетах статьи про Афганистан, в которых одна лишь тишь да гладь!»; «не надо больше писать таких спокойненьких рассказов о жизни наших солдат в Афганистане… Они только бередят рану»; «пишете, что воюют афганцы, а в цинковых гробах привозят советских парней»; «не надо замалчивать: прислал солдат письмо — знает все село. Привезли гроб — знает вся область»)».

Важный момент: в своих докладных Шершнев не просто перечислял определенные проблемы, но каждый раз предлагал варианты их решения.

В 1984 году, отчаявшись добиться какой-либо существенной реакции на свои предложения, Шершнев решается на крайнюю меру. Вот что он сам говорит об этом:

— Я подготовил обстоятельное, критического содержания письмо на имя Генерального секретаря ЦК КПСС К. У. Черненко. Понимал, что это рискованный шаг: и сам могу поплатиться, и начальников своих за собой утянуть. Дождавшись, когда Волкогонов уедет в длительную командировку (стремясь не подвести Дмитрия Антоновича), окольными путями вышел на помощника генсека. Передал через него письмо. Черненко в это время уже окончательно слег. Но письмо прочесть успел и даже наложил на нем положительную резолюцию, а министра обороны предупредил: «Шершнева не трогать». Меня и не тронули. Только звание генеральское задержали на два года. И подшучивали долго: «Ты бы еще в ООН написал»…

Шершнев излагал тогдашнему генсеку горькую правду об Афганистане. Констатировал, что ситуация для нас неизменно ухудшается, а противник, наоборот, укрепляет позиции. Называл вещи своими именами: «Операции приобрели характер полицейских, карательных мер, в результате мы втянулись в войну с народом, а она бесперспективна. Антигуманные действия советских войск в отношении мирного населения носят массовый и систематический характер и проявляются в грабежах, неоправданном и необоснованном применении оружия, разрушении жилищ, осквернении мечетей…» Раскрывал глаза генсеку на «необъективность информации, особенно исходящей от посольства и группы партсоветников», на «политическую незрелость афганского руководства». «Выполняя полицейские функции, не имея достаточных положительных стимулов и революционного порыва, — делал беспощадный вывод Шершнев, — армия не может не разлагаться, и именно этот факт накладывает негативный отпечаток на всю обстановку в Афганистане…»

Далее, как обычно, на нескольких страницах были сформулированы предложения. «Время не терпит, — предупреждал неведомый генсеку полковник. — Речь идет о спасении наших интересов, чести нашей Родины, о том, чтобы афганская проблема не обернулась для нас большой бедой».

Но неужели единственным отзвуком на это письмо было только то, что он два лишних года проходил в полковниках? Нет, так говорить, наверное, нельзя. Шершнев, думается, посеял даже в самых черствых генеральских и маршальских душах семена сомнения. Он стал одним из тех, кто указывал путь к единственно верной политике — политике национального примирения, наконец, к последовавшему в 1989 году горькому и очищающему признанию неправедности той войны. Для него она была неправедной с самого начала.

Процитируем еще один любопытный документ за подписью Леонида Ивановича, адресованный руководству Главпура. Называется он так: «О содержании беседы с доверенным лицом Ахмад Шаха Масуда Азмуддином и некоторых выводах из обстановки в Панджшере».

«Докладываю:

26—27 февраля в соответствии с планом-заданием я работал в советских и афганских воинских частях и подразделениях, дислоцирующихся в населенных пунктах Руха и Анава (ущелье Панджшер). При этом мне удалось встретиться с доверенным лицом руководителя мятежного движения в Панджшере Ахмад Шаха Азмуддином, который выполняет его особо важные поручения «дипломатического характера».

Азмуддину 27 лет. Он таджик, имеет 4-х детей, образование 6 классов, по профессии шофер, служил 2 года в армии. Совместно с советскими специалистами строил Саланг, человек умный, наблюдательный, с чувством юмора, верующий мусульманин, но не фанатик. Хорошо знает минно-взрывное дело. В нем чувствуется тяга к знаниям. С интересом листал предложенные ему книги на дари, остаток ночи провел за чтением брошюры о Советской Армии. Попросил прислать ему книги, отражающие советскую действительность. Несомненно, что в его взглядах и высказываниях отражено влияние Ахмад Шаха, к которому он примкнул с юношеских лет.

