Ожеро Пьер Франсуа Шарль

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ожеро Пьер Франсуа Шарль

Французский военный деятель Ожеро (Augereau) Пьер Франсуа Шарль (21.10.1757, Париж — 12.06.1816, Ла-Уэссэ, департамент Сена и Марна), маршал Франции (1804), герцог Кастильонский (1808), пэр Франции (1814). Сын лакея.

Детство Ожеро прошло в парижском предместье Сен-Марсо. Никакого образования и тем более воспитания он в молодости не получил. В подростковом возрасте слыл отчаянным парнем, постоянно участвуя в драках со сверстниками и занимаясь мелким воровством. Никаких перспектив на будущее у столичного люмпена Ожеро не было. Но, как и большинство молодых людей того времени, он мечтал о странствиях, приключениях и подвигах, ему хотелось увидеть свет, далекие и неведомые страны. Однако все это в его незавидном положении безграмотного простолюдина могла дать только армия. Поэтому, как только представилась первая возможность завербоваться в армию, Ожеро, не задумываясь, воспользовался ею. В 1774 году ловкий, статный и сообразительный 17-летний юноша из парижского предместья привлек внимание королевских вербовщиков, производивших набор в армию. В результате молодой Ожеро оказался завербованным в один из ирландских полков (Клэрский пехотный полк) королевской армии.

Но армейские порядки пришлись не по душе молодому солдату. Замашки склонного к анархии закоренелого люмпена, вчерашнего сорвиголовы оказались трудно совместимыми с требованиями воинской дисциплины, и уже через год армейская служба в пехоте настолько осточертела ему, что Ожеро покинул свою часть и записался в драгуны. Затем все повторилось.

Через два года, спасаясь от военного суда за оскорбление офицера, дитя парижских улиц дезертирует из французской армии и бежит в Пруссию. Там он снова поступает на военную службу. В прусской армии ему пришлось познать все «прелести» фридриховской муштры с ее жестокой системой, согласно которой «солдат должен бояться палки капрала больше, чем неприятеля». Поэтому нет ничего удивительного в том, что мятежный дух бывшего парижского санкюлота не мог долго мириться с гнетущей, все подавляющей атмосферой, царившей в прусской армии того времени.

Последовал новый побег, на этот раз в Саксонию. Там Ожеро снова поступает на военную службу. Прослужив некоторое время в саксонской армии, он также покидает ее и перебирается на юг Италии. Там дезертир со стажем становится солдатом неаполитанской армии. В этой, пожалуй, самой разгильдяйской армии Европы Ожеро в относительно короткий срок зарекомендовал себя образцовым солдатом (сказалась прусская выучка!) и даже получил звание сержанта. К этому времени уже достаточно много повидавший и многому научившийся на службе в различных европейских армиях он приобретает репутацию отличного стрелка, прекрасного наездника и отчаянного рубаки. Будучи в Италии, он подрабатывает себе на жизнь уроками танцев и фехтования. Шпагой и пистолетом Ожеро владел в совершенстве. Слава непобедимого бойца на шпагах — первого забияки, бретера и дуэлянта — витала в те годы вокруг его имени. Человек на редкость грубый, хамоватый (чем, кстати, он очень гордился), легко срывающийся на площадную брань, Ожеро бравировал презрением к окружающим его людям, казалось, преднамеренно бросая вызов всем и вся, одинаково наплевательски относясь как к своей, так и к чужим жизням. Особенно любил он «ставить на место» всякого рода «зазнаек», к которым относил людей чем-либо не понравившихся или не угодивших ему, специально провоцируя дуэли, из которых неизменно выходил победителем. Постоянные скандалы, связанные с дуэлями, и вызывающее поведение Ожеро в конце концов вызвали неудовольствие начальства. Разного рода взысканиям, как из рога изобилия сыпавшихся на него, не было конца. Вдобавок ко всему бравый сержант оказался замешанным в ряде громких скандалов, связанных с похищением чужих жен. Наконец терпение начальства лопнуло — Ожеро был уволен из армии с приказанием немедленно покинуть пределы Неаполитанского королевства (1787). Изгнанный из Неаполя, он направился в Испанию. Служба Ожеро в испанской армии, как и все предыдущие, оказалась непродолжительной. Дезертировав в очередной раз, он направился искать счастья в Португалию. Там его и застала весть о начавшейся революции во Франции. Это открыло ему возможность вернуться на родину, которую он вынужден был покинуть 13 лет назад. Бросив службу в португальской армии, Ожеро отправился во Францию (1790). Таким образом, за многие годы скитаний по Европе он успел послужить под знаменами 5 иностранных армий, нигде особо не задерживаясь[9]. Всякий раз, когда его экстравагантная натура вступала в противоречие с требованиями воинской дисциплины и действующими законами, Ожеро самовольно покидал ряды армии, в которой служил, и перебегал на службу к другому монарху. В данном ракурсе достаточно отчетливо просматривается весьма неприглядный портрет этого «дитяти природы», типичного авантюриста с ярко выраженными кондотьерскими наклонностями. Вместе с тем невозможно отрицать, что Ожеро обладал чрезвычайной смелостью, хотя эта смелость зачастую у него переходила в самую обыкновенную наглость. По общему мнению современников, это был храбрый и знающий свое дело солдат, однако в мирной обстановке сослуживцы так и не могли разобраться, где у него кончается храбрость и начинается наглость.

