4. Снова под германской властью

4. Снова под германской властью

Воскресный день 22 июня 1941 был чудесным солнечным днем лета, днем отдыха. Рано утром, мы, группа молодежи, пошли к озеру в Березовке, в четырех километрах от городка. Кроме необычного шума самолетов в воздухе, который, в общем-то, нас не тревожил, ничто не нарушало утренний покой, полей и рощ, по которым мы шли. Мы вышли рано, чтобы искупаться в озере до того, как нахлынет множество народа, но почему-то никто не пришел вслед за нами, и это было очень странно. Мы решили вернуться. Спросили первых встречных в городке, случилось ли что-то, и от них мы узнали слухи о том, что грянула война между Германией и СССР. Это нас просто ошеломило. Не было на это никаких намеков в советских газетах и сообщениях радио. Наоборот, время от времени публиковались статьи и шли радиопередачи о том, что пакт Молотова-Риббентропа выполняется по всем пунктам. В центре городка мы пришли именно в тот момент, когда министр иностранных дел Советского Союза Молотов начал свое сообщение по московскому радио о германском наступлении, и из его уст это услышали все граждане СССР. Было 11 часов. Сотни людей собрались у громкоговорителя в центре городка, когда Молотов начал говорить:

"Граждане и гражданки Советского Союза. Сегодня утром, в четыре часа, без объявления войны и без предъявления обвинений Советскому Союзу, германские войска атаковали нашу страну. Нападение было вероломным, и нет ей примера в истории культурных народов мира…" Голос Молотова эхом отзывался во всех углах городка. Дрожь охватила меня при слушании этого обращения. Видения осажденной Варшавы встали перед моими глазами. Никто в толпе слушателей не проронил ни звука, все, оцепенев, слушали речь Молотова, который продолжал объяснять, что нападение было совершено, несмотря на то, что Советский Союз выполнил все, что возложено было на него советско-германским пактом. Он завершил свою речь словами, ставшими затем девизом войны советского народа: "Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами".

Германское наступление немцев началось на рассвете. 150 дивизий атаковали на фронте от Балтийского до Черного морей — протяженностью в 3000 километров. В направлении главного удара действовало 30 бронетанковых и механизированных дивизий в количестве 3500 танков, и военно-воздушный флот, ведущий тактические операции против советских военных аэродромов. Атака германских войск шла по трем направлениям. На северном фронте главным усилием было прорвать фронт в сторону стран Прибалтики и Ленинграда. В центральном направлении атака шла через Белоруссию в сторону Москвы. На южном направлении атака была направлена в центр Украины. Союзники Германии — Финляндия, Румыния, Венгрия и Италия — присоединили свои силы к этим атакам. Действующие силы регулярных войск Красной армии были малочисленны и не могли противостоять качественно и количественно внезапно атаковавшим их превосходящим силам противника, хотя по количеству танков намного превосходили атакующие войска. Но внезапность германского нападения, неверное построение обороны, "чистки" тридцатых годов, которые нанесли непоправимый ущерб командованию армии, а, главное, неправильный организационный и оперативный подход к введению в действие бронетанковых сил, которые были как бы приданы пехоте, а не направлены на самостоятельные действия с большой концентрацией танков — все это привело к поражениям на первых этапах войны.

Мы этого ничего не знали, слушая речь Молотова 22 июня. Мы видели мощь Красной армии, огромное число танков и артиллерии, и верили в эту колоссальную мощь. В средствах массовой информации, в школе, в фильмах без конца восхваляли Красную армию, ее мужество в годы Гражданской войны 1918–1920 годов, в боях против японцев на границе с Манчжурией, в войне с финнами зимой 1939–1940. Советский народ уверяли, что Красная армия нанесет поражение любому будущему агрессору. Мы были уверены в ее победе, и даже не могли представить, что нам грозит опасность, тем более, что наш городок отдален от фронта на 250 километров.

