Отзыв и известия Д.В. Давыдова

«Два раза Алексей Петрович Ермолов представлял покойному императору о назначении меня областным начальником линии и два раза получил отказ; мне предпочли Лисаневича и князя Горчакова.

Хотя генерал Ермолов во время командования своего в сем крае, перенесением с левого крыла линии на реку Сунжу и построением крепости Грозной на ее берегу, обуздал чеченцев, но, невзирая на то, одинокие наездники изредка пробираются сквозь войска наши и являются небольшими толпами на дороге между Екатериноградом и Владикавказом.

(При представлении государю во время коронации) Дибич спросил (генерала Петра) Ермолова: «Давно ли вы получали письма от Алексея Петровича?» Ермолов отвечал ему: «Давно уже», и Дибич отошел прочь. Услыхав это, я сказал Ермолову: «Видно, брат, в Кавказском корпусе что-то нездорово!» Я полагал, что черкесы, сделав какой-нибудь набег, разграбили какое-нибудь селение и увели в плен жителей, как иногда случалось. Многочисленные и сильные недоброжелатели Ермолова, известные своими посредственными способностями и весьма сомнительным бескорыстием, силились, вероятно, придать этому обстоятельству наибольшее значение.

Ермолов, доносивший покойному государю, тотчас по возвращении своем из Тегерана, о враждебных противу нас намерениях персиян, извещал ежегодно по нескольку раз его величество о приготовлениях к войне Аббас-Мирзы, находившегося под влиянием окружавших его англичан. Присылка новых войск и заготовления провианта в Астрахани и Баку, о чем Ермолов не раз тщетно ходатайствовал, становились вполне необходимыми. Выехавший из Санкт-Петербурга в средине декабря 1825 года английский полковник Шиль, встретивший в проезд свой чрез Грузию лишь слабые отряды наши, убедил принца, полным доверием которого он пользовался, не откладывать более своего наступления; по мнению Шиля, невозможно было открыть неприязненные действия при более благоприятных обстоятельствах.

Князь Меньшиков, отправленный послом в Тегеран, встретил уже близ самой границы наступавшие полчища Аббас-Мирзы, вероломно нарушившего мир. Полковник Назимок, находившийся на границе и коему надлежало поспешно отступать для присоединения к главным силам, не оправдал полученного им в прежней войне с персиянами Георгиевского креста; неприятель, воспользовавшись огромным превосходством своим в силах, истребил две роты и овладел двумя пушками. (Рассказав об этом с очевидным неудовольствием, государь отпустил Давыдова, передав некоторые приказания Алексею Петровичу. – М. П.)

(Накануне отъезда Давыдов узнал от прибывшего из Грузии адъютанта Алексея Петровича Ермолова, Талызина. – М. П.), что Аббас-Мирза… вступил со 100 тысячами войска в Карабах, обложил крепость Шушу, в коей заперся полковник Реут с частью своего полка, ибо несколько рот, стоявшие на границе, погибли уже при их вторжении; персияне идут усиленными маршами к Тифлису, от которого, по последнему известию, они лишь в 150 верстах.

Со стороны Эриванской крепости сардар Эриванский с братом своим Гассан-ханом, овладев Бамбакскою и Шурагельскою провинциями, простерли наезды свои до Квеша за 50 верст от Тифлиса, где, разграбив немецкую колонию, увели жителей в Персию. С нашей стороны Алексей Петрович, располагающий самыми ничтожными средствами, собирает войска и даже послал повеления некоторым батальонам, находящимся на линии, спешить в Тифлис. Там при всем том ему нельзя собрать более 8 тысяч человек, не обнажив других пунктов, занятием которых обеспечивается спокойствие в горах и повиновение диких и воинственных народов, обитающих на единственном сообщении его с Россией.

(В Ставрополе) сообщил мне Горчаков… что гвардейский сводный полк, под командою полковника Шипова, и батальон Ширванского полка находились на походе к Тифлису, куда им велено было идти усиленными переходами.