При прибытии во Францию Ожеро довольно долго осматривался, входил в обстановку и только лишь через несколько месяцев вступил рядовым в Национальную гвардию Парижа (1791). Как бывалый и отнюдь не робкого десятка человек он начинает быстро продвигаться по службе. Правда, первое время ему пришлось довольствоваться сержантскими должностями. Солдат многих армий, бродяга, исходивший дороги пол-Европы, Ожеро быстро уяснил, что очистительный ураган революции, до основания разрушивший вековые устои старого мира, открыл для таких, как он, потомственных простолюдинов, людей с самого социального дна, небывалые возможности для реализации своих честолюбивых устремлений. Этому во многом способствовали начавшиеся весной 1792 года Революционные войны Франции против европейских монархических государств и последовавший вслед за этим развал старой королевской армии. Массовая эмиграция офицеров привела к острому недостатку командных кадров во французской армии. В создавшейся обстановке началось массовое выдвижение на офицерские должности сержантов и даже наиболее подготовленных солдат. Летом 1792 года, когда по всей Франции для борьбы с иностранной военной интервенцией началось формирование батальонов волонтеров (добровольцев), Ожеро вступает в один из таких батальонов Парижа, вскоре получает офицерское звание и назначается старшим адъютантом (начальником штаба) батальона (сентябрь 1792 года). Возможность быстро получить офицерские эполеты привлекала тогда в волонтеры многих обуреваемых честолюбием людей, особенно молодых, которым при старом режиме это звание было просто недоступно. Положение с назначением на офицерские должности в добровольческих формированиях облегчалось тем, что командиров там избирали. Благодаря этому продвижение по службе среди командного состава волонтерских частей шло очень быстро, не в пример армейским. Однако при таком порядке имелась и оборотная сторона медали. Дело в том, что на офицерские должности избирались далеко не всегда люди, обладающие военными способностями и необходимым опытом. Нередко там оказывались откровенные демагоги с хорошо подвешенным языком, трусы, популисты и беспринципные карьеристы, для которых занимаемая должность была лишь очередной ступенькой к дальнейшему продвижению.

Батальон, в котором служил Ожеро, направляется на Пиренейский фронт и включается в состав Восточно-Пиренейской армии, сражавшейся против испанцев. Наступает грозный 93-й год — год славных побед молодой революционной армии, пора стремительного роста для многих полководцев Революции, а также будущих маршалов Империи, в том числе и самого Наполеона Бонапарта. Наводивший до этого на окружающих ужас своей беспардонной грубостью и напористостью Ожеро тем не менее отличился в первых же боях с врагом, проявив себя храбрым и мужественным воином. Хотя он и соображал туго, но его постоянная готовность браться за любое, на первый взгляд даже самое безнадежное дело, импонировала начальству. И, как ни странно, подобный авантюризм часто приносил ему успех. Вместе с тем рос и авторитет Ожеро как заслуженного боевого офицера.

Весной 1793 года в Вандее вспыхнуло крупное антиправительственное восстание. Там образовался новый фронт вооруженной борьбы Французской республики против объединенных сил внешней и внутренней контрреволюции. На вновь образовавшийся фронт направляются войска из всех армий Республики. Среди откомандированных в Вандею из Восточно-Пиренейской армии оказался и Ожеро. Там он, сражаясь в рядах 11-го гусарского полка, отличился в ряде боев с мятежниками, был произведен в капитаны и назначен командиром эскадрона (июнь 1793 года). Отозванный затем обратно в Восточно-Пиренейскую армию Ожеро продолжает доблестно сражаться под знаменами Республики. В сентябре 1793 года за боевые отличия он получает чин батальонного командира и назначается на соответствующую должность, а уже через 2 недели становится бригадным командиром и возглавляет полубригаду. В конце того же 1793 года за успешные действия на Пиренейском фронте Ожеро сразу, минуя чин бригадного генерала, производится в дивизионные генералы (23 декабря 1793 года) и возглавляет одну из дивизий Восточно-Пиренейской армии. Взлет для бывшего дезертира многих армий поистине феноменальный! Пройти за каких-то полгода путь от безвестного, не имеющего никакого военного образования, лейтенанта, каких во французской армии того времени были многие тысячи, до дивизионного генерала (высшее воинское звание в армии Французской республики) даже в ту бурную эпоху являлось событием исключительным. Было в ту пору Ожеро 36 лет. О таком стремительном продвижении по службе не мог тогда даже и мечтать получивший образование в лучших военно-учебных заведениях Франции кадровый офицер бывшей королевской армии и будущий великий полководец Наполеон Бонапарт, который вскоре станет начальником Ожеро. А в те последние дни уходящего в историю 93-го года Бонапарт, только что отличившийся при взятии республиканскими войсками Тулона, был произведен в бригадные генералы[10].

В 1795 году возглавляемая Ожеро дивизия отличилась в сражениях при Росасе и Флувиа. В одном из боев (6 мая 1795 года при Сан-Лоренсо) генерал Ожеро был тяжело ранен, получив сразу несколько пулевых ранений, и надолго выбыл из строя. После выхода Испании из войны и заключения с ней мирного договора (22 июля 1795 года) дивизия Ожеро вошла в состав Итальянской армии. Сам Ожеро вернулся к своей дивизии только спустя несколько месяцев. Весной 1796 года Итальянскую армию возглавил новый командующий — генерал Наполеон Бонапарт, присланный из Парижа. В составе Итальянской армии были тогда 4 дивизии, которыми командовали 4 генерала, равные по воинскому званию Бонапарту, — А. Массена, П. Ожеро, А. Лагарп и Ж. Серюрье. Все они имели чин дивизионного генерала, были значительно старше по возрасту своего командующего и, безусловно, превосходили его в боевом опыте. Поэтому назначение Директорией на должность командующего армией «мальчишки», каковым они считали Бонапарта, вызвало у них не только скептицизм, но и плохо скрываемое раздражение.