Из беседы с Азмуддином складывается мнение, что Ахмад Шах пользуется непререкаемым авторитетом среди местных жителей и мятежников. Его зовут не иначе, как амир саиб (вождь, главнокомандующий). Это, в частности, подтверждается неукоснительным соблюдением мятежниками условий перемирия.

Азмуддин убеждал, что у Ахмад Шаха и его окружения самое доброжелательное отношение к Советскому Союзу. В беседе неоднократно подчеркивалось, что они помнят ту неоценимую помощь, которую оказал Советский Союз Афганистану. Сам Ахмад Шах учился в Политехническом институте, построенном Советским Союзом, у профессора Волкова (мои знакомые из института вспоминают, что был такой преподаватель на архитектурном факультете, будто бы сейчас живет в Москве). Азмуддин прямо сказал: «Мы не дураки, чтобы воевать с Советским Союзом, мы и сейчас не ваши враги».

Азмуддин неоднократно подчеркивал, что «вас обманули те, кого вы привели к власти», что «вам надо прекратить воевать с народом, если хотите в будущем получить его дружбу». «Подумайте, — сказал он, — какой вред они наносят вам, втягивая в войну с народом». Азмуддин в ряде случаев подчеркивал, ссылаясь на Ахмад Шаха, что вооруженным путем мы никогда не решим ни панджшерскую, ни афганскую проблему в целом, что есть только «политический путь».

Азмуддин высказывал крайне отрицательное отношение к нынешнему афганскому руководству. По его мнению, афганские руководители не заинтересованы в стабилизации положения в стране, так как состояние войны дает им возможность добиваться своих корыстных целей. Он привел в этой связи пословицу «Вода течет, лови в ней свою рыбу». «А вообще, — сказал Азмуддин, — вы привели к власти этих людей, вам и думать, как исправить свою ошибку».

Политические взгляды Ахмад Шаха и его окружения ближе всего к «исламскому социализму». Так, на вопрос, что же вам подходит у Ленина, Азмуддин, не задумываясь, ответил: «Все, только мы за ислам. Ленин был против эксплуатации и капитализма, мы тоже. Он был за народ, мы тоже».

Азмуддин считает, что нам не удастся поднять боеспособность афганской армии. Он образно сравнил ее с «дырявым мешком». Главную причину низкой боеспособности вооруженных сил ДРА он видит в низком моральном духе личного состава.

Он рассказал о своем участии в операции по спасению советских специалистов, похищенных в Мазари-Шарифе.[11] По его словам, Ахмад Шах считал «делом чести панджшерцев спасти простых русских рабочих». Это укрепило бы взаимное доверие между ними и советским командованием. «Я был рад, — сказал он, — что именно мне амир саиб поручил это дело». Он только очень сожалел, что плохо справился с ним, так как погибли 6 русских и пострадало невинное афганское население.

Азмуддин считает, что в этом деле большую поспешность проявил советский представитель в ХАД в Мазари-Шарифе, которому он рассказал о месте, где собраны советские заложники. Азмуддин сказал, что если бы подождали всего 2–3 дня с операцией по насильственному освобождению заложников, они все были бы живы.

Азмуддин резко осудил бомбо-штурмовой удар по кишлаку Вахшак, где содержались советские специалисты. В армии об этой акции говорят как об «операции возмездия». По данным особого отдела и ряда офицеров, 2 февраля 1983 года были сброшены на этот кишлак две объемные бомбы, 40 ФАГ-250, 4 °C8 (НУРС). В налете принимали участие 6 Ми-8, 4 Ми-24, 4 СУ-25. Азмуддин говорил о большом негативном резонансе среди населения, который получил этот случай. По его словам, это может стоить года войны на севере».

Ахмад Шах Масуд на протяжении всей войны оставался для нас главным противником. Против него работала вся гигантская военная машина ОКСВ: разведка без устали добывала данные, штабы разрабатывали широкомасштабные операции, авиация бомбила, спецназ устраивал засады, спецслужбы пытались подкупить его людей, суля большие деньги, пропаганда стремилась дискредитировать его в глазах сограждан. Шершнев же старался понять, в чем сила Ахмад Шаха, а поняв, стал делать все, чтобы не воевать с ним, а попробовать установить мир.

