Завершение битвы в Восточной Пруссии, Варшавско-Ивангородская и Лодзинская операции

Завершение битвы в Восточной Пруссии, Варшавско-Ивангородская и Лодзинская операции

После Галицийской битвы возросла популярность генерала Н. И. Иванова, победа в ней приписывалась только ему. Г. И. Шавельский отмечал, что «добрым гением Юго-Западного фронта был не сам главнокомандующий, а начальник его штаба, скромный, никогда не кричавший о себе генерал М. В. Алексеев, – это знали и понимали, во всяком случае, не все. Взоры массы устремлялись прежде всего на главнокомандующего победоносной армией»¹. Оба генерала получили награды из рук императора в присутствии главнокомандующего. Встреча состоялась на небольшой узловой станции Луков². Н. И. Иванов получил орден Св. Георгия 2-й степени, М. В. Алексеев – 4-й степени, причем великий князь лично повесил ему на грудь собственный Георгиевский крест³.

Но основным «героем» прошедшего сражения стал генерал Н. В. Рузский. Его увлечение эффектными «взятиями» городов, проявившееся под Львовом, привело к тому, что австрийская армия избежала катастрофы, ограничившись поражением. Сам же генерал приобрел славу победителя не без помощи отечественных журналистов. «Но до сих пор русский народ не знает, – записал 1 (14) октября 1915 г. в своем дневнике М. К. Лемке, – что австрийская армия в 600 тыс. человек преблагополучно выскользнула из приготовлявшихся ей ножниц, не сжатых своевременно Рузским, который и виноват в ее спасении»⁴. Н. В. Рузский был одним из генералов, пользовавшихся перед войной поддержкой В. А. Сухомлинова, который знал его с тех пор, когда тот еще командовал корпусом в Киевском военном округе: «В Рузском я ценил человека, прекрасно знакомого с военным делом и способного к целесообразной, продуктивной работе. Деятельность его на войне ценилась высоко, хотя телесно крепок он не был, ему временно приходилось, по нездоровью, покидать ряды воюющих»⁵.

Весьма верную, как представляется, характеристику Н. В. Рузскому дал его сосед по Юго-Западному фронту генерал А. А. Брусилов: «Рузский, человек умный, знающий, решительный, очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались»⁶. В подобных действиях Н. В. Рузский получил поддержку со стороны своего начальника штаба генерала В. М. Драгомирова и генерал-квартирмейстера полковника М. Д. Бонч-Бруевича⁷. 1 (14) сентября 1914 г. 3-я армия сменила командование, ее возглавил командир 8-го корпуса генерал Р. Д. Радко-Дмитриев. Верховный главнокомандующий решился, наконец, сделать вывод из произошедших в Восточной Пруссии событий.

На этот день на русском Северо-Западном фронте сложилась непростая ситуация. Вслед за поражением А. В. Самсонова настала очередь П. К. Ренненкампфа. Его положение казалось прочным, газеты сообщали о том, что он по-прежнему популярен в войсках и теснит пруссаков, 16 (29) августа генерал был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени с мечами⁸. Однако уже 18 (31) августа В. А. Орановский предупредил командующего 1-й армией, что вслед за разгромом А. В. Самсонова надо ожидать наступления на его фронте⁹. Опасность была очевидной. Настал последний день трагедии 2-й армии. Именно тогда германское Верховное командование поставило перед П. фон Гинденбургом следующую цель: «Ближайшей задачей 8-й армии явится очищение Восточной Пруссии от армии Ренненкампфа. Преследование разбитого теперь противника вести частями, которые могут быть для этого выделены, в направлении на Варшаву, с учетом возможного движения русских от Варшавы на Силезию. В дальнейшем 8-ю армию предлагается использовать, если обстановка в Восточной Пруссии это позволит, в направлении на Варшаву»¹⁰.

8-я германская армия была усилена 11-м армейским, Гвардейским резервным корпусами и 8-й кавалерийской дивизией. Ее состав был увеличен до 7,5 корпуса и двух кавалерийских дивизий, после разгрома 2-й русской армии ее солдаты и офицеры верили в свои силы, ее командование хорошо представляло себе возможности и манеру управления противника. П. фон Гинденбург и Э. Людендорф имели два плана действий: один предусматривал нанесение удара по Седлице, что создало бы серьезную угрозу тылу Юго-Западного фронта и оказало существенную помощь австрийскому союзнику, второй – вытеснение 1-й русской армии из Восточной Пруссии. Командование 8-й армии предпочло второй план. Теперь, прикрывшись тремя пехотными дивизиями из остатков 2-й армии, основные силы немцев (12 пехотных и две кавалерийские дивизии) были направлены против 1-й (13,5 пехотной и 5,5 кавалерийской дивизий). Силы были примерно равны, но немцы обладали значительным перевесом в артиллерии – 1026 орудий против 724, который был решающим в легких гаубицах – 150 против 48 и абсолютным в тяжелой артиллерии – 192 при абсолютном отсутствии таковой у русских. К 5 сентября германские войска развернулись в 40 км от армии П. К. Ренненкампфа, а 6–9 сентября начали входить с ней в соприкосновение¹¹.

Немцы торопились. На момент окончания операции против А. В. Самсонова им не было известно расположение Гвардейского корпуса, кроме того, по данным разведки, они ожидали в ближайшее время завершения переброски в тыловой район 1-й армии 22-го армейского корпуса из Финляндии и 18-го армейского корпуса из Петербурга. Все эти части в случае сбора в районе Гродно резервной группировки резко усложнили бы выполнение поставленной Верховным командованием перед 8-й армией задачи¹². Наступлению предшествовала работа по дезинформации русских штабов. Немцы хотели притянуть внимание противника к правому флангу 1-й армии, в то время как удар планировали нанести на ее левом фланге. Утром 18 (31) августа начальник штаба 1-й армии генерал-лейтенант Г. Г Милеант предложил отвести войска с занимаемых позиций как весьма невыгодных для обороны, особенно на левом фланге, и сосредоточить их в тылу, в районе Гумбинена – Гольдапа, для того чтобы «весьма вероятный обход левого фланга армии через Мазурские озера можно было соответственно встретить контрманевром». Начальник штаба фронта генерал В. А. Орановский согласился с этим предложением и обратил внимание Г. Г. Милеанта на необходимость притянуть к пехоте кавалерию армии¹³.