Разочарование высшего командного состава Итальянской армии выбором Директории объяснялось тем, что до этого в армии упорно муссировались слухи о предстоящем назначении на должность командующего генерала Массены, уже прославившегося своими победами на Итальянском фронте и хорошо известного в Итальянской армии, которого там считали «своим» человеком, знакомым с местными нравами и порядками. Правда, многие генералы этой армии помнили и Бонапарта, занимавшего 2 года тому назад в течение нескольких месяцев должность начальника артиллерии Итальянской армии, но ничем особенно тогда себя не проявившего. И вот теперь он стал их командующим.

Хорошо известна первая встреча Бонапарта со своими новыми подчиненными. Прибыв в штаб-квартиру Итальянской армии, он первым делом вызвал к себе командиров дивизий. Те явились все одновременно, черные от альпийского загара, покрытые пылью горных дорог, рослые, широкоплечие, один другого выше, и сразу же заполнили собой небольшой кабинет с находившимся в нем маленьким, невзрачным на вид человеком — новым командующим. Они вошли, шумно распахнув двери и не снимая шляп, украшенных трехцветными генеральскими плюмажами. Бонапарт был тоже в шляпе. Он встретил генералов вежливо, но сухо, сугубо официально. Когда они представились, предложил им сесть. После того, как все расселись и началась беседа, Бонапарт снял свою шляпу, и генералы последовали его примеру. Спустя некоторое время командующий надел свою шляпу, но при этом так взглянул на собеседников, что ни один из них не посмел даже протянуть руку к своей шляпе. Генералы так и остались сидеть перед Бонапартом с непокрытыми головами до окончания аудиенции. Уже когда они покинули кабинет командующего и начали расходиться, Массена озадаченно пробормотал: «Ну и нагнал же на меня страху этот малый». Так новый командующий достойно выдержал «экзамен», устроенный ему генералами. В то же время эта первая встреча со своими дивизионными командирами произвела большое впечатление и на Бонапарта, поскольку она наглядно продемонстрировала ту глухую оппозицию, в которой находились по отношению к нему его ближайшие помощники, каждый из которых был, и Бонапарт в этом имел возможность лично убедиться, далеко незаурядной личностью. Поэтому важнейшей из задач, вставших перед ним сразу же после вступления в должность командующего армией, стала задача быстрейшего разрушения этой оппозиции. Бонапарт отлично понимал, что решить ее и завоевать доверие подчиненных он сможет лишь практическими делами. Главным же мерилом этих дел должны были стать только будущие победы.

Замысел фрондеров, намеревавшихся устроить своему новому командующему крупный скандал, морально сломить его и уже предвкушавших неминуемый конфуз «заезжего выскочки», полностью провалился, хотя перед встречей с Бонапартом никогда не лезший за словом в карман Ожеро хвастливо обещал своим товарищам: «Вы увидите, как я буду разговаривать с этим мальчишкой!» Не получилось… После первого знакомства со своим начальником дивизионные командиры поняли, что не так-то прост этот «мальчишка», и поспешили занять более лояльную позицию по отношению к нему. Но не все из них сдались так быстро. Дольше всех упорствовал Ожеро. В этой связи Бонапарту пришлось принять по отношению к нему дополнительные меры. Вскоре во время одной из встреч с Ожеро он, видимо, задетый за живое бестактностью этого генерала, резко одернул его. «Генерал, вы выше меня ростом как раз на одну голову, но если вы будете грубить мне, то я немедленно устраню это различие», — ледяным тоном произнес командующий. Онемевший от изумления обитатель парижских трущоб потерял дар речи. Молва об этом инциденте, произошедшем при свидетелях, быстро облетела всю армию. Генералы как-то сразу зауважали своего нового начальника…

Ожеро являлся активным участником знаменитого Итальянского похода Бонапарта 1796—1797 годов. Возглавляемая им дивизия геройски сражалась при Монтенотте, Миллезимо, Лоди, Кастильоне, Арколе и Ла Фаворите, взяла Болонью. Особенно Ожеро отличился в бою при Миллезимо (13 апреля 1796 года), в самом начале Итальянского похода, а затем — в сражениях при Кастильоне (5 августа 1796 года) и Арколе (15—17 ноября 1796 года). При Кастильоне, проявив высокое мужество, он стремительным ударом прорвал центр австрийской позиции и спас положение, которое даже Бонапарт считал уже безнадежным. Выдающуюся отвагу Ожеро проявил и при Арколе. Когда поражаемые шквальным огнем австрийской артиллерии французы дрогнули и начали отступать, он выхватил знамя из рук знаменосца и, бросившись через осыпаемый картечью мост вперед, увлек за собой солдат в последнюю и решительную атаку. Уже торжествовавший победу враг был опрокинут этим стремительным ударом и поспешно отступил. В награду за этот геройский подвиг Бонапарт послал генерала Ожеро с трофейными знаменами в Париж (февраль 1797 года). Он имел также поручение своего командующего доложить правительству Республики о последних победах, одержанных Итальянской армией. Директория встретила Ожеро с большим почетом и подарила ему то самое знамя, с которым он шел в атаку на Аркольский мост. Выполнив свою почетную миссию, Ожеро вернулся в Италию.

Итальянская кампания 1796—1797 годов явилась звездным часом в боевой карьере Ожеро. В ходе ее, командуя дивизией, он проявил выдающийся военный талант и стяжал громкую боевую славу как один из ближайших сподвижников лучшего полководца Республики Наполеона Бонапарта. Апогеем боевого мастерства Ожеро явилось сражение при Кастильоне, где он проявил себя во всем блеске. Наполеон не забыл этого героического подвига и спустя много лет увековечил его в названии герцогского титула Ожеро. Однако победа при Кастильоне стала для ее героя, как говорится, «первым и последним поцелуем славы». Несмотря на то, что боевая карьера Ожеро продолжалась еще около двух десятков лет, после Кастильоне ему так и не удалось больше блеснуть крупным военным талантом (отдельные случаи личного героизма, вроде Арколе, не в счет).