Во Владикавказе… полковник путей сообщения Гозиус, недавно приехавший из Тифлиса для исправления дороги и мостов, испорченных в Дарьяльском ущелье, вследствие завалов Казбека ночью с 15-го на 16-е число августа… сказал мне, что Ермолов собирает войска в Тифлисе и еще лично там; что Аббас-Мирза с стотысячною его армией в Елисаветполе, авангард его в Шамхоре; что Шуша блокирована (и пр.)… что против Аббас-Мирзы князь Мадатов с 3 тысячами, а против сардара полковник князь Севардземидзев с Тифлисским пехотным полком на Каменной речке в урочище Джелад-Оглу близ Лори. В Тифлисе все покойно и нимало не опасаются неприятеля, полагаясь во всем на Ермолова, обнаруживающего невозмутимое хладнокровие.

Паскевича Ермолов принял ласково.

…Даровитый писатель (Грибоедов) должен был бы довольствоваться славой, столь справедливо заслуженною им в литературном мире. Он довольно долго служил при Алексее Петровиче Ермолове и числился одно время советником при нашем посланнике в Тегеране Мазаровиче, человеке весьма полезном и способном. По представлению Ермолова, оценившего редкие способности Мазаровича, который был медиком, он был назначен первым постоянным посланником при персидском дворе. Грибоедову, не знакомому ни с какими формами, приходилось иногда, за отсутствием Мазаровича, писать бумаги в Тифлис, где они возбуждали в канцелярии Ермолова лишь смех. Ермолов, разумевший Грибоедова человеком, одаренным блестящими способностями, вполне приятным и любезным собеседником, почитал его, однако, совершенно бесполезным для службы. Алексей Петрович, неохотно увольнявший в отпуск людей полезных и усердных, дозволял Грибоедову отлучаться часто и на продолжительное время.

Он, однако, очень любил Грибоедова и был в полном смысле слова его благодетелем; не говоря уже о всевозможном его внимании к знаменитому автору «Горя от ума», он оказал ему такую услугу, какую Грибоедов был вправе ожидать лишь от родного отца. Он спас его от последствий одного весьма важного дела, которые могли бы быть для Грибоедова крайне неприятны[183]. Увлекшись честолюбивыми побуждениями, Грибоедов, подобно многим лицам, некогда облагодетельствованным Ермоловым… отплатил ему также за все прошлое неблагодарностью. Вытребованный в Санкт-Петербург, он был вскоре награжден чином надворного советника, получил довольно значительную сумму денег и вновь прислан на Кавказ, где его поведение не могло не возбудить во всех благомыслящих людях истинного удивления и сожаления.

Будучи отправлен во второй раз в Санкт-Петербург для поднесения государю Туркманчайского договора, он сказал приятелю своему С.Н. Бегичеву: «Я вечный злодей Ермолова»[184]. Он говорил около того же времени не одному следующее: «Я на сей раз не иначе возвращусь в Грузию, как в качестве посланника при тегеранском дворе». Он был произведен в статские советники и, благодаря покровительству графа Паскевича, получил желаемое назначение в Тегеран, где сделался жертвою своей ошибки.

Ермолов, не имевший ни малейшего повода опасаться военных дарований Аббас-Мирзы, с которым он весьма коротко познакомился еще в 1817 году, и его беспорядочного, хотя и многочисленного войска, в коем было лишь несколько 6-фунтовых пушек и много пушечек, навьюченных на верблюдах, которых огонь не мог быть опасным, отправил против персиян генерала Паскевича; он снабдил его всеми нужными наставлениями: сам начертил диспозицию войск на случай встречи с главными неприятельскими силами и советовал ему, за неимением значительного количества пехоты, строить ее в двухротные каре, причем сам нарисовал таковые на своем предписании, которое, вероятно, и ныне хранится в Кавказском штабе.

Избрав в Карабахе опорным пунктом Шуму, куда были заблаговременно свезены довольно большие запасы всякого рода, Ермолов усилил гарнизон этой крепости, которая, будучи сильна своим положением, могла оказать персидским толпам довольно продолжительное сопротивление. Невзирая на то что солдаты гарнизона, не будучи еще тревожимы неприятелем, безопасно спускались с горы, на коей возвышалась крепостца, в лощину, где они спокойно мололи себе муку, а вооружившиеся жители армяне готовы были мужественно встретить неприятеля, комендант послал к Ермолову майора Клюки, с донесением, в котором было между прочим сказано: «Мы люди добрые, за что вы нас покинули? Мы не в состоянии долго сопротивляться неприятелю».

