Август – сентябрь 1915 г.: решающие дни для Болгарии

Август – сентябрь 1915 г.: решающие дни для Болгарии

С мая 1915 г. бесконечной чередой шли черные дни русской армии. Обескровленная в тяжелейших оборонительных боях, она была вынуждена отдавать весьма важные территории, города, крепости. Уже в июне были оставлены Карпаты, австрийцы вернули себе Перемышль и Львов, потеряны были практически все русские приобретения в Восточной Галиции. В августе – сентябре 1915 г. германцы вошли в Варшаву, взяли Новогеоргиевск, Ковно и Вильну, русские войска оставили Ивангород, Осовец, Брест, Гродно. Довоенные представления о русской военной силе оказались завышенными, и тем более сильным было разочарование. «В Англии мы готовы были сравнивать огромную мощь России с паровым катком, – вспоминал Д. Ллойд-Джордж, – который движется медленно, но который стирает все на своем пути. Французы сравнивали русских скорее с молотилкой, которая постепенно вбирала в себя все силы немцев и, в конце концов, перемалывала их. Поражение 1915 года показало, что немцы были молотилкой, а русские – попавшими в машину колосьями»¹.

То, что вызывало разочарование у союзников, воодушевляло врагов, явных и скрытых. Август – сентябрь 1915 г. были временем принятия решения об участии в войне Болгарии. «Осложнения с Болгарией заключались в том, – вспоминал сотрудник русского МИДа, – что военная партия и военные настроения в Болгарии росли в связи с ухудшением положения союзников на фронте, и в частности Сербии. По донесениям нашей миссии в Сербии и по сведениям сербской миссии в Петрограде, Фердинанд только ждал, когда военное положение Сербии настолько ухудшится, что выступление против нее Болгарии будет абсолютно безопасным, что вопрос о выступлении Болгарии против нас уже давно решен в положительном смысле, что совершенно фантастично думать о возможности победы сторонников нейтралитета и единственное средство парализовать военностратегические последствия этого болгарского выступления – это самим напасть на Болгарию, выбрав для этого подходящий момент»².

Бывший русский посланник в этой стране дал совершенно верное описание проблемы: «Именно Болгария играла решающую роль того дополнительного веса, который в конце концов опрокинул чашу весов; географическое положение предопределило эту ее роль»³. Безусловно, если бы Болгария отказалась от вступления в войну на стороне центральных держав, то ее последствия для России могли быть совершенно другими. Именно поэтому для германской стратегии болгарский вопрос в 1915 г. был прежде всего обозначен восстановлением прямого сообщения с Турцией. В сентябре 1915 г. Ганс фон Вангенгейм изложил причины этой политики: «Без Болгарии мы не можем удержать Дарданелл»⁴.

Последняя задача становилась особенно важной по причине того, что осуществить Канны в Царстве Польском не удалось. 6 августа 1915 г. А. фон Тирпиц записал в своем дневнике: «Радость по поводу падения Варшавы является неполной. Во-первых, мы заняли только западную часть, а во-вторых, это очевидно доказывает, что русская армия в основном вышла из окружения. Верховное командование наконец все-таки убедилось в том, что Турции надо помочь через Сербию»⁵. Для успеха этой помощи необходимо было как минимум сочувствие Болгарии, пристально следящей за обстановкой на русско-германо-австрийском фронте. Великое отступление русской армии и отсутствие реальной помощи со стороны союзников широко обсуждались в болгарской прессе. Общий вывод был прост: Россия слаба, а союзники или не могут, или не хотят ей помочь – в обоих случаях привлекательность Антанты для Болгарии ставилась под сомнение⁶.

19 августа военный министр генерал И. Фичев был смещен генералом Н. Жековым, а виной тому стала переоценка им возможностей русской армии. Фердинанд Кобург считал, что И. Фичев излишне доверительно отнесся к информации из французских и британских источников. Н. Жеков не сомневался в победе немцев⁷. Новый министр начал карьеру в 1881 г., когда поступил в Софийское военное училище – в это время там еще преподавали только русские или болгары, которые учились в России, первое свое образование он получил на русском языке, так как юнкеров учили по русским учебникам. Однако особым русофильством он не отличался: самым сильным разочарованием его детства (родился в 1864 г.) был Берлинский конгресс, после чего у него установилось твердое убеждение – болгары помогут себе сами⁸.

