19-го июня
19-го июня
Войскам на юге тяжело. Жара и засуха сильные. Болота, считавшиеся непроходимыми, стали проходимы. Дожди могут это поправить, но в очень слабой степени. Обстоятельство это не без влияния на операции.
Помимо всяких политических и союзнических соображений, думая за немцев, положение их складывается просто. Одна данная темная. Как они оценивают свои успехи над юго-западной армией и как себе представляют ее состояние. Но победители склонны к оптимизму. Высшее немецкое управление считает, вероятно, что юго-западная армия разбита основательно. Если бы не были связаны разными политическими условностями, вроде необходимости, жертвуя всем, не отдавать Варшавы и Польши, то дело состояло бы иначе.
Для России случившееся в Галиции неудача – для Польши (временно) решение ее участи. Как учтут немцы эту психологию? Не может быть, чтобы они ее не понимали. Их шпионы высокой марки, и течение мыслей решающих и высших сфер вероятно об этом знают. Наконец, все что делалось и делается ясно и без шпионажа. Не ошибусь, если выскажусь за них, что они уверены, что мы будем защищать Польшу до крайности. Отсюда и дальнейшие, логические решения операции в крупных чертах.
Направление их действий обозначалось и раньше. Кажется 5-го июня, не позже, я писал главнокомандующему о моих опасениях за 11-ю и 9-ю армии. По ходу дела, мне представлялось, что наши враги, чтобы действовать свободно против Польши, должны покончить с этими частями. В наших интересах было, чтобы эти армии вышли как можно скорее из-под ударов противника и в свою очередь угрожали бы ему. Но мы упорно и доблестно его отражая, шаг за шагом отходили, неся потери и ослабляя себя.
3-я и 8-я армии расстроены и повернуты тылом на север и северо-восток. Северо-западная армия растянута, в нитку, до Рижского залива, без снабжений, представляет силу на месте. Помешать действиям на юге против 9-й и 11-й армий немцам никто не может.
Наша манера стоять и отражать, доблестна, но в оперативном отношении она выгодна только противнику. У нас, к сожалению, всегда много побудительных причин действовать так, а не выигрывать расстояние между нами и противником. Этим мы даем противнику большие выгоды во времени и он, ударив нас сегодня в одном месте, через день бьет нас совокупными силами в другом. 9-я и 11-я армии могли бы быстро отойти изготовиться и сами нанести удар.
Не знаю, ясно ли высшему Генеральному штабу крупное значение для нас и этих двух армий, или он по-прежнему стоит за сохранение земельной площади. Впрочем, в его оперативном предвидении и понимании своего военного положения я изверился, ибо не верил до войны и с начала войны, с первой минуты которой и началось нагромождение тех бедствий, которые мы переживаем теперь, будучи в сущности сильнее противника (кроме боевых снаряжений). Из всего того, что происходило и происходит, немецкий генеральный штаб должен ясно видеть одно: мы будем защищать Польшу, а теперь, пожалуй, и не в силах изменить это положение. Это было возможно в первых числах июня, возможно ли оно без боли теперь, сомневаюсь.
На развертывания перед моими глазами я смотрю бесстрастно с точки зрения лишь оперативной и выводы мои, неблагоприятные, понимаются, как опасения, как отсутствие веры.
Оперативное положение для меня складывается там: полная наша неподвижность (вынужденная), противопоставлена действиям в движении врагов с юга. Нас держат с запада и севера и полосят ударами с юга. Это не вполне верно, ибо вернее, мы сами стоим и не хотим или не можем сдвинуться. Чтобы иметь возможность нанести удар наверняка отстранят препятствие – 9-я и 11-я армии. Если это им удастся, и обстоятельства крупно не изменятся, они свободны будут делать, что хотят. Правда, мы можем выиграть время, но сравнительно короткое.
Я считаю, что после галицийских неудач, когда разрешился неблагоприятно для нас не только галицийский, но и польский вопрос, высший наш генеральный штаб должен был поставить целью армии{122} – Россию, а не Польшу. Я писал об этом в первых числах июня великому князю Петру Николаевичу, значит, и великому князю Николаю Николаевичу, что необходимо подумать и решить: Россия или Польша.
