Глава пятая. РЕШАЮЩАЯ БИТВА ЗА ФЛОТ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава пятая.

РЕШАЮЩАЯ БИТВА ЗА ФЛОТ

Итак, Лазарев высочайшим указом назначается «исправляющим должность» главного командира Черноморского флота и портов, николаевского и севастопольского губернатора. В том же году Лазарев награждается орденом Святого Владимира 2-й степени, а 31 декабря 1834 года утверждается в занимаемых им должностях. Взлет карьеры адмирала стремителен! Император очень рассчитывал, что именно Лазарев расчистит «грейговские конюшни», и не ошибся!

Интересный момент произошел по возвращении Лазарева с Босфора в Севастополь. Контр-адмирал шлет письмо в Николаев, прося прислать опытных мастеров и необходимые материалы для ремонта судов. Критский не ответил. Лазарев шлет новое письмо с тем же результатом. Третье… Наконец, в ярости он пишет напрямую князю Меншикову. Тот, понимая, что и его бумага на Грейга и его камарилью впечатления не произведет, несет бумагу к императору. Николай накладывает резолюцию: «Князю Меншикову привесть в ясность по прибытии в Николаев». Меншиков едет в Николаев разбираться в ситуации, но и он ничего не может поделать. И тогда Меншиков объявляет то, что повергает в шок и Грейга, и Критского, и красотку Лею. Он объявляет о присвоении Лазареву вице-адмиральского чина (это всего после неполного года в должности!), но, что самое главное, Меншиков объявляет о назначении Лазарева генерал-адъютантом. Акции Лазарева сразу возросли на несколько порядков. Помимо всего прочего, императорские милости ясно всем показали, что у Николая I особое отношение к новому начальнику штаба и нынешняя должность для него не последняя. По всей видимости, Грейг и его окружение попытались предпринять какие-то шаги, но было уже поздно.

Интересна реакция Лазарева на свое столь резкое возвышение. Как всегда, он открывает свое сердце другу юности Шестакову. «Как мне благоразумнее в теперешнем случае поступить, не знаю — должность генерал-адъютанта есть быть фискалом и доносчиком, а я до сего времени ни тем, ни другим не бывал, хотя вовсе не считаю бесчестным выводить наружу злоупотребление, но покамест не знаю, как это сделать».

А затем последовал следующий удар, уже нокаутирующий 2 августа 1833 года Николай I подписывает указ о назначении Лазарева временно исполняющим обязанности главного командира Черноморского флота и портов в связи с переводом адмирала Грейга в Петербург.

Грейг и Лия, оскорбленные и обиженные, принялись паковать чемоданы. Критский же, понимая, что его песня спета, немедленно подал в отставку, при этом начав на прощанье полное разграбление Николаевского адмиралтейства Лазареву лишь в самый последний момент удается предотвратить подписание Критским новых дорогостоящих подрядов по поставке некачественной парусины. 8 октября 1833 года Лазарев официально вступает в управление Черноморским флотом и портами.

Итак, Грейга (вместе с его женой) отозвали в Петербург, где ему выразили высочайшую благодарность за многолетнее руководство флотом и определили в почетную отставку в сенат, назначив сенатором. При этом Николай старался сохранить все внешние приличия в отношениях с отстраненным командующим флотом, чтобы лишний раз не будоражить общественное мнение и «не гневить» до поры до времени «черноморскую мафию». Именно поэтому, еще незадолго до перевода Грейга в Петербург, император согласился стать крестным отцом новорожденного сына адмирала, названного Самуилом. Здесь тоже многое непонятно. Если Лия-Юлия оставалась в иудействе или приняла протестантство, то как тогда православный Николай I мог стать крестным отцом? Значит, Лия все же перешла в христианство. Но когда именно? По велению души много лет назад или в самый последний момент, когда надо было спасать себя и мужа?

