СТЕПНАЯ ВОЙНА
СТЕПНАЯ ВОЙНА
Воинский эшелон с одесскими призывниками, которые еще не приняли присягу, не получили обмундирования и оружия, двое суток шел к западной границе СССР через железнодорожные станции Ак-Керман, Сарата, Арциз. Ранним утром 28 июня 1941 года новобранцы выгрузились из вагонов. Их построили и повели к ближайшему лесу. Здесь располагались тыловые части 25-й стрелковой дивизии. Вновь прибывших накормили завтраком и выдали им форменную одежду. Под звуки отдаленного боя — разрывы снарядов и пулеметные очереди — они приняли присягу у развернутого знамени дивизии и выслушали короткий рассказ военного комиссара о ней.
Дивизия не зря называлась Чапаевской. В 1919 году ею действительно командовал легендарный герой Гражданской войны Василий Иванович Чапаев. В 1933 году это элитное воинское соединение первым в Красной Армии удостоилось награждения орденом Ленина.
Перед началом Великой Отечественной войны чапаевцы занимали участок обороны по берегам рек Прут и Дунай в Молдавской ССР и Измаильской области. Штаб дивизии располагался в городе Болград, командовал ею полковник А.С. Захарченко. Румыны, которые одновременно с германской армией перешли нашу границу, здесь в первые дни своего наступления никаких успехов не достигли. Более того, 24 июня один батальон 25-й дивизии на бронекатерах переправился через Прут у города Кагул на румынскую территорию и разгромил вражескую заставу, захватив в плен 70 солдат и офицеров.
Однако вскоре храбрым чапаевцам пришлось оставить эти рубежи и под напором превосходящих сил противника с боями отходить к селам Новая Ивановка, Червоноармейск и Криничное, а потом и дальше — к Арцизу и Татарбунары. В середине июля советские войска уже находились на берегах реки Днестр. Наше командование предполагало, что они, опираясь на Тираспольский укрепленный район, смогут задержать противника, не допустать его в Одессе. Но тут полки и дивизии РККА продержались только 12 суток, с 26 июля по 8 августа…
После принятия присяги Павличенко определили рядовым красноармейцем-снайпером в 54-й имени Степана Разина стрелковый полк, в первый батальон, вторую роту, первый взвод. Однако оружия она не получила: не только снайперской винтовки с оптическим прицелом, но даже и самой обыкновенной «трехлинейки» Мосина. Всем новобранцам вручили лишь лопатки (для рытья окопов) и по одной гранате (на тот случай, если фашисты все-таки прорвутся через передовую). Винтовки они могли взять только у своих раненых или убитых товарищей. Такой случай Людмиле представился после очередного налета вражеской авиации, и она потом писала: «В миллион раз горше ждать, когда погибнет однополчанин, который стоит рядом с тобой…»
На равнинных пространствах от реки Днестр до реки Южный Буг, от города Тирасполя до города Одессы постепенно возникал настоящий военный хаос, и управлять войсками становилось невозможно. Все перемешалось в неоглядных степях Северного Причерноморья. Целые многотысячные корпуса вместе со своими командующими попадали в окружение и плен. Генералы и полковники гибли в обычных пехотных перестрелках. Полками и батальонами командовали капитаны и лейтенанты. Некоторые дивизии существовали теперь лишь на бумаге. Разрозненные остатки их бродили по дорогам, пытаясь пробиться к своим. Вот как описывали эти события бойцы 9-й армии Южного фронта:
«Отход от границы был ужасен: жара, пыль, самолеты сверху, танки с флангов, артобстрел, крики и стоны Раненых, которые лежали на повозках, а убитых хоронили кое-как — в воронках, не делая отметок на картах, где кто похоронен. Части покидали границу ночью, а с наступлением дня занимали оборону на промежуточных рубежах до следующей ночи. Теперь будем ночами идти, а днем лежать в обороне. Скоро станет неустойчивой связь дивизии со штабом армии, а потом и полков со штабом дивизии. Это будет называться “полуокружением”. Давно нет газет, радио и хлеба. Скоро не станет патронов…
Ежедневно у нас большие потери. Противник буквально висит на хвосте, а мы наносим ему урон совсем небольшой. Начинаем экономить патроны… Из двух рот сделали одну, из двух взводов — один. Отделения ликвидировались сами собой. То есть потери несли ежечасно, а достать противника было нечем: мы давно без полковой артиллерии и минометов, а пока они были — то без снарядов и мин. Почти все походные кухни разбиты снарядами, а в уцелевших нечего варить…»{8}
Однако 25-я дивизия находилась на крайнем левом фланге образованного 25 июня 1941 года Южного фронта (командующий генерал армии И.В. Тюленев, в составе фронта — 18-я и 9-я армии, 9-й особый стрелковый корпус, 55-й и 7-й стрелковые корпуса, 5 авиадивизий, а также другие воинские части). Главный удар противника пришелся севернее, в направлении Кишинев — Яссы — Бельцы — Могилев-Подольский. Потому даже 12 июля дивизия, отступая, сохраняла высокую боеспособность и всю довоенную боевую и тыловую структуру. Три стрелковых полка — 54-й имени Степана Разина (командир — полковник И.И. Свидницкий), 31-й Пугачевский имени Фурманова (командир — подполковник К.М. Мухамедьяров), 263-й Домашкинский имени Фрунзе (командир — майор С.И. Султан-Галиев) — составляли ее пехотную основу. Всего же в рядах чапаевцев числилось 15 075 бойцов и командиров, 147 гаубиц и пушек разных систем, 141 миномет, 169 станковых пулеметов из 175 положенных по штату. Плохо обстояло дело только с военной техникой. Из танкового батальона в 60 машин уцелело лишь 15.{9} Остальные пришлось бросить из-за серьезных поломок и нехватки горючего…
Заполучив простую винтовку Мосина с открытым секторным прицелом, снабженным перемещающимся по прицельной планке хомутиком, Людмила почувствовала себя увереннее. Она отлично стреляла также и из этого оружия. Но при отступлении было не до снайперских засад. Войска перемещались слишком быстро. Павличенко вместе с другими бойцами 54-го полка днем занимала позицию на огневых рубежах и отбивала атаки румын, ночью пешком, иногда — на повозках, запряженных лошадьми, совсем редко — на автомобилях — двигалась со своей частью на восток.