Летом 1797 года положение в Париже сделалось угрожающим, власть Директории заколебалась. Выборы в парламент, проведенные в мае 1797 года, дали большинство голосов в обеих палатах французского парламента (Совет пятисот и Совет старейшин) роялистам и поддерживающим их слоям населения (так называемая «партия Клиши»). А избрание генерала Ш. Пишегрю председателем Совета пятисот (нижняя палата французского парламента) и Ф. Барбэ-Марбуа — председателем Совета старейшин (верхняя палата) явилось открытым вызовом Директории, так как тот и другой были ее непримиримыми врагами.

Правое большинство в обеих палатах парламента сразу нанесло удар в наиболее уязвимое место правительства. Оно потребовало, чтобы исполнительная власть отчиталась перед народными представителями о сделанных ею расходах. Парламентариев больше всего интересовало — куда ушли миллионы золотом, поступившие из Италии (от генерала Бонапарта), и почему государственная казна пуста. То были вопросы, на которые Директория даже при всей ее дьявольской изворотливости не могла дать вразумительного ответа. Законодатели не скрывали своего намерения заменить исполнительную власть в стране.

Продажное, погрязшее в коррупции, прогнившее насквозь и ненавидимое всеми правительство Директории теряло одну позицию за другой. Выборы в парламент наглядно это продемонстрировали. В распоряжении Директории оставалась только армия, поддержкой которой еще можно было заручиться, лицемерно апеллируя к лозунгу «Республика в опасности!» Директора, возглавляемые бывшим графом П. Баррасом, хорошо понимали, что штыки сильнее любых конституционных законов, они могут все. Важно лишь одно: чтобы эти самые штыки не повернулись против самих правителей. А в этом твердой уверенности не было.

Баррас долго колебался, к кому обратиться за помощью — к Гошу, Моро или Бонапарту? Это были три наиболее известных полководца Республики, авторитет и популярность которых в армии были очень высоки. Не было никаких сомнений, что армия пойдет за ними. Более других Баррас опасался Бонапарта, несмотря на то, что полтора года назад сам невольно способствовал его возвышению, сыграв решающую роль в его назначении на пост командующего Итальянской армии. Но с Гошем и Моро у него ничего не получилось. Эти военачальники отказались играть роль орудия в руках продажного политикана, замышлявшего государственный переворот. Оставался Бонапарт. Баррас был вынужден обратиться за помощью к нему. В Италию было направлено письмо, в котором Баррас писал, что он и его коллеги «были бы счастливы снова увидеть в своей среде генерала, так прекрасно действовавшего 13 вандемьера». Намек был более чем прозрачен. Бонапарт все понял и в свою очередь направил в адрес Директории послание, в котором, в частности, открытым текстом говорилось: «Если вы боитесь роялистов, обратитесь к Итальянской армии, она в два счета разделается с шуанами, роялистами и англичанами». После такого генеральского ответа все встало на свои места. Сговор Бонапарта с Директорией был согласован. Все намеки и недомолвки были отброшены. Бонапарт согласился оказать Директории военную помощь и обратился с воззванием к своей армии, в котором призвал ее защитить Республику от роялистской угрозы. Верные республиканским принципам генералы Итальянской армии также обратились к своим солдатам с соответствующими воззваниями. Одним из самых решительных и кровожадных было воззвание Ожеро. В своей прокламации он заявлял: «Трепещите, роялисты! До Парижа для нас остался лишь один шаг! Ваши беззакония уже оценены по достоинству и расплата за них — на конце наших штыков!» Однако сам Бонапарт от личного участия в государственном перевороте уклонился. Он менее всего желал компрометировать свою славу полководца полицейской акцией в духе вандемьера, хорошо понимая ее сомнительный, антиконституционный характер. Для этой грязной работы, считал он, найдутся другие. По его приказу в Париж во главе сильного отряда солдат отправился генерал Ожеро. По мнению Бонапарта, этот человек более всего подходил для такой роли. Относительно своего выбора он писал Директории: «Этот генерал решителен и мало способен к рассуждению, что делает из него прекрасное исполнительное орудие». Ослабляя свою армию на несколько тысяч человек, Наполеон Бонапарт ничем не рисковал, так как в результате заключенного 18 апреля 1797 года Леобенского перемирия с австрийцами боевые действия прекратились и велись переговоры о мире.

Ожеро прибыл в Париж, когда положение Директории было уже критическим. В ее составе произошел раскол. Из 5 директоров двое (Бартелеми и Карно) находились в оппозиции. Всем заправляло большинство — трое других директоров (Баррас, Ребель и Ларевельер-Лепо), образовавшие своего рода «триумвират». По Парижу ходили слухи об угрозе, якобы высказанной генералом Пишегрю в разговоре с одним из членов Директории: «Вам Люксембургский дворец — это не Бастилия; я сяду на лошадь, и через четверть часа все будет кончено». Прибывший в Париж Ожеро был сразу же принят Директорией. На встрече с ее членами он без каких-либо обиняков хладнокровно заявил: «Я прибыл, чтобы убить роялистов». «Какой отъявленный разбойник», — только и смог произнести Л. Карно, пораженный таким откровенным цинизмом генерала.

