9-го июня. Сарыкамыш

9-го июня. Сарыкамыш

Вернулся я 24-го, и в течение дня 25-го и части 26-го все, что требовалось быть оформленным, было сделано и сдано.

1). Строилось шоссе от Караургана до Гассан-калы в 4 и 2 сажени ширины. Полотно было почти готово. Материала, щебня не было и половины. К середине июля строитель инженер Поморцев{181} рассчитывал, и так было предположено генералом Порошиным, довести дорогу до Хорасана, но в 2 сажени ширины, а в августе до Гассан-калы. Работавший подрядчик внушал величайшие опасения и, как это оказалось теперь, истекало из того, что земляные работы были сданы на чрезвычайно выгодных условиях.

Я предложил оставить ее в 2 [сажени], а деньги за шоссирование другой половины употребить на постройку другого шоссе, Балеко-ягаш на правом берегу Аракса. Кроме хозяйственных выгод, получились больше оперативные. Поморцев признал большие выгоды. Юденич согласился, но не очень охотно. Обочиной думали воспользоваться для конно-железной дороги. Великий князь утвердил. Теперь вижу, что конно-железными дорогами нельзя. Впрочем, и местность не позволяет и практически оно выльется в конно-железную дорогу от Хорасана не по обочине.

О работах на других железных дорогах не говорю. Что касается узкоколейной железной дороги, то с нею вышел скандал. Это не полевая железная дорога, а настоящая по ее устройству, но с чрезвычайно слабою провозоспособностью. Подробности о ней изложу позже.

Главный вопрос – это установление порядка к новому устройству тыла. Хотя принципиально Юденич со всем согласился, но разработка всего перехода являлась весьма сложной. Чтобы ускорить, я 25-го мая представил великому князю приказ, в котором все было определено.

Но сегодня 9-ое июня и приказ не издан, ибо попав к Болховитинову, он подвергся всяким мытарствам по соглашению, в то время, когда великий князь его утвердил и вопрос заключался лишь в поставке запятых и некоторой редакции. Вместо того – пошел на разбор Янушкевича, Вольского, Юденича и т. д.

О других работах не буду говорить. Будет время, запишу здесь для памяти потом, и дам соответствующее освещение. С 26-го мая занят делами Берхмана.

24-го мая получено было первое донесение о великих успехах армии Юго-Западного фронта. Бои идут и теперь, но донесения Ставки полны донесениями о пленных и трофеях и различных эпизодах. Не буду высказывать своего мнения. Поглощенный своей работой, я не вижу отсюда дела, что там происходит. Одно можно сказать, что наша молодежь дала доказательство исключительного порыва и мужества. В успехе развития всякой операции сзади надо закрепить успех питать силы для дальнейшего развития.

4-го июня, после завтрака великий князь призвал меня и сказал, что он просит меня ехать в штаб армии.

Он дал Юденичу указание о наступлении, не знаю когда и какое, и от него получил ответ, что он, пока не будет готова ж. дорога, не может начать наступления. Великий князь просил меня снова выяснить средства тыла, так ли это, что можно сделать и поговорить с Юденичем. Я просил великого князя дать мне до 5-го подготовиться. Я очень отстал за болезнь и отсутствие и за рядом крупных посторонних работ от положения армии. 5-го выехал; вечером приехал и условился с Юденичем.

Чтобы все было в определенной форме, утром 7-го я изложил в записке суть всего, как смотрю на оперативное положение и что из этого вытекает, т. е. что следовало на мой взгляд сделать, в какой последовательности.

После обеда, т. е. в 12 час. дня, я все прочел Юденичу. Ни одного возражения. Мы читали по пунктам – ни одного возражения по частностям. Я предложил развить дальше, т. е. исполнение разработки частных задач для корпусов – ну это мы сами сделаем.

На это я ему сказал – начальник штаба ваш уехал в Трапезунд, готов его заменить, подумайте и скажите мне вечером. Но ни вечером 7-го, ни в течение дня 8-го июня ответа не получил, и я занялся тыловыми вопросами.

Как и в первый приезд, полная беспомощность и даже неразбериха. И какой вопрос не тронуть – управление армии ничего верного не знает: не знает числа войсковых частей, численность общих организаций, работы дружин, потребность в продовольствиях, деятельность транспортов их силами, их состояние, их службу. Карнаухов бьется, как рыба об лед, и ничего не может получить верного, чтобы на их основаниях делать свои соображения. Полное бессилие. Иначе и быть не могло.

Организации с 1914 г. никакой, а та, которая была, не привела к этому. Штаб армии хочет только распоряжаться. Юденич желал, чтобы все было бы попроще. Инспекторской части нет, канцелярии нет и управления тыла нет, ибо что называется начальник снабжения армии, одна насмешка людей, которые думают, что за этой вывеской есть содержание.

Недоконченная, непродуманная организация, при наибольшем напряжении наших войсковых сил у нас и у нашего противника стоит рядом с управлением тыла, вернее, стоит без такового. То что есть, т. е. те шесть представителей, которые при штабе армии в состоянии паралича. Все в руках корпусов, и теперь, когда армия должна распоряжаться, должна устраивать тыл, она бессильна.

Пока на этом кончу, но добавлю, что с января все указывал, затем просил, затем настаивал, вошел в компромисс, все по поводу этого устройства тыла. Я говорил, что вы приведете армию к состоянию паралича, и она пришла к нему – не сегодня, но уже с 3-го февраля. Взятие Эрзерума не было использовано.

Никто не хотел видеть и не хотел верить. Но великий князь это чувствовал, делал попытки, но встречал отпор – в ком – в Болховитинове, который был одновременно его начальником штаба (по порционным деньгам){182} и Юденича по существу. В этой борьбе, где я видел ложь, я потерял много сил и здоровья и только для того, чтобы и другие убедились, что порядок, который установлен в 1915 г. и который в мае Юденич мне назвал безобразием, привел нашу армию к состоянию паралича.

Но было бы ошибочно думать, что только это. Нет, есть и другие причины, они глубже этого, они лежат в духовной природе людей, которые ведут дело. Я свои указания не считаю бесспорными; я пока лишь анализирую, но в данное время, т. е. с февраля, я вижу, что дело стоит, когда оно должно двигаться.