В те часы всё в действительности выглядело совсем по-иному. Германские танки вторглись на глубину десятков километров и быстро продвигались в сторону Литвы и Белоруссии, почти без всякого сопротивления. Войска Красной армии были абсолютно ошеломлены внезапным нападением, отступали и разбегались. Самолеты, которые мы видели и слышали утром, были германскими. И до полудня они уничтожили 1200 советских самолетов, главным образом, на земле.

После полудня и вечером мы не отрывались от радиоприемников. Мы слушали Москву в надежде услышать новости о том, что творится на фронте. Только в 10 часов вечера было озвучено первое сообщение генерального штаба советских войск, в котором говорилось: "22 июня германские войска вели бои с частями советских пограничных войск и добились местного успеха. Когда к фронту подтянулись полевые части Красной армии во второй половине дня, атаки немцев были отбиты в большинстве пограничных районов с нанесением неприятелю большого урона в живой силе и технике". В этом кратком сообщении не были названы места боев, но мы радовались тому, что атаки немцев отбиты, и чувство уверенности к нам вернулось.

Назавтра, во второй день войны, в часы после полудня, уверенность наша сильно заколебалась. Вместо движения войск в сторону фронта, чего мы ожидали, началось движение в обратную сторону пехотных частей и машин. Вначале части шли упорядоченным строем, но через день проходили разрозненные группы солдат, часто без командиров и без оружия. Грузовики семьями офицеров и советских чиновников время от времени проносились через городок. Шоферы останавливались и спрашивали дорогу на Полоцк, город в 120 километрах, в глубине восточной Белоруссии. Среди убегающих на восток были и евреи. От них мы услышали впервые, что значительная территория Литвы, в том числе город Ковно (Каунас), оккупированы немцами, Красная армия в Литве разгромлена. Литовская армия, которая после провозглашения Литовской советской республики, превратилась в корпус Красной армии, совершила предательство, и повернула оружие против Красной армии. И еще нам рассказали евреи, что литовские солдаты и граждане организуют засады на дорогах, и многие советские солдаты и евреи ими убиты.

По радио Ковно было передано сообщение о создании литовского антикоммунистического правительства, и призыв к литовскому народу восстать, бороться за создание независимой Литвы и помогать победоносной германской армии освободительнице.

Мы все еще надеялись, что вскоре придут резервы Красной армии, и положение изменится решительным образом. Но на третий день войны, когда распространились слухи, что город Вильно оккупирован немцами, и в час ночи из городка сбежали все советские чиновники с семьями, и мы остались без власти, рухнули все и всяческие надежды. Среди беглецов были и коммунистические активисты-евреи, милиционеры и служащие НКВД. Страх охватил местных евреев. Никто не знал, что делать. Сбежавшие правительственные чиновники не оставили никаких указаний населению, остаться ли на месте или пытаться сбежать от германской оккупации. Никакой транспорт не был представлен тем, кто хотел эвакуироваться, кроме телег и велосипедов, которые были у некоторых жителей. Большинство должно было двигаться пешком. По городку поползли слухи, что на дорогах, ведущих на север и восток, — направлениях бегства — литовцы поставили засады, и часть беглецов ими застрелена.

Я стоял на главной улице, по которой двигался поток беженцев из Вильно, смотрел на грузовики, набитые солдатами, частью ранеными, проносящиеся по шоссе, на группы солдат и гражданских лиц, идущих пешком, усталых, с трудом волокущих ноги. На телегах с тюками сидели беженцы-евреи, целые семьи, пытающиеся спастись от немцев. Возникла группа велосипедистов, и среди них я узнал Лейбку, старшего брата моего доброго друга Сендера Коварского. Он остановился на минуту около меня и рассказал, что покинул Вильно вчера после полудня. После бомбежек и панического бегства всех работников правительственных учреждений, в городе воцарился полнейший хаос. Он расстался с Сендером на железнодорожной станции, когда тот сумел вскочить в поезд, набитый беженцами, идущий в направлении столицы Белоруссии — Минска. Он надеется, что и все члены его семьи уйдут вместе с ним из городка. Мы расстались, и он продолжил свой путь. Группы поляков и литовцев стояли на тротуарах, вдоль шоссе, недалеко от меня, громко выражая радость и проклиная беглецов. Их восторги разгневали меня, и я ушел оттуда.