Но Бонапарт не только помог Директории военной силой в лице свирепого Ожеро и его солдат, он вооружил ее еще и политически. Как раз незадолго до этого его войсками в Вероне среди прочих трофеев был захвачен портфель роялистского эмиссара графа д’Антрега, содержавший, кроме других бумаг, неопровержимые доказательства измены генерала Ш. Пишегрю, его тайной связи с роялистами-эмигрантами. Эти документы Бонапарт передал Директории.

После того как в руках Барраса и его сообщников оказались эти убийственные для Пишегрю документы, неожиданно придавшие замышляемой ими антиконституционной акции вполне законный характер, они решили действовать, нанеся по своим политическим противникам упреждающий удар. Было объявлено, что государственный переворот направлен в защиту Республики. До кровопролития дело, правда, не дошло. Переворот был совершен бескровно. 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 года 10 тыс. солдат Ожеро, назначенного Директорией командующим войсками парижского гарнизона, окружили дворец Тюильри, где заседали обе палаты французского парламента и, не встречая никакого сопротивления, заняли дворец, а затем произвели «чистку» депутатского корпуса. Отдельные выжрики народных представителей о «праве закона», «верховенстве конституции», «неприкосновенности народных избранников» и т. п. остались гласом вопиющего в пустыне. Тогда один из офицеров Ожеро, имя которого в истории не сохранилось, произнес знаменитую фразу: «Закон? Это — сабля!» Ожеро действовал так жестко и решительно, что с угрозой роялистского выступления было покончено практически в один день. «Триумвират» был в восторге, объявив его «Спасителем Отечества».

Большинство неугодных Директории депутатов во главе с Пишегрю были арестованы. Во многих департаментах Франции, от которых эти депутаты избирались, результаты майских выборов аннулировались и назначались новые выборы. При этом предусматривались все необходимые меры, чтобы на новых выборах прошли только лояльные к Директории кандидаты. Одновременно была проведена кардинальная чистка государственного аппарата, судейского корпуса и др., закрыты многие газеты. Даже из состава Директории были выведены два ее члена — оппозиционеры Карно и Бартелеми. Изгнанию из армии подвергся ряд генералов, заподозренных в связях с Карно.

На первый взгляд, казалось, успех Директории, осуществившей государственный переворот при поддержке армии, был полным и безраздельным — власть она удержала, политический противник был разгромлен, обстановка стабилизировалась… Но это была лишь видимость. Вскоре выяснилась вся эфемерность одержанной победы. Насилие над конституцией и законодательной властью, разгон парламента, осуществленный при помощи военной силы, обернулись для Директории дальнейшей дискредитацией ее режима в глазах основной массы французского народа. Ее положение стало еще более неустойчивым. Хотя власть «триумвирата» удержалась благодаря штыкам солдат Ожеро, присланных Бонапартом для «спасения Республики», но уже на следующий день после переворота оба этих генерала вызвали наибольшее раздражение Барраса. Дело в том, что безграмотный, недальновидный, неискушенный в политике солдафон Ожеро принял за чистую монету, что он действительно «Спаситель Отечества» и что он в самом деле крайне необходим Республике. В этой связи он на полном серьезе заявил о своем праве войти в состав Директории. Баррас усмотрел в этом демарше незадачливого генерала руку Бонапарта и поспешил избавиться от своего «спасителя». 23 сентября 1797 года Ожеро был назначен главнокомандующим Рейнско-Мозельской и Самбро-Мааской армиями, т. е. всеми французскими войсками на Рейне, заменив на этом посту только что внезапно умершего генерала Л. Гоша. Но вскоре Директории стало ясно, что «шапка не по Сеньке». Под предлогом того, что война закончилась, «Спаситель Отечества» лишился своей должности. Затем его отправили на границу с Испанией командовать 10-й дивизией, штаб которой находился в Перпиньяне. Весной 1799 года Ожеро был избран в Совет пятисот, где примкнул к более близкому ему по духу левому крылу (бывшие якобинцы) и играл довольно видную роль в работе нижней палаты парламента. Правда, эта роль в основном ограничивалась представительскими функциями.

Осенью того же года во Францию из Египта вернулся Наполеон Бонапарт. Рано утром 24 вандемьера (16 октября) 1799 года он прибыл в Париж и сразу же явился в Директорию. Его сопровождали генерал Л. Бертье и двое знаменитых ученых, прибывших вместе с ним из Египта, — Монж и Бертолле. Этот поспешный визит в столь ранний час и после утомительного путешествия говорит о том, насколько неуверенно чувствовал себя тогда генерал, самовольно бросивший свою армию в Египте, по существу, дезертировавший с фронта, а потому подлежащий немедленному аресту и преданию суду военного трибунала.

Через 2 дня Бонапарт снова явился в Директорию, теперь уже с официальным визитом. Никаких мер по отношению к нему со стороны Директории не было принято, несмотря на явный факт его дезертирства со своего поста. В то же время никто не сомневался в истинных намерениях честолюбивого полководца — захватить власть в стране. Сразу же в его особняк на улице Шартерен потянулись многочисленные визитеры — министры, генералы, политические деятели и даже некоторые члены Директории. Идея государственного переворота давно уже витала в Париже, теперь она была преподнесена Бонапарту в готовом виде. Оставалось лишь ее реализовать. Все хотели перемен, всем осточертела ненавистная Директория. В заговоре против Директории участвовали даже некоторые из ее членов (Сийес и Роже-Дюко). Ожеро же тем временем пытался организовать в Совете пятисот противодействие планам Бонапарта. Но у него ничего не получилось. После того как накануне переворота Бонапарт был назначен командующим войсками парижского гарнизона, Ожеро понял, что может окончательно проиграть и поспешил примкнуть к своему бывшему начальнику. Выжидавший несколько дней и издали наблюдавший за развитием событий, он вечером 18 брюмера наконец вышел из своего укрытия и помчался в Тюильри, к Бонапарту. Найдя его, генерал широко раскрыл свои могучие объятия и бросился ему навстречу. «Как, генерал, вы не полагаетесь на вашего маленького Ожеро?!» — трагическим тоном воскликнул он. Бретер и авантюрист по натуре, мечтавший сам сыграть ва-банк, убедившись, что успех на стороне Бонапарта, поспешил, пока не поздно, примазаться к победителю. Весь его вид в этот момент выражал крайнее смущение и досаду. Всем своим обликом он как бы давал понять — как же так, ведь он всей душой предан своему генералу, а тот хочет обойтись без него! Невыносимо обидно, что с ним так поступают! Это не по-товарищески…

