Глава 8 Джеймс Энглтон в судьбе Полякова

Глава 8

Джеймс Энглтон в судьбе Полякова

Разрядка — это обман, тактика.

Это советская «потемкинская деревня» для ведения холодной войны.

Джеймс Энглтон

Энглтон Джеймс — руководитель созданного в 1954 году в ЦРУ управления внешней контрразведки. На эту должность его назначил сам Ален Даллес, у которого он пользовался большим доверием и считался «работягой, тягловой лошадью, коренником», преданным своему делу в тяжелой борьбе с иностранными разведками.

Эти близкие личные отношения с директором ЦРУ давали начальнику внешней контрразведки неограниченный доступ в «главный кабинет», что вызывало зависть и ревность у сослуживцев. Кроме того, американских оперативников советского отдела раздражало, что «умники» Энглтона в любой момент могут приказать прекратить изучение и разработку даже перспективного в их понимании источника без объяснения причин.

Но Джеймс, которого называли лидером фундаменталистов от разведки, не обращал внимания на факты проявленного к нему недовольства. Его жизнью была служба, а служба — жизнью. У него отсутствовали амбиции чиновника, мечтающего о служебной карьере, поэтому никто из шефов ЦРУ не видел в нем угрозы своему положению в качестве соперника.

Только по этой причине, имея своеобразный «золотой ключ», он мог беспрепятственно выходить без всяких там бюрократических процедур на любого шефа ЦРУ и легко открывать двери их кабинетов.

А было за всю его службу пять такого высокого ранга начальников — директоров ЦРУ: Уолтер Беделл Смит, Ален Даллес, Джон Маккоун, Уильям Рэйборн и Ричард Холмс.

«Почему мои завистники всегда чем-то недовольны? — не раз задавал себе вопрос главный контрразведчик ЦРУ и тут же на него отвечал: — Потому что их снедают не столько собственные неудачи и проколы в работе, сколько мои успехи и теоретические разработки против деятельности восточного монстра — всепроникающего КГБ.

А вообще эта жизненная болячка распространена повсюду. И с этим надо смириться. Только отец не завидует таланту сына. Главное в жизни и службе — сагре diem — лови текущий день! Мелочи ведут к совершенству, а совершенство не мелочь. Победы и результаты у меня еще впереди!»

Но успехи в поисках «зловредного грызуна» в недрах ЦРУ были более чем скромными. В основном ограничивались призрачными надеждами. У него впереди были не столько розы, сколько шипы. Розами он субъективно считал свои теоретические обоснования обязательного нахождения агентов КГБ в Лэнгли, а шипами объективно — организованная им фактическая «ежовщина» в недрах ЦРУ. Замысловатый орнамент своих версий, который терпеливо, годами складывал и проверял Энглтон, со временем терял свою эстетическую и оперативную завершенность. Он стирался, как узоры на майке, нанесенные некачественным красителем, под воздействием воды и солнца. Время и обстоятельства меняли личность. Менялась и обстановка вокруг него. Он вошел в историю как бескомпромиссный и главный охотник за советскими «кротами» на Западе, как «волк-одиночка, предпочитавший охотиться, то есть работать, один».

Энглтон в течение двадцати лет, вплоть до увольнения со службы директором ЦРУ Уильямом Колби 20 декабря 1974 года, являлся бессменным воителем с «советской агентурной угрозой» и цепным псом холодной войны. Так его окрестили на Западе и его друзья, и его враги.

Карьеру контрразведчика он начал во время Второй мировой войны в Лондоне на Уэст энд Райдер-стрит, а именно: в штаб-квартире объединенного контрразведывательного подразделения американской и британской разведок.

По меткому выражению одного из английских специалистов, контрразведка — это «Дантов ад, в котором девяносто девять кругов». Ее сотрудники — энтузиасты, готовые годами проверять какой-то сигнал, разбираться в человеческом мусоре.

Хороший офицер контрразведки, — писал Том Мэнголд, — должен обладать чувством подозрительности, любить распутывать сложные вопросы и копаться в деталях, иметь чутье на заговоры, но, с другой стороны, это те качества, которые отрицательно сказываются на естественных способностях человека рационально мыслить и объективно судить о происходящем.

Кошмаром контрразведки является дезинформация — информация, вывернутая наизнанку. Не зря мир секретных служб называют Зазеркальем. Оперативники нередко гоняются за чем-то, не зная, реальность это или отражение. В разведке требуется виртуозность, в контрразведке — методичность.

На столе Энглтона каждый день лежали кипы «активных» дел, но он мог всегда быстро найти и достать требуемый документ: знал, где точно он лежит. Неслучайно опытный контрразведчик утверждал, что беспорядок на столе свидетельствует о порядке в голове, как у писателей.