На углу "Синагогального двора" я встретил товарищей — Моше Шотана, Давида Йохая, Гершку Бака, и моего двоюродного брата Иоську Рудницкого. Всем нам было по 16–17 лет. Ишика Гертман был старше нас на два года. Мы обсуждали ситуацию: следует ли присоединиться к потоку беженцев. Йоська предложил уходить со всеми. Ишика слышал по радиостанции из Ковно, что германская армия приближается к Минску, продвинувшись далеко на восток. По его мнению, нет никакого шанса бежать пешком. Я был единственным из группы, который вкусил прелесть нацистской оккупации, и потому был за немедленный уход. Мы разошлись, так и ничего не решив. На следующий, четвертый день войны, рано утром я расстался с Рахилью и всеми родственниками, и вместе с Иоськой Рудницким и Гришкой Баком направился в Ходоцишки. Мой дядя Элияу, у которого я жил, пытался в последний момент меня отговорить. Он считал, что у нас нет никакого шанса сбежать, что литовцы нас подстрелят по дороге, потому лучше остаться на месте. По его мнению, под германской властью нам грозило гетто, каторжный труд, страдания и унижения, все то, что переносят мои родители вот уже два года. Но все это предпочтительней гибели на дороге. И все же мы решили идти. За городком мы встретили группу из двадцати, примерно, советских солдат, и последовали за ними. Прошли около восьми километров, и вдруг по нам открыли огонь с околицы следующего города. Несколько солдат, идущих впереди, было ранено, вся группа рассеялась, и мы втроем пересекли поле в сторону параллельной дороги. И тут мы слышали стрельбу из винтовок и автоматов. Следовало полагать, что это засады литовцев. Повернули проселочной дорогой на север, дошли до перекрестка около села. Нашли нагие тела пяти убитых парней из нашей округи, которых, очевидно, совсем недавно расстреляли жители села или литовские партизаны. Вид этих тел сильно подействовал на нас. Мы решили вернуться в наш городок. Попытка сбежать от немцев провалилась. Многие сотни жителей городка пытались уйти, как мы, но сумело это сделать менее ста. Они покинули городок на второй и третий день войны, и успели вскочить в проходящий поезд. Остальные вернулись в городок или остались в населенных пунктах по дороге. Германская армия прошла мимо них, а некоторые погибли в пути.

Свинцян не стоял на пути главного продвижения германских бронетанковых колонн, армия их продвинулась к Минску и Полоцку, около ста километров на север и восток, а в городке не было никакой власти. Все эти дни через городок шли советские солдаты, группами и в одиночку. Лишь 28 июня, к вечеру, спустя четыре дня после того, как представители советской власти сбежали, впервые вошли в город германские патрульные подразделения. В этот момент мы стали свидетелями события, приковавшего наше внимание. Уже три дня, в нескольких километрах западнее городка, стояла большая колонна советских армейских грузовиков, которых шоферы покинули из-за отсутствия бензина. Когда въехали в городок несколько мотоциклов и бронемашин патрульной службы германской армии, прибывших из Вильно, внезапно пролетели на бреющем полете советские транспортные самолеты и сбросили бочки с горючим для оставленной колонны грузовиков. Советское командование, очевидно, считало, что колона еще находится в руках бойцов Красной армии, и не знало, где находятся немцы, которые быстро рассредоточились по полю и открыли автоматный огонь по самолетам. Зрелище было невероятным. Гигантская колонна машин-привидений, растянутая по шоссе и его обочинам, транспортные самолеты в воздухе, бочки с горючим, частью висящие на парашютах, частью разбросанные по зеленому полю, и из десятка германских машин ведут огонь по самолетам, и все это на глазах сотен жителей городка, наблюдающих со стороны разворачивающийся перед ними фильм. В течение считанных минут самолеты исчезли за горизонтом. Это было расставание с Красной армией на длительный период.