Однако уже ночью 19 августа (1 сентября) Я. Г. Жилинский потребовал от П. К. Ренненкампфа «во что бы то ни стало удерживаться севернее Мазурских озер на путях от линии Инстербург, Ангербург к линии Волковышки, Сувалки, причем в действиях армии должно быть проявлено полное упорство»¹⁴. Необходимо отметить, что отношения между начальником штаба армии и ее командующим были далеки от идеальных. С началом военных действий они резко испортились. П. К. Ренненкампфа явно раздражала независимость суждений подчиненного¹⁵. После приказа главнокомандующего Северо-Западным фронтом неправота Г Г Милеанта казалась П. К. Ренненкампфу абсолютно очевидной, ведь она расходилась с указаниями свыше. Командующий армией немедленно отреагировал на распоряжение Я. Г Жилинского, поняв его в буквальном смысле: 1-я армия стала окапываться, готовясь к обороне каждой пяди занятой земли. Протесты Г Г. Милеанта, справедливо указывавшего на то, что положение стоящего на левом фланге слабого кордона от этого не улучшится, игнорировались. Командующий армией, по словам начальника штаба, начал «форменную травлю» своего неудобного подчиненного¹⁶.

В тяжелейшем положении оказался генерал-квартирмейстер армии генерал-майор К. К. Байов, который разделял взгляды Г. Г. Милеанта, но вынужден был выполнять взаимоисключающие приказы своих командиров¹⁷. Штаб армии фактически перестал работать в нормальном режиме, его рекомендации принимались и отвергались несколько раз в день. Командующий то принимал решение об усилении своего заслона на правом фланге, то отказывался от него. В результате несчастный 20-й армейский корпус то начинал движение с правого фланга 1-й армии на левый, то прекращал его и возвращался назад. Так продолжалось почти семь дней¹⁸. Происходило именно то, на что рассчитывал в 1905 г. А. фон Шлиффен: создание фланговой угрозы заставит русское командование действовать в манере А. Н. Куропаткина, то есть метаться, снимать для укрепления флангов части с фронта, что в конечном итоге вызовет обвал русской обороны¹⁹.

Колебания П. К. Ренненкампфа имели под собой основания самого разного характера. С самого начала войны русская морская разведка сообщала о готовности значительных сил германского флота (шесть дредноутов, шесть броненосцев, один линейный, 10 линейных крейсеров и другие корабли) перейти через Кильский канал в Балтику и о том, что до 50 транспортов концентрируются в районе порта Свинемюнде в Восточной Пруссии для перевозки десанта в Финляндию²⁰. Эти опасения соответствовали предвоенным ожиданиям Морского Генерального штаба, где опасались прямого удара в Финском заливе с возможным развитием операции в сторону русской столицы. В связи с этим внимание моряков прежде всего было приковано к так называемой центральной, или Поркалаудской, минно-артиллерийской позиции, закрывающей вход в Финский залив. Ее и должны были прикрывать русские дредноуты²¹.

В первые дни войны командование Балтийского флота ожидало, что противник предпримет попытку прорыва в восточную часть Балтики. Ставка выдвинула перед флотом задачу любой ценой не допустить этого. Опасения были не беспочвенными. Еще 12 (25) июля начальник германского Морского Генерального штаба отметил: «Если Англия останется нейтральной, то, несмотря на чрезвычайно важные задачи в Северном море, я стою за то, чтобы сначала покончить с Россией, выделив для этого столько сил, сколько понадобится. С другой частью флота и с освободившимися в Балтийском море судами могут быть выполнены задачи, намеченные для Северного моря». Вильгельм II также склонялся к этой идее²². Тем не менее первые три недели войны обстановка на море была относительно спокойной²³.

Следуя составленному в предвоенный период плану, командование русского флота приняло слишком поспешное, как оказалось позже, решение об оставлении Либавы. Город находился приблизительно в 50 км (в трех переходах) от германской границы. При Александре III здесь начали строить крепость, но на ее сухопутном фронте перед Русско-японской войной укреплений почти не было, а после 1905–1907 гг. строительство не велось. «Либава действительно была не крепостью, – вспоминал начальник ее крепостного штаба в 1902–1904 гг., – а каким-то странным недоразумением… Укрепление Либавы с юга (то есть с германской границы. – А. О.) производило такое впечатление, будто наше высшее начальство было убеждено, что достаточно русским генералам на полпути между границею и Либавою поставить на дороге вывеску: «Вход германским войскам воспрещается», чтобы никакие немцы к нам не пришли»²⁴.