Степь расстилалась по обеим сторонам дороги.
Ночью она была тихой. Днем громыхала от орудийных залпов и разрывов бомб, вспыхивала зарницами, дышала пороховой гарью. Чужаки, вторгшиеся с запада, нарушили ее вековой покой. Они принесли неисчислимые бедствия. Людмила уже видела разбомбленные поселения, выгоревшие поля пшеницы, разбитые снарядами склады и зернохранилища, взорванные мосты, всевозможную технику, брошенную вдоль дорог, и тысячи людей, в страхе покидающих дома, увозящих свой немудреный скарб, пытающихся спасти домашний скот: лошадей, коров, овец.
Картины разрушений и огромного народного горя непреходящей болью отзывались в сердце. Наверное, тогда Людмила решила, что будет мстить захватчикам. Те, кто вероломно покусился на мирную жизнь ее родной страны, должны понести суровое наказание, и она их накажет. Владея навыками сверхметкой стрельбы, она сможет это сделать. В уме снайпер прикидывала свой счет: сто, двести, триста. А может быть, если ей очень повезет, и тысяча вражеских солдат и офицеров. Все они останутся лежать здесь, в сухой и рыхлой степной земле, которую мечтали захватить.
Однако начать собственно снайперскую службу Павличенко смогла только 8 августа 1941 года. Произошло это в деревне Беляевка, что располагалась в сорока километрах от Одессы, на берегу реки Днестр и озера Белое.
К этому времени ситуация на фронте изменилась.
Советские войска, отбиваясь от превосходящих сил противника, приблизились к Одессе. Из Москвы был получен приказ Ставки, подписанный Сталиным: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности…» Передний край главного рубежа обороны прошел через ближайшие к городу села и хутора. Его протяженность по фронту составляла 80 км, глубина — 3,5 км. Там вырыли противотанковые рвы, установили «ежи» и «рогатки», сваренные из обрезков рельсов, заложили минные поля, протянули около 15 километров заграждений из колючей и гладкой проволоки, сделали до полутора тысяч стрелковых окопов разного профиля, 281 окоп для противотанковых орудий и 39 для минометов, оборудовали 256 дерево-земляных, кирпичных и железобетонных огневых точек. Их связывали между собой траншеи и ходы сообщения общей длиной до 42-х километров. Заняв эти хорошо укрепленные позиции, бойцы приготовились защищать их до последней капли крови.
Полтора месяца боев с захватчиками тоже не прошли даром. Теперь румынам и немцам противостояли воинские части, сплоченные, обстрелянные, прошедшие трудную, но необходимую боевую школу.
«Нашу вторую роту, — вспоминала впоследствии Людмила Михайловна, — за высокие боевые качества называли ударной. Ее главная задача — ликвидация прорывов противника, в какое бы время суток ни поступил приказ. Иногда на машинах, а чаще пешком мы своевременно прибывали к указанному месту и положение восстанавливали, то есть выбивали фашистов из захваченных ими окопов.
Теперь рота была вооружена отлично. Много мы имели винтовок, автоматов, патронов, гранат, добытых в сражениях. Мы не торопились сдавать их на полковой склад, потому как помнили о горьком опыте приграничных столкновений… В нашей роте служили, в основном, молодые ребята, комсомольцы, и в том состояла ее особая сила. Мы все дружили и даже коллективно сочиняли письма домой. Каждый считал своим долгом подсказать какую-нибудь интересную фразу… Бывало, во время самого яростного боя вдруг кто-то на ухо пропоет тебе охрипшим голосом хоть одну строку из нашей любимой песни, или, проходя мимо, крикнет: “Держись, пехота!..” — на душе становится легче…»
Такой ожесточенный бой и начался утром 8 августа на участке Беляевка — Мангейм — Бриновка. Вместе с солдатами 54-го стрелкового полка здесь отбивали вражеские атаки бойцы из Первого полка морской пехоты, пограничники в зеленых фуражках из 26-го полка НКВД, два пулеметных батальона из состава Тираспольского укрепрайона, батальон 136-го запасного полка и два батальона народного ополчения. При поддержке своих танков «LTvz.35» румыны наступали на наши позиции. Их униформа песочного цвета иногда сливалась с серовато-желтоватым пространством причерноморской степи. Но станковые пулеметы «максим» и ручные пулеметы «Дегтярев пехотный» у русских работали отменно. Меткий огонь вели также советские артиллеристы: 134-й гаубичный полк и 412-я береговая батарея, имевшая орудия калибра 180 мм.
К вечеру сражение стихло.
Западная часть большой деревни Беляевка осталась за воинами румынского короля Михая I. Несмотря на существенные потери, они никуда не продвинулись. На восточной стороне Беляевки закрепился первый батальон 54-го имени Степана Разина стрелкового полка. Командир батальона капитан Сергиенко вызвал на свой командный пункт снайпера Людмилу Павличенко и показал ей на дальний конец села. Там виднелся двухэтажный дом с широким крыльцом, наполовину скрытым разросшимися деревьями. На крыльцо вышли два человека в офицерских мундирах и в касках, напоминающих по форме деревенские макитры. Именно эти стальные изделия королевство Румыния закупило для своей армии у голландских поставщиков.
— Похоже, это — их штаб. Достанешь? — спросил комбат.
— Попробую, товарищ капитан, — она сняла с плеча свою «трехлинейку» с оптическим прицелом «ПЕ».