Как бы то ни было, но данным актом была достигнут определенный компромисс. Грейг и его жена полностью отстранялись от черноморских дел, в обмен на это им гарантировалось почетное существование в столице, а также давались гарантии будущей карьеры их совместным сыновьям Именно поэтому новорожденного ребенка Николай сразу же произвел в мичманы. После этого акта проявления благожелательности при переводе Грейга в столицу уже никто не мог сказать, что это явилось следствием опалы командующего Черноморским флотом Думается, что и сам Грейг, будучи человеком далеко неглупым, сразу же принял правила игры императора

Официальной причиной перевода Грейга в Петербург было подорванное многолетней неутомимой деятельностью здоровье адмирала. Были, однако, и другие обстоятельства, способствовавшие оставлению Грейгом своего поста. Историк русского флота Е.И. Арене, явно не желая «выносить сор из избы», писал об устранении Грейга с флота весьма расплывчато: «Последние годы службы почтенного адмирала Алексея Самуиловича Грейга на юге были сильно омрачены доносами и наветами подпольных клеветников, вымещающих на нем свои неудачи в разного рода нечистоплотных аферах или иные неудовольствия». Многие авторы туманно говорят об «усталости и пассивности» Грейга в последние годы командования флотом,

В «Морском сборнике» №12за1861 год были опубликованы любопытные воспоминания одного из приближенных Грейга, морского врача Н. Закревского. О причинах этой публикации у нас будет еще отдельный разговор. Пока же ознакомимся с небольшим отрывком из этого опуса: «В этот период деяний адмирала Алексея Самуиловича (имеется в виду период отстранения Грейга от должности. — В.Ш.) замечателен следующий вопрос какое бы заключение следовало вывести из того, что адмирал в это время, снисходя к некоторым личностям, исходатайствовал им чистую отставку… а личности эти, по мнению адмирала Лазарева, были будто бы нечисты и ответственны?.. Беспристрастие должно решить вопрос этот в пользу адмирала Грейга, ибо личности эти были ему гораздо лучше известны, нежели адмиралу Лазареву; притом же первый, имея в виду оставить по себе добрую память, не хотел бросать на жертву людей, быть может не настолько действительно преступных, насколько не разделявших с другими уважения к последнему (т.е. к Лазареву. — В.Ш.). Из числа таких личностей никто столько не контрировал (т.е. пакостил. — В.Ш.) Лазареву, как обер-интендант контр-адмирал Критский, которому Алексей Самуилович действительно против желания Лазарева исходатайствовал чистую отставку с ограждением от контроля действий и распоряжений его за время управления интендантством. Критский и адмирал Грейг одновременно выехали из Николаева навсегда, оставив в нем первый — быть может, несколько и справедливые нарекания, но последний — чистые, задушевные благословения».

Что и говорить, воспоминания Н. Закревского весьма красноречивы. Желая обелить своего кумира, он невольно оказал ему «медвежью услугу». Чего стоит признание в том, что Грейг занимался спасением от суда своих воров-подельников! Ничего себе! Лазарев пытается восстановить законность и спросить с казнокрадов, а Грейг сознательно и демонстративно спасает их от закона! При этом Закревский честно признает, что подельники были «действительно преступны», но Грейг был настолько «благороден», что не мог их бросить на «растерзание» законолюбивому Лазареву. Ну а то, что написал Закревский о Критском, вообще не поддается пониманию нормального честного человека. Зная, что Критский вор (да еще какой!), Грейг выторговывает у императора ни много ни мало, а ограждение его от всех возможных расследований за все годы воровства (сейчас бы сказали, «в особо крупных размерах»). Даже апологет Грейга вынужден признать, что имели место «несколько справедливые нарекания»…

Возникает закономерный вопрос почему Николай I пошел на такую нелицеприятную сделку с Грейгом? Точного ответа на этот вопрос мы, скорее всего, никогда не узнаем. Однако вспоминая историю с тем, как энергично защищал какого-то незаконнорожденного Герцена его одноплеменник Ротшильд, можно вполне предположить, что во имя спасения черноморских коррупционеров были привлечены весьма солидные силы из числа международных банкиров, в том числе и тот же Ротшильд. Если все обстояло именно так, то решение российского императора было вполне логично — сворованного уже не вернуть, а ухудшать внешнеэкономическое положение государства из-за нескольких мерзавцев было глупо.