Поскольку на такую любезность со стороны германцев командование флота не могло рассчитывать, а планы вторжения в Восточную Пруссию ему не были известны, оно приняло решение обезопасить себя в угрожаемых точках. В результате 1 августа в восемь часов вечера в Либаве получили приказ уничтожить порт и приступить к закупорке входа в него. Работы начались немедленно: у входа в порт были затоплены пять задержанных германских пароходов, три землечерпалки и три шаланды, в его внутренней гавани – плавучие краны и доки, старые миноносец и подводная лодка, одновременно все портовые сооружения были приведены в негодность, взорваны мост через канал, затворы в створах сухопутных доков. К четырем часам дня 2 августа все эти работы были завершены, имущество 1-й минной дивизии эвакуировано²⁵. На восток ушли и стоявшие здесь три подводные лодки учебного отряда: «Стерлядь», «Белуга», «Пескарь»²⁶. 31 июля такие же работы начались и в Виндаве: здесь вход в порт был затруднен затопленными пароходами, но полностью так и не блокирован вплоть до прихода сюда немцев в 1915 г.²⁷

Опасения оказались излишними. Противник поначалу не был слишком активен на либавском направлении. 1 августа 1914 г. для действий в русских водах было выделено два легких крейсера «Аугсбург» и «Магдебург» и несколько миноносцев. Утром 2 августа немецкие корабли покинули бухту Данцига для минирования подступов к этому порту²⁸. Поставив минное заграждение вечером того же дня, уже 21 июля (3 августа) они обстреляли Либаву²⁹. Было выпущено 20 снарядов, которые, впрочем, не причинили особого вреда³⁰. Крейсеры обстреливали невооруженный уже город и, поскольку в летнее время значительная часть его жителей (кстати, немцев) с семействами находилась на пляже, не пожалели для них двух снарядов. По счастливой случайности дело обошлось без жертв: снаряды ушли в прибрежный песок и не взорвались³¹. Вскоре флот противника получил приказ постоянно беспокоить русское побережье³². В 20-х числах августа положение на Балтике изменилось. Немцы «создавали обстановку, позволявшую предполагать, будто германский флот в эти дни готовится к какой-то крупной операции»³³. В этих обстоятельствах Либава понадобилась как передовой пост базирования русских подводных лодок, к которым вскоре присоединились и английские³⁴.

«За последнюю неделю, – вспоминал офицер 1-й крейсерской бригады, – германские суда начали проявлять усиленную деятельность и появлялись в наших водах почти ежедневно. 4/17 августа несколько крейсеров подходило к устью Финского залива на вид нашей I бригады крейсеров, после чего отошли на W. Им легко это было сделать безнаказанно из-за большого преимущества в скорости. Ночью 5/18 августа неприятельские миноносцы появлялись в Ирбенском проливе и освещали берег прожекторами, а днем обстреливали Нижний Дагеророт; наши крейсера гнались за ними, но, конечно, безуспешно. 6/19 неприятельские миноносцы были на виду у Утэ и затем обстреливали Бикгофен; к вечеру несколько крейсеров входили в Финский залив и доходили до меридиана Гангэ; 7/20 и 8/21 посты Рижского залива доносили, что ночью видели прожектора у Вердера, Аренсбурга и Руно. 8/21 севернее Такхона взорвалось два голландских парохода: этим обнаружилось поставленное неприятелем в ночь на 5/18 в устье Финского залива заграждение; 9/22 их крейсера были у Бакгофена и Стейпорта. С 10/23 стоял густой туман и неприятеля видно не было, но к вечеру 11/24 обнаружилось усиленное неприятельское радиотелеграфирование. Немцы рыскали вблизи, но для нас оставались неуловимыми, несмотря на то что мы за все эти недели почти не имели якорных дней»³⁵.

Впрочем, в попытке выполнить приказ о действиях против русского берега немцы быстро понесли весьма значительную утрату: в ночь с 12 (25) на 13 (26) августа у входа в Финский залив на камни близ острова Оденсхольм выскочил легкий крейсер «Магдебург». Перед этим он обстрелял пост и маяк на острове, было сожжено несколько деревянных строений, но радиостанция осталась цела и продолжала работать без перерыва³⁶. Противник попытался снять корабль с мели, но, когда это не удалось, а к нему приблизились броненосные крейсеры «Баян» и «Паллада», немцы взорвали «Магдебург»³⁷. Его носовая часть была оторвана, корпус судна очень сильно поврежден, что сделало невозможным снятие с мели³⁸. Потеря крейсера была слишком дорогой ценой за несколько сожженных деревянных зданий. Полностью эвакуировать команду корабля не удалось, в плен попали его командир, два офицера и 54 матроса. Но самыми ценными призами стали шифровальные книги, система квадратов, коды сигналов. Русский флот немедленно поделился этой информацией с англичанами³⁹.

Хотя соображения командования флота относительно опасности со стороны немцев не подтвердились поначалу и потому не показались обоснованными для Верховного главнокомандующего, они все же вызвали у него беспокойство за правый фланг 1-й армии. 23 августа (5 сентября) Николай Николаевич (младший) приказал ее командующему обратить особое внимание на свой правый фланг, опасаясь того, что немцы высадят десант в тылу, опираясь на порты Восточной Пруссии⁴⁰. Для этого в штаб П. К. Ренненкампфа в Инстербург специально был послан капитан 2 ранга А. Д. Бубнов. Ставка даже запросила командующего Балтийским флотом о возможности противодействия противнику силами линкоров, однако император запретил использовать ударные силы флота вне центральной позиции⁴¹.

«Русские находились тактически в очень благоприятном положении, – отмечал генерал В. Гренер. – Если бы 10-я армия своевременно прибыла на позиции, то она могла бы встретить немецкий охват восточнее Мазурских озер и противодействовать движению немцев через Лык и южнее. Однако Ренненкампф странным образом заботился не о своем левом фланге, а о правом, где он опасался немецких действий через залив и со стороны моря»⁴². Без сомнения, страх перед германским десантом был ошибкой.

Перед войной германское командование не рассматривало вопрос о каком-либо десанте на Балтике до решения противостояния с британским флотом. Более того, они сами опасались, и не без основания, набегов русских миноносцев из района Либавы⁴³.