И. Фичев также отрицательно относился к России, однако был очень осторожен в прогнозах и суждениях. Его преемник сразу же заявил, «что Болгария пойдет против кого угодно, но не против Турции»⁹. Как и его предшественник, Н. Жеков получил высшее военное образование в Туринской военной академии, в период, когда в итальянской армии господствовали германофильские настроения. Однако И. Фичев, являвшийся начальником Генерального штаба накануне Первой Балканской войны, отличался не только осторожностью, но и независимостью во взглядах и суждениях, не чурался офицеров, получивших образование в России, что, конечно, не могло нравиться Фердинанду. С Н. Жековым было проще – он пронес свои твердые германофильские настроения через всю войну, вплоть до конца 1930-х гг., когда посещал съезд НСДАП в качестве почетного гостя и даже встречался с А. Гитлером¹⁰.

Перемены в Военном министерстве были восприняты обществом как явное свидетельство перехода страны к открытой прогерманской и протурецкой политике¹¹. Но русское отступление лишь ускорило движение Софии к намеченному еще в 1913 г. союзу с Константинополем. Без решения, пусть и паллиативного, болгаро-турецких противоречий, в центре которых были часть Македонии и Адрианополь, враждебность болгарской политической элиты к России и ее союзникам не могла реализоваться в более конкретное выступление.

Это была сложная задача. С одной стороны, турки далеко не были удовлетворены результатами Второй Балканской войны, вернувшей им Адрианополь. Как отмечал Джемаль-паша: «Было существенно необходимо, чтобы Марица осталась турецкой рекой, и жизненно важно, чтобы Дедеагач был возвращен нам, так как он формирует естественную границу на побережье Эгейского моря. Во-вторых, было необходимо оставить в нашем владении Димотику, Саффанти и окружающую их территорию для обеспечения безопасности Адрианополя. И если вспомнить о том, что 85 процентов населения Гюмюлджини, Искетче и их округов является мусульманским, то нашим святым долгом было предпринять попытку вернуть эти земли»¹².

У болгар был свой взгляд на эти территории. Французский посланник в Софии Г. А. де Панафье описал эти настроения следующим образом: «Болгары хотят сделать многое, слишком многое; они приобрели мегаломанию»¹³. Правительство младотурок, несмотря на далеко не блестящее положение на Дарданелльском фронте, не было настроено в пользу уступок, а тем более стране, которую недавно в Турции официально называли «булгари вилайет»¹⁴. Тем не менее они вынуждены были сделать это. Ключом к болгарским симпатиям была Македония. Значительная часть болгарских дипломатов и политиков была ее уроженцами, и не без их помощи освобождение «земли отцов» от турецкого ига давно уже превратилось в составную часть государственной идеологии¹⁵. Их позиция в данном вопросе была предельно ясно выражена словами одного из основателей либеральной партии П. Славейкова: «Кто нам даст хлеб, тот нам и брат»¹⁶. Иными словами, у турок в их положении братом был тот, кто мог отнять хлеб, но пока не делал этого.

Летом 1915 г. в Константинополе были уверены, что болгарский Генеральный штаб разработал план захвата турецкой столицы, по которому 300-тысячная болгарская армия должна была выступить через 23 дня после получения соответствующего приказа¹⁷. По болгарским подсчетам, мобилизация и сосредоточение потребовали бы от 20 до 25 дней, а для овладения турецкой столицей потребуется не более 20 дней¹⁸. Положение турок было действительно сложным. В случае выступления Болгарии на стороне Антанты им было бы практически нечем остановить наступление болгарских войск. Энвер-паша выделил для обороны Дарданелл 5-ю армию под командованием О. Лимана фон Сандерса в составе шести дивизий и кавалерийской бригады; этот район был усилен старой осадной артиллерией из крепости Адрианополь. В стратегическом резерве во Фракии была оставлена лишь вторая часть 1-й армии¹⁹.

Осознание слабости привело к мысли о необходимости уступок. Впрочем, в Константинополь эта мысль была привнесена извне. Турки считали болгар абсолютно ненадежным союзником, наследный принц Юсуф-Изед-дин был против соглашения с Болгарией ценой территориальных уступок²⁰. В такой обстановке в дело решительно вступила германская дипломатия, именно Берлин вызывал опасение у болгарских военных. По их расчетам, немцы в случае движения болгарской армии на Константинополь, которое вместе с мобилизацией и сосредоточением заняло бы 40–45 дней, смогли бы направить против болгар через Румынию до 400 тыс. человек в течение месяца после приостановления наступления на русском фронте²¹. Страхи помогли Германии достичь договоренности между Константинополем и Софией.