С тех пор как его ближайший друг английский разведчик Ким Филби, могущий стать главой британской секретной службы, оказался советским шпионом — агентом КГБ, — Энглтон никогда и никому уже больше не доверял.

Ветеран английской контрразведки Алекс Макдональд так описал этот парадокс:

«Опасность заключается в том, что ты становишься одержимым чем-то, и оно постоянно крутится у тебя в голове, заслоняя все остальное, и ты уже прислушиваешься только к тому, что происходит в твоей голове.

Каждый, кто выступает против, кажется тебе грешником, посягающим на твоего собственного «святого духа».

* * *

В 1962 году ЦРУ перебралось в новую штаб-квартиру в Лэнгли. В кабинет начальника внешней контрразведки можно было попасть только через приемную огромных размеров, заставленную диванами, креслами и журнальными столиками.

Кабинет Энглтона был тоже довольно-таки большим. По площади он занимал более шестидесяти квадратных метров. На окнах висели всегда опущенные металлопластиковые жалюзи, которые он считал эффективным средством, естественной препоной от «прослушки». Как только хозяин кабинета покидал помещение, одна из самых преданных ему секретарш немка Берта Дазенберг имела право войти в офис шефа и впустить дневной свет, подняв «мифические» шторы.

Вдоль стен его кабинета стояли большие черные толстостенные стальные сейфы. Они были полностью забиты разного рода досье: изучаемых, проверяемых и разрабатываемых лиц. В их числе был десяток своих коллег и до сотни других граждан США, прямо или косвенно соприкасавшихся с сотрудниками ЦРУ. Имелась также «сейфовая» — специальная комната, войти в которую можно было только вместе с Энглтоном или с его многолетней верной секретаршей.

Берте он многое доверял…

Как писали в газетах репортеры, близко общавшиеся с окружением Энглтона, шеф контрразведки ЦРУ имел страшный аппетит на документы. Он их мог перелопатить за день тонны. Его самая типичная поза — сидеть за огромным деревянным столом в кожаном кресле с высокой спинкой, поставленном впритык к стене, чтобы сзади никто не умудрился «подсмотреть», что он читает. Он был пожирателем бумажных материалов, был той мышкой, после визитов которой на кухне к блюдцу с семечками остается только полузганная шелуха.

Документы громоздились горками на столе, стульях, подоконнике. Казалось, в этом половодье бумаг трудно было найти нужный документ, но он знал, где находится необходимый лист или досье, и быстро его обнаруживал. Это удивляло многих высокопоставленных посетителей кабинета главного контрразведчика американской разведки.

Империя Энглтона росла и крепла по мере разворачивания боевых действий на фронтах холодной войны против Советского Союза и стран-участниц Варшавского договора.

Для своей же профессиональной подпитки он решил досконально изучить историю советских спецслужб. Он надеялся найти нужные материалы в старых делах 20-30-х годов под кодовыми названиями, «Синдикат», «Трест», «Красная капелла»; и других, какие-то, как он считал «необсосанные», — до конца еще не изученные данные, способные пролить свет на темные дела современного Комитета госбезопасности СССР, творимые в США.

Но тратилось дорогое время на пыльные архивные дела, не имеющие отношения к текущей проблематике, а результатов в разоблачении советских «кротов» в системе ЦРУ все не было и не было. Многим сотрудникам американской разведки, но только не Энглтону и его близким коллегам, а скорее подручным — Майлеру и Рока, было ясно, что стиль работы, средства и методы оперативного состава КГБ резко изменились по сравнению с тем, как действовали сотрудники ВЧК и ОГПУ.

Энглтон глубоко изучал русский феномен. Он считал, что россияне обожают ругать свою страну, но не терпят, когда это делают иностранцы. С другой стороны, он помнил слова, сказанные Бисмарком, что «никогда ничего не замышляйте против России. На любую вашу хитрость Россия всегда ответит своей непредсказуемой глупостью, в которую трудно поверить».

А еще он знал другое качество советских людей — они несли на себе страшное тавро равнодушия, долготерпения и потерянности, противное не только здравому смыслу, но уже и жизненному инстинкту.

Прижгла им эту ставшую почти что ментальной метку история сталинских репрессий и хрущевского волюнтаризма. Появилось в народе ужасающее безволие: немочь духа, бессилие души и паралич страха перед властью.

После всего этого искать правду советским людям не хотелось, потому что они знали — власть у них неискренна, она постоянно врет и убивает инициативу людей осознанно, злоумно и беспощадно. Во власть стремятся только для того, чтобы можно было легче что-либо достать, а попросту — украсть.