Бонапарт, отлично осведомленный о поведении Ожеро в дни, предшествовавшие перевороту, сделал вид, что ничего об этом не знает. Более того, он проявил снисходительность к своему бывшему соратнику и не стал отвергать его, но, в отличие от других генералов, участвовавших в перевороте, никакого конкретного поручения ему не дал. На следующий день, 19 брюмера (10 ноября), когда основные события развернулись в Сен-Клу, где заседали депутаты Законодательного корпуса, и чаша весов заколебалась не в пользу Бонапарта, неизвестно откуда взявшийся Ожеро грубоватым тоном наставника посоветовал Бонапарту поскорее сложить обязанности командующего гарнизоном. «Сиди смирно, — резко прервал его Наполеон, — снявши голову, по волосам не плачут!» Этим он дал понять лукавому приспособленцу, что пути к отступлению нет и нужно идти вперед до конца.

Переворот 18—19 брюмера 1799 года завершился для Наполеона Бонапарта успешно. Его победный исход решил предводимый генералом Мюратом отряд гренадеров, штыками разогнавший наиболее упорно сопротивлявшийся Совет пятисот. Как признавались впоследствии некоторые из депутатов, у них до конца жизни звучал в ушах громовой голос Мюрата, скомандовавшего своим солдатам: «Вышвырните-ка всю эту свору вон!» В действительности бравый гасконец подал несколько иную команду, воспроизводить которую дословно на бумаге не принято.

После прихода Бонапарта к власти в результате государственного переворота 18 брюмера 1799 года Ожеро стал усиленно заискивать перед ним, повсюду демонстрируя свою преданность Наполеону и, надо сказать, довольно быстро вошел к нему в доверие. В конце 1799 года первый консул Французской республики Наполеон Бонапарт назначил его командующим войсками Батавской армии (французские войска в Бельгии и Голландии). С началом кампании 1800 года Ожеро двинулся со своей армией в Южную Германию на помощь генералу Ж. Моро. Но его действия были настолько вялыми и нерешительными, что никаких особо значимых результатов добиться ему не удалось. Вся эта кампания была проведена Ожеро довольно бесцветно.

После окончания войны со 2-й антифранцузской коалицией и заключения Люневильского мира (9 февраля 1801 года) в армии постепенно стало нарастать недовольство политикой Наполеона, стремившегося к ликвидации республиканской формы правления и установлению режима личной власти. Сохранившие верность республиканским принципам генералы и офицеры французской армии переживали это крайне болезненно. Складывалось что-то вроде «военной оппозиции», неформальное лидерство в которой приписывали генералам Журдану и Бернадоту. Ожеро также оказался среди недовольных. Вместе с некоторыми другими военачальниками он резко выступил против подписания Наполеоном религиозного конкордата с папским престолом (15 июля 1801 года). На следующий день после первого торжественного богослужения в соборе Парижской Богоматери в присутствии консулов, высших сановников и генералов Наполеон спросил Ожеро, понравилась ли ему вчерашняя торжественная церемония в соборе? Тот, не задумываясь, ответил, проявив при этом несвойственное ему остроумие: «Очень понравилось, — громовым голосом, словно подавал команду войскам, прогрохотал Ожеро, — красивая церемония!.. Жаль только, что на ней не присутствовали сто тысяч убитых ради того, чтобы таких церемоний не было!» Наполеону такая дерзость, тем более проявленная публично, не понравилась.

Ожеро подвергся немилости, 1 октября 1801 года он был заменен в Голландии генералом К. Виктором и удалился в свое поместье. Но уже летом 1803 года первый консул вызывает его в Париж и назначает командующим войсками Байоннского военного лагеря.

После провозглашения Империи (май 1804 года) в числе других наиболее видных военачальников французской армии он получает звание маршала Франции (19 мая 1804 года). В первом списке маршалов Империи, в который Наполеон включил 14 генералов, имя Ожеро стояло 6-м, после Массены. Наравне с другими своими боевыми соратниками император осыпал его милостями и наградами. Еще в 1803 году Ожеро получил из рук Бонапарта вновь учрежденный орден Почетного легиона. Менее чем через год следует новая награда — командорский крест ордена Почетного легиона (июнь 1804 года) и, наконец, в числе других маршалов император удостаивает его высшей награды Империи — Большого креста ордена Почетного легиона (2 февраля 1805 года). Все эти пожалования сопровождались крупными денежными наградами и другими, не менее весомыми материальными благами.

Следует отметить, что Наполеон всегда охотнее награждал и отличал людей, особенно своих сподвижников, нежели их наказывал, даже тогда, когда они этого заслуживали. Маршалы в наполеоновской Франции были самыми уважаемыми людьми, а со временем сделались и самыми богатыми. «Я плачу за кровь, а не за чернила!» — обычно отмахивался Наполеон, отвечая на вопросы некоторых завистников из числа высокопоставленных чиновников, недовольных тем, что их «гражданские» заслуги оцениваются императором куда ниже маршальских. Маршалы были обладателями роскошных особняков в самых престижных местах Парижа, прекрасных замков и великолепных поместий в провинции. Кроме крупных денежных дотаций, которыми Наполеон щедро одаривал своих соратников после каждой победоносной кампании, для маршалов, обладателей герцогских титулов, на завоеванных территориях в 1806 году были учреждены особые лены. Их владельцам полагалась 1/15 часть всех доходов, поступающих в казну с соответствующих территорий. С падением Империи они этих доходов лишились.