Стрелять из положения лежа тут было затруднительно. От сельской хаты остались одни руины с разбросанными повсюду закопченными камнями и обгоревшими обломками балок. Павличенко решила стрелять с колена с применением ремня, то есть сесть на каблук правого сапога, а на левую ногу, согнутую в колене, опираться левым же локтем, вес винтовки принять на ремень, пропущенный под левый локоть. Затем она взглянула в окуляр прибора. Один офицер уже садился в пароконную коляску. Второй подходил к ней. Его фигура закрывалась горизонтальной линией прицела примерно до пояса.
Это — простейшая задачка из курса практической баллистики, читавшегося в киевской Снайперской школе ОСОАВИАХИМа, и решение уравнения она помнила наизусть: в данном случае расстояние до цели составляет 400 метров. Условия для стрельбы были идеальные: полное безветрие, температура воздуха чуть выше 25 градусов тепла. Но поразила первую цель Людмила с третьего выстрела, вторую — с четвертого, зарядив винтовку дефицитным патроном с «тяжелой» пулей. Волновалась? Или колебалась? А может быть, не смогла полностью сосредоточиться под требовательным взглядом комбата? Не задержала дыхание перед выстрелом? Резко нажала на спусковой крючок? Она задавала себе эти вопросы, однако не могла на них ответить. Как будто нечто совершенно необъяснимое помешало ей. Но она решила, что впредь подобное не повторится никогда…
— Люда, — ласково произнес капитан Сергиенко, взглянув в бинокль на румын, лежавших возле коляски, — Патроны-то беречь надо. Семь штук на двух фашистов — это много.
Красноармеец Павличенко не ответила командиру.
Задумавшись, она молчала и поглаживала ладонью полированный ореховый приклад своей винтовки. Теперь на нем можно сделать две насечки. От других снайперов она слышала рассказы о первом выстреле не по мишени в тире, а по живому человеку, которого ты видишь в перекрестье прицела на поле боя. Рассуждали о том, что существует некий рубеж, и его надо преодолеть. Кто-то пьет, кто-то плачет, кто-то замыкается, уходит в себя на некоторое время. У нее пропало пять патронов.
Боеприпасы, конечно, жаль. Однако на этой небывалой войне счет уже идет по-другому: смерть за смерть, кровь за кровь. Если у тебя это получилось, то, значит, недаром с тобой в Снайперской школе занимались опытные наставники, недаром тебе в армии доверили замечательное оружие, недаром ты гордишься званием сверхметкого стрелка…
Между тем 8 августа 1941 года был памятный день. Румынский диктатор Ион Антонеску объявил о том, что через неделю, 15 августа, его войска, разгромив русских, захватят Одессу и пройдут по ее улицам победным маршем.
Конечно, этот приказ фашисты не выполнили.
Они штурмовали боевые рубежи Красной Армии до 16 октября 1941 года, хотя на одесском направлении противник сосредоточил значительные силы. Численность Четвертой румынской армии достигала 300 тысяч человек.
Ей помогали отдельные подразделения 72-й германской пехотной дивизии. Враг обладал пятикратным численным превосходством. При активной обороне, опирающееся на разнообразные укрепления, у советских снайперов были хорошие условия для работы, и они сказали свое веское слово.
«Снайперам Одесского оборонительного района отдан приказ: занять выгодные для наблюдения и ведения огня места, не давать врагу покоя, лишить его возможности свободного передвижения в ближайшем тылу, деморализовать, — пишет в своих ранее мемуарах Л.М. Павличенко. — Поставленные задачи требовали от нас большего напряжения сил и поисков новых методов борьбы с захватчиками.
Наши посты, выдвинутые на 75–100 метров вперед, не могли решить этих задач. Нужно было увеличивать глубину обстрела позиций противника, создать угрозу для его второго эшелона. Так возникла необходимость применения снайперских засад. Их организация была связана с тщательным осмотром и выбором местности, которая бы хоть в какой-то мере обеспечивала выход стрелка из засады. Полковая разведка, с которой мы работали в тесном контакте, все-таки не могла предоставить нам нужные сведения. Потому снайперы сами ходили в разведку для выбора места, подходящего для прицельной стрельбы.
В первую такую засаду по приказу командира нашего полка Свидницкого мы пошли ночью втроем: боец с ручным пулеметом “ДП” и пара: снайпер-истребитель (это — я) и снайпер-наблюдатель Петр Коломиец. Противогазные сумки набили патронами, на пояс повесили гранаты. У каждого, кроме винтовки, был еще и пистолет “ТТ”. Идя в засаду, мы понимали, что не каждый выстрел бывает последним для врага. Точность нашего огня будет зависеть от многих причин.
Местом засады мы выбрали заросли довольно высокого кустарника длиной примерно метров в 150, шириной — в 12–15 метров. Графически его можно было бы изобразить как ромб неправильной формы, острый угол которого вклинивался в оборонительную линию румын и заканчивался неглубоким оврагом во втором эшелоне противника.
От первой линии окопов 54-го полка до места засады было метров 600. Мы прошли их за час. Луна на безоблачном небе освещала окрестности, и все тропинки, неровности почвы, воронки от снарядов проступали отчетливо. Однако вероятная встреча с врагом в самом кустарнике портила нам настроение. Приходилось шагать с оглядкой, держать оружие наготове. Но оказалось, что румын в зарослях нет, и мы расположились там со всеми удобствами: отрыли окопы с небольшими брустверами, положили на них винтовки, установили пулемет.
В пять часов утра в расположении противника началось движение. Солдаты ходили во весь рост, громко разговаривали, перекликались между собой. В шесть часов утра приехала полевая кухня. Стало еще оживленнее. Появились офицеры, которые крикливыми голосами отдавали приказы. В некотором отдалении, видимо, находился какой-то санитарный армейский пункт, и там мелькали белые халаты медиков.
В общем, мишеней обнаружилось много.