Увидел бы, что с этим народом сделала ельцинская власть, — наверное, перевернулся бы в гробу от счастья: КГБ и армия разрушены, народ обманут, производства — заводы и колхозы — разграблены. Покупающие чиновники власть за деньги быстро привыкли извлекать из нее прибыль. Наизвлекались до того, что практически разрушили мощнейшее государство, а сегодня бодро шествуем некоторыми отраслями промышленности в сторону банкротства.

* * *

Солидную подпитку идеологии Энглтона о коварных планах Кремля по вербовке «кротов» в ЦРУ и других госучреждениях США дал изменник Родине, майор КГБ Анатолий Голицын, работавший под прикрытием вице-консула советского посольства в Хельсинки.

Он вышел на резидента ЦРУ в Финляндии Фрэнка Фрайберга 15 декабря 1961 года и попросил политического убежища. За положительное решение этого вопроса он обещал поделиться режимными материалами.

Это был вполне заурядный офицер спецслужбы. Большими секретами не располагал, но кое-какие материалы из посольства он все же прихватил с собой. Знал Голицын, конечно, и установочные данные на некоторых сотрудников посольских резидентур КГБ и ГРУ.

Как потом признается сам Фрайберг:

«У него (Голицына. — Авт.) был один небольшой пакет с документами, которые он принес, чтобы доказать ЦРУ свою принадлежность к советской разведке. Но ни один из этих документов, правда, не представлял разведывательного интереса. В советском посольстве он не имел доступа к таким документам».

Однако, несмотря на это, как писал Том Мэнголд,

«…он буквально перевернул вверх дном американскую контрразведку, хотя в тот момент трудно было предположить, что этот человек, скромно сидевший на краешке дивана, станет катализатором беспрецедентной охоты на ведьм, разрушит карьеры десятков сотрудников ЦРУ и опорочит репутацию ряда крупных фигур в западном сообществе».

Все это случилось после того, как Голицын «признался», что русские сумели проникнуть в подразделения центрального аппарата ЦРУ. По его словам, по этому поводу — самую суть материалов — он может доложить даже президенту США Джону Кеннеди. Больше того, он внаглую настойчиво потребовал встречи с руководителем страны. Кроме того, перебежчик неожиданно стал явно блефовать, запросив пятнадцать миллионов долларов для субсидирования организации, которую он готов создать для свержения советского правительства. Для этого у него есть конкретный заранее приготовленный план.

Работавший с Голицыным старший офицер службы безопасности ЦРУ Брюс Соли докладывал своему начальству, что у гэбэшного перебежчика отмечались в поведении некоторые странности. Опытный контрразведчик, каким являлся Брюс Соли, фиксировал в советском офицере завышенное представление о значимости своей персоны. Элементы патологической лживости, неадекватное отношение к проблеме собственной безопасности, попытки преувеличения важности своих материалов и прочее. Он был типичным авантюристом, захотевшим свободы. Но свобода — это роскошь, как говорил один мудрец, которую не каждый может себе позволить.

* * *

Для Энглтона советский перебежчик был как бы подарком судьбы, подтверждением его взглядов на высокую агрессивность советских органов госбезопасности в плане вербовок американцев. Оценка Голицыным наглости и высокой эффективности советской разведки полностью совпадала с представлениями руководителя внешней контрразведки ЦРУ.

Он доказывал, что право сильнейшего есть сильнейшее бесправие, которым «страдает» современный Комитет государственной безопасности — глаза и уши СССР. Его сотрудники вездесущи и крайне настойчивы в своих разведывательных посягательствах. Они подслушивают, они подглядывают, они убивают, они вербуют, они водят нас за нос, — оперировал в разговорах с подчиненными и руководством ЦРУ одержимый идеей найти советского агента Энглтон.

С этого периода «охота на кротов» превращалась для внутренней контрразведки ЦРУ в «охоту на ведьм». Теперь под удар попадали не только чужие чиновники, но и свои сотрудники разведывательного ведомства США. Многие коллеги разделяли золотые слова, сказанные французским драматургом Пьером Бомарше о том, что если начальство не делает нам зла, то это уже немалое благо. О наделанном Энглтоном зле коллегам остановлюсь ниже.

Он не доверял перебежчикам из СССР, считая их явными подставами КГБ. Больше того, он настолько поверил голицынскому блефу, что стал все чаще подозревать в шпионаже даже некоторых своих близких коллег, с которыми проработал не один десяток лет в системе контрразведки.

Высокий чиновник из контрразведки верил в большие способности работников советской спецслужбы глубоко проникать в государственные учреждения его страны и его ведомства, поэтому никак не соглашался с оценкой Черчилля россиян: «…русские не являются человеческими существами. В шкале природы они стоят ниже орангутангов».

