Перебежчики

Перебежчики

В афганской войне причудливо сплелись многие нити — так, что и не распутать. Соединилось, казалось, несоединимое, сошлось прямо противоположное. И в мирной-то действительности мы порой диву даемся: как же то или иное может сочетаться? А уж на войне и подавно.

Вот почему вслед за подлинными историями мужественных людей расскажем о такой в сущности немногочисленной категории участников войны, как перебежчики.

Из дневника В. Снегирева: 30 января 1986 года. Майор-«особист» одной из наших частей на северо-западе Афганистана предложил:

— Хотите встретиться с перебежчиком? Год провоевал против нас в банде.

— А где он?

— Да вот тут рядом, в камере, дожидается отправки в Союз.

Перебежчик оказался крупным круглолицым парнем по имени Алексей. Родом он был с юга, рос без отца, успел поработать в шахте проходчиком. Говорил грамотно, обдумывал каждую фразу, явно стараясь отвечать так, чтобы не навредить себе и не сказать больше, чем уже сказал следователю. Выпуклые глаза на поросшем рыжей щетиной лице смотрели уверенно, в движениях не было ни суеты, ни подобострастия.

Я записал его рассказ.

В армии с первых же дней у него не заладилось: попал в немилость к «старикам», стали они его бить, он пробовал сдачи давать, они в ответ… Почему так вышло? Объясняет: считал себя умнее других, а там требовалось «пахать» на старослужащих, к этому не привык. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, но тут вмешалось начальство, и перевели Алексея в соседнюю часть, в строительную роту, определив отвечать за горюче-смазочные материалы. Здесь он быстро смекнул, что к чему, и стал продавать солярку афганцам. «А что? — прямо глядя мне в глаза, сказал он. — Так многие делают. Главное — не попасться». Быстро обзавелся постоянными клиентами. Они ему говорили: «Если служить будет трудно — мы тебе поможем. Отправим в хорошее место».

Неожиданно в части назначают проверку. А у него не достает одной тонны ГСМ — той самой, что ушла «налево». Испугался. Попытался выйти за пределы гарнизона. Задержали. 7 октября 1984 года Алексея перевели из гарнизонной «губы» в камеру временно задержанных. Ночью, вынося парашу, обманул конвойного и совершил побег. Ушел в горы, а наткнувшись на первый же кишлак, сразу заявил: «Хочу воевать с советскими».

Лол Мухаммад, главарь крупного вооруженного формирования, повез его в Иран — показать начальству, которое, однако, велело вернуть перебежчика обратно, обучить языку и использовать в боевых операциях. Алексей просился в Пакистан: дескать, из него получится хороший инструктор, но вместо этого попал на базу моджахедов под Адрасканом, где был подвергнут тщательной обработке. Сначала в течение нескольких дней его опрашивали, вытягивая все, что касается дислокации наших частей, их боеспособности. Затем долго промывали мозги антисоветскими разговорами. Взяли подписку. Теперь по правилам вербовки предстояло «закрепление на крови».

Ему велели захватить штабную машину с документами и совершить несколько диверсионных актов. Не знаю, что он натворил на самом деле, следователю Алексей сквозь зубы признал только то, что из гранатомета он подбил санитарную машину. После этого ему вручили автомат и стали доверять почти как своему.

Все окрестные кишлаки целиком находились под контролем оппозиционных отрядов, рассказал перебежчик. На крышах их домов стояли крупнокалиберные пулеметы, по улицам свободно разъезжали «тойоты», ходили вооруженные люди. Главарь заранее знал о готовящихся против него войсковых операциях, у него везде были свои люди, и даже в ХАДе он держал агентов.

Иногда появлялся мулла по имени Сарвар — этот все твердил про аллаха, заставлял наизусть учить Коран. А что не по нему — сразу палкой по голове. Пять раз в день Алексей, принявший ислам, вместе со всеми совершал намаз.

По вечерам слушали передачи Би-би-си на персидском языке, в них много говорилось о ситуации в Афганистане. С перебежчиком, который скоро стал сносно говорить на фарси, откровенничали: вот уйдут ваши войска, тогда сразу вырежем всех партийцев. Но никаких иллюзий относительно будущего не питали: война, по их мнению, будет продолжаться еще долго — сражаться станут друг с другом за сферы влияния. Ругали своих руководителей в Пакистане: «дескать, заелись, понастроили себе виллы, хапнули денежек».

Я спросил Алексея, о чем еще говорили при нем моджахеды?