Мы распределили силы так: левый фланг — мой, правый — Петра Коломийца. Наблюдение по центру вел пулеметчик. Мы ждали до 10 часов утра, изучая повадки врага, находящегося в удалении от переднего края, затем открыли огонь. Румыны перепугались. Они метались из стороны в сторону, дикими воплями увеличивая панику. Но расстояние у нас было измерено, прицелы выставлены. Стрельба, продолжавшаяся около четверти часа, дала хороший результат: у меня — 16 убитых, у Коломийца — 12. Пулеметчик, который должен был нас прикрывать в случае прямой атаки противника на нашу засаду, не стрелял.
Опомнившись, фашисты открыли по зарослям кустарника сильный минометный и пулеметный огонь. Нам пришлось удирать. Но все кончилась благополучно. Мы вернулись в полк, написали рапорт командиру и получили от него благодарность в приказе. Подумали и решили на следующую ночь пойти в засаду на то же самое место. Шли мы спокойно, совсем не волновались, а придя в заросли кустарника, встревожились не на шутку.
В первый день мы брали воду в бутылках, а возвращаясь, бутылки с собой не унесли. Вместо трех оставленных нами бутылок с водой мы обнаружили шесть, и все — из-под сладкого вина. Бутылки заставили нас призадуматься: “Не уйти ли отсюда совсем?” Еще мы нашли два патрона и узкую борозду на траве от станкового пулемета “Шварцлозе”. След вел в сторону врага. Стало ясно: днем тут находилось вражеское боевое охранение. По какой-то причине румыны ушли. Они, вероятно, не ждали повторного нападения. Обследовав наш участок снова, мы убедились, что здесь все в порядке. И решили остаться.
Огонь открыли в 12 часов дня. Повторилась вчерашняя картина: у меня — 10 убитых, из них — два офицера, у Коломийца — 8. На сей раз фашисты пришли в себя быстро и начали ответную стрельбу по кустарникам из двух пулеметов. Мы отступили и незаметно передвинулись в сторону, зашли пулеметчикам во фланг. Он был у них незащищенным. Пять выстрелов из снайперских винтовок, и расчеты уничтожены. Пулеметы понравились Петру Коломийцу: новенькие, так и блестят всеми своими частями. В общем, один пулемет мы сами утащили к своим, замок от второго закопали в земле. Потом полковые разведчики его нашли и взяли, как собственный военный трофей, вместе с пулеметом. Коробок с патронами к ним тут валялось предостаточно, и австрийские пулеметы еще послужили Красной Армии.
Занимать это место под снайперскую засаду в третий раз было бы неразумно. Потому мы присмотрели другое: белый, наполовину разрушенный дом, который находился метрах в четырехстах от тех же зарослей кустарника. На следующий день с чердака белого дома мы наблюдали такую картину: в 7.30 утра враг открыл по зарослям бешеный минометный огонь и безостановочно лупил по ним минут двадцать…»{10}
От берегов Днестровского лимана, изученных, освоенных, обжитых, «разинцы» после 10 августа перебрались на северо-восток, к станции Буялык. Здесь наступала Первая бронедивизия румын, поддерживаемая пехотой Третьего и Пятого вражеских корпусов. Поначалу противнику сопутствовал успех. Но затем движение фашистов к Одессе замедлилось. Бойцы и командиры отряда комбрига Монахова — 54-й полк, 26-й полк НКВД, Первый полк морской пехоты, два пулеметных батальона, истребительный батальон народного ополчения — проявляли чудеса стойкости и отваги.
Но ситуация была тяжелой. Советской артиллерии не хватало снарядов. На три вражеских выстрела солдаты 134-го гаубичного полка, приписанного к отряду Монахова, отвечали одним. Румыны и немцы боеприпасов не жалели. Так, тяжелый фугасный снаряд угодил в бруствер окопа. Не прямо перед Людмилой, а сбоку от нее. Ударная волна разбила в щепы любимую винтовку, саму Павличенко отбросила далеко на дно траншеи и присыпала землей. Однополчане нашли снайпера в бессознательном состоянии, вместе с другими ранеными погрузили в санитарную повозку и отправили в тыл. Очнулась Людмила уже в госпитале, который располагался в Одессе.
Целыми днями она молча смотрела в окно на сад, где под порывами морского ветра качались ветки яблоневых и грушевых деревьев, трепетали желтеющие листья, падали на землю созревшие плоды. Она ничего не слышала, но эта беззвучная картина приближающейся осени почему-то ее успокаивала. Слух возвращался медленно. Боли в суставах и позвоночнике мучили по ночам. В чисто убранной палате, на хрустящих от крахмала простынях, за сладким и крепким чаем, который подавали ровно в восемь часов и непременно — со сдобной булкой, Людмила вспоминала суровые фронтовые будни и фронтовых товарищей.
Павличенко впервые получила несколько писем от родных. Мать, Елена Трофимовна, беспокоилась о ее здоровье и советовала не пить в походе сырую воду из открытых водоемов. Отец, Михаил Иванович, вспоминал Первую мировую и Гражданскую войну, утверждая, что Беловым в сражениях всегда везло. Старшая сестра Валентина рассказывала, как у нее идет работа на новом месте. Все они находились очень далеко, в Удмуртии, куда из Киева эвакуировали завод «Арсенал». Собравшись с духом, Людмила села писать им ответы, старательно выводя буквы правой рукой, к которой постепенно приходила прежняя сила и точность.
«Удмуртская республика,
г. Воткинск, Главпочтамт, до востребования
Беловой Валентине Михайловне.
Здравствуй, дорогая Жучка!
Вчера вырвалась из госпиталя в город. Получила Ленуськину открытку, которая шла с Киева в Одессу всего полтора месяца. Ленуся дала твой адрес. Почему ты не взяла ее с собой?
