4-го августа. Волковыск

4-го августа. Волковыск

2-го генерал Янушкевич демонстрировал мне 40-верстную карту, на которой были проведены длинные черты. Они обозначали полосы, которые предполагали укрепить. «Чья голова нашла эти линии?» – спросил я его. К этим изображениям, если они вообще нужны, можно было прийти, предварительно исполнив довольно сложную работу. В настоящем же виде они для разрешения вопроса об инженерной подготовке служить не могли. Высказал я это генералу, потом говорил с великим князем Петром Николаевичем. Ему и военная, и обстановка Ставки были ясны. Между Верховным и штабом единения нет, и кривая отношений и доверия были колеблющиеся. По благородству и гордости великий князь сваливать вину на штаб не будет, хотя чувствует, что главные деятели ему чужие, что у них не прерывалась связь с бывшим военным министром и что-то сглаживалось.

Временем великий князь приобщался к их работе. К тяжелому положению все попривыкли и причина всех зол найдена в бедности военных снабжений. Напряженная жизнь всех утомила; наружно все бодрятся, но внутри точит червь, и Янушкевича и, в особенности, думаю, Данилова. Мне они этого не говорили, но отдельные фразы и общий тон и фон жизни за два дня привели меня к этому.

Верховный много желал бы изменить, но в той обстановке, в которой он жил, это было очень трудно. Теперь он не прочь, чтобы я остался бы в Ставке и 1-го сказал мне это; а вчера после совещания, когда я пришел к нему спросить оставаться ли в ставке или ехать в Волковыск, он определенно мне не ответил, я сказал ему, что поеду в Волковыск, переговорю с Алексеевым, а если надо будет, то меня могут вызвать.

На этом и остановились. Слабость в своих решениях, подчинение окружающей атмосфере! Теперь, вероятно, Рузский будет опять играть первую скрипку. Он стал авторитетом, но авторитет его голословного свойства, и в Петербурге я это приметил. Здесь это проявляется сильнее. Но я хорошо его знаю и авторитет его меня не пугает.

Вчера в Волковыске на совещании пришли к решению: разделить наш фронт и образовать из него северный и западный фронты; подчинить первый Рузскому. К этому разделению генерал-квартирмейстерская часть приспособила административный центр фронтов.

Это последнее, однако, не похоже на то, что говорил мне Верховный главнокомандующий 2-го августа. Думают, ввести в действие с 17-го августа. Наш начальник снабжения Н.А. Данилов кратко объяснял подробности М.В. Алексееву, когда мы вечером у него чай пили. Под конец этих объяснений я заметил, что из всего этого следует ожидать, в конце концов, выйдет одна чепуха. Не понравилось это Николаю Алексеевичу. Но это не так важно. Гораздо важнее в настоящем, все происходящее на железных дорогах.

Приехав в Волковыск, я обратился прежде всего к Гамбургеру, чтобы узнать, что на них делается. Дороги наши забиты чрезвычайно. Но я никак не думал, что бедствие грозит нам с двух концов. Эвакуируя все, мы забиваем дороги с запада – венцом же бед, что имперские дороги на востоке не принимают десятки тысяч вагонов, туда направляемые. Выходит нечто изумительное, а для армии бедственное.

Нам нужны дороги, чтобы производить маневры, а нас лишают подвижного состава. Если это продолжится, а враг будет напирать с той же настойчивостью, как до сих пор, то будет не хорошо. Не хочется даже об этом думать, какие могут быть из этого последствия, и только потому, что в России и Питере хотят жить на мирном положении. Вчера я дал великому князю карандашную записку, оттиск у меня в полевой книжке.

Там указана основная мысль плана – со слабыми силами на московском направлении, чтобы обороняться и если надо отступать – район Вильно и севернее большие силы и наступать. Но это для данной минуты – эти мысли надо осуществить скоро при помощи железных дорог. Большая часть записки говорит о необходимости распутать и устроить железные дороги. Прощаясь с великим князем, доложил ему, что необходимо безотлагательно протелеграфировать Рухлову[46] и председателю Совета Министров, чтобы покончить с безобразием непринятия подвижного состава, идущего из армии на восток. Великий князь обещал, но найдет ли его штаб это необходимым? Ведь это взбудоражит всех.

Мое трехнедельное отсутствие оторвало меня от жизни фронта, который в новых условиях удерживает напор противника.

Левобережная часть Бовно, вероятно, вчера пала.

Еще в июне мне казалось возможным, что мы можем стать прочно на линии Белосток-Брест, сохранить в неприкосновенности Неман. С падением Ковно, в связи с отходом за Буг эта надежда мало осуществима. Но армия выведена и это величайшая заслуга дело М.В. Алексеева. Поклонились ли ему до земли, как это следовало бы? Не думаю.

Пылкие стратеги опасаются за Петроград и даже за Москву. Но наш враг не о них думает, а о нашей многострадальной армии, которую ему надо уничтожить. Зачем им думать о Петрограде и Москве? Их военная мысль вышколена в разумной школе старика Мольтке. Ум их дисциплинирован и он чужд увлечений, столь свойственных нам.

Их движение к Западной Двине считаю обеспечением операции против нашей армии, и направления их действий указаны природой. Война для них вступает в чрезвычайно серьезную стадию и не время им теперь, бросая главное, выступать на экспедиции, лишенные реального значения. Им нужна наша армия.

Усиленно прошу снять наши инженерные строительные организации с передовых позиций, где с их составом, они могут работать урывками. Одна организация генерала Шварца где-то сзади.

Удержимся ли на правом берегу? Как ни тяжело, но армии выведены, мы ослаблены, но над нами не тяготеет прежняя опасность. Мы можем терпеть неудачи, мы не можем занять сравнительного положения за Бугом, но наше положение не поставлено на карту. О Петербурге немцы, пожалуй, и думают, но действовать против него не время. Западная Двина нужна им, чтобы обеспечить операцию на Вильно и к востоку. Та к мне представляется положение ближайшего будущего, думая за немцев. Для них война в серьезнейшей ее стадии началась. Объект наша северо-западная армия – а не Петербург, ни Москва. Это все потом, если достигнуть первой. Немцы могут уклонится от этой мысли, но спрашивается, зачем они это сделают. Они мыслят по своему и мыслят основательно, ибо их творческая мысль базируется на прочной и разумной школе старика Мольтке. А наши мысли, при отсутствии школы, базируются часто на впечатлении и на хотении, иногда ничего общего не имеющего с жизнью и действительностью.

У них люди и ум дисциплинированы, а мы полны воодушевления и порыва в начале – теперь устали. Но армии наши выведены М.В. Алексеевым и теперешнее положение несравненно больше обеспеченное. Мы очень ослаблены. Бои идут на фронте. То что мы могли занять прочно, теперь займем как передышку. Войска, исполняя свой долг, страдают и умирают, но их надо направлять.

Мы лишаем себя главных оперативных средств – железных дорог и с покорностью и даже равнодушно смотрим, что их нет. Что делать? – Имперские дороги не пускают, и все спокойны, что не их это вина. Буду говорить сегодня с М.В., но боюсь, что он, подавленный работой и заботами дня, не отзовется на это так, как мне кажется это нужно.

Итак, я снова в штабе Северо-Западного фронта, среди людей, которые мне близки и с которыми сжился. Придется ли работать над вопросом об инженерной подготовке тыла – не знаю. Вечером передал мои разговоры в Ставке нашему Главнокомандующему.