Германская армия вошла в городок на следующий день. Она двигалась из Вильно на Полоцк. Я вышел поглядеть, что творится в городе, издалека видел танки и машины, катящие по главной улице Вильно. На обочинах стояли группы литовцев и поляков и восторженно приветствовали германские войска. В разных местах виднелись вооруженные литовцы в военной форме, с белыми повязками на рукавах. Большинство евреев закрылось в домах, меньшинство глядело на происходящее издалека, в щели жалюзи и ставен. Я остановился в ста метрах от главной улицы, прижался к деревянному забору и следил за происходящим. И тут я оказался свидетелем жестокой картины. По дороге в городок со стороны Ново-Свинцяна появился мотоцикл с коляской, на котором было три человека. Мотоцикл с большой скоростью несся прямо на главную улицу. С мотоцикла нельзя было видеть, что творится на главной улице из-за изгиба шоссе. Мотоцикл приблизился ко мне, и я видел лица сидящих на нем. За рулем сидел немец, и два остальных пассажира были советскими офицерами. Я кричал в их сторону и махал руками, пытаясь их предупредить, но они, вероятно, меня не поняли или просто не сумели остановить мотоцикл. Они промчались мимо меня и вдруг увидели немецких солдат. Один из советских офицеров выхватил пистолет и выстрелил в немца, который вел мотоцикл. Немцы на главной улице увидели происходящее и начали бежать к мотоциклу. Советские офицеры вскочили, и дали несколько автоматных очередей в сторону бегущих к ним немцев и сами начали убегать. Немцы погнались за ними. Убитый немец и мотоцикл остались посреди улицы. Из центра набежали немцы и начали искать и начали искать сбежавших русских по близлежащим домам. Из боковой улицы неожиданно вышло пять советских солдат и, увидев немцев, подняли руки. Они были без оружия. В гневе за убитого их товарища, немцы поставили пятерых солдат к стенке. Я находился в 50 метрах от них, во дворе, за забором. Я видел советского солдата лет восемнадцати с детским выражением лица. Он плакал и просил не убивать его, он кричал, что запрещено убивать пленных. Немцы не дали ему договорить. Офицер скомандовал, солдаты открыли огонь, и все пятеро упали на землю.

Застыв, я долго глядел в щель забора на тела убитых, которые минуту назад были живы. Я просто не чувствовал, что слезы текут у меня из глаз. Я видел много убитых во время осады Варшавы, но впервые в жизни увидел, как расстреливают людей. Их тела два дня валялись на улице, пока немецкие солдаты не приказали евреям похоронить убитых в поле, рядом с домами. Позднее нам стало известно, что случилось с двумя советскими офицерами. В шести километрах от городка они взяли в плен немецкого мотоциклиста. Сами они водить мотоцикл не умели, и приказали немцу управлять им. Они решили проехать через городок, ибо это был самый короткий путь на восток, но не знали, что в городке уже находятся немцы, которые удовлетворились расстрелом пяти пленных, а два офицера сумели скрыться.