* * *

Сразу же после отъезда Грейга начинается массовая ротация балтийских и черноморских офицеров. Свидетель этих событий пишет: «…1834 и 1835 годы замечательны переводом значительного числа морских офицеров из Черноморского флота в Балтийский и обратно. Черноморцы этими переводами обязаны большей частью Алексею Самуиловичу, но некоторые из самонадеянных грейговцев — по преимуществу греки — не хотели оставлять юг и Черное море, с которым они сроднились (еще бы не сродниться, когда в их руках была и торговля, и таможня всех черноморских портов. — В.Ш.). Из числа таких был Михаил Николаевич Кумани (ныне полный адмирал), который в отношении предубеждения Лазарева к грекам и грейговцам — по случаю перевода их в Балтику, а также и по введению в употребление волчьих билетов — высказался перед ним слишком резко, но справедливо, и Лазарев не нашелся остановить его, чему свидетелями были многие из грейговцев и лазаревцев».

Из послужного списка адмирала А.С. Грейга: «1833 г. Назначен в члены Государственного совета 1834 г. Награжден табакеркою, украшенною бриллиантами с портретом государя императора 1843 г. Получил единовременно 2000 червонцев и награжден орденом Св. апостола Андрея Первозванного». Что ж, Николая I не зря называли «императором-рыцарем»! Несмотря на все, что вскрылось за время руководства Грейгом, Николай не забыл ни его боевых заслуг, ни лояльности в страшном для него 1825 году.

Любопытно, что уже в бытность свою членом Государственного совета адмирал Грейг продолжил самое активное лоббирование еврейского вопроса. Так, в 18 3 5 году при разработке нового «Положения о евреях» департамент законов Государственного совета предложил даровать право постоянного жительства вне черты оседлости еврейским купцам, пробывшим три года в гильдии. Большинство членов Государственного совета решительно выступило против этого, заявив, что евреи, «довольствуясь вообще в домашнем быту весьма малым», могут стать опасными конкурентами русских купцов, а также ссылаясь на то, что эта мера произвела бы «неприятное впечатление» на простой народ. Меньшинство Государственного совета во главе с адмиралом Грейгом считало, что евреи могут своей деятельностью принести России экономическую пользу, поэтому им надо разрешить жить и торговать по всей стране. Император Николай I, разумеется, присоединился к точке зрения большинства «Положение» было утверждено Николаем I в апреле 1835 года. Оно представляло собой свод всего антиеврейского законодательства с прибавлением ряда новых установлений. Согласно «Положению», в Белоруссии евреям разрешалось проживать только в городах, в Малороссии — везде, кроме Киева и сел, принадлежащих государственной казне, в Новороссии — во всех населенных пунктах, за исключением Николаева и Севастополя. В прибалтийских губерниях могли жить только их уроженцы. Евреям было запрещено вновь селиться в 50-верстной пограничной полосе. Во внутренние губернии евреям разрешалось приезжать не более чем на шесть недель по паспортам, выдаваемым губернаторами, и при условии ношения русской одежды. Был подтвержден запрет христианам работать в еврейских домах.

Вспомним, что, покидая Николаев, адмирал Грейг фактически тайно вывез с собой и главного подельника — обер-интенданта Черноморского флота контр-адмирала Критского, который потом благополучно навсегда исчез за границей. После бегства Критского Лазарев немедленно назначает на его должность опытного и честного интенданта балтийца генерал-майора А.Н. Васильева, которого давно лично знал и которому доверял. Именно на генерал-майора Васильева возлагалась задача вычистить «черноморские конюшни» от грейговской грязи. Забегая вперед, отметим, что со своей задачей выдвиженец Лазарева справился отлично.

Последние годы жизни Алексей Самуилович Грейг подолгу жил в своем имени «Сан-Эннуи» близ Ораниенбаума, проводя время за чтением книг из своей обширной библиотеки. Ради объективности следует отметить, что за адмиралом Грейгом числились и достойные свершения. В молодости он был неплохим моряком, хорошо зарекомендовал себя как младший флагман в Средиземноморской экспедиции Сенявина. Считается, что в российском военно-морском флоте штабную службу (в современном ее понимании) ввел тоже именно он. Занимался Грейг и конструированием кораблей. Насколько они были лучше, чем те, которые конструировали профессиональные корабельные инженеры, сказать сложно, но это было одним из любимых хобби адмирала. Кроме этого Грейг со вниманием относился и к развитию гидрографической службы. Уже будучи в Петербурге, он увлекся астрономией и создал известную впоследствии Пулковскую научную обсерваторию. Однако огромнейший вред, нанесенный Российскому государству при его попустительстве и самом непосредственном участии, увы, не идет ни в какое сравнение с тем, что он успел сделать хорошего.