Я уже месяц и десять дней в армии. Успела насолить румынам и немцам, побывала на передовой. Они, гады, присыпали меня землей два раза. Теперь в госпитале. Через два дня выхожу, иду в свою часть, где моя специальность — боец-снайпер. Думаю, если не убьют, быть в Берлине, отлупить немцев и вернуться в Киев. Расчет у меня простой — 1000 немцев. А тогда я уже дешевле свою голову не ценю. Можно сказать, раз оценила свои способности и больше не отступлю. Словом, не скучаю. Житье-бытье веселое. Если тебе не лень, то пиши пока по адресу: Одесса, ул. Пастера, 13, научная библиотека, Чопак, для меня. Мне передадут…
Валюнчик, если Моржик (домашнее имя сына Павличенко Ростислава. — А.Б.) с тобой, пусть пишет. Скажи ему, что я повоюю за себя и за него, только пусть учится хорошо, только на отлично, чтоб мне не стыдно было… Валюнчик, Славку береги… Обо мне не думай. Пуль у Гитлера для меня нет. Целую крепко-крепко. Моржику особый поцелуй прямо в нос. Твоя Люда. 27/VIII–41»{11}.
Чтобы отправить письмо, Павличенко поехала на Главпочтамт.
С грустью увидела она, что за два месяца, прошедших с начала войны, прежде беззаботная красавица Одесса и ее жизнерадостные, энергичные жители сильно изменились.
Центр города пострадал от бомбежек. На некоторых улицах возвели баррикады из мешков с песком, устроили площадки с зенитными орудиями, установили противотанковые «ежи». Многие магазины закрылись, другие заклеили свои стеклянные витрины бумажными полосами крест-накрест. Курортники исчезли. Парки, бульвары, улицы, площади стали пустынными. Только патрули народного ополчения с винтовками за плечами четко вышагивали по булыжной мостовой. Это было неудивительно.
До войны Одесса являлась крупным промышленным (22 предприятия), культурным (3 театра, в том числе — оперный, цирк, филармония) и учебным (мединститут) центром в Северном Причерноморье. Ее население достигало 600 тысяч человек. Теперь в городе оставалось примерно 340 тысяч. Остальные ушли на фронт или эвакуировались. Только в июле из Одессы морем вывезли 46 тысяч жителей и раненых бойцов, в августе — 58 тысяч. Но многие промышленные предприятия работали, выпуская нужную фронту продукцию: минометы (их делали из нефтеперегонных труб), бутылки с зажигательной смесью, противопехотные мины с корпусами из консервных банок, гранаты. На заводе имени Январского восстания приспособились переделывать трактора в танки, приваривая к кабине листы восьмимиллиметровой корабельной стали, которые одесситы остроумно называли «НИ», то есть «На испуг». Скорость их была небольшой: всего 7 километров в час, — однако для того, чтобы проутюжить вражеские окопы, ее вполне хватало…
В первых числах сентября снайпер вернулась в родной полк, который уже находился на западном участке обороны, недалеко от хутора Дальник. Ее ожидал приятный сюрприз. Вышел приказ о присвоении рядовому красноармейцу Павличенко звания ефрейтора, что являлось признанием возросшей армейской квалификации бывшей студентки истфака Киевского госуниверситета. Здесь же, у Дальника, Людмиле пришлось наблюдать картину для современной войны почти фантастическую.
Румыны устроили «психическую» атаку. Сперва, как водится, минут двадцать гремел артиллерийский налет. Советские солдаты и офицеры пережидали его в хорошо оборудованных, глубоких блиндажах и траншеях. Большого урона первому батальону 54-го стрелкового полка он не причинил. Затем наступила тишина. Бойцы вернулись на свои позиции и стали всматриваться вдаль. Там происходило что-то необычное.
Во-первых, донеслись звуки бравурной музыки. Во-вторых, пехотинцы в касках-макитрах не расходились по ровному пространству степи, образуя прерывистые цепи.
Наоборот, они начали сбиваться в густые, тесные шеренги, становились плечом к плечу и маршировали, как на параде, высоко поднимая ноги в такт ритмичным ударам барабанов.
Где-то во второй или третьей шеренге над головами солдат колыхалось знамя. Офицеры, соблюдая дистанцию и взяв обнаженные сабли на плечо, шагали в интервалах между шеренгами. На левом фланге двигался священник в полном парадном облачении. Его расшитая золотом ряса смотрелась странно на фоне однообразного военного строя. Три хоругви следом за ним несли румынские солдаты. Священник, как потом выяснилось, был украинец.
Людмила в бинокль рассматривала атакующих. Они подходили все ближе. Вскоре ей стало ясно, что солдаты пьяны. Не так уж строго они держали равнение, не так четко маршировали. Но количество их было изрядное: не менее полутора тысяч человек. И это — на первый батальон капитана Сергиенко, где едва насчитывалось 500 штыков.
Между тем расстояние сокращалось.
Румыны подошли на 700 метров, и по ним нанесла первый удар минометная батарея. Фонтаны земли взметнулись среди шеренг. Их строй на некоторое время сломался. Однако, оставив убитых за спиной, живые сомкнули ряды и продолжали наступление под бодрую музыку своего оркестра. По команде офицеров они ускорили шаг и взяли ружья «на руку».
Лезвия примкнутых штыков сверкнули в пыльной степной дали.
Павличенко терпеливо ждала, когда первая шеренга в серовато-песочных мундирах поравняется с забором на краю кукурузного поля. Согласно «Карточке огня», которую она нарисовала для себя загодя, этот забор отстоял от ее окопа на 600 метров, разросшиеся кусты «волчьей ягоды» — на 500 метров, одинокое дерево с обломанной кроной — на 400 метров. Теперь воины короля Михая I, сами того не ведая, выходили на дистанцию прямого выстрела ее новенькой, но уже отлично пристрелянной снайперской «мосинки», то есть — на 600 метров.