С приходом немцев литовцы взяли власть в городке в свои руки. Они создали городской совет по ведению дел, и местную полицию. Воинское подразделение литовского корпуса Красной армии вошло в городок, являясь частью самостоятельной литовской армии. Городок был украшен знаменами Литвы и Германии. Поляков литовцы не включили ни во властные структуры, ни в полицию, ни в армию. Германская армия назначила военного коменданта округа, и так же по всей Литве. В Ковно было создано временное литовское правительство, которое надеялось на то, что будет признано немцами. Литовцы полагали, что немцы им вернут независимость в знак признательности за их восстание против Красной армии и готовности присоединиться в качестве союзников Германии в войне. Надежды литовцев не оправдались. Литовское правительство немцами признано не было, и спустя месяц были распущены все государственные учреждения, которые были созданы литовцами, включая и правительство Литвы. Литовцы остались на своих должностях только на муниципальном уровне. Литовская армия также была распущена, и некоторые ее подразделения перешли под командование германской "полиции безопасности", главным образом, для акций против евреев. Политика расширения жизненного пространства Германии видела в странах Прибалтики территории для германского заселения, и в таком плане не было места литовской независимости. И, несмотря на это, литовцы хранили верность германскому режиму до конца.

Ненависть литовцев к евреям вырвалась наружу в полной силе. Евреев избивали на улицах, грабили их дома, вынося оттуда все, что попадалось под руку, евреев хватали и везли на каторжные работы, и там издевались над ними и избивали. В дни начала июля большая группа вооруженных литовцев пришла в район проживания евреев, и начала хватать их. В наш дом вошли литовцы и погнали меня на улицу, где согнано было около 40 евреев, также выгнанных, как я, из своих домов. Всех нас повели в полицейский участок. Спустя полчаса появился литовский офицер, и попросил у полицейских двух человек для работ. Выбрали меня, как самого молодого, и самого старого еврея в группе. Литовский офицер привел нас к своему дому и приказал убрать двор. Мы поработали несколько часов, после чего он "угостил" нас тумаками и велел идти домой. Люди, которых захватили с нами, домой не вернулись. На следующий день нам стало известно, что людей этих увезли из городка в неизвестном направлении. По городку пронесся слух, что их повезли работать на аэродром около Полоцка. Время от времени появлялись крестьяне и рассказывали, что видели этих людей, работающих в германском воинском подразделении в Белоруссии, и те просили послать им разные вещи через этих крестьян. Только спустя несколько месяцев стало известно, что людей этих сразу же увезли недалеко от города, к селу Церклишки, и там всех расстреляли. Случай спас меня.

Германские власти в городке опубликовали декреты, касающиеся евреев. Они, все, как один, обязаны были зарегистрироваться, носить белую повязку на рукаве. Им запрещалось менять место жительства. Им строго вменялось передать властям свои радиоприемники. Все евреи от 16 до 50 лет должны были, по решению местной власти, тяжело работать. За неподчинение последует самое тяжкое наказание, по сути, смертный приговор. Был введен комендантский час в течение ночи, распространявшийся на все население. Жизнь евреев со дня на день становилась невыносимей. Каторжный труд, избиения, обвинения в любой мелочи, и, главным образом, в этом отличались соседи-христиане и крестьяне округи. Также и подростки христиане, с которыми мы сидели на одной школьной скамье, издевались над нами. Особенно приносили боль действия наших соседей, с которыми столько лет мы жили бок о бок, и помогали друг другу.

Я работал с еще десятью евреями по починке шоссе на Ново-Свинцян. В середине июля, в то время, когда мы шли на работу, нас остановили литовские полицаи, но отпустили после того, как мы показали им удостоверения о том, что мы работаем на починке шоссе. Нам стало известно, что утром увели из домов и схватили на улицах работоспособных евреев. Позднее мимо нас проехали по шоссе на Ново-Свинцян грузовики, полные мужчин из нашего городка, арестованных утром. Сильная охрана из немцев и литовцев сопровождала их. Вернувшись с работы, мы узнали, что было взято сто евреев, и среди них были два моих родственника. Угнанные люди составляли большую часть молодых мужчин городка. Литовцы сказали, что везут их на работу, и они вернуться через месяц, когда их сменят другие. Но все они были расстреляны в тот же день недалеко от Ново-Свинцяна. Немцы, которые проводили эту "акцию", были солдатами "эйнзацгрупп" (групп действия).