В период подготовки Наполеона к вторжению в Англию Ожеро возглавлял войска, сосредоточенные в районе Бреста (Бретань). С началом войны против Австрии они составили 7-й корпус Великой армии (август 1805 года). Чтобы присоединиться к главным силам наполеоновской армии, корпусу Ожеро пришлось совершить более чем 1000-километровый марш с берегов Атлантики до берегов Дуная. Это произошло уже после завершения Ульмской операции (октябрь 1805 года), завершившейся блистательной победой Наполеона, принять участие в которой Ожеро не успел. Передовые части 7-го корпуса подошли к району боевых действий сразу же после завершения сражения под Ульмом. После сосредоточения на Дунае всех сил корпуса Наполеон поставил перед Ожеро задачу обеспечить правый фланг Великой армии, развернувшей наступление на Вену. Для решения этой задачи Ожеро должен был занять область Форарльберг (западная часть Австрии), а затем прикрывать главную тыловую базу французской армии, размещавшуюся в районе Аугсбург, Мюнхен. Ожеро успешно справился с поставленной задачей. Развернув наступление в южном направлении, он разбил на реке Иллер, южнее Кемптена, австрийский корпус генерала Елачича, а затем под Фельдкирхом заставил его положить оружие (14 ноября 1805 года). В ноябре 1805 года его войска заняли весь Форарльберг. На этом активное участие Ожеро в кампании 1805 года закончилось. Затем он участвовал в войне 1806—1807 годов против Пруссии и России, продолжая командовать 7-м корпусом, входившим теперь в состав главных сил Великой армии.

Так, спустя 10 лет он снова оказался под непосредственным командованием Наполеона. Во главе 7-го корпуса маршал Ожеро участвовал в сражениях под Йеной (14 октября 1806 года), Голымином (26 декабря 1806 года) и Прейсиш-Эйлау (7—8 февраля 1807 года), но без особого блеска, хотя предводимые им войска и внесли определенный вклад в достижение успеха.

Война 1806—1807 годов завершилась для Ожеро сражением при Прейсиш-Эйлау. Накануне этого сражения он простудился и заболел. Чувствуя, что не в состоянии должным образом исполнять свои служебные обязанности, маршал обратился к императору с просьбой временно освободить его от командования корпусом, но Наполеон уговорил его остаться еще на один день. В ходе сражения 7-й корпус (9 тыс. человек)[11] получил приказ нанести удар в стык между центром и левым флангом русской армии. Ожеро велел привязать себя к лошади и лично повел свои войска в бой. Тем временем разыгралась сильная снежная вьюга. В условиях резко ограниченной видимости корпус Ожеро сбился с заданного маршрута и вышел прямо к центру русской позиции. 70 русских орудий почти в упор ударили картечью по внезапно появившимся перед ними из снежной мглы колоннам французов. Огонь артиллерии дополнялся плотным ружейным огнем русской пехоты. В короткий промежуток времени (всего около получаса) не успевшие развернуться в боевой порядок колонны французов понесли огромные потери. Их разгром завершила стремительная контратака русских войск. От полного уничтожения остатки 7-го корпуса спасла контратака конницы Мюрата и гвардейской кавалерии.

В этом неудачном для него боевом столкновении корпус Ожеро потерял 2/3 своего состава, а сам маршал получил пулевое ранение в правую руку. После сражения при Прейсиш-Эйлау остатки 7-го пехотного корпуса были расформированы. Ожеро получил отпуск по болезни и, оставив армию, уехал во Францию. В марте 1808 года Наполеон даровал маршалу Ожеро титул герцога Кастильонского.

В преддверии войны с Австрией, в марте 1809 года, Ожеро был назначен командиром 8-го (вюртембергского) корпуса, вошедшего в состав Великой Германской армии (La Grande Armee de J’ Allemagne). Однако в командование им Ожеро так и не вступил. Официальная причина — болезнь. Но на самом деле, по всей вероятности, это назначение пришлось не по душе герцогу Кастильонскому, и болезнь явилась лишь отговоркой. Укомплектованный немцами 8-й корпус не отличался высокой боеспособностью (его солдаты вынуждены были сражаться за чуждые им интересы) и к тому же имел небольшую численность — всего 12 тыс. человек; поэтому маршал, горевший желанием реабилитировать себя в глазах Наполеона за неудачу при Прейсиш-Эйлау, вполне резонно посчитал, что рассчитывать на победные лавры в будущей войне во главе такого соединения не имеет смысла. В течение всей войны 1809 года с Австрией этим корпусом командовал генерал Д. Вандам. Видимо, истинную причину уклонения Ожеро от участия в войне с Австрией понял и Наполеон. Через полгода он назначает герцога Кастильонского командиром 7-го корпуса в Испании (28 сентября 1809 года). Это назначение тоже не очень-то обрадовало Ожеро. Обстановка на Пиренейском полуострове для французов продолжала ухудшаться. Добиться коренного перелома в этой затяжной войне им так и не удалось. Неудачи следовали одна за другой. Уже многие из военачальников, испытав горечь неудач, были вынуждены покинуть Испанию. Покинули они эту негостеприимную страну не по своей воле, а будучи отстранены Наполеоном от командования. Их боевая репутация в глазах императора оказалась серьезно подорванной, для некоторых дело закончилось изгнанием из армии. Так что особых причин радоваться этому назначению у Ожеро не было. Но и отказываться от нового назначения во второй раз было уже нельзя, можно было оказаться вообще за бортом. Поэтому, скрепя сердце и проклиная императора, герцог Кастильонский вынужден был подчиниться. Но он так долго тянул со своим отъездом в Испанию, ссылаясь на различные обстоятельства, что потребовалось не одно напоминание начальника Главного штаба.