Он с готовностью стал перечислять: «О советских часто заходил разговор — они верят в то, что у наших солдат нет ни отца, ни матери, а детей при рождении государство сразу забирает себе на воспитание. Хвастались, что вскоре захватят Герат и что для разминирования дорог и подходов к городу прибыли из Ирана специально обученные саперы. Давали мне полистать груды журналов, газет, книг на темы борьбы с «советскими оккупантами» — этому «оружию» они придают особое значение, гораздо большее, чем Кабул».

Однажды в кишлак наведался очень важный гость по имени Гелайни.[13] По всему было видно, что эта птица высокого полета: ему отвели отдельный дом, устланный коврами, приставили охрану. Моджахеды обращались к нему с особым почтением: «Пир саиб», а телохранители ни на мгновение не выпускали его из виду.

Гелайни приехал специально, чтобы поговорить с Алексеем. Несколько дней подряд он, словно прощупывая перебежчика, задавал ему множество самых различных вопросов, а затем, видимо, убедившись, что парень годится для серьезного дела, открыл цель своего визита. Он хотел, чтобы Алексей возглавил ударное террористическое формирование. «У нас, — сказал гость, — ты сам видишь, что воюют плохо. Нет настоящей военной организованности. К тому же многие думают не столько о джихаде, сколько о том, как набить собственный карман. Ты же хорошо знаком с порядками у советских, знаешь их слабые места. Дадим тебе неиспорченную, дисциплинированную молодежь, современное оружие, средства связи…»

Вроде бы Алексей согласился. Во всяком случае, он сказал мне, что подписал какую-то бумагу, которую Гелайни достал из своего «дипломата».

«Как с тобой обращались?» — спросил я перебежчика. «Нормально, — пожал он плечами. — Только один мулла Сарвар не доверял мне, заставлял до изнеможения учить Коран, а чуть что — бил палкой по голове».

В мае 1985 года наша контрразведка сумела найти подходы к отряду Лол Мухаммада. Через завербованного афганца Алексею было передано письмо с предложением вернуться к своим, явиться с повинной. Долгое время он не отвечал. Попытку установить с ним связь повторили. Осенью от ответил: «Я сын своей Родины и всегда помнил об этом. Знаю методы подрывной работы моджахедов и могу быть вам полезен». Короче, затеял игру с контрразведчиками, поторговаться решил. Тогда ему направили ультиматум: «Или выходишь из банды, или будешь уничтожен».

И установили срок.

Алексей понял, что это не пустая угроза. Агенты контрразведки были рядом и могли в любой момент прикончить его. И он решил сдаться.

Теперь его ждал военный трибунал.

Разные причины толкали солдат на бегство из частей. Кто-то не выдерживал «дедовщины». Кто-то не хотел умирать неизвестно за что. Кто-то стремился удрать «за кордон», пожить на Западе и использовал для этого любую возможность. За редкими исключениями побуждали к дезертирству не полические разногласия с нашей системой, а условия, которые солдаты считали непереносимыми.

И вели они себя у моджахедов по-разному. Одни (и таких было, как нам кажется, большинство) тяготились обстановкой, стремились под любыми предлогами вырваться в Европу или в США. Если они и принимали ислам, то вынужденно, под давлением. И от боевых действий против своих бывших товарищей увиливали, как могли, либо выполняли пассивные роли.

Но находились и такие, кто воевал против подразделений 40-й армии осознанно и активно. Один из них — Демиденко — был пойман. О нем речь в другой главе.

Эти трое солдат добровольно перешли на сторону моджахедов. Лучше, чтобы их фамилии остались неизвестными широкому кругу читателей. Верховный Совет СССР своим памятным решением снял с них вину. Так стоит ли ворошить прошлое… Назовем их по именам: Игорь, Сергей, Владислав.

Что же побудило их покинуть свои части и перейти на сторону афганских повстанцев? Как они это осуществляли? Они сами рассказали об этом западной радиожурналистке весной 1984-го.

Игорь: Как у нас созрело желание бежать? Мы обсуждали, друг с другом говорили. Дело в том, что протестовать — это только себе вредить. Если кому-то говорить, что тебе не нравится, как тут обращаются с афганским народом, это или ты в тюрьму попадешь в конечном счете, или с ума сойдешь…

Мы с моим другом Олегом сначала не хотели идти к моджахедам, хотели уйти в Пакистан и оттуда уже уехать куда-нибудь — в Англию или в Америку, или в Германию.