1-3 сентября русские крейсеры «Россия», «Рюрик», «Богатырь», «Олег» и эскадренный миноносец «Новик» совершили выход в центральную часть Балтики с целью демонстрации флага. В ответ на это командование германского флота решило перебросить из Северного моря тяжелый крейсер «Блюхер», 4-ю эскадру линейных кораблей (семь вымпелов), две флотилии миноносцев (22 вымпела). Эти силы должны были компенсировать неприятный эффект потери «Магдебурга» и присутствием в море создать угрозу русским берегам⁴⁴. Одновременно в портах Восточной Пруссии действительно шел сбор транспортов, но производился он лишь с целью дезинформации русского командования⁴⁵. По той же причине немцами был передан по радио открытым текстом ряд сообщений о направлении к левому флангу их фронта, то есть к побережью частей Гвардейского резервного корпуса. Одна из них была перехвачена и принята за чистую монету П. К. Ренненкампфом, Я. Г Жилинским и В. А. Орановским⁴⁶.

С 9 сентября Балтийский флот постоянно получал информацию об усилившейся активизации немцев на востоке Балтики⁴⁷. 11 сентября немецкая эскадра из пяти линейных кораблей, четырех броненосцев и одного легкого крейсера, 21 миноносца и восьми тральщиков появилась в районе Виндавы, обстреляла русское побережье и высадила небольшой десант⁴⁸. Силу десанта было трудно определить сразу, но командование русского флота получило информацию о том, что с германскими военными кораблями находилось восемь транспортов⁴⁹. Набег немцев был кратковременным, на следующий день основные силы эскадры противника возвратились назад⁵⁰. Тем не менее они выполнили свою задачу и убедили русское Верховное главнокомандование в том, что опасность десанта реальна. В результате ориентировка Ставки совпала с замыслом германского командования. Свою лепту в успех немцев внес и штаб Северо-Западного фронта. Оба они явно руководствовались «шпаргалкой» – довоенной информацией о планах немцев нанести удар в районе побережья⁵¹.

Сам П. К. Ренненкампф вовсе не собирался ограничивать себя обороной, он был все еще весьма популярен в армии, которая пока не знала неудач и была настроена на возобновление наступления⁵². Успех под Львовом, по мнению командующего, кардинальным образом менял ситуацию на всем фронте, и 22 августа (4 сентября) он предложил возобновить наступление в Восточной Пруссии. И его сразу же полностью поддержал Я. Г Жилинский, считавший, что немцы готовят наступление на участке 2-й армии, в тыл Варшаве. По мнению командующего фронтом, лучше всего было бы возобновить наступательные операции в конце августа (по старому стилю), так как к этому времени фронт пополнится 22-м и 3-м Сибирским армейскими корпусами. 23 августа (5 сентября) Ставка приняла решение создать в районе Осовца новую, 10-ю армию в составе 22-го армейского, 3-го Сибирского и 1-го Туркестанского корпусов⁵³. Вечером следующего дня П. К. Ренненкампф известил своих командиров корпусов и начальников кавалерийских дивизий о том, что 10-я армия сформирована и в ближайшее время 1-я армия перейдет в наступление⁵⁴.

Но немцы, уже получившие сведения о подготовке 1-й армии к движению вперед (восстанавливались взорванные ранее мосты через реки Прегель и Дейме, активизировались стоявшие ранее неподвижными передовые части), не стали ждать. 3 сентября П. фон Гинденбург отдал приказ о переходе в наступление⁵⁵. 6 сентября в районе Мазурских озер началось движение немецких войск, на следующий день они вошли в соприкосновение с русскими, а 8 сентября атаковали их. На левом фланге 1-й армии, то есть на направлении движения обходной группы 8-й армии (пять пехотных и две кавалерийские дивизии при 400 орудиях), оказался русский заслон силой в одну пехотную и одну кавалерийскую дивизии при 60 орудиях⁵⁶. Командующий армией приказал «оборонять позицию пассивно, но упорно; кто оставит самовольно окопы, того расстреливать на месте без суда и следствия»⁵⁷. Генерал находился под постоянным давлением со стороны главнокомандующего фронтом. В штабе фронта между тем не было единого мнения относительно образа действий. В. А. Орановский настаивал на отступлении, а Я. Г Жилинский все время колебался⁵⁸.

В 15 часов 30 минут 26 августа (8 сентября) главнокомандующий вновь призвал П. К. Ренненкампфа прочно удерживать занимаемые позиции и заверил его, что «усилия 2-й и 10-й армий будут направлены на обеспечение Вашего левого фланга»⁵⁹. Днем атаки немцев, как и демонстративное наступление на центральные позиции 1-й армии, были отбиты⁶⁰, но П. К. Ренненкампф уже понял, что главный удар был нанесен именно там, где его предупреждал Г. Г. Милеант, и немедленно запросил обещанную поддержку со стороны 10-й армии⁶¹. Взволнованный Я. Г Жилинский провел разговор с П. К. Ренненкампфом по телефону, в ходе которого оба генерала несколько успокоились и пришли к выводу, что в отступлении нет необходимости. Сделано это было крайне оригинальным способом: Я. Г. Жилинский посоветовал отходить, но отказался отдать такой приказ⁶². К вечеру левый фланг 1-й армии оказался под угрозой. Многократное превосходство наступавших стало проявляться в полную силу. Русские заслоны повсюду отступали навстречу основным силам⁶³.

В ночь на 9 сентября Я. Г. Жилинский вновь потребовал от П. К. Ренненкампфа удерживать фронт, обещая содействие и со стороны 2-й армии, и утром 9 сентября командующий принял решение, уже запоздалое, об усилении своего заслона на Мазурских озерах. Его оборонительная линия была уже обойдена⁶⁴. У главнокомандующего фронтом было одно, само главное для него объяснение своих директив: он получал приказы Ставки и буквально выполнял их, передавая распоряжения командующему армией – проявлять «полное упорство» в обороне⁶⁵. Казалось бы, ситуация еще может быть исправлена, так как 27 августа (9 сентября) штаб фронта заверил штаб 1-й армии, что 20 батальонов из состава 22-го армейского корпуса должны в тот же день выступить во фланг наступающим немцам⁶⁶. Но почти сразу же после этого генерал В. Г Леонтьев известил командующего 1-й армией о том, что намеченное днем ранее наступление 10-й армии не состоится по причине неустроенности 22-го и 3-го Сибирского армейских корпусов⁶⁷.