В командование 7-м корпусом маршал Ожеро вступил только в конце ноября 1809 года. Этот корпус вел тогда боевые действия в Каталонии. Вначале все у Ожеро складывалось довольно успешно, он одержал ряд частных успехов и был даже назначен командующим Каталонской армией (8 февраля 1810 года). Но на этом посту герцог Кастильонский проявил свою полную несостоятельность. Командование войсковым объединением в боевой обстановке ему было просто не под силу. Потерпев ряд неудач, он был вынужден оставить большую часть Каталонии и отступить к Барселоне. Наполеон быстро понял свою ошибку с выбором командующего Каталонской армией и отстранил Ожеро от командования, заменив его маршалом Ж. Макдональдом (24 апреля 1810 года). Ожеро был отозван во Францию.

Вернувшись в Париж, он в очередной раз попал в немилость и в течение двух лет находился не у дел. Проводя большую часть времени в своем поместье Ла-Уэссэ, герцог Кастильонский бывал в столице лишь наездами, когда того требовали какие-то официальные мероприятия, присутствие на которых считалось обязательным (например, день рождения императора или императрицы, годовщина коронации и т. п.).

Во время подготовки к походу в Россию Наполеон снова вспомнил о своем старом соратнике. В апреле 1812 года Ожеро получил назначение на должность командира 11-го корпуса Великой армии, составлявшего ее стратегический резерв[12]. Участвовать в боевых действиях во время Русской кампании 1812 года маршалу Ожеро так и не довелось. Всю войну он просидел в Берлине, занимаясь подготовкой резервов для действующей армии. Большая часть его 11-го корпуса в ходе войны была отправлена в Россию и разделила там судьбу Великой армии. К моменту вступления русских войск на территорию Пруссии в распоряжении Ожеро оставалось лишь немногим более 6 тыс. солдат и 40 орудий. С ними он пытался организовать оборону Берлина, но потерпел неудачу. 21 февраля 1813 года казаки совершили внезапный налет на прусскую столицу и на несколько часов даже захватили ее. Попавшему в окружение маршалу едва удалось спастись.

4 марта русские войска окончательно заняли Берлин. После этого Ожеро получил приказ императора отправиться во Франкфурт-на-Майне и сформировать там 9-й корпус новой наполеоновской армии. Это поручение он выполнил к осени 1813 года и в сентябре во главе нового корпуса прибыл в действующую армию. Участвовал в «битве народов» при Лейпциге (16—19 октября 1813 года), отважно сражаясь на правом фланге французской армии южнее города.

После отступления наполеоновской армии из Германии за Рейн Наполеон поручил Ожеро сформировать Ронскую армию (две дивизии), которая должна была прикрыть восточную границу Франции. Ядром этого нового формирования, не превышавшего по численности отдельного корпуса, были части, прибывшие из Испанской армии. Возглавив Ронскую армию (5 января 1814 года), Ожеро, несмотря на ее малочисленность, развернул наступление на Женеву и вначале добился некоторых успехов. По замыслу Наполеона, Ронская армия после овладения Женевой должна была нанести удар во фланг и тыл главным силам союзников, вторгшимся во Францию с северо-востока. Однако маршал Ожеро вскоре разочаровал своего императора. Внезапно прекратив успешно начатое наступление, он затем отступил в исходное положение. От былого боевого духа маршала не осталось и следа. Напрасно Наполеон взывал к его испытанному в сражениях мужеству. «Старина Ожеро, вы уже не тот, что при Кастильоне», — писал император маршалу, призывая его быть «первым под пулями», «надеть сапоги 93-го года» и т. п.

Отклики герцога Кастильонского на все призывы были вполне дипломатичны, но тверды. «Сир, я снова буду Ожеро времен Кастильоне, если вы вернете мне солдат Итальянской армии», — написал в одном из своих донесений императору маршал. Похоже, герцог Кастильонский уже окончательно уверовал в неизбежность падения Наполеона и теперь больше был озабочен своим будущим в «посленаполеоновской» Франции.

20 марта Южная армия союзников разгромила французскую Ронскую армию при Лимоне. На следующий день Ожеро сдал врагу Лион, второй по значению после Парижа город Франции. Поражением в сражении при Лимоне Ожеро завершил свое боевое поприще. Отступив на юг от Лиона, он по существу прекратил военные действия и стал выжидать развития событий на главном, парижском, направлении. Ждать ему пришлось недолго. Вскоре, узнав о падении Парижа и отречении Наполеона, Ожеро 16 апреля объявил об этих событиях своим войскам. Но сделал это в столь грубой форме, наградив императора такими непристойными эпитетами, что вызвал резкое недовольство своих подчиненных. Особенно возмутили солдат и офицеров Ронской армии те раболепные выражения прокламации Ожеро, в которых он прославлял возвращение к власти Бурбонов. Спустя годы, вспоминая обстоятельства своего отречения, Наполеон вынес суровый приговор этому маршалу: «Ожеро давно перестал быть солдатом. Его достоинства и прежняя смелость вознесли его из толпы очень высоко. Но фортуна переменчива. Имя победителя при Кастильоне может остаться дорогим для Франции, но она отвергла память о лионском изменнике».