Как говорилось выше, прямой выстрел — вещь совершенно замечательная. При нем траектория пули не поднимается выше цели на всей дистанции стрельбы. Например, как в данном случае, взяв прицел «6» и точку прицеливания по каблукам марширующих солдат противника, можно стрелять без перенастройки оптического прицела. Враг сначала получит пулю в ногу, подойдя ближе — в живот, еще ближе — в трехстах метрах — в грудь, затем в голову. Далее, по мере приближения к снайперу, в обратном порядке — в грудь, в живот, в ногу.
Излюбленный способ стрельбы у Людмилы был: пуля либо в переносицу, либо в висок. Но, глядя на марширующую под барабан армаду, она думала, что в данной ситуации выстрел только в голову — непозволительная роскошь. Главное сейчас — стрелять, стрелять и стрелять. Лишь бы остановить «психическую» атаку пьяных, ничего не соображающих солдат, не дать румынам дойти до наших окопов. Ведь они, имея трехкратное численное превосходство, сразу уничтожат ее боевых товарищей, весь их первый батальон.
Однако они не дошли.
Откатившись назад с немалыми потерями, румыны через час повторили нападение, только уже без православного священника и церковных хоругвей, которые при первой атаке были разорваны в клочья прямым попаданием снаряда. Снова под полем гремели залпы орудий, гудели мины, трещали очереди из пулеметов и автоматов, залпы винтовок, среди которых звучал и голос «трехлинейки» снайпера Павличенко. Снова воины короля Михая I обратились в бегство.
В два часа дня, после мощного артобстрела, к окопам «разинцев» двинулись немцы. Они лезли вперед отчаянно и азартно, точно хотели показать своим союзникам румынам, как надо воевать с русскими. Но и это нападение однополчане Людмилы отбили.
Под вечер на позиции 54-го полка, изрядно пострадавшего в этом бою, прибыла машина ЗИС-6 с реактивной установкой БМ-13, которую на фронте называли «катюшей». Она сделала всего два залпа (один залп — 16 реактивных снарядов весом по 42,5 кг каждый), и противник прекратил всякие попытки взять штурмом наши оборонительные сооружения. У него в ближайшем тылу начались сильные пожары. Ведь начинкой для снарядов служил не порох и не дорогостоящий тротил, а жидкое взрывчатое вещество — нитробензол с окислами азота. На месте падения такого снаряда образовывалась обширная воронка глубиной до полутора метров и горело буквально все: земля, камни, металл.
Поле битвы осталось за русскими.
Поздним вечером Людмила вместе с командиром второй роты лейтенантом Андреем Ворониным отправилась осматривать его. Своих раненых румыны вынесли, но убитые лежали нетронутыми. Для рапорта в полковой штаб требовалось их сосчитать и определить, кто нанес больший ущерб врагам. Нашлось девятнадцать человек с простреленными головами, левой частью груди, шеей и животом. Их командир роты записал на счет ефрейтора Павличенко. За таковое отличие по представлению Воронина ей присвоили звание младшего сержанта.
Следующая попытка Людмилы применить боевой опыт предшественников едва не закончилась для нее печально.
Она знала, что на Финской войне в карельских лесах действовали вражеские снайперы — «кукушки», которые вели прицельный огонь, спрятавшись среди веток деревьев. Маскировка же в степи доставляла ей немало хлопот. Посреди ровного пространства, не имеющего никакой растительности, холмов, оврагов, человеческого жилья, найти подходящее для снайперской засады укрытие порою просто невозможно. Потому она очень обрадовалась, когда вторая рота, исполняя приказ командира полка, выбила румын из кладбища, расположенного метрах в трехстах от маленькой деревеньки. На кладбище росли деревья! Целых пять высоких кленов с раскидистыми кронами и толстыми пепельно-серыми стволами, неведомо как уцелевшие в жарких схватках, при бомбежках и артобстрелах.
Младший лейтенант одобрил ее план. Он понимал, что сверху деревня, которую пока занимал противник, будет видна, точно на ладони. Там где-то среди домов стоят станковые пулеметы, и они не дают его бойцам даже головы поднять, а не то что вылезти из окопов.
Вечером Людмила расшивала свою новую камуфляжную куртку с капюшоном зеленоватого цвета и коричневыми разводами. Старшина отдал ей обрывки маскировочных сетей и чью-то старую гимнастерку, которую она раскроила на ленты и кусочки небольшого размера. Разлохмаченная лента сгодилась, чтобы обернуть ствол винтовки. Остальное вместе с кленовыми листьями, веточками и пучками травы снайпер разместила на куртке, отчего она утратила прежний четкий силуэт и стала походить на одеяние лешего или болотной кикиморы.
За полтора часа до рассвета Павличенко взобралась на дерево. Когда совсем рассвело, она поднесла к глазам бинокль. С высоты деревня просматривалась отлично. В саду возле крайнего дома она увидела универсальный немецкий пулемет «MG-34» на стойке-треноге и коробки с лентами, разложенные возле. У пулемета имелся оптический прицел.
В седьмом часу утра сменилось боевое охранение. Но солдаты с винтовками не интересовали Людмилу. Она ждала пулеметчиков. Три румына в кителях серовато-песочного цвета и забавных суконных кепи с тульей, вытянутой углом спереди и сзади, сначала занимались своим «MG-34», потом расселись под деревьями.
Людмила вложила один патрон с бронебойной пулей в канал патронника и закрыла затвор. Ствол винтовки она устроила на толстой ветке, взглянула в окуляр прицела. Расстояние достигало 250 метров, дистанция для точного выстрела вполне подходящая. Она намеревалась сначала вывести из строя пулемет, послав пулю прямо в его затвор, а затем уже нейтрализовать обоих пулеметчиков.
Но в саду началось какое-то движение. Пулеметчики вскочили и замерли по стойке «смирно». Через минуту к ним подошли офицеры. Один из них выглядел особенно антуражно: фуражка с золотым ободком на черном лакированном козырьке, с правого плеча свешивается золотой аксельбант, на боку — коричневый планшет, в руке — длинный стек. Он явно принадлежал к старшему командному составу, а таких людей надо убирать из военного строя в первую очередь.