Характерно, что в 1835 году Грейг не был представлен и не получил весьма почетного среди высших сановников знака «50 лет беспорочной службы». Весьма показательный факт настоящего отношения к нему императора

Великосветский Петербург так и не принял Лейку Грейг. Столичная аристократия откровенно игнорировала ее, не приглашая чету Грейгов в салоны и на балы. Если старый адмирал относился к этому достаточно равнодушно, проводя все вечера за занятием астрономией, то супругу такое отношение к себе, разумеется, обижало. Историк российского флота Е. Арене пишет: «Даже в Петербурге, люди, пользовавшиеся радушным гостеприимством (Грейга. — В.Ш.), втихомолку злорадно подсмеивались над его “жидовскими” балами». На балах у Грейгов присутствовали по этой причине евреи-купцы, предприниматели, модные художники и музыканты.

Помимо астрономии Грейг в последние годы жизни весьма интересовался финансовыми вопросами империи. Болела душа старого моряка за финансы России. Да и сыновей своих направил на это нелегкое поприще: деньги считать — это не корабли по морям водить!

Из всех российских адмиралов Алексей Самуилович Грейг был самым финансово образованным. Еще бы, после «николаевских университетов» он мог уже мыслить во всероссийском масштабе. К моряцкому делу к этому времени адмирал остыл окончательно, да и как не остыть, когда дружбу водишь с банкирами да купцами! Именно поэтому Грейг в 1837 году, прослышав о затеваемой денежной реформе, начал неожиданно бомбардировать императора Николая своими письмами по финансовым вопросам. В своих письмах Грейг печалился о бесполезности введения билетов депозитной кассы, без учреждения повсеместно разменных касс на серебро, сетовал на возможность внесения еще больших стеснений во всех коммерческих оборотах страны при замене звонкой монеты в обращении новыми билетами депозитной кассы, ввиду высокого размера минимальных купюр.

В другом письме Грейг предлагает принять за новую монетную единицу количество серебра, соответствующее по ценности ассигнационному рублю. Для сего надлежало к тогдашнему серебряному рублю, равному по среднему сложному биржевому курсу 3 рублям 55 копейкам, придать серебра на 45 копеек, т.е. получить слиток ровно в 400 копеек ассигнациями, и четвертую часть такого рубля признать за постоянную единицу, назвав ее рублем.

Эта новая монета, содержа в себе действительную единицу — рубль, или 100 копеек ассигнациями, по мнению Грейга, принята будет без затруднения.

Возражая Грейгу, министр финансов граф Канкрин говорил:

— Зачем с единицей гнаться за ассигнациями, т.е. основывать единицу на размере непостоянном?

На это Грейг возражал графу:

— Затем, что в погоне легче поймать то, что под руками, нежели то, что вдали!

Эти слова адмирала документальны! Что и говорить, умели и любили супруги Грейги ловить то, что было у них под руками!

Но а с чего бы, казалось, такой большой интерес Грейга к финансовым делам империи? Секрет такой заботы адмирала о финансовых делах России предельно прост. Очень уж желал адмирал Грейг поучаствовать в грядущей финансовой реформе России. Думается, что не он один желал. Вместе с ним мечтала добраться до российского золота и его неутомимая супруга, о том же мечтали и ее многочисленные сородичи — купцы, ростовщики и банкиры. Грейг же, как и всегда раньше, выступал в затеваемой всеми ими афере этаким локомотивом, за которым тянулся длинный состав жаждущих наживы. Если бы только Грейгу удалось стать членом комитета по денежной реформе, он сразу бы привел с собой команду «николаевских профессионалов». Однако тогдашний министр финансов граф Канкрин был тоже не лыком шит. И о Грейте, и о его черноморских делах, он был наслышан. А потому в предложениях Грейга пользы министр не нашел и в участии в денежной реформе адмиралу наотрез отказал

Попытка поучаствовать в финансовой реформе стала его последней попыткой поучаствовать в государственных делах. Но не получилось. Умный и бережливый граф Канкрин зорко стоял на страже российских интересов и Грейгов к финансам империи не подпустил.

В 1839–1843 годах граф Канкрин, как известно, осуществил в России весьма успешную денежную реформу, установившую систему серебряного монометаллизма, начал обмен всех ассигнаций на государственные кредитные билеты, обменивающиеся на золото и серебро, и эмиссию платиновой монеты. Команда Грейгов осталась тогда за бортом. Увы, граф Канкрин не мог и представить, что последнее слово в его противостоянии с Грейгами останется все же за противником..