Но эти «орангутанги», как считал Энглтон, не смогли бы победить нацистских ариев, на которых работали почти вся промышленность, сельское хозяйство и человеческий фактор Европы. Он жил принципом: я люблю свое отечество, но не своих соотечественников, которые могут быть предателями, в основном из корыстных побуждений.

* * *

С 1964 по 1970 год в системе контрразведки ЦРУ действовала настоящая программа поиска вражеской агентуры в его центральном аппарате. Операция проходила под кодовым названием «Хоунтол». В качестве криптонима Энглтон выбрал слово «Хоунтол» — измененное сокращение фамилии директора ФБР Гувера и первых трех букв имени Голицына — Толя.

В состав строго засекреченной оперативной группы входили как опытные разработчики, так и высокопоставленные представители ЦРУ и ФБР. В ходе этой операции было проверено около полсотни сотрудников ЦРУ, на личных делах которых красовалась зловещая буква «Н» — начальная буква слова «Хоунтол».

Несмотря на отсутствие улик, эти офицеры годами не получали продвижения по службе. Об истинных причинах профессионально-должностной пробуксовки и застоя им, естественно, ничего не сообщалось. Они как бы варились в собственном соку раздумий, но никто им ничего путного не мог объяснить, почему затормозился их служебный рост.

Пройдет время, осядет пыль бушевавших страстей, и бывший директор ЦРУ Джеймс Шлессинджер в 1989 году заметит: «Слушать Энглтона было равносильно тому, что рассматривать картину импрессионистов».

Ущерб, нанесенный взбалмошным рвением Джеймса в борьбе с глобальным агентурным проникновением вездесущего и коварного КГБ трудно было переоценить. Она к тому времени переросла в новую разведывательную идеологию фундаменталистов во главе с Энглтоном и его советником Голицыным.

Шла буквальная расправа над перебежчиками, искренне желающими порвать по каким-то причинам связь с Отечеством — Советским Союзом и работавшими с ними сотрудниками ЦРУ. Так был выдан органам КГБ агент ЦРУ, проживавший в ЮАР и вывезенный в Германию майор КГБ Юрий Логинов, которого Энглтон посчитал советским «кротом» — перебежчиком и хитрой подставой КГБ.

Офицера в СССР осудили, но не расстреляли из-за того, что он не принимал присяги — это доказала прокуратура, за что и ухватились защитники. Логинова уволили из КГБ и отправили в город Горький. Он там устроился в школе преподавателем английского языка. На следствии Логинов признался, что действительно честно работал на американцев.

* * *

Перед этим в ходе параноидальной подозрительности Энглтона попал под пресс внешней контрразведки сотрудник ЦРУ Ричард Кович, работавший с тем же Логиновым.

Жертвами предпринятой Энглтоном по совету Голицына охоты на «кротов» стали опытные работники ЦРУ и разведок других стран — Василий Гмыркин, Поль Гарблер, Хью Гейтскелл, Гарольд Уилсон (США), Джеймс Беннет (Канада), Роджер Холлис, Грэхем Митчелл (Великобритания), Ингеборг Лайгрен (Норвегия) и многие другие. Ужас попадания под пресс Энглтона ядовитым туманом заполнял кабинеты ЦРУ.

Практически Энглтон сдал противнику инициативника, майора КГБ Игоря Кочнова, завербованного в 1966 году советским отделом ЦРУ под псевдонимом «Китти Хок».

«Несмотря на явно отрицательное отношение Энглтона к агенту «Китти Хоку», — писал Том Мэнголд, — от него тем не менее было получено несколько неожиданных наводок на старших офицеров вооруженных сил США. Энглтон никогда не информировал советский отдел ЦРУ о появлении «Китти Хока» в стране, поэтому, когда через три месяца агент вернулся в Москву, контакт с ним не был обусловлен».

К стыду и вечному позору ЦРУ советский отдел так и не узнал, что в течение шести лет этот американский шпион вращался в центре советской номенклатуры, ибо Кочнов был женат на дочери члена Политбюро ЦК КПСС Екатерины Фурцевой.

В 1978 году произошла утечка в прессу сведений об этом предателе. На этот раз ЦРУ действовало молниеносно и сумело найти Кочнова. Разведчики пригласили своего агента в посольство, где его предупредили о предстоящей публикации. «Китти Хок» побледнел, немедленно покинул посольство и больше никогда не попадался на глаза янки.

Не в этом ли причина самоубийства Фурцевой?! По всей вероятности, строительство дачи для дочери в этом контексте ни при чем…

* * *

Лжеперебежчиком Энглтон считал и предателя Родины сотрудника 2-го Главного управления КГБ СССР Юрия Ивановича Носенко, исчезнувшего 5 февраля 1964 года в Женеве. Для справки позволю себе отступление.

