ТРЕТЬЯ РАЗВЕДКА (июль 1854 г.)

ТРЕТЬЯ РАЗВЕДКА (июль 1854 г.)

В ходе двух предыдущих разведок (хотя вторая была в большей степени рейдом) место для высадки десанта так и не было определено. Требовался еще один поход к берегам Крыма и приступить к реализации депеши, полученной командующими союзными армиями 29 июня 1854 г., содержавшей приказ произвести высадку в Крыму и начать осаду Севастополя.^{296} Оказалось, что у англичан и французов разные мнения по этому вопросу. Капитан английского военно-морского флота Виндхам констатировал, что союзное руководство не едино: французы против высадки у Севастополя, англичане считают, что с высадкой опоздали, и у всех нет полностью уверенных в успехе начальников.^{297}

9 июля Дандас, Лайонс и Брюа повели к Севастополю объединенную эскадру В ее состав входили французские линейные корабли «Монтебелло», «Фридланд», «Наполеон», «Жан Бар», «Иена», «Маренго», «Сюффрен», английские «Британия», «Трафальгар», «Агамемнон» и «Санспарейн» «Королева» и три других, а также 6 паровых фрегатов.^{298}

13 июля эскадра подошла к берегу Крыма. Лайонс и Канробер на фрегате «Фьюри» в сопровождении фрегата «Касик» приблизились к Севастополю. Английские офицеры еще раз внимательно изучили оборону крепости, пересчитали пушки в береговых батареях, корабли в гавани, оценили объемы работ по строительству новых оборонительных сооружений.^{299}

Нельзя сказать, что русские сильно обрадовались незваным гостям, без приглашения появившимся у берегов империи. Когда 14 июля неприятельские корабли, показавшись на северо-западе, оказались на дистанции досягаемости орудий береговых батарей Севастополя, они были встречены выстрелами с Волоховой башни и батареи Карташевского, после чего ушли в море в сторону Бельбека. При этом «Фьюри» получил четыре попадания.^{300} Одно ядро «…выбило носовой порт, другое попало в корму, прочие — в кожухи».^{301}

Это было первое боевое соприкосновение кораблей противника и береговой артиллерии Севастополя. С этого времени до 5 октября обстрел вражеских кораблей проводился эпизодически, ввиду того что они редко приближались к городу. Огонь на предельных дистанциях (около 2 000 метров) вели батареи № 8 и 10, Константиновская, Александровская, Карташевского и Волохова башня. Но даже при этих условиях вражеские корабли стремились выйти из зоны огня. Удерживая английские и французские корабли на большой дистанции, береговые батареи мешали им производить разведку, обстреливать рейд и прибрежные объекты и нередко наносили им повреждения. Артиллеристы Севастополя показали хорошую боевую подготовку и высокое искусство.^{302}

Действия союзников начали надоедать. Адмирал Нахимов, посмотрев на неприятельскую эскадру, произнес с раздражением: «Проклятые самовары! Недаром я так не люблю их».

П.С. Нахимов имел право говорить что угодно. Но не будем забывать, что у него самого в запасе имелись несколько «самоваров», которые можно было, конечно, не любить, но применять — нужно.

Поврежденный «Фьюри» ушел к Бельбеку, а там, соединившись с двумя другими, — к мысу Лукулл. Вскоре они были уже у Евпатории, где занялись изучением береговой линии, промерами глубин и мелким разбоем.

Вскоре стало ясно, что эти три корабля — только авангард основных сил. В 9-м часу из-за линии горизонта показалась эскадра из 20 боевых единиц разных классов: 4 трехдечных, 10 двухдечных, винтовой фрегат и 6 больших пароходов.^{303}

Союзники, кажется, вновь не собирались отходить от Крыма. На этот раз их действия уже не ограничивались обзором береговой линии. Весь день неприятельский флот маневрировал перед крепостью. К вечеру разведка союзников вернулась от берегов Евпатории, где захватила несколько купеческих судов, к главной базе Черноморского флота. Английские и французские корабли предусмотрительно держалась вне выстрелов.

Немного о пиратстве. К июлю 1854 г. дело перестало ограничиваться одним изучением прибрежной полосы. Союзники начали рейдерские акции против российских каботажных судов. В районе Евпатории они безнаказанно захватили купеческие суда вместе с грузом и командами. Неприятеля интересовали не в последнюю очередь штурманские документы. Если их не было, то активно опрашивались капитаны. Возможно, что таким образом английскими и французскими командирами получалась информация об условиях плавания в прибрежных водах Крыма, которые капитаны каботажных «посудин» знали как никто другой. В любом случае, я думаю, содержимое трюмов их интересовало мало.

15 июля комиссия перешла на борт «Агамемнона» и направилась в Варну. Остальные корабли продолжали маневрировать перед Севастополем, подходя то к одному, то к другому пункту.

В Балаклавской бухте корабли «Британия» и «Монтебелло», буксируемые пароходами, подошли к берегу на ¹/₂ версты и сделали промеры глубин. Позднее комиссия пришла к выводу, что от этого пункта необходимо однозначно отказаться, так как бухта тесна и неудобна для входа судов. Однако проводя демонстративные гидрографические действия у Балаклавы, союзники пытались отвлечь внимание русских, скрыть истинные намерения.

От Балаклавы эскадра вышла к Феодосии. Оттуда союзники повернули к Варне. В ночь на 18 июля эскадра бросила якорь в бухте Коварны.^{304}

В этот же день вернулся в Севастополь ходивший на разведку «Владимир». И снова в радиусе 20 миль неприятеля не было.^{305}

Последняя крупная разведывательная акция союзников у берегов Российской империи завершилась. За ней последовало вторжение…

Но что интересно. Еще 30 июня Меншиков был убежден, что высадка в Крыму состоится. Он пишет об этом Горчакову и предупреждает его о том, что не сможет отразить ее, при этом довольно точно называя цифру вероятного числа неприятелей. Одновременно Меншиков намекает, что отправляет в столицу просьбу о подкреплении. Все вроде бы правильно. Но чем князь заканчивает письмо? По сути дела здесь откровенный намек на то, что в случае приближения союзного флота к берегам империи он не будет противодействовать этому силами флота. То есть никаких «русских Абукиров» в планах светлейшего князя не предвиделось.

«Я настаиваю в Петербурге на серьезные подкрепления и прошу вас, любезный князь, принять мою просьбу на серьезное соображение. Если наш флот уничтожат, то ведь мы на двадцать лет потеряем всякое влияние на востоке, который со всех сторон, и с моря, и со стороны княжеств, будет для нас неприступен».^{306}