Умер адмирал Грейг в 1845 году и был со всеми почестями похоронен на Смоленском лютеранском кладбище в Петербурге.

Из дневника графа M.A Корфа- «18 января скончался, 69 лет от роду, член Государственного Совета Алексей Самойлович Грейг, англичанин родом и подданством, сын знаменитого в Екатерининский век адмирала и сам стяжавший себе славу как моряк и как ученый. Всю карьеру свою он сделал во флоте или, по крайней мере, во флотском мундире. Быв зачислен в службу в самый год своего рождения (1775) и трижды послан потом, в отроческом и юношеском возрастах, в Англию, для усовершенствования в морском деле, участвовав во всех кампаниях. Грейг с1816по1833 год нес звание и обязанности главного командира Черноморского флота и портов и Николаевского и Севастопольского военного губернатора. Пользовавшись в прежнее время общим почетом, уважением и отличаемый государем, наконец, всеми любимый, Грейг утратил много из того через брак с пронырливой жидовкой, дотоле его наложницей, которая во время его управления Черноморским флотом позволяла себе, в роли адмиральши, как по крайней мере все тогда говорили, разные неблаговидные поступки. С тех пор, потеряв расположение к себе государя, бедный старик сделался для публики более или менее предметом насмешек и почти пренебрежения, так что пожалование ему Андреевской ленты возбудило общее порицание против исходатайствовавшего ее князя Васильчикова. В последние годы, изнуренный более еще болезнью, нежели летами, одряхлевший, оглохший и действительно уже выживший из ума, Грейг только прозябал, и каждого невольно брал смех при уверениях его жены, все еще тревожимой видами честолюбия, будто бы ее “Алексей Самойлович” проводит целые ночи за чтением советских записок… “Видно, — говорили шутники, — эти-то бессонные ночи он и старается вознаграждать в Совете”, где, в самом деле, Грейг постоянно дремал — и иногда предавался даже глубокому сну».

* * *

19 декабря 1834 года Лазарев был окончательно утвержден в должности командующего Черноморским флотом. Начальником штаба флота он определил своего друга и сослуживца А.И. Авинова, а когда тот стал болеть, подыскал ему достойную замену в лице ВА Корнилова П.С. Нахимов в это время тоже успешно продвигался по служебной лестнице, командуя кораблями, а потом и корабельными соединениями.

Новый командующий, прежде всего, доложил Министерству о необходимости срочно восполнить убыль в стареющих судах и в связи с этим ходатайствовал о развитии подрядной постройки или вольнонаемного труда при сооружении кораблей на казенных верфях. В ответ Николай I потребовал строить за счет штатных ассигнований ежегодно по линкору и в 2 года по фрегату, а по дополнительным суммам — в течение 4-х лет еще по линкору. Так началось возрождение Черноморского флота из грейговского небытия.

Отметим, что первым делом, которым занялся Лазарев, став главным командиром Черноморского флота и портов, было т.н. парусиновое дело. Дело в том, что используя свою отдаленность от столицы, Грейг выстроил собственную схему закупки корабельной парусины на единственном тогдашнем производителе этого продукта — Александровской мануфактуре. В отличие от Балтийского флота, который закупал там достаточно качественную парусину по фиксированной государственной цене, Черноморский флот в лице Грейга и Критского закупал на той же Александровской мануфактуре самую худшую по качеству парусину (т.е. фактический брак) по рыночным ценам. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что при данной схеме существовала отлаженная система взаимных финансовых откатов. Из личного письма М.П. Лазарева о качестве закупаемой Грейгом парусины: «Надеюсь, что года через два прежней парусины более на флоте не останется — так была редка, что сквозь парус можно было брать высоту солнца, и так слаба, что беспричинно рвалась». Помимо этого Грейг организовал и собственную небольшую парусную мастерскую некоего Вольфа (компаньона M Серебряного), который также получал от главного командира немалые денежные суммы. Но производимая Вольфом парусина, несмотря на свою астрономическую стоимость, оказалась еще хуже Александровской. Из отчета командира линейного корабля «Норд Адлер» капитана 1-го ранга И.И. Сторжевского: «У самых швов так растягиваются, что начинают сначала сквозить, или, как будто, дыры по швам покажутся. А после немедленно по сим местам рвутся». Через некоторое время «парусиновый» проект Грейга и Лии окончательно лопнул