10 февраля 1964 года западные средства массовой информации сообщили сенсационную новость:

«Сотрудник КГБ СССР Юрий Носенко, находившийся в Женеве как эксперт советской делегации на совещании Комитета 18 государств по разоружению, попросил у США политического убежища».

В Москве известие о побеге Носенко стало настоящим шоком, так как он был весьма осведомлен о работе контрразведки по американской линии и знал немало сотрудников ПГУ КГБ — стратегической разведки. К тому же его отец на пике своей карьеры был министром судостроительной промышленности, Героем Социалистического Труда и членом ЦК КПСС.

Через связи отца он попал на учебу в престижный Московский институт международных отношений, в котором стал изучать английский язык и специализироваться по США. Не без помощи «отцовского лифта» и бытовавшего во все времена как в России, так и в Советском Союзе «телефонного права», он в 1953 году был принят на службу в органы КГБ, где вплоть до своего бегства за границу прослужил более одиннадцати лет, сначала в 1-м, а затем 7-м отделах Второго Главного управления КГБ СССР.

В тот же день американский Госдепартамент сообщил посольству СССР, что просьба Носенко о политическом убежище в США удовлетворена.

В июле 1964 года Военной коллегией Верховного суда СССР Носенко был приговорен за измену Родине к высшей мере наказания — расстрелу. Сразу же территориальными органами КГБ на Носенко было заведено оперативно-разыскное дело под псевдонимом «Идол». И уже в 1969 году вашингтонская резидентура КГБ установила место жительства перебежчика. Физически ликвидировать его органы госбезопасности не могли, так как к тому времени уже отсутствовала правовая основа на проведение внесудебных акций возмездия за рубежом. Исполнение смертных приговоров за границей «службой акций» было прекращено с 1959 года.

* * *

По версии ЦРУ Носенко якобы был завербован еще 8 июня 1962 года под псевдонимом «Фокстрот» при первом им посещении Женевы. Затем в списках ЦРУ значился как «Бармен» и «Донор».

Вербовку советского офицера провели второй секретарь посольства США Бэгли — руководитель советской линии в бернской резидентуре Швейцарии и прилетевший из штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли хорошо владевший русским языком сотрудник Кисельватер. В ходе вербовочной беседы на вопрос американца о его мотивах бегства Носенко заявил, что «ему опротивело лицемерие советской системы».

Кстати, американец имел отношение к работе с двумя предыдущими изменниками родины, офицерами ГРУ — подполковником Поповым и полковником Пеньковским.

Носенко был тщательно допрошен. Он сообщил представителям ЦРУ, что американское посольство в Москве буквально нашпиговано средствами слухового контроля, установленными еще в 1952 году во время строительства здания. Он сообщил точные данные о месте расположения 52 микрофонов, вмонтированных в стены за отопительными батареями, и выдал работавшего на КГБ американца Роберта Ли Джонсона, служившего на одном из важных военных объектов США.

Кроме того, он раскрыл советского гражданина Бориса Белицкого, работающего руководителем одной из англоязычных редакций Московского радио, как агента КГБ, внедренного в агентурную сеть ЦРУ. Американцы ему очень доверяли. Они искренне верили, что завербовали ценного агента, присвоив ему псевдоним «Уайрлесс», не ведая, что советский гражданин работает под колпаком советской контрразведки…

Джонсон был арестован и осужден на двадцать пять лет лишения свободы. Он погиб от руки умалишенного сына, ветерана вьетнамской войны, набросившегося на отца с ножом во время очередного свидания. Причина атаки сына на отца — месть за предательство. Сын не мог смириться с тем, что, когда он проливал свою кровь во Вьетнаме, отец работал на советскую разведку.

* * *

Однако в Лэнгли, в советском отделе ЦРУ, переданные Носенко сведения не без старания Энглтона оценили как установленную дезинформацию, а самого перебежчика посчитали засланным офицером КГБ, направленным для обратной связи с невыявленным «кротом» внутри ЦРУ. Его представили не без помощи Энглтона не то что опасным двойником, а продажным и падшим человеком, уподобившимся рыцарю Ганелону — персонажу французского эпоса из «Песни о Роланде», обрекшему на гибель в Ронсевальском ущелье французский арьергард во главе с витязем короля Карла Великого — Роландом.

Погибая в смертельном бою, Роланд, трубя в свой знаменитый рог, предупредил короля о гибели через предательство. Король вернулся в ущелье и отомстил врагам-сараци-нам, а предателя Ганелона приказал немедленно казнить. Что и было сразу же исполнено — предателя лишили жизни.