Взяли мы два автомата, пистолеты, много боеприпасов, продуктов на несколько дней, все свои вещи. Мы в Пакистан шли и не знали, что пакистанская граница очень близко от нас, от Кандагара.

Нам сказали, что надо идти вдоль реки Вот. Встретив двоих парней, спросили, в какую нам сторону. Они говорят: мы вас можем проводить туда, в Пакистан, нам тоже туда нужно. Так и было. Ну, я уже немножко мог с ними общаться, несколько слов знал, ну буквально жестами, рисунками объяснили. Они нас привели в одну деревню, уже к вечеру это было. Мы очень устали, трое суток вот так шли и шатались, шли в основном ночью, потому что днем нас искали вертолетами.

Вот они нас в эту деревню вечерком привели, мы там отдохнули, покушали, как раз был у афганцев рамазан, они в этот праздник — он идет у них месяц — не кушают днем ничего, только ночью. Мы как раз пришли, дождались вечера, они нас покормили. Вот, отдохнули немного, часа полтора. Они знали, что мы русские солдаты, но мы-то еще не могли объясняться с ними, переводчика тогда еще не было. И повел нас один старик, они нам дали провожатого, и он нас повел.

Шли мы еще около трех суток, буквально два дня где-то ехали на верблюдах. Буквально ночью шли, днем очень мало ехали, в основном, спали где придется — у кочевников там. Очень сильно измучились. Представьте себе: жара, градусов под пятьдесят, воды почти нет, и на этих верблюдах — вот так все кости потом трещали. Потом нас переодели, одежду нам дали более или менее афганскую. Приехали сюда, и уже с тех пор здесь — восемь месяцев.

Сергей: Вначале желания бежать у меня, как такового, можно сказать, не было. Были мысли, что со мной будет, если я перейду на сторону моджахедов. Ведь офицеры нам говорили, что они убивают всех русских, попавших в их руки. Но с другой стороны, я не мог больше терпеть издевательств и избиений со стороны старослужащих. Вот эта сторона и победила, и я решил уйти из части. Сдав свой пост на контрольно-техническом пункте, я решил не возвращаться в палатку. Было темно. Я еще раз взвесил все «за» и «против» и решил уйти. Я пошел по дороге к ближайшей горе. Благополучно выбравшись за пределы части, часа через два добрался до намеченной цели и решил здесь переночевать, чтобы утром выбрать себе дальнейшую дорогу. Утром я увидел вдалеке небольшую деревушку и решил пойти к ней, но, пройдя несколько метров, я встретил двух моджахедов, которые тут меня сразу накормили и переодели в афганскую одежду. Мы с ними поднялись через гору, где была расположена другая деревушка. Здесь меня встретили приветливо. Опять хорошо накормили и уложили спать. В этой деревушке я пробыл четыре дня. На пятый день меня повели в другую деревню, где было пять моджахедов, которые очень хорошо отнеслись ко мне, вопреки всем моим ожиданиям. Я увидел, что это обыкновенные люди, которые борются за свободу своей родной земли. Вот так я впервые столкнулся с партизанами, которых советские офицеры всячески оклеветали.

Владислав: Как-то раз ко мне пришел один афганец и спросил, не украду ли я для него амуницию и оружие. Я отказался, но подумал, что он мне еще пригодится, и не заложил его. А потом началась вся эта история с едой. Партизаны отрезали дорогу, которая соединяла нас с Кабулом. Начались перебои с продовольствием. В столовой давали кашу, кишевшую насекомыми, и отвратительное пюре из гнилой червивой картошки. Я предложил ребятам отказаться от еды. В тот день никто не ел. Тогда меня вызвали в особый отдел. Офицер угрожал мне. Я возненавидел наших командиров. Они-то ели приличную еду.

Я помогал афганцам оружием и боеприпасами. Затем все-таки меня разоблачили. Я не выдержал нервной перегрузки и бежал. Меня поймали через два дня. Уже в то время у меня появилось твердое решение: бежать при любом удобном случае. Меня поймали и посадили в бригадную тюрьму. Там меня сильно избивали и издевались. Я просидел месяц в камере-одиночке, размером два на один метр. Особисты хотели добить меня. За все это время я съел всего две буханки черного хлеба и выпил шестьдесят кружек воды. После такой диеты сильно похудел. В камере было темно, днем очень жарко и душно от испарения воды, которую мне лили постоянно с густо разбавленной хлоркой. Хлорка разъедала глаза. Все тело зудело от вшей. Когда я побывал во всем этом дерьме, когда я пережил этот кошмар ночных атак, когда я видел, что ели офицеры и чем кормили нас, пережил страх смерти, отвращение к приказам, которые нам отдают, к бессмысленным жестоким убийствам, к бомбардировкам деревень… Как еще после этого верить, что СССР самая прекрасная, самая справедливая, самая великая страна в мире.