В течение последних дней появилось опасение за Ригу. Думаю, немцы сами не очень довольны, что они забрались преждевременно с большими, чем следует силами к северу от нижнего Немана. Громадная армия, растянутая в невыгодной форме по отношении всех своих средств и сообщений, стоит неподвижно, готовая умереть, но не направляемая к тому, что цель ее существования – защита. Или я совершенно не способен к логическому мышлению, или моя 64-летняя жизнь и работа дали мне только ложные представления, или малодушие господствует у меня над всем – не знаю. С первых дней войны, отмечая ежедневно свои впечатления и размышления, я очень расходился с тем, что происходило. Мои опасения, что мы можем попасть во власть стихии, я сообщал осенью 1914 года М.В. Алексееву. События теперь как будто к этому подходят. А в подобном положении только победа может все развязать.
Но можем ли мы, способные только отражать, без средств материальных рассчитывать не нее. Будь наше положение иное, мы могли бы путем отражения выиграть дело. Вот уже, сколько времени мы охвачены бессмыслием, мы опасаемся малых жертв и не видим, что из-за этого могут быть большие.
Мы живем в положении, где нет хозяина. Творец этого положения при том, что должен быть хозяином, по личным качествам [не] может быть хозяином{123}. Его ложное понимание природы войны несомненно влияет на то, что хозяин обезличивается, а приказчикам свободы не дают, ни в действиях, ни в замысле. Безобразное положение дела, которое многими постигается. В сентябре 1914 года писал об этом великому князю, но вероятно только огорчил его. И в этой бесхозяйственности все застыло с одной стороны и расползлось с другой.
Тяжело и грустно об этом думать, писать – ну а говорить не приходится, чтобы не колебать и без того некрепкую веру. Больше вспоминать об этом не буду.
Будем отчаиваться, а враг будет колотить нас. Выдержит ли это русская спина, да притом, в данное время, беззащитная. Надо бить тревогу. Но кому? Если кто понимает во всем объеме положение, то молчит, как и я. Впрочем, нет. Я пишу то главнокомандующему, то генерал-квартирмейстеру, указывая, что у нас ничего не подготовлено, чтобы, когда кризис наступит, парировать его.
Тяжелое военное положение ничего не обозначает. Но выйти из него мы не можем иначе как с жертвами, принести которые предоставляется нам теперь чудовищным, ибо надежда, что мы удержимся и что средства борьбы преумножаться нас не оставляет. Из этих положений надо выходить, к выходу надо готовиться. Указываю на это с первого дня моего приезда сюда, указываю на необходимость постройки мостов на Буг, организацию путей, оттяжку обозов, инженерную подготовку. Кое-что делается, но наши средства ничтожны, настроение оперативного отдела штаба главнокомандующего канцелярское, да и там рабочих нет и делается кое-что и не так, как мне представляется работа.
Я сказал все и теперь, чтобы не смущать, молчу. Главнокомандующий завален, истощается в работе, начальника штаба нет. Гнусное положение, и все это должно отразиться на армии, на интересах России. А помочь нельзя, ибо разговоры не помогают, а только мешают и отнимают время.
И над всем этим господствует при большой скованности главнокомандующего отсутствие крупных решений свыше в это серьезное и крупное время. Идем по предназначению.
Будучи не у дел, я пишу и рассуждаю. Что я бы делал, если был бы ответственным деятелем? Я думаю, то же самое. Среда поглотила бы меня, и я считаю себя счастливым, что до войны и во время ее не принимал участия в создании этого положения. Еще с начала войны, может быть, я мог бы быть полезен, если бы противостоял тому течению, которое стало тогда обозначаться, а теперь и с моими слабыми силами, вероятно, делал бы то же, что и делают настоящие деятели, а может быть и хуже.
Война такое грозное и трудное дело, что выходить не подготовленным большой грех. А мы вышли неподготовленными и малыми средствами и неподготовленною страною.
Мы воюем физической силою народа. Надолго ли ее хватит? И все-таки вера не оставляет ни меня, ни Россию. Эта вера кроется в народном духе, в его искании Бога, в вере в помощь Божью, и мы на протяжении истекших одиннадцати месяцев войны имели разительные доказательства благости Божьей к народу его ищущего и верующего ему. Может быть, Господь поможет нам за наши немощи. Мы не обуяны гордынею, как немцы, я говорю о народе, у нас нет злобы и без нее, но с верой в Бога будем защищать то, что дорого нам, нашу самобытность и наше достояние. Все, что я считаю себе вправе, как лицо без определенного дела – я сказал. Теперь спокойно будем ожидать развитие событий и подчинимся тому, что предопределено свыше. Главнокомандующий делает то, что в его силах. Из того, что происходит, вижу, что будем держаться до крайности. Лишь бы только, не вовремя не последовал приказ исполнить то, что уже нельзя будет сделать. Раз решено – дело надо довести до конца.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.