Выстрел румыны слышали. Но им, вероятно, не сразу в голову пришло, что у русских работает снайпер. Личный адъютант генерала Антонеску, прибывший недавно вместе со своим начальником на фронт под Одессой, майор Георги Караджа, даже не вскрикнув, повалился набок. К нему бросились пулеметчики. Это — еще два метких выстрела. Четвертый, бронебойный, — все-таки в замок пулемета.
Теперь враги не сомневались. Снайперская засада была ими обнаружена. Румыны открыли бешеный огонь из винтовок. Потом к ним прибавились залпы минометов. Когда вокруг засвистели пули и осколки мин, Людмила прижалась к толстому стволу, но вскоре поняла, что он — плохая защита. Пять деревьев — не вековой карельский лес, в котором трудно что-нибудь разглядеть в вершинах сосен-исполинов. Куски горячего металла тут летали, подобно смертоносному рою, сбивая листья, разламывая тонкие ветки. Предчувствие страшной опасности кольнуло сердце, будто игла. Младший сержант, чтобы спасти оптику, повесила винтовку на сук, который торчал пониже, и ринулась вниз, решив так имитировать собственную гибель.
Она упала неудачно, ударившись правым боком о чей-то могильный камень. Сама подняться не сумела из-за сильной боли. Солдаты второй роты помогли своему снайперу не сразу. Воспользовавшись суматохой у противника, они пошли в атаку на деревню, и поскольку румынский пулемет молчал, то быстро взяли ее.
При майоре Караджи нашли какие-то штабные бумаги, письма, фотографии. Ценность представлял дневник адъютанта. Его передали в штаб Приморской армии, оттуда — в Москву. Записки офицера о тяжелом моральном состоянии румынской армии, столкнувшейся с яростным сопротивлением русских под Одессой, опубликовала газета «Правда» в октябре 1941 года…
Командир первого батальона 54-го стрелкового полка капитан Иван Иванович Сергиенко относился к снайперу второй роты Павличенко очень хорошо. Он знал ее с первых дней службы, у него на глазах красивая и беззаботная студентка превратилась в закаленного бойца, осторожного, но не ведающего страха. Как наградить младшего сержанта за своевременно подбитый пулемет, за точный выстрел в румынского майора, случайно появившегося на переднем крае? Как отметить ее новое достижение — 100 уничтоженных солдат и офицеров противника?
Сергиенко отправил рапорт в штаб 25-й Чапаевской дивизии, и оттуда через неделю пришел ответ. Капитан, вызвав к себе Людмилу, сказал, что ей теперь надо ехать в поселок Дальник, к самому комдиву. Она испугалась встречи со столь высоким начальством. Но комбат успокоил: командование никаких претензий к Павличенко не имеет. Наоборот, хочет ее поощрить. К тому же она сможет лично представиться командиру 25-й дивизии генерал-майору Ивану Ефимовичу Петрову.
В своих «Записках снайпера» Людмила Михайловна вскользь упомянула об этом эпизоде. Она вообще была человеком очень скромным, даже застенчивым, и о наградах рассказывала неохотно. Но ее знакомство с генералом Петровым, который вскоре стал Главнокомандующим Приморской армии, после этого продолжилось и в Севастополе. Сохранилась фотография, датируемая весной 1942 года. На ней Павличенко сидит рядом с тогдашним командиром 25-й дивизии генерал-майором Коломийцем и Иваном Ефимовичем Петровым. Впоследствии он стал одним из известных и заслуженных полководцев Великой Отечественной войны. О нем с большим уважением отзывался корреспондент газеты «Красная Звезда» писатель Константин Симонов. Он посетил село Дальник почти одновременно с Людмилой.
«Петров приехал с передовой, — вспоминал Симонов. — Одна рука у него после ранения плохо действовала и была в перчатке. В другой руке он держал хлыстик. Он был одет в солдатскую хлопчатобумажную летнюю гимнастерку с неаккуратно пришитыми, прямо на ворот, зелеными полевыми генеральскими звездочками и в запыленную зеленую фуражку. Это был высокий рыжеватый человек с умным усталым лицом и резкими, быстрыми движениями. Он выслушал нас, постукивая хлыстиком по сапогу…
Петров был человеком во многих отношениях незаурядным. Огромный военный опыт и профессиональные знания сочетались у него с большой общей культурой, широчайшей начитанностью и преданной любовью к искусству, прежде всего — к живописи. Среди его близких друзей были превосходные и не слишком обласканные в те годы официальным признанием живописцы. Относясь с долей застенчивой иронии к собственным дилетантским занятиям живописью, Петров обладал при этом своеобразным и точным вкусом.
По характеру он был человеком решительным, а в критические минуты умел быть жестким. Однако при всей своей, если так можно выразиться, абсолютной военности он понимал, что в строгой военной субординации присутствует известная вынужденность для человеческого достоинства, и не жаловал тех, кого приводила в раж именно эта субординационная сторона военной службы…
Храбрость его была какая-то мешковатая, неторопливая, такая, какую особенно ценил в людях Лев Толстой. Дав и вообще в повадке Петрова было что-то от старого боевого кавказского офицера, каким мы его представляем себе по русской литературе XIX века…»{12}
Если военные корреспонденты ожидали от комдива рассказа о боевых делах солдат и офицеров, и он выделил для беседы с ними 20 минут, держался строго и суховато, то с младшим сержантом 54-го полка был добродушен и внимателен.
Петров сообщил Павличенко, что командование дивизии благодарит ее за службу и за успехи в уничтожении противника награждает именной винтовкой. Адъютант передал снайперу оружие. Людмила, взяв его в руки, благоговейно прикоснулась губами к вороненому стволу, как будто это была не стандартная заводская самозарядная винтовка Токарева образца 1940 года с прицелом «ПУ», а рыцарский меч, откованный в кузнице по особому велению государя. Генералу понравился поступок девушки, и он заговорил с ней: расспрашивал о службе, о семье, о родителях, о том, чем она занималась до поступления в армию.