Я вспомнил, как в мае 1983 года я был направлен на пост, охранявший определенный участок дороги Кабул — Джелалабад. Еще совсем не привыкший к посту, я выполнял работы на двух боевых машинах. Эти два танка были выведены из строя в одной из карательных поездок. Поломки были небольшими, и я быстро справился с ними за день. У меня в запасе еще были вечер и утро, ночью я, как и все, стоял на посту. Вечером и утром мог выспаться и ехать обратно в бригаду. Я искупался, переоделся и приготовился к ужину. Времени до ужина было еще много, и я слонялся по посту из стороны в сторону.

Вдруг из-за холма я услышал мат. Ругань была настолько громко слышна, что все вокруг остановили работу и смотрели на бугор, где два солдата гнали связанного человека. Лицо человека было опухшим, со свежими ссадинами, рот кровоточил. Подогнав человека к танкам, они поставили пленного афганца на колени. «Ну, что с ним будем делать?» Подошли два прапорщика. Они были очень пьяны, казалось, что один поддерживал другого, чтобы не упасть. Длинный солдат доложил пьяному командиру о пленном. Прапорщик смотрел на афганца и при этом ехидно улыбаясь произнес: «Эта скотина недостойна тюрьмы, мы как солдаты должны его расстрелять». «Нет, — промычал второй, — такую суку надо повесить ка солнце вниз башкой, чтобы до него медленно доходило, с кем он собрался воевать. У, душа поганая». «Что здесь происходит?» — спросил подошедший лейтенант. «Душмана вот отловили», — отчеканил длинный солдат. Афганец сидел на коленях и вытирал связанными руками кровь с разбитого лица. «Ничего, мы еще с тобой рассчитаемся. Расстрелять!» — скомандовал офицер. Те же два солдата схватили человека под руки и поволокли его к боевой машине пехоты. «Тащи автомат», — приказал лейтенант. Афганец понял, в чем дело, и стал говорить что-то на своем. Его никто не слушал. Все вокруг стояли и наблюдали, что же будет дальше. «А ну, ребята, подняли-ка его к пушечке поближе». Офицер сел в башню. Солдаты вдели связанные руки афганца в дуло пушки. Последовала команда: «Заряжай!» Щелкнул клин-затвор пушки. «Отойдите в стороны! — кричал офицер. — Разойдитесь!» Вновь команда: «Выстрел!» Раздался оглушительный грохот пушки. Столб дыма и пыли навис над постом. Вокруг стояла гробовая тишина.

Конечно, верить этим исповедям на все сто процентов нельзя. Говорили корреспонденту то, что от них хотели услышать на Западе. И все же, все же… Были ведь — и гнилое мясо с червями, и зверства, и карательные операции…

Ни одна большая война не обходится без пёреходов на сторону противника. Неправедная война тем более должна быть щедра на такое. Но что-то мешает нам полностью согласиться с таким выводом. Что? Может быть, свидетельства о другой неправедной войне, которую американцы вели во Вьетнаме? Почему же там бравые янки, проклинаемые и на своей родине, и всем остальным миром, не поворачивали оружие против своих?

Оставим вопрос открытым, а вывод пусть каждый составит сам.

…В своей книге мы намеренно не касаемся темы военнопленных. Об этом в последнее время сказано и написано достаточно, эта страница перестала быть «неизвестной». Однако считаем необходимым привести эпизод — возможно, самый трагический и одновременно исполненный высокого смысла — из жизни наших воинов, не по своей воле оказавшихся «по ту сторону линии фронта» и сохранивших верность присяге.

В мае 1985 года в печать начали просачиваться сведения о восстании группы советских и афганских военнопленных в пакистанском центре моджахедов Бадабера. Никто толком ничего не знал, и тем не менее скупые строчки сообщений приобрели характер подлинной сенсации. Что же произошло там?

Предоставим слово военному журналисту А. Олийнику, посвятившему несколько лет упорного труда раскрытию этой тайны.