Из воспоминаний адмирала И.А. Шестакова: «Лазарев, назначенный главным начальником флота, застал его (Черноморский флот. — В.Ш.) отдыхавшим на лаврах последней турецкой кампании. Насколько отдых этот был основателен, известно уже из истории; что он был положительно вреден, как всякий продолжительный отдых, доказала Босфорская экспедиция 1833 года. Ее значение и цель наших морских сил на юге выказались осязательно, но вместе с тем уяснилась необходимость всегдашней готовности, вечного бодрствования, на которые тогдашний личный состав и состояние материальной части никак не дозволяли рассчитывать. Опыт в подчиненном положении, где недостатки усматриваются легче и удобнее, в особенности знакомство с личностями не в тумане канцелярской атмосферы, а на доступном безошибочной оценке поле живой действительности, приобретенные адмиралом во время командования Босфорской экспедицией, утвердили его взгляд и укрепили решимость изменить совершенно существовавший порядок. Он провел эту решимость до конца, не останавливаясь с препятствиями, не колеблясь в мерах и стоически вынося оскорбления из Петербурга, на которые не скупились в начале предпринятой им реформы. Когда дело наладилось, когда убедились, что перемены не были безотчетным взметом новой метлы, а указывались насущной необходимостью, положение деятеля изменилось, и ему протягивали дружескую руку помощи; но вначале тьма препятствий остановила бы человека иного закала.

Усовершенствование материальной части не представляло затруднений. Познания и ревность при данных правительством средствах скоро подвинули дело, в котором адмирал находил истинное наслаждение и отдохновение душе, болевшей от интендантских и канцелярских уязвлений. Не в кораблях и адмиралтействах было главное и труднейшее дело. В величественные массы, в затейливые механизмы нужно было вдунуть дыхание жизни, провести в них электрический ток, одарить их силой мысли, духом ревности. Предстояло создать людей.

Прискорбны гонения вообще, в особенности — поднимаемые на целые сословия, общества или расы. Но если крепко сплотившаяся ассоциация упорно держится привычек, вредящих общей пользе, если, слепая к новым требованиям, она отвергает прогресс только потому, что им изменяется существующее, если, вдобавок, за упорство и недвижимость закоснелых староверов может в будущем пострадать государство, общественному деятелю, крепкому убеждением и преданностью родине, никто не может вменить в преступление ожесточенной борьбы с подобными элементами. Он не должен поступать иначе; грустная доля жертвовать многими в его положении осветляется уверенностью, что обеспечивается польза и спокойствие всех. Наряду с усилиями по возрождению флота, вместе с приглашениями прежних сослуживцев прийти помочь ему в многотрудном деле, Лазарев начал преследовать греческий элемент тем с большей ревностью, что нестрогие принципы местного греческого общества возмущали его как человека».

Из письма Лазарева тех лет: «Я попался в сети, крайне для меня неприятные, тем более, что должность береговая, и черт знает, что еще. Вот третий уже год, что флот здесь не ходил в море, и бог знает от каких причин. А сегодня Севастополь вообще так пуст, что хоть шаром покати — ни одной сажени веревки, ни одного дерева, чтобы сделать стеньгу или марс-рей. Предвижу много преград, но бесполезным быть не хочу».

Из высказываний Истомина: «Для всех носивших морской мундир Лазарев казался божеством».

Из высказываний Нахимова: «За год пребывания Лазарева в Черноморском флоте команды кораблей научились выполнять сложные операции с парусами менее чем за 3 минуты вместе прежних 17-ти минут. Матрос есть главный двигатель на корабле, а мы только пружины, которые на него действуют, — говорил он».

Интересно, почему наши историки всегда с завидным упорством приписывают последнюю фразу Нахимову, в то время как он сам указал ее истинного автора?