Сообщения с фронта были угнетающими. Оккупирована был Латвия, большая часть Эстонии, вся Белоруссия, и в середине июля немцы стояли на подступах к Смоленску — по пути к Москве. Так же и на Украине они вторглись на сотни километров. Взяли в плен сотни тысяч советских солдат и большое число техники, целые советские армии были разгромлены, продвижение немцев продолжалось. Единственным нашим источником новостей были немецкие и литовские газеты, которые нам удавалось иногда добыть.

В один из вечеров, перед наступлением комендантского часа, пришел ко мне Моше Шотан, мой сосед, и шепотом сообщил мне тайну: он вместе с Ишикой Гертманом спрятали приемник на чердаке дома, в котором они живут, и слушают новости из Москвы. По его словам, несмотря на продвижение немцев, о котором сообщает московское радио, Красная армия мужественно сражается, немцы остановлены под Смоленском, советский народ мобилизует все свои силы для продолжительной войны.

Вечером, после наступления комендантского часа, я выскользнул из дома и пересек улицу Ново-Свинцян, по ту сторону которой был дом Моше, взобрался по лестнице на чердак, где меня ждали Моше и Ишика. Приемник был спрятан среди старых вещей. Я стоял сбоку в полной темноте, пока Моше и Ишика укутали себя и приемник в три одеяла, и стали слушать новости из Москвы. Я стоял в метре от них и с трудом различал шорохи, идущие из-под одеял. Я ждал с нетерпением, когда смогу проскользнуть под одеяла и слушать. Я слегка дрожал от страха. После нескольких минут, которые показались мне вечными, Моше вылез из-под одеял и жестом показал мне забраться под одеяла и слушать. Он остался снаружи.

Новости уже закончились, передавались комментарии. Я прилип к приемнику и с напряжением слушал. Прием был не совсем четок, и я старался различать каждое слово. Диктор говорил о первом выступлении Сталина после нападения на Советский Союз. Мы, конечно же, слышали об этом выступлении в начале июля, в котором Сталин говорил о создавшемся положении, объяснял, с чем связаны успехи германской армии, совершившей внезапное нападение, изложил стратегию войны Советского Союза. Диктор время от времени цитировал отрывки из выступления Сталина. Он говорил о политике "выжженной земли", целью которой было — ничего не оставлять врагу — продукты, скот, сырье. Все, что невозможно вывезти, следует уничтожить. Но больше всего меня взволновали слова Сталина, приведенные диктором. И главное в них я запомнил на все годы: "Следует создать на оккупированных территориях партизанские отряды для борьбыс врагом. Следует взрывать и разрушать шоссе, мосты, телефонные линии, телеграф, поджигать вражеские склады, создать на оккупированных территориях невыносимые условия для врага и для тех, кто с ними сотрудничает, уничтожать все, что в их руках". В темноте, под одеялом, я не видел Ишику, но чувствовал дрожь его тела, как и собственную дрожь. Эта передача родила в нас много мыслей и зажгла наше воображение. Впервые, с начала войны, я услышал понятие — "партизанская война", — как призыв к немедленному действию.

Передача закончилась, но мы еще долго сидели в молчании на чердаке, и каждый был погружен в свои мысли. Тишина стала над городом. Один за другим мы спустились с крыши, товарищи мои пошли по своим домам. Я прислушался, нет ли голосов полицейского патруля, время от времени проходящего по улице. Все было тихо, я быстро перебежал улицу и через минуту был дома. Не ответил на вопрос сестры, где я был. Моше рассказал мне, что в один из вечеров они сумели поймать "Голос Иерусалима", и даже привели Юдку Шапиро, который владел ивритом и слушал передачу. Они надеялись услышать слова, обращенные к евреям под нацистской оккупацией, слова поддержки, надежды, но передача на иврите была похожа на передачи из Лондона. В эти трудные дни слушание радиопередач из Москвы, Лондона и Иерусалима было лучом света в кромешной тьме, окружающей нас.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.