Задушевный разговор с комдивом имел последствия.
Через неделю Людмиле было присвоено очередное воинское звание «сержант». Командир полка поручил ей командовать отделением и готовить метких стрелков. Мысленно она вернулась в киевскую школу ОСОАВИАХИМа и постаралась взглянуть на кандидатов глазами своих наставников: «Снайпер должен обладать обостренным зрением и слухом, повышенным уровнем наблюдательности и своеобразным “звериным чутьем”, позволяющим ему предугадывать движения противника…» По личному опыту она знала, что для выработки «звериного чутья» требуется (естественно, при определенных врожденных способностях) никак не меньше четырех месяцев упорных занятий.
Но сейчас, когда кольцо вражеской блокады сжималось вокруг Одессы теснее и теснее, о таком сроке для подготовки не могло быть и речи. Командир пообещал Павличенко отпустить десять солдат, которых она отберет, в ближайший тыл максимум на неделю и дал… 500 патронов с «легкой» пулей образца 1908 года. Ведь чтобы научиться стрельбе, надо стрелять по мишеням. Утром, днем, вечером, стоя, лежа, с колена, «по-пулеметному», то есть положив ствол на какую-либо опору и придерживая приклад у плеча левой рукой.
Кроме стрельбы, она рассказывала новичкам о своем военном ремесле. Но лишь самое простое. Например, собственное оружие надо не только знать, но и любить. Полетом пули можно управлять, а для этого — правильно держать винтовку, правильно вычислять расстояние, правильно целиться. Стрелок должен обращать внимание на все: силу ветра, его направление, температуру воздуха. Также неплохо было бы при этом замаскироваться и нанести удар по врагу быстро и неожиданно…
Любовь к оружию — дело священное. Но бывает, что сердцу не прикажешь. Никакой сердечной склонности не испытывала Люда к самозарядной винтовке Токарева образца 1940 года, хотя теперь она была у нее именной, подаренной самим командиром дивизии, который при личной встрече произвел на сержанта неизгладимое впечатление. Она подумала, что он — прирожденный офицер из семьи офицеров. На самом деле отец Петрова был сапожником в городе Трубчевске, но сумел дать сыну хорошее образование.
Нельзя сказать, что «Света» являлась для нее образцом совсем уж незнакомым. По штатному расписанию в стрелковом полку тогда числилось 1301 магазинная винтовка образца 1891/1930 года и 984 самозарядных винтовок СВТ-40 или АВС-36 (автоматическая винтовка Симонова образца 1936 года). АБС и СВТ имели примерно одинаковые параметры: калибр, длина, вес, коробчатый магазин (у ABC — емкость магазина 15 патронов, на 5 больше, чем у СВТ-40), тип затвора, принцип действия автоматики, начальная скорость пули.
Конечно, генерал-майор Петров преподнес снайперу улучшенный экземпляр винтовки Токарева: с прикладом и цевьем из орехового дерева, со стволом особо точной обработки, выполненной на прецизионном станке, с оптическим прицелом, на трубке которого была красиво выгравирована памятная надпись. К тому же ружье изготовили до войны, в сентябре 1940 года, что гарантировало применение марок стали весьма высокого качества и как следствие — надежность всех его деталей.
А насчитывалось их 143 штуки. Небольших, мелких, очень мелких. Автоматика действовала с помощью пороховых газов, которые всегда сопровождают пулю, мчащуюся по стволу. В СВТ-40 они попадали в газовую камеру, расположенную над стволом, и там давили на цилиндр с длинным штоком. Шток же соединялся с толкателем, который упирался дальним кольцом в стебель затвора.
Винтовка начинала «огрызаться» (например, не перезаряжалась или с трудом выбрасывала гильзы), если давление пороховых газов менялось. Зависело оно, между прочим, от погоды, от температуры воздуха. Тогда стрелку следовало вручную отрегулировать отверстие в газоотводной камере: уменьшить или увеличить его. Капризничала «Света» и при слишком густой смазке, и при попадании пыли в ее механизм. Последнего не всегда удавалось избежать, поскольку место пехотинца при обороне — окоп, вырытый в земле, и земля эта в степи под Одессой была мягкой и рыхлой. Она легко превращалась в пыль под артиллерийским или минометным обстрелом…
В середине октября 1941 года румынские войска, получив подкрепления, повели наступление в Южном секторе обороны Одессы, в районе села Дальник — Болгарские хутора — деревня Татарка. Здесь занимали позиции 25-я Чапаевская стрелковая дивизия и 2-я кавалерийская дивизия. Отбивать вражеские атаки помогал дивизион гвардейских минометов под командованием капитана Небоженко. «Катюши» громили противника, а после их налета в дело вступали наши стрелковые и конные полки. Но захватчики не ослабляли напора, бросали в бой новые и новые части.
Яростные схватки происходили юго-западнее деревни Татарка 11, 12 и 13 октября. Командир 11-й румынской пехотной дивизии И. Теодореску, чьи воинские соединения вели эти бои, впоследствии вспоминал: «Реакция противника была исключительной сильной, в особенности на северных окраинах… Советы вели автоматный и пулеметный огонь из домов, чердаков и погребов. Со стороны противотанкового рва вели огонь минометные батареи. Легкая артиллерия обстреливала наши резервы и штабы. Противник предпринял три контратаки против левого фланга Второго полка, который удерживал северную часть деревни…»
Румыны подошли близко к передовой линии 54-го полка.
Подготавливая очередную атаку, они ударили по русским позициям из минометов, причем — весьма прицельно. Может, их корректировщик заметил мощную дульную вспышку снайперской СВТ-40. Может, обратил внимание на громкий звук выстрела. И то и другое, к сожалению, являлось характерным для действия самозарядной винтовки Токарева.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.