Поэтому дальнейшая судьба Носенко, названного неслучайно Ганелоном, олицетворяющим предательство, сложилась трагически. Под недремлющей охраной в разных режимах тюремной изоляции он находился более пяти лет. Ему не доверяли, над ним издевались, его пытали и морально прессовали.

Прежде всего американцы долгое время проверяли Носенко на полиграфе — детекторе лжи, проводили перекрестные допросы в тюрьмах и конспиративных квартирах, а также в специально построенной для него бетонной камере — «могиле» на «Ферме». Так называли базу подготовки оперативного состава ЦРУ в Кэмп-Пири вблизи города Вильямс-бурга в штате Вирджиния.

В этой клетке было то холодно, то жарко, постоянно горела яркая лампочка, не дававшая уснуть. Окон «в могиле» не было, поэтому узник потерял счет дням и не мог различить время суток — ночь смешалась с днем, а день — с ночью в сплошное течение времени в никуда. От этого на душе становилось жутко. Он затыкал уши, когда включался какой-то мотор, вызывавший мучения. Это делалось специально, чтобы сломить волю «засланца», а по существу, откровенного предателя…

* * *

Но к началу 70-х эра Энглтона заканчивалась.

Руководитель советского отдела ЦРУ Рудольф Кингсли приказал провести дополнительный и окончательный анализ надежности Носенко. Эту работу он поручил проделать трем сотрудникам, которых прозвали «тремя мудрецами»: Бену Пепперу, Сержу Карповичу и Грэхэму Реннеру.

После сравнительно недлительного разбирательства они вынесли свой вердикт — Носенко «настоящий» перебежчик, он не лгал ЦРУ. Все сообщенные им данные нашли свое подтверждение. Один из проверяющих по делу Носенко в отношении действий Энглтона заметил, что «бывают люди, которым знание латыни не мешает все-таки быть ослами».

Энглтон не мог повлиять на заключение своих коллег.

1 марта 1969 года Носенко был принят на работу в ЦРУ консультантом одного из департаментов управления по КГБ с начальным окладом 16,5 тысячи долларов в год. В 1978 году ему уже платили более 35 тысяч в год. В качестве компенсации за время, проведенное под стражей, он получил еще 87 тысяч 52 доллара.

Вскоре он приобрел квартиру, развелся с женой, находившейся в Москве, женился на американке и стал ждать окончания десятилетнего срока для получения местного гражданства. По американским законам бывшие члены коммунистической партии должны были выдерживать именно такой временный срок…

Сам Носенко не забыл, как к нему применяли физическое воздействие и кто инициировал эту дикую жестокость. Однажды, где-то в середине семидесятых, он решил встретиться и поговорить со своим мучителем. Он позвонил Энглтону на квартиру и поинтересовался, почему он и его коллеги избегают встреч с ним.

— Я не могу понять, как человек вашего уровня, положения и опыта мог решить судьбу другого человека, ни разу с ним не встретившись? — вопрошал Носенко. — Никакая бумага не может дать вам полного представления о человеке. Вы должны встретиться с ним, увидеть его своими глазами, услышать его.

По словам Носенко, как описал этот эпизод Мэнголд, Энглтон повысил голос и заявил:

— Я придерживаюсь своей прежней позиции. Так я докладывал директору и с тех пор не изменил своей точки зрения. Больше мне вам нечего сказать.

— Мне тоже нечего вам больше сказать, господин Энглтон, — ответил Носенко.

Свою убежденность в том, что Носенко является лжепе-ребежчиком, Энглтон унес с собой в могилу.

Со временем западная пресса его назвала «тайным узником ЦРУ» по вине Энглтона и Голицына.

Мэнголд признавался, что на долгие годы деятельность всего разведывательного сообщества Запада по советской линии была парализована. В этом контексте такая охота на «кротов» должна заслуживать самых высоких оценок со стороны Советского Союза, а председатель КГБ мог бы на полном основании наградить Энглтона знаком «Почетный сотрудник госбезопасности», заодно реабилитировав и его идейного вдохновителя Голицына.

Как говорится, победители пишут историю войны, всячески искажая правду. У них своя правда — правда победы, а победителей, как известно, не судят. Энглтон за время войны с советскими инициативниками всегда выходил победителем, поэтому за его «правду победы» этого контрразведчика только вышвырнули из ЦРУ, но не судили — пожалели старика.

* * *

Думаю, именно в этот период Энглтону стали известны подробные материалы на Полякова как очередного инициативника, которого он тоже не мог не считать подставой КГБ. Цепной пес холодной войны явно не доверял «Бурбону» и в конце концов делал все от него зависящее, чтобы довести эти сведения до своих шефов — в разное время являющихся директорами ЦРУ: Джона А. Маккоуна, Уильяма Ф. Раборна и Ричарда Мак Г Холмса.