Для этой цели посланником в Болгарию был назначен германский военный атташе в Турции полковник Генерального штаба Э. фон Лейпциг. Это было сделано в том числе и потому, что Фердинанд Болгарский недолюбливал его предшественника доктора Г Михаэлиса. Возмущенный придирчивостью этого представителя Берлина, царь сказал В. Радославову: «Убирайтесь со своими немецкими евреями. Почему вы не достали мне доброго французского золота?»²². Итальянский коллега Э. фон Лейпцига в Софии описал задачу, стоявшую перед немецким посланником, весьма точно – примирить Турцию с Болгарией под покровительством Германии. Полковник решил ее, подготовив договор, предусматривавший передачу части оспариваемых владений Османской империи в пользу Болгарии. Уступка внешне выглядела скромно: предусматривалась передача болгарам около 1500 кв. км, в том числе Димотика, Кара-Агач и половина Адрианополя. Однако это была стратегически важная территория. Особенно значительной потерей для турок был участок железной дороги София – Дедеагач длиной около 70 км. Теперь болгары, не владея портом, контролировали его перевозки²³.

Соглашение между Турцией и Болгарией стоило его автору жизни. 28 июня 1915 г. он был убит по дороге в Константинополь, куда вез текст договора с целью его ратификации²⁴. Э. фон Лейпциг был найден мертвым с пулевым ранением в голову в зале ожидания на небольшой железнодорожной станции во Фракии – Узункиопрю. По донесениям русской агентуры в Болгарии, убийцей являлся чауш (переводчик) немецкого военного дипломата – Хасан. Германия не настаивала на расследовании, с единственного случайного свидетеля события – корреспондента Kolnishe Zeitung Генриха

Штюрмера была взята клятва: свидетельствовать о том, что все, увиденное им, стало результатом чистейшей воды несчастного случая²⁵.

Германское посольство предложило и версию инцидента: полковник якобы случайно ранил себя в голову из револьвера, переодеваясь из мундира в штатский костюм. Версия была явно надуманной, к тому же произошла утечка информации – телеграмма, излагавшая официально рекомендованный взгляд на события, стала достоянием общественности²⁶. Впрочем, это не помешало немцам дисциплинированно придерживаться данной версии и во время, и даже после окончания войны. Ее, кстати, разделял и мушир О. Лиман фон Сандерс, вообще не симпатизировавший сотрудникам атташата: «Эти господа никогда не видели турецкой армии, кроме краткосрочных инспекционных поездок Энвера, и не имели представления о реальном внутреннем состоянии новой турецкой армии, ее нестабильности и особенно о ее офицерском корпусе»²⁷. Впрочем, судьба Э. фон Лейпцига была уже не важна – дело сделано.

Предчувствуя близость завершения переговоров с Турцией, В. Радославов решил сыграть в привычную для себя игру – предупредить страны Антанты о будущем соглашении, дав этому документу собственное объяснение. В конце июня 1915 г. он дал пространное интервью софийскому корреспонденту газеты Temps, сказав следующее: «Главная тенденция внешней политики Болгарии не изменилась за последние месяцы. Правительство убеждено, что в интересах Болгарии – сохранять нейтралитет, принятый согласно с желанием Тройственного согласия. Может ли такое положение длиться бесконечно? Думаю, что нет, но чтобы привести нас в состояние движения, необходимо предложить нам положительные выгоды, компенсирующие нас за жертвы, которые выпадут на нашу долю. Если мы вмешаемся в конфликт, то это произойдет только при условии нашей уверенности в том, что наши национальные стремления будут удовлетворены. Болгарский народ единодушен в требовании Македонии, этой болгарской Эльзас-Лотарингии. Чтобы решиться на новую войну, после того как две уже стоили так дорого, Болгария должна знать, что она получит. Болгария в настоящее время ведет переговоры только с Четверным согласием, а также с Турцией по вопросу о Фракийской железной дороге»²⁸.