Журнал «Русский архив» № 2 за 1881 год писал: «Считая необходимостью здоровому духу дать здоровое тело, Лазарев безотлагательно приступил к улучшенному кораблестроению. Тяжела была борьба его с установившимися подрядными порядками. Евреи и инженеры, как свидетельствует переписка, возбуждали в нем неодолимую энергию для борьбы, и в скором времени Лазаревское адмиралтейство стало образцовым. Из недр этого адмиралтейства за восемнадцатилетнее управление Черноморским флотом вышел определенный комплект линейных судов, в том числе 14 кораблей и 6 фрегатов. Суда эти, отличаясь прочностью и изяществом отделки, обращали на себя внимание не только соотечественников, во и чужеземцев. Быстрый рост морской силы на юге России уже возбуждал ревнивые опасения всемирных мореплавателей; велика должна была быть их затаенная радость в сознании, что недостаток денежных средств лишит Лазарева возможности довести дело не до конца, определенного положенными штатами, а до конца, намеченного его государственным умом. Замечательный хозяин, Лазарев, высчитывая ограниченные средства, отпускаемые на кораблестроение, считает грехом рисковать хотя бы ничтожною суммою; прислушиваясь к мнениям иностранных знатоков и приглядываясь к их опытам, Лазарев боится еще не вполне определившихся достоинств винтового двигателя и стоит за колесные пароходы. Страх ошибки и непроизводительной затраты сдерживает его порывы; холодный расчет и знание ответственности пред государем и родиной в расходовании народных денег заставляют его принимать только то, что уже не подлежит сомнению. Но и колесные пароходы большого ранга не даются Лазареву. Недостаток средств кладет преграду его деятельности! Для постройки судов сооружены адмиралтейства в Николаеве и Новороссийске, и вырабатывается план и приготовляется место для такового же в Севастополе. Этому последнему не суждено, однако, было возникнуть при жизни Михаила Петровича; но по смерти его, по высочайшему повелению, оно названо Лазаревским. По свидетельству лиц, составлявших лазаревский некролог, Гидрографическое депо, почти не существовавшее в 1833 году, приведено в состояние, согласное требованиям времени; в нем выгравировано много прекрасных карт, напечатано много правил, положений, руководств, лоций и других книг, относящихся до морского искусства; из них издание атласа Черного моря можно назвать трудом совершенным и изящным. Параллельно со специальными работами по флоту идут классические постройки в Севастополе, и ни одна мелочь не ускользает от внимания главного руководителя. Дважды воздвигается библиотека для морских офицеров — сначала в 1844 году, а потом, по истреблении пожаром, в 1849-м. Приводится к окончанию капитальная постройка севастопольских доков; строится в античном, греческом, стиле церковь Петра и Павла, дом Морского собрания, девичье училище и т.п. Укрепленный Севастополь растет год от году и служит предметом общего удивления. Адмирал все недоволен, и шире, шире растут его замыслы, уже подтачиваемые в корне смертельною болезнью».

Возглавив Черноморский флот, адмирал Лазарев на протяжении всего своего многолетнего командования флотом и портами неукоснительно и последовательно проводил линию Николая I по уменьшению иностранного влияния в армии и на флоте, действуя подчас весьма решительно.

* * *

Помимо всего прочего, Лазарев весьма энергично занимался выполнением указа Николая I о выселении евреев из Николаева и Севастополя. Не оставил он своим вниманием и греческую диаспору.

Современный биограф Лазарева А.А. Черноусое пишет: «…С выселением евреев и греков, которые в большинстве своем занимались коммерцией, сложившиеся экономические условия были нарушены, что еще долго давало о себе знать, и адмирал Лазарев счел необходимым увеличить численность оставшихся николаевских купцов и ремесленников. Для достижения этой цели адмирал ходатайствовал о предоставлении и николаевским купцам льгот в уплате сборов за право торговли. В своей докладной записке адмирал, свидетельствуя, что с выселением евреев из Николаева и Севастополя торговля в этих городах упала, просил о предоставлении обоим городам тех же льгот, какими пользуются и “знатные торговые города Одесса, Керчь, Таганрог и Феодосия”. Затем именным указом Николая I от 7 января 1838 года севастопольским и николаевским купцам было предоставлено право платить половину за гильдейские свидетельства, а купцов, вновь поселяющихся в Николаеве и Севастополе и выстраивавших дома, Указ на три года освобождал от всяких денежных повинностей. Что касается ремесленников, они также на три года были освобождены от натуральных и денежных повинностей в пользу города. Но эти льготы, уменьшив доходы казны и города, не привели к заметному переселению купцов и ремесленников в эти города. Скорее всего, именно в процессе борьбы с национальными преступными группировками укрепились неприязнь и недоверие Лазарева к “инородцам”. Но эти неприязнь и недоверие проистекали из убеждения, что только русский человек способен беззаветно служить России, а иностранные преследуют только личные корыстные интересы, “вообще склонны к интересу и воровству”».