С ними у него были достаточно теплые личностные отношения. Они уважали его за ревностное отношение к службе, а он чтил их за то, что эти руководители прислушивались к его доводам и часто соглашались с мнением и оценками по тому или иному проверяемому лицу из числа иностранцев или американцев.

Если бы знал Поляков, что его псевдонимы «Топ-Хэт» и «Бурбон» будут со временем раскрыты теми, кто обязан был по службе их оберегать и хранить в тайне, то, наверное, воздержался бы предлагать свои услуги американским «коллегам», оказавшимся к тому же не только «ослами», но и болтунами.

27 февраля 1978 года в журнале «Нью-Йорк мэгэзин» появилась статья Эдвара Джэй Эпштейна под названием «Легенда», в которой, аннотируя книгу «главного контрразведчика» ЦРУ Энглтона, автор делает намек на «Бурбона». В самой книге впервые рассказывалось о существовании советского разведчика в системе Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР. Что поразительно — данная информация неожиданно всплыла в тот период, когда шпион Поляков еще активно работал на ЦРУ. Чем это можно назвать, если не лишним доказательством того, как янки «берегут» секреты, связанные с завербованной ими агентурой.

Принцип Тефллера сработал по-американски — выдавленный лимон выбрасывается. Это и есть ответ на вопрос, как, в конце концов, янки берегут свою отработанную агентуру. С ней обращаются бесцеремонно.

Таких примеров в практике вашего покорного слуги, признаюсь откровенно, было немало. Кстати, это в назидание тем, кто желает поиграть со спецслужбами — огрызок обглоданного яблока выбрасывается. Парни из ЦРУ нередко бездумно и безразлично обращались и обращаются со своими помощниками… Так американцы поступили и с разоблаченным военными контрразведчиками и отсидевшим пятнадцать лет в тюрьме своим агентом «Алексом» — бывшим майором ГРУ Генштаба А.Н. Филатовым.

На встрече с ним летом 2008 года разоблаченный шпион рассказал автору, как после отбытия срока он зашел в американское посольство и попросил аудиенции с резидентом ЦРУ в Москве. На встречу с провалившимся агентом вышел неизвестный. Он представился заместителем резидента ЦРУ при посольстве США в Москве. Когда Филатов попросил у янки материальной помощи, сославшись на якобы имевшиеся накопления у него в швейцарском банке, тайный чиновник ответил, что никаких денег у него на счетах нет, что он не гражданин США, а поэтому помочь ему ничем не может.

— Как же так, — поинтересовался провалившийся их агент, — ваши коллеги, работавшие со мной, заверяли, что за время сотрудничества с ЦРУ мне будет перечисляться в банк сумма примерно 600 долларов ежемесячно помимо рабочего финансирования?

— Я ничего не знаю… Америка вам ничего не должна! — был холодный ответ разведчика.

Значит, одно из двух — или ничего «не капало», или «накапанную» сумму кто-то из руководителей ЦРУ прикарманил, а попросту — элементарно похитил. Нечто подобное случалось с разоблаченными советской военной контрразведкой американскими шпионами из числа офицеров ГРУ — старшим лейтенантом Ивановым и подполковником Сметаниным, деньги которых испарились не без помощи заокеанских благодетелей. По всей вероятности, они были разворованы и разложены по собственным карманам.

* * *

Роберт Гейтс в своей книге воспоминаний «Из тени» пишет, что, когда в 1973 году директором ЦРУ стал Джеймс Шлессинджер, он задумался, что делать с Энглтоном, который со своими подозрениями сидел у всех в печенках.

Энглтон был человеком прошлого, фигурой из другого мира. Политики нового поколения вели здоровый и светский образ жизни, решали важнейшие вопросы, встречаясь на теннисных кортах и полях для гольфа. Он один сидел анахоретом в своем кабинете в клубах табачного дыма, раскладывая бесконечный причудливый пасьянс. К концу своей карьеры Энглтон, по мнению Гейтса, «превратился в карикатуру на контрразведчика».

Для начала Шлессинджер направил к нему одного из своих помощников с одной целью — составить объективное мнение об «американском Ежове». Гость застал Эглтона в объятом мраком кабинете. На письменном столе лишь тускло горела настольная лампа с зеленым колпаком. Хозяин этого склепа был явно погружен в размышления и постоянно курил.

От насыщенного сигаретного дыма вошедшему человеку было трудно дышать. В течение сорока пяти минут, пишет Гейтс, Энглтон рисовал пришедшему картину всеобъемлющего заговора КГБ против ЦРУ, увенчав свое повествование заявлением о том, что Шлессинджер — «один из них».