«Вечером… когда весь состав центра следом за муллой, вознося руки к небесам, шептал: «Аллах акбар», внезапно вспыхнула стрельба. Частые автоматные очереди, глухие выстрелы «буров» доносились из того угла территории крепости, где находились тюремные подземные камеры и склады с оружием и боеприпасами. Сквозь разрывы гранат и трескотню захлебывающихся очередей оттуда доносились выкрики и команды на русском языке и дари. Восстание.

Вся крепость Бадабера, ее окрестности всполошились. В казармах моджахедов объявили боевую тревогу — в панике забегали питомцы учебного центра вместе со своими наставниками.

Совершить бесшумно побег не удалось. По одним данным, это произошло из-за того, что при разоружении кого-то из охранников тот успел произвести выстрел и этим поднял тревогу. По другим сведениям, в ходе восстания произошло предательство. Не выдержали нервы у одного из советских пленных по кличке Мухаммад Ислам. Назначенный сторожить запертых в камере обезоруженных придушенных охранников, он освободил одного из них, и вместе они сумели выйти незамеченными из тюремного двора.

Взбешенные «воины ислама» устремляются к воротам тюрьмы для усмирения «шурави». Свинцовый град спаренной зенитнопулеметной установки преграждает путь. Узникам ясно: план массового побега на захваченных машинах потерпел крах. Они, вероятно, решают прибегнуть к последнему своему праву — дать последний бой в крепости. Умереть свободными.

Из пешаварской штаб-квартиры ИОА, едва стало известно о вооруженном восстании, в крепость срочно прибывает Раббани со свитой. По его команде комендант лагеря вступает в переговоры с восставшими, предлагает прекратить сопротивление, «пока не поздно» сложить оружие взамен на гарантию сохранить жизнь и предоставить возможность уехать в любую страну Запада.

Пленные отвергают ультиматум, требуют приглашения в Бадаберу представителей советского или афганского посольств, находящихся в Пакистане, и выдачи предателя.

В ответ — гремит огонь. Моджахеды второй раз бросаются на штурм крепостных стен. И снова их встречают прицельные очереди автоматов и пулеметов. Заняв круговую оборону на сторожевых башнях, крышах зданий, советские и часть афганских пленных яростно сопротивляются, отражают одну атаку за другой….

Рано утром Раббани лично обращается по мегафону к непокорным «шурави». Используя все свое ораторское искусство, пытается доказать бессмысленность их дальнейшего сопротивления, призывает аллаха в свидетели, что все они будут прощены — господь милостив.

Но и пленные хорошо знают цену словам кровавого амира. В качестве гаранта они требуют теперь приглашения представителей ООН или Международного Красного Креста. Раббани обещает подумать, хотя прекрасно сознает: выполнить требование восставших — значит обнародовать факт, что в Пакистане, объявившем себя нейтральным, тайно содержатся советские и афганские военнопленные, что является грубейшим нарушением элементарных норм международного права.

Отрядам моджахедов и пакистанским войскам отдается приказ — любым способом покончить с непреклонными «шурави». Тяжелая артиллерия бьет прямой наводкой по огневым позициям и складам с боеприпасами. С воздуха на крепость пикирует звено пакистанских вертолетов…

Неизвестно, сколько бы длилась эта схватка горстки обреченных людей с превосходящими в десятки, сотни раз силами. Наверняка до последнего патрона, до последнего человека — пощады от своих палачей они не ждали…

Внезапно в разгар боя мощный взрыв потряс крепостные стены. Один за другим стали взлетать на воздух арсеналы — прямое попадание снаряда, а скорее всего авиабомбы, вызвало детонацию находившихся на складах ракет. По свидетельству одного из беженцев Бадаберы сорокапятилетнего пуштуна Абдуль Басира, взрывы были столь мощные, что осколки снарядов и ракет пробивали глиняные крыши домов беженцев в радиусе до километра.

Когда осели над крепостью густая пыль и дым, моджахеды ворвались на территорию разрушенной тюрьмы. Они искали непокорных русских. Но почти все сражавшиеся узники погибли от взрывов складов. Из-под дымящихся обломков раздавались лишь стоны нескольких раненых. Озверевшие душманы стащили их в один угол и… подорвали гранатами».

Кто же поднял восстание в лагере Бадабера, предпочтя смерть плену? До сей поры мы не можем назвать подлинные фамилии 12 советских воинов. Не можем, потому что не знаем. Остается лишь предполагать, искать по приметам, описанным в газете «Красная звезда», и не более того. Необходима помощь пакистанских официальных лиц — без их участия все затраченные усилия не дадут желаемого результата.