13 (26) августа 1915 г. В. Радославов встретился с русским посланником и сообщил ему, что турки готовы уступить долину реки Марица и часть железной дороги София – Дедеагач, проходившей по их территории. «Эти уступки, которые Радославов называл своей idee fixe, – сообщал А. А. Савинский, – сделаны, по его словам, за нейтралитет Болгарии, без всяких обязательств со стороны последней, политических или по провозу военных припасов. Договор должен быть подписан на днях в Софии… Он выразил при этом надежду, что страны Согласия отнесутся сочувственно к этому мирному приобретению болгар»²⁹. Естественное, В. Радославов не упомянул о том, что этому соглашению будет предшествовать договоренность с Германией.

24 августа (6 сентября) 1915 г. в Софии был подписан германо-болгарский договор сроком действия до конца 1920 г. По его условиям Берлин выделял Софии помощь в размере 200 млн левов. К договору прилагалась тайная конвенция, в которой эта помощь проходила в качестве военного займа. Согласно этому документу Германия гарантировала Болгарии приобретение спорной и бесспорной зоны в Македонии по отношению к договору 1912 г., а также часть пограничной сербской территории. В случае нападения Румынии на Болгарию, Австро-Венгрию или Турцию Германия гарантировала Болгарии возвращение потерянных по Бухарестскому миру территорий, то же относилось и к Греции³⁰. Это было обещание почти максимально удовлетворить территориальные претензии Софии.

В сентябре 1915 г. Дж. Бьюкенен довольно точно описал причину сомнительного политического облика руководителей Болгарии: «Неудивительно – все их совращали деньгами»³¹. Думается, несправедливо объяснять успех действий противников России исключительно практикой подкупа. «Несмотря на свою грубость, – отмечал А. А. Савинский, – немцы нашли и слабую сторону в сущности здоровой и практической болгарской натуры; они поняли, что мегаломания – уязвимое место болгар, и не упускают случая, чтобы играть на этой слабой струне»³². Эта игра приводила к немалым успехам. Продолжением германо-болгарского союза стала военная конвенция между Болгарией, Германией и Австро-Венгрией, заключенная в тот же день, 6 сентября 1915 г., в германской главной квартире.

Э. фон Фалькенгайн вспоминал: «Конвенция была заключена в Плёсе между генералом Конрадом фон Гётцендорфом, а также подполковником Ганчевым, Турции было предоставлено право присоединиться к ней в полном объеме. Согласно конвенции, Германия и Австро-Венгрия каждая с шестью дивизиями в течение 30 дней, Болгария по крайней мере с четырьмя дивизиями в течение 35 дней должны были быть готовы на границе Сербии к оперативным действиям… Германия хотела, если бы предприятие получило желанный ход, расположить в Варне и Бургасе смешанную пехотную бригаду и позаботиться о проведении подводных лодок в Черное море для защиты, в пределах возможного, болгарских берегов. Этим путем надеялись благоприятно повлиять на те круги населения, которые держались относительно русских недостаточно устойчиво»³³.

В Константинополе было уже пять немецких подводных лодок: четыре с ограниченным мореходным запасом – UB-8, UB-7, UC-15, UB-14 и одна большая субмарина U-21. На них и надеялось болгарское правительство. Его собственные военно-морские силы – один учебный корабль и шесть миноносцев водоизмещением по 100 тонн – не могли обеспечить защиту болгарских берегов. Какое внимание уделялось этому вопросу, может продемонстрировать тот факт, что в Варне военное положение было введено уже со 2 сентября: вход с моря в порт только в светлое время суток, с восьми часов утра до шести часов вечера. На болгарские радиостанции в Софии и Варне был назначен германский персонал³⁴. Крайним сроком болгарского выступления было определено 11 октября, а начало мобилизации планировалось с 21 сентября. Для сравнения: в 1912 г. мобилизация была объявлена 17 (30) сентября, а в общем вместе с перевозками войск к границе закончилась ко 2 (15) октября³⁵.

Немцы почти мгновенно перешли к подтверждению на деле своих обещаний территориального передела Балкан в пользу Болгарии. 25 августа (7 сентября) 1915 г., то есть на следующий день после заключения германо-болгарского договора и военной конвенции в Плёсе, была заключена и конвенция об исправлении границы между Турцией и Болгарией³⁶.

7 сентября Пауль Вейтц, корреспондент Frankfurter Zeitung, весьма важная персона в германской колонии в Константинополе, «полудипломат», как его назвал Г Моргентау, сообщил американскому послу, что в ночь с 6 на 7 сентября советник германского посольства в Турции барон К. фон Нейрат завершил работу Э. фон Лейпцига подписанием документа. «Германия