Впрочем, Лазарев одними евреями не ограничился. Вместе с еврейской «мафией» он взялся и за «мафию» греческую. По воспоминаниям Н. Закревского, «много выказалось принадлежащих к сословию “отыскивающих дворянства в России”, когда по представлению М.П. Лазарева, последовало Высочайшее разрешение выгнать из Севастополя всех праздно пребывающих иностранцев, и без особенной надобности не пускать их в город». Недоверие к иностранцам Лазарев сохранил на всю оставшуюся жизнь, и основания на это у него имелись. Кстати, в советское время по «методу Лазарева» также стали закрывать для посещения иностранцев военно-морские и военные гарнизоны и, разумеется, не зря.

Да и местные греки, традиционно занимавшиеся торговлей, жили в целом гораздо богаче местного русского населения. Врач Н. Закревский в своих «Записках врача морской службы» вспоминал; «…Большая часть греков и весьма немного русских старожилов имели у Севастополя собственные… участки земли (хутора)…»

В своих воспоминаниях поклонник адмирала Грейга врач Н. Закревский дал Лазареву следующую характеристику. «Тверд, несговорчив и даже груб… Он не терпел искательств и неправильных просьб, в особенности, если вместо …ова или …ского назначить куда-то …аки или …пуло. За это его и невзлюбили».

АА Черноусов отмечает в своей биографии М.Н. Лазарева: «…факт разгула казнокрадства и мздоимства на Черноморском флоте подтверждается документами и многочисленными свидетельствами современников. Во-вторых, Лазарев, как мы отмечали выше, боролся с преступными группировками, образовавшимися по национальному признаку — не только греческой, но и еврейской. В-третьих, И.В. Мосхури в своей книге опирается в основном на один источник — «Записки…» Н. Закревского, автора пристрастного и не всегда объективного. Свое расположение к грекам он не только не скрывал, напротив — всячески подчеркивал.

В мемуарах Н. Закревского находим утверждения о том, что греки «…первенствовали перед русскими и первенствовали безукоризненно…», и это первенство «без пристрастия и лицеприятия» признавалось Грейгом Таким образом, выводы, основанные на воспоминаниях одного, к тому же пристрастного, человека скорее тенденциозны, чем объективны. Следует оспорить и другие утверждения И.В. Мосхури. Так, он указывает, что Лазарев препятствовал грекам в продвижении по службе исключительно по национальному признаку, но факты говорят об обратном. Многие офицеры греческой национальности своей усердной и честной службой заслужили признание и уважение М.П. Лазарева и под его началом успешно продвигались по служебной лестнице, среди них П.Л. Аркас (будущий главный командир Черноморского флота), М.Н. Кумани, Е.П. и М.П. Манганари и другие. Также несправедливо обвинять Лазарева в расположении к немцам. В своем письме Унковскому Лазарев писал, вспоминая какой-то бунт немцев: «А все-таки лучше подлых наших соседей немцев, которые за то, что Россия спасла их Германию в 1812 году, негодуют теперь на русских с самым зверским остервенением, пора приходить и очистить святую нашу Русь от этого поганизма (?) и выгнать… на свою землю, — много вреда творят они в России». Подобные высказывания Лазарева встречаем и в других источниках, например, в письме АА Шестакову: «…нельзя ожидать, чтобы немец расположен был делать добро русским, оно не натурально, и надеяться на них нечего. Надобно самим о себе думать».

Все тот же Н. Закревский, питавший к грекам особую приязнь, признавал, что «…были и между ними (греками. — В.Ш..) такие труженики!.. Но это исключения…» Он же в своих «Записках…» приводит письмо отставного унтер-офицера К.Е. Ефимова к одному из офицеров корабля «Императрица Мария»: «…но я не позабыл, и не забуду по гроб моей жизни, как в турецкую кампанию, в бытность Вашу на корабле «Императрица Мария», под командою Папа-Христо, где все офицеры были греки, кроме Вас, одного между ними русского, какие неприятности Вы переносили тогда! Я и теперь вспоминаю, как нам было больно за Вас, как вся команда жалела о Вашем положении».