Майор Клюки, захваченный персиянами, был привезен в лагерь Аббас-Мирзы, который, прочитав с удовольствием это донесение, отпустил посланного в Тифлис. Так как в персидском войске были англичане и французы, Ермолов написал тушинскому коменданту сильный выговор, который был переведен на польский язык; он послал его с нарочным Аджихановым, взятым в плен персиянами и убитым ими после Елисаветпольского сражения. Между тем Паскевич, прибыв к войскам после блестящего Шамхорского дела, где был убит Амин-сардар и в котором князь Мадатов рассеял сильный неприятельский авангард, донес Ермолову, что все пространство от Шамхора до Елисаветполя было устлано неприятельскими трупами.

Неприятельская пехота, будучи довольно хорошо обучена иностранцами, выслав своих стрелков, открыла по нас сильный огонь; смелое наступление нашей пехоты, в особенности неустрашимого Ширванского батальона, заставило однако неприятеля обратиться в поспешное бегство. Персидский сарканг, или полковник, со своими сарбазами, или регулярною пехотой, некогда стоявший в карауле у Ермолова во время пребывания сего последнего в Султанин, где он часто у него обедывал, и вообразивший, что сам Ермолов предводительствовал нашими войсками, сдался лишь потому в плен Мадатову.

Известно уже, что особенные обстоятельства, в коих был в то время поставлен Ермолов, требовали новых, блестящих с его стороны подвигов; он вполне сознавал это, но благоденствие края, коим он так долго и славно управлял, и в особенности глубокое убеждение в том, что отъезд его из Тифлиса, где оставались лишь 400 человек гарнизона и где жители, опасавшиеся скорого появления Аббас-Мирзы, спешили зарывать в землю свои сокровища, неминуемо повлечет за собою всеобщее против нас восстание, – все это побудило его не выступать лично против неприятеля, но предоставить Паскевичу случай украситься свежими лаврами. Эта высокая жертва Ермолова, сделанная в ущерб всем своим личным выгодам и вполне доказавшая всю возвышенность его души, почитается людьми, незнакомыми с тогдашним положением дел в Грузии, и преимущественно теми, кои руководствуются лишь мелочными и эгоистическими целями, величайшею с его стороны ошибкою…

Но Ермолов, столь высоко стоящий в общественном мнении, не мог и не должен был поступить иначе. Оставя Кавказ вскоре после изгнания персиян из наших пределов, он мог утешаться мыслию, что ему была Россия обязана сохранением края, стоившего ей уже много крови и усилий.

Никогда гражданская доблесть Ермолова не проявилась в столь высокой степени, как во время вторжения персиян в наши закавказские владения; Алексей Петрович находился в это время в обстоятельствах, которые более, чем когда-нибудь, требовали с его стороны особых подвигов, чтоб удержаться на той высоте, на которой он был поставлен. Все говорили, что ему надо было лично нанести решительный удар персиянам; но он, зная сомнительное состояние умов в закавказских провинциях, встревоженных приближением многочисленных полчищ Аббас-Мирзы, и сознавая чрезмерную слабость наших военных сил на Кавказе, пожертвовал своими личными выгодами; он послал на верную победу Паскевича, вверив ему начальство над небольшим количеством превосходных войск, коими мог лишь в то время располагать Ермолов, дав ему своих лучших сподвижников: Вельяминова и князя Мадатова, коим Паскевич был вполне обязан своею первою победой над персиянами, остался лично в Тифлисе с самыми ничтожными силами, которые могли быть сильны лишь его именем. Потому что одно присутствие его в этом городе и приобретенное им необычайное нравственное влияние в крае могли не допустить всеобщего противу нас взрыва. Это беспримерное самоотвержение, переносящее нас в лучшие времена великого Рима, было оценено лишь самым ограниченным числом людей, а большинство ставит этот великий подвиг в важнейшую ошибку в жизни этого человека, подвиг, который, несмотря на многие другие, совершенные им в течение жизни, составляет едва ли не самый блестящий алмаз в его славном венце».