1987 год. Провозглашена политика национального примирения, вобравшая в себя многое из того, что ранее тщетно предлагал Шершнев. Теперь он с полным основанием может считать: восторжествовал именно его подход к решению афганской проблемы. Восторжествовал? Нет, рано говорить об этом. Важный шаг сделан политиками, дипломатами. А военные? Что думают об этом они?

В сентябре Шершнев докладывает генералу армии Лизичеву: «Следует отметить, что пока еще и 40-я армия, и вооруженные силы ДРА вносят лишь незначительный вклад в осуществление политики национального примирения. Сказываются инерция прошлых лет и старое мышление, когда по существу игнорировались политические подходы к примирению войск… Способы действий войск, ущербные по своей сути, остались прежними.

В то же время необходимо отметить, что и у советских военнослужащих, и у афганских друзей все более явственно ощущается желание переосмыслить и переоценить наши прежние действия, признание необходимости искать новые пути решения афганской проблемы. Все чаще задают вопросы: «Кто же виноват в случившемся? Почему мы воюем с народом?» После чернобыльского (судебного) процесса участились разговоры о необходимости расследования и наказания лиц, «виновных за Афганистан». В этой связи утверждается, что не только мятежники, но и органы МГБ собирают информацию о материальном ущербе и людских потерях, понесенных в Афганистане из-за БШУ и артударов… Высказываются мнения, что если продолжать действовать в нынешней ситуации прежними методами, то крах поддерживаемого нами режима и нашей политики в Афганистане станет неизбежным…

Характеризуя военно-политическую обстановку, приходится признать, что тенденции к ее улучшению не просматриваются. Скорее, наоборот: она становится сложнее, запутаннее, еще менее предсказуемой».

Далее Шершнев в свойственной ему манере сжато формулирует основные причины неудач в реализации политики национального примирения. И опять-таки высказывает свои предложения («полагал бы целесообразным…»).

Не будем однако идеализировать Леонида Ивановича. Время показало, что не все его выводы и предложения были верными, оценки справедливыми. К примеру, он утверждал, что «лишь благодаря присутствию 40-й армии нынешнее правительство удерживается у власти». Впрочем, последнее заблуждение вместе с Шершневым разделяло подавляющее большинство специалистов по афганским делам из разных ведомств. Разделяли его и авторы этой книги.

Вернемся к тому, с чего мы начали рассказ о генерале Шершневе.

Некоторое время назад он передал в ЦК КПСС свою записку с соображениями о роли и месте армии в условиях перестройки и демократизации общества. Шершневу было обещано, что в соответствии с его пожеланиями письмо будет рассматриваться как личное послание коммуниста, а не служебный документ Главпура, отправленный через голову начальства. Он поверил. Увы, что-то там в партийной канцелярии не сработало, вышла осечка, короче говоря, какой-то аппаратчик взял да и переслал письмо Шершнева «для сведения и принятия мер» в… Главпур.

И вызвали тогда Леонида Ивановича в самый главный главпуровский кабинет и сказали: «А мы тебя думали назначить начальником управления. А ты такое себе позволяешь. Ну и ну»… Ему бы покаяться — глядишь, и обошлось бы. Шершнев же твердил свое: «Разве коммунист по уставу не имеет права обращаться в ЦК»?

Вот тогда-то и замаячила на горизонте далекая заморская страна с жалованием в долларах.

Выслушал Шершнев заманчивое предложение, подумал немного, посомневался (может, и впрямь махнуть на все рукой, пожить наконец спокойно; и жена Галя была бы довольна, детям и внукам помогу, а?) и ответил твердо: «За предложение спасибо, но поехать я никуда не могу. Не имею права бросать свою страну в такой сложный период».

В высоком кабинете только руками развели.

… Сейчас опальный Шершнев захвачен новой идеей — создать Фонд национальной и международной безопасности человека. Он убежден: в наше смутное и жестокое время нет задачи важнее, чем обеспечить гарантии безопасности именно для каждого отдельного человека. Для каж-до-го! При его активном участии фонд уже учрежден, хотя основная работа, разумеется, еще впереди.

А в Главпуре от него все-таки избавились. Не нужны там такие — с идеями и самостоятельным мышлением.