Помощник вынужден был сказать, что должен доложить об этом шефу.

— В таком случае и вы один из них, — грустно ответил Энглтон.

Шлессинджер проработал директором ЦРУ ровно пять месяцев, а затем стал министром обороны. Отправлять Энглтона в отставку уже пришлось следующему шефу — Уильяму Колби. Он убил немало времени, постоянно выслушивая хитроумные теории Энглтона о метастазах КГБ и ГРУ в ЦРУ. Но, обладая более прямолинейным характером, по сравнению со своими предшественниками, свой вывод о подчиненном он сформулировал более четко: «Пока вы тратите время на то, чтобы застраховаться от плохих агентов, вы рискуете тем, что у вас не останется ни одного хорошего».

Есть смысл добавить сюда слова, сказанные Жан-Поль Сартром, — «если вы одиноки, когда вы один, значит, вы в дурном обществе». Дурное общество — одиночество Энглтона негативно повлияло на его служебную стезю.

Разрушив карьеру не одного офицера ЦРУ и фактически парализовав работу советского отдела, Энглтона наконец-то дождался своего звездного часа — его отправили на «заслуженный отдых». Охотника на советских «кротов» вынудили написать рапорт об отставке после заслушивания на комиссии Конгресса, где он, легенда, вызывавшая страх у многих сослуживцев, выглядел растерянным и жалким. Мыльный пузырь его затей с антишпионской паранойей, надутый вместе со спекулятивной фантазией предателя Голицына, наконец-то лопнул…

«Скоро ты забудешь обо всем, — рассуждал Энглтон, — и все, в свою очередь, забудут о тебе».

Так и случилось.

Уйдя на пенсию, он начал еще сильнее злоупотреблять спиртным. Правда, покинувшая его жена неожиданно вернулась и в какой-то мере помогла победить дурную привычку — алкоголизм. Он стал заниматься выращиванием орхидей, шлифовкой драгоценных камней, выделкой кожи и с подлинной страстью — рыбалкой. Нетрудно заметить, что эти занятия требуют методичности и одиночества, усиливая болезненную замкнутость.

С уходом Энглтона новый шеф внешней контрразведки ЦРУ столкнулся с настоящим саботажем со стороны старых кадров. Плавного перехода не вышло, пришлось руководству ЦРУ менять всех и быстро, в том числе и преемника, который, покидая кабинет в Лэнгли, заявил откровенно:

«Священникам и контрразведчикам трудно жить, они слишком много знают о людях».

С ним долгое время из коллег никто не общался — его просто игнорировали, и не только те, кому он сломал судьбу.

Журналист Джозеф Тренто встретился с Джеймсом Энглтоном у него дома в конце 1985 года. Охотник за «кротами» уже был тяжело болен, но, невзирая на душераздирающий кашель — он почти непрерывно курил, — поделился впечатлениями о прошлом:

— Я всегда был скунсом на вечеринке в розовом саду, — с горечью сказал он визитеру и добавил: — Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне лучших стрелков.

Неужели он считал себя лучшим стрелком-контрразвед-чиком в системе американской разведки?

Джеймс Джизус Энглтон умер в мае 1987 года в возрасте семидесяти лет от рака легких.

А уже в мае 1991 года в Англии издается книга «Беспощадный воитель», написанная корреспондентом Британской радиовещательной корпорации Томом Мэнголдом, в которой говорилось об агенте ФБР США под псевдонимом «Топ-Хэт», являвшемся советским генерал-майором Дмитрием Федоровичем Поляковым. Но к тому времени агент ЦРУ «Бурбон» был уже обезврежен.

Знал ли автор-англичанин о его аресте — неизвестно. Если не знал, это еще одно доказательство безразличного отношения американских спецслужб к своей отработанной агентуре.

Вот уж поистине, в каждом веке есть свое средневековье, а в каждой разведке — своя ежовщина. Так неужели прав Бертольд Брехт, написавший в «Трехгрошевой опере»:

«Чем жив человек?

Тем, что другого жрет из века в век».

Упомянутая книга посвящена главному охотнику за шпионами, начальнику контрразведки ЦРУ Энглтону, по вине которого, как считает автор, произошел провал этого ценного американского источника информации по ГРУ Генштаба ВС СССР.

Более подробно об этом мрачном периоде для ЦРУ Том Мэнголд написал в новой книге «Цепной пес «холодной войны», переведенной на русский язык и изданной в Москве издательством «Центрполиграф» в 2001 году.

На этом повествование об Энглтоне и закончилось, как сама его жизнь-судьба, полная химер…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.