На качество пополнений по прибытии на фронт самое негативное влияние оказывали слухи и скверное управление. 22-й армейский корпус прибыл в Августовские леса в начале сентября и сразу же испытал на себе губительное действие и того, и другого. «Гибель штаба и корпусов армии Самсонова потрясающе подействовала на психику не только участников, но и совершенно непричастных к операции 2-й армии начальников, – вспоминал очевидец. – Командование нашим чудным по составу и еще лишь сосредотачивающимся XXII корпусом было уже приведено в полную негодность, охваченное ужасом от одних только слухов о самсоновской катастрофе»⁶⁸. Начались ненужная спешка, суета, ротация командиров и частей, знакомые по Русско-японской войне импровизации. Приводило это также к знакомым последствиям. «Итак, наш корпус, – отмечал тот же офицер, – начинал войну «по-манджурски» – отрядами случайного состава, со случайными начальниками и неорганизованным управлением»⁶⁹.

В результате хороший корпус, только что прибывший на фронт, был немедленно разодран по частям. Его 1-я и 3-я бригады, выдвинутые вперед до завершения сосредоточения корпуса, потерпели серьезное поражение в боях между Лыком и Бялой⁷⁰. Их командование заверило в штабе фронта, что немцев в этом районе «на сто верст в округе нет»⁷¹. Не имея информации о противнике, они встали на бивак без охранения и были утром внезапно атакованы и разгромлены германской дивизией⁷². «Как маленькие дети, – отмечал участник этого боя, – мы были атакованы огнем тяжелой артиллерии на биваке, в котловине, простреливаемой насквозь, дали сразу себя охватить, оказались без управления и связи. Только исключительной доблестью частей можно объяснить то, что мы смогли отбиться и уйти. Немцы понесли от нашего огня и контратак тяжелые потери и не преследовали»⁷³. 27 августа (9 сентября) настала очередь 2-й и 4-й бригад, которые не дали себя захватить врасплох, но вынуждены были весь световой день вести тяжелый встречный бой с превосходящими силами противника, а в ночь на 10 сентября – отступить⁷⁴.

Вновь самым серьезным образом сказалось превосходство германской армии в тяжелой артиллерии. Для многих это был первый бой, и испытание стало ужасным. «На стрелков страшные взрывы тяжелых снарядов, с целым столбом черного дыма и земли, производили впечатление потрясающее, – вспоминал А. И. Верховский. – В первый же день боя я встретил несколько человек, сошедших с ума на самом поле сражения. Постройки от разрыва одного «чемодана» разваливались как карточные домики и загорались, деревья вырывало с корнем, орудийные лафеты гнулись, как будто были сделаны из воска, осколки, зубчатые как пила, со свистом разлетались во все стороны, нанося рваные, большей частью тяжелые раны»⁷⁵. В результате боев 25–27 августа (7–9 сентября) ввиду исключительно низкой организации командования корпус практически полностью потерял боеспособность и в беспорядке отступил с занимаемых позиций у Лык и Иоганнисбурга к Августову⁷⁶. Ни связи со штабом корпуса, ни информации о соседних частях командиры бригад не имели ни во время боя, ни при отходе⁷⁷. О поддержке 1-й армии с его стороны в эти дни не могло быть и речи. Корпус начал действовать на должном уровне только по прошествии времени, когда управление им пришло в порядок.

У генерала Я. Г Жилинского на Северо-Западном фронте (не считая Риго-Шавельского района, к северу от Немана) было 11 корпусов пехоты и девять кавалерийских дивизий (450 тыс. человек) против пяти германских пехотных корпусов и двух кавалерийских дивизий (200 тыс. человек). Однако организационно русские армии здесь еще не полностью преодолели последствия сражения в Восточной Пруссии. 1-я армия уже вела сражение, 10-я еще не закончила сосредоточение, а 2-я была небоеспособна. Позже главнокомандующий фронтом пытался доказать, что не обещал поддержки левому флангу П. К. Ренненкампфа⁷⁸. «Но где же была 10-я армия? – вопрошал генерал В. Гренер. – До сих пор этой армии еще не существовало как целого, а с ее частями, которые действительно выступали против немцев при их наступлении южнее вокруг Мазурских озер, у Иоганнисбурга, Бялы и Лыка, немцы справлялись легче, чем этого можно было ожидать»⁷⁹. Безалаберность Я. Г Жилинского, бездумное следование директивам Ставки вопреки реальному положению дел на фронте вновь поставили его подчиненного на грань катастрофы.

П. К. Ренненкампф еще вечером 27 августа (9 сентября) надеялся на то, что вместо обещанного на этот день флангового удара он сможет получить поддержку 10 сентября. В первом приказе об отступлении, изданном в шесть часов вечера 9 сентября, говорилось об отходе, целью которого являлся сбор резервов для подготовки контрудара (то есть то, что предлагал Г Г Милеант 18 (31) августа), но уже в 23 часа 30 минут П. К. Ренненкампф вынужден был издать еще одно распоряжение, в котором отводил армию дальше и уже не говорил о контрударе⁸⁰. В ночь с 9 на 10 сентября командующий 1-й армией начал отвод войск с занимаемых рубежей, прикрыв его рядом успешных контратак⁸¹. Это решение оказалось неожиданным для противника. Удар, к некоторому удивлению и разочарованию немцев, пришелся по пустоте. Сражение за Восточную Пруссию было выиграно, запланированное окружение 1-й армии сорвалось⁸². Э. Людендорф вспоминал: «В сущности, Ренненкампф как будто вообще и не думал о серьезном сопротивлении. Во всяком случае, он очень своевременно начал отступление и двигался по ночам… Русские сумели организовать отступление и продвигали массы по местности без дорог»⁸³.

28 августа (10 сентября) 22-й корпус прибыл в Августов, и уже на следующий день его командир генерал А. Ф. фон ден Бринкен получил телеграмму Я. Г. Жилинского, в которой описывалось сложное положение 1-й армии и приказывалось вернуться на один переход назад и занять Маркграбово. 3-й Сибирский армейский корпус должен был вернуть Лык. Вечером того же дня войска выступили в поход⁸⁴. Приказ А. Ф. фон ден Бринкену никак не мог настроить его на энергичные и конкретные действия. Кроме направления движения в нем все было туманно: «Цель движения Вашего корпуса на Маркграбов и далее к Гольдапу – отвлечение на себя части сил противника, обходящих левый фланг Ренненкампфа. Если во время этого движения Вы подвергнетесь атаке превосходных сил, при условиях, не дающих уверенности в успехе столкновения, Вам следует немедленно отходить на свою базу, увлекая за собой противника и этим облегчая левый фланг Ренненкампфа. В решительный бой, жертвуя своим корпусом, вступать только в том случае, если это окажется необходимым для спасения I армии от катастрофы. Для согласования Ваших действий с Ренненкампфом, с которым у меня нет непосредственной связи, Вам следует установить таковую связь собственными силами, на что обращаю особенное внимание»⁸⁵.

Только 29 августа (11 сентября) Я. Г Жилинский сообщил П. К. Ренненкампфу, что на следующий день начнется обещанное тремя днями ранее наступление частью сил соседней 10-й армии⁸⁶. В штабе фронта в этот момент считали, что 1-я армия «близка к краху» из-за глубокого обхода противника⁸⁷. Между тем командир 22-го армейского, выведя свое соединение на указанные позиции и не получив внятных инструкций к действиям и прочной связи, застыл на месте, ожидая дальнейших указаний. Корпус фактически оказался в роли наблюдателя за обходящими П. К. Ренненкампфа немцами⁸⁸. Даже наблюдать это движение удалось не сразу: поначалу корпус встретил перед собой пустое пространство и не имел никакой информации о противнике⁸⁹. В любом случае, обещание Я. Г Жилинского организовать контрудар уже ничего не меняло для 1-й армии, так как почти сразу же после этого командующий фронтом распорядился: «Отводите войска центра и правого фланга возможно быстрее, так как ночь упущена, то, сделав крайнее напряжение и переход не менее 45 верст, войска выйдут из трудного положения»⁹⁰.

Отсутствие единства в мыслях и действиях читалось практически на всех уровнях принятия решений в русской армии. Ее пехота и артиллерия ничем не уступали германским, но качество управления оставляло желать много лучшего. «Наша «неповоротливость, – вспоминал А. А. Незнамов, – губила нас при маневрировании, главным образом на поле сражения и прежде всего при развертывании»⁹¹. Теперь штаб фронта был готов увести 1-ю армию как можно глубже в тыл. В это время на левом фланге П. К. Ренненкампфа его слабый кордон отходил, ведя тяжелые бои с наступающими немцами⁹². Известия о том, что реально происходит на этом участке фронта, также пришли с опозданием.

Уже 28 августа (10 сентября) разъезды гвардейской кавалерии вскрыли обходное движение германских колонн на Гольдап, в котором приняли участие все три рода оружия. Выдвинувшиеся вперед отряды русской конницы оказались под угрозой окружения и стали откатываться назад⁹³. 30 августа (12 сентября) генерал-лейтенант В. И. Гурко, начальник 1-й кавалерийской дивизии, находившейся на левом фланге 22-го корпуса, выслал вперед два офицерских разъезда по 12 всадников от каждого полка. Углубившись вперед широким веером, они внезапно обнаружили прорыв – немцы силами до корпуса уже глубоко обходили левый фланг 1-й армии⁹⁴. В этот день П. фон Гинденбург приказал войскам продолжить преследование, используя все свои силы. Главной задачей было перехватить пути в тылу отступавших, ведущие к Неману, Вильне и Ковно. Недостаток кавалерии существенно осложнял выполнение этой задачи⁹⁵, а между тем фактор времени приобретал все большее значение. «Ренненкампф накануне полной гибели, – записал в дневнике вечером 30 августа (12 сентября) офицер штаба фронта. – Немцы заходят ему во фланг, и колонны их показались уже в Роминтенской пуще немного южнее Гумбинена»⁹⁶. В тот же день штаб 8-й армии переехал из Норденбурга, где еще недавно находился штаб П. К. Ренненкампфа⁹⁷.

В то же время точной информации о состоянии 1-й армии в штабе фронта не было, что только усиливало опасения Я. Г. Жилинского, который уже начал взваливать ответственность за случившееся на подчиненных⁹⁸. Одновременно он торопил отступление. «Как подчиненный военнослужащий, – ответил ему командующий 1-й армией 30 августа (12 сентября), – конечно, выполняю… Правда, выйдут из трудного положения, но, скажу откровенно, попадут в другое, может, более трудное положение, будут настолько утомлены, что к бою малоспособны, противнику уже серьезного отпора не дадут. Самое трудное и тяжелое – это даже говорить об отходе за Неман; после этого отхода и думать нельзя будет о каком-нибудь успешном наступлении. Войска потеряют веру в себя и в своих начальников, а такие войска, Вы сами знаете, к наступательным действиям мало способны. Хотя мы понесли тяжелые потери, но большинство частей к бою способны. Сегодня ходили в штыки и завтра пойдут, если нужно. Отойдя же за Неман, они на это уже не будут способны»⁹⁹.

Что касается 22-го корпуса, то 31 августа (13 сентября) с его штабом была установлена связь, и командиру было приказано отвести войска на 45 верст назад, чтобы выйти из изолированного положения¹⁰⁰. Главной задачей, сформулированной штабом фронта, теперь стало прикрытие железнодорожных путей и избежание серьезного столкновения с противником до завершения сосредоточения армии и прикрытия¹⁰¹. Таким образом, всего за несколько дней солдатам 22-го корпуса пришлось пройти свыше 200 км – до германской границы, потом назад, опять к границе и снова обратно¹⁰². Также за Бобр был отведен и удачно начавший бои под Лыком 3-й Сибирский корпус¹⁰³. Отход проходил в тяжелых условиях. По ходу непрерывного отступления войска постоянно находились под обстрелом с воздуха. Кроме того, используя грузовики, немцы подвозили пехоту и орудия, стараясь обстрелять или задержать отступавших. Они оказывали сопротивление, но постепенно становились все более податливы к слухам, к страху попасть в окружение¹⁰⁴. Нервозность приводила к тому, что русские части обстреливали друг друга, иногда принимая собственные обозы за бронеавтомобили (!) противника¹⁰⁵.

«Чем дольше длилось это преследование, – вспоминал ротный командир 106-го Уфимского полка, – чем ближе настигал нас враг, тем сильнее проявлялся этот страх: старые, дисциплинированные части не шли, а почти бежали, не только по шоссе и дорогам, но часто и прямо без дорог!.. Это был необыкновенный по быстроте и непрерывности (день и ночь) марш»¹⁰⁶. Еще сильнее этот страх сказывался на второочередных частях, только что мобилизованных, не обстрелянных, не слаженных, в которых командиры и подчиненные еще не привыкли друг к другу¹⁰⁷. Основная часть 1-й армии отступила по шоссе Инстербург – Гумбинен – Сталупинен – Вирбален (Вержболово) – Вылковишки, и это отступление, начавшись весьма успешно, в ряде случаев закончилось в полном беспорядке. 12 и 13 сентября штаб армии потерял управление 2-м и 22-м корпусами¹⁰⁸. Командующий армией отдавал приказы и отменял их, покидал штаб, чтобы отправиться к войскам, и возвращался, а затем отстранил Г Г Милеанта от должности, после чего вместе со штабом отправился поездом в тыл. В течение двух дней после этого армией практически никто не руководил¹⁰⁹.

Корпуса шли по указанным направлениям, но организация движения тылов, очередность прохождения и порядок следования – все это практически отсутствовало. Это привело к неоправданным потерям, избежать которых при подобном руководстве было невозможно. Вновь, как и под Мукденом, несколько дивизий вливались в горловину одного шоссе, где уже возникла гигантская пробка из обозов, препятствовавшая движению частей¹¹⁰. Собственно, части в этой суматохе прекращали свое существование, превращаясь в толпы людей, в которых отдельные группы, возглавляемые офицерами, пытались восстановить порядок и дисциплину – из 26-й дивизии удалось собрать только пять с половиной рот для прикрытия движения¹¹¹.

«Картина была не из веселых, – вспоминал князь Гавриил Константинович. – Вдали пылали деревни и зарево освещало всю местность. Слышны были разрывы снарядов и крики погонщиков обозных лошадей, выбивавшихся из сил. Все дороги были сплошь запружены обозами. Хаос стоял невероятный. При этом моросил мелкий дождь. Наша дивизия медленно двигалась на измученных лошадях, неоднократно останавливалась, так как ей приходилось проскакивать через пересекавшие ее путь обозы»¹¹². В 5 часов 45 минут 31 августа (13 сентября) командующий армией разрешил в случае необходимости для ускорения отступления бросить обозы¹¹³. Результат был неизбежен. Вид брошенных обозов, подожженного транспорта и пылающих по сторонам шоссе деревень лишь усилил дезорганизацию и привнес в отход 1-й армии элемент паники.

В какой-то степени она стала уже неизбежной, во всяком случае, далеко не редким явлением в августе – сентябре 1914 г. «Паника среди русских войск была в первые месяцы войны весьма частою, – вспоминал П. Н. Симанский. – Необстрелянные войска, попадавшие, однако, под современный обстрел, устрашенные гулом тяжелой артиллерии противника, небрежность и неумение в ведении разведки, в организации охранения, отсюда ряд поражающих впечатление бойца неожиданностей, ослабление кадрового состава войсковых частей, массою влитых сюда запасных, постоянная суетливая гоньба войск вперед и в стороны, из-за чего тыловые учреждения не могли поспевать, а если где-либо и поспевали, не могли быть правильно установлены неопытными руководителями, отсюда, с одной стороны, физическое переутомление войск, а с другой – их голодовки, вот те условия, в которых находились русские войска в первые 2–3 месяца войны и которые создавали готовое поля для какой угодно паники»¹¹⁴.

31 августа (13 сентября) штаб Верховного главнокомандующего осторожно известил страну о новой неудаче в Восточной Пруссии: «Необходимость уделить главное внимание Галицийскому театру военных действий, где развитие наших успехов энергично продолжается, временно помешала нам иметь достаточные силы в Восточной Пруссии для продолжения успешно начатого вторжения в нее. Вследствие этого в двадцатых числах августа наша армия генерал-адъютанта Ренненкампфа остановилась на линии Гердауен – Лабиау (Либава). 25 августа началось повсеместное движение германцев как на восток, против генерала Ренненкампфа, так и на юг, к нашей границе. Пересеченная местность Мазурских озер затрудняла точное определение сил, собравшихся в них. Только 28 августа ясно обнаружился глубокий обход левого фланга армии генерала Ренненкампфа. Обход этот вынудил нашу армию начать отступление. 29 августа с целью остановить наступление неприятеля на некоторых участках мы перешли к активным действиям, выяснившим, однако, что численность наступавших германцев была значительной. Бои на этом фронте продолжаются»¹¹⁵.

На самом деле русской армии было уже не до активных действий. Утром 13 сентября она ползла назад, к собственной границе, черепашьим темпом из-за перегруженности дороги. Грузовики, гужевой транспорт, конница, пехота – все это двигалось несколькими колоннами по дороге и полям со скоростью 1–1,5 км в час. Войска нервничали, прислушиваясь к нарастающему гулу артиллерии противника с флангов. Появлялись первые признаки паники¹¹⁶. В пять часов дня 31 августа (13 сентября) генерал А. Н. Розеншильд фон Паулин выехал к деревне Обрыв, стоявшей на шоссе, которое вело в Ковно, в 7 км от границы.

Там царил полный беспорядок. «Картина при этом представилась отвратительная, – вспоминал генерал. – Шоссе от самого Вержболова и, как потом оказалось, до самых Вильковишек запружено было в 4 ряда повозками разных обозов, перемешанных между собою, которые, сцепившись между собой колесами, не могли двигаться вперед. Дер. Обрыв и все прилегающие к ней окрестные деревни были набиты до отказа спящими людьми разных частей. Все перемешано, никаких начальников не видно. Вдоль шоссе разводились костры, варилась пища, кормились лошади и непробудно спали разные чиновники, врачи, священники и все вообще, кто ездят в обозах. Никто не только не принимал никаких мер, но и не содействовал тому, кто проявлял инициативу. Между тем немцы обходили с юга и грозили напасть на фланг и отрезать от своих. Положение было вполне исключительное. Въехав на хутор, находящийся на шоссе, начальник дивизии приказал дивизионной казачьей сотне немедленно очистить его и разобрать людей по частям, а также разогнать обозных по повозкам и гнать обозы вперед, не позволяя останавливаться. После отдачи этого приказания не прошло и нескольких минут, как вдруг со стороны Вержболова открылся артиллерийский огонь и шрапнели стали рваться над шоссе и над ближайшими хуторами. Произошла невероятная паника. Откуда ни возьмись, появились какие-то массы войск, которые сплошной лавиной двигались к югу от шоссе ускоренным шагом к направлению на восток. Обозные, выпрягши лошадей и севши на них верхом, полевым галопом, с криками, давя людей, поскакали в том же направлении. Почти не было человека, который не поддался влиянию этой стихии»¹¹⁷.

Благодаря тому, что его дивизия отступила, сохранив дисциплину, А. Н. Розеншильд фон Паулин восстановил порядок в течение получаса и прикрыл шоссе, медленно отступая вслед за бегущими¹¹⁸. В этих условиях вновь быстро разложились второочередные части. 56-я дивизия (как и 54-я под Ляояном) сразу же получила прозвище «орловских рысаков». Для задержания и приведения в порядок многочисленных беглецов Кавалергардский полк и ряд других кавалерийских частей были поставлены в заслон. Один из его офицеров вспоминал: «Среди других на нашем участке преобладали обезумевшие от страха пехотинцы 56-й дивизии, которые, побросав в пути свои винтовки и все снаряжение, а часто даже сапоги, беспорядочной толпой, потерявшие всякий воинский вид, стремились проскочить на восток, за Неман, который почему-то казался им спасением»¹¹⁹.

Значительная часть войск, уже в полном хаосе, отходила за реку, под прикрытие крепости Ковно: «Все пребывающие в Ковно поезда были битком набиты ранеными, больными, а также совершенно здоровыми солдатами всевозможных частей, облепившими ступеньки, буфера, крыши вагонов. По шоссе, проселочными дорогами и прямо целиной шла бесконечна серая толпа, потерявшая всякий воинский облик. Повозки всех видов: уставные и взятые по воинской повинности телеги и фурманки, зарядные ящики, лазаретные линейки, гурты интендантского скота… все это с криком и руганью, цепляясь и обгоняя друг друга неудержимой лавиной стремилось в спасительную Ковно»¹²⁰. Это был закономерный результат того, что старшие начальники и их штабы фактически не руководили войсками при отступлении¹²¹. «По сторонам большой дороги, – вспоминал генерал Герман фон Франсуа, – поля были усеяны продовольственными запасами, снаряжением, санитарными повозками, парковыми ящиками, оружием и всякого рода обозными вещами. Придорожные картины рисовали нам неистовое бегство войсковых толп в паническом ужасе с криками «Спасайся, кто может!»¹²².

1 (14) сентября 1914 г. немцы закончили сражение на Мазурских озерах. Они насчитали до 35 тыс. пленных и 180 орудий, захваченных у П. К. Ренненкампфа¹²³. Торжествующий Г фон Франсуа назвал П. К. Ренненкампфа «вождем умеренных дарований»¹²⁴. Весьма близкую оценку дал ему и Ф. Ф. Палицын: «Я думаю, что он мужествен, но негодный командующий армией. Негодный по умственным и другим качествам. Для меня он экзамена на командующего армией не выдержал. Он хорош, где его физический глаз видит и где благодаря его способностям схватить условия местности он может распорядиться сам. Он хорошо поведет корпус пехоты, а еще лучше кавалерийский, но не более, и при том в условии, что ему дана будет известная задача. В связи с другими он будет хуже, а как командующий армией, он, по-моему, совершенно не годен. Желал бы ошибаться в этом определении»¹²⁵. Увы, Ф. Ф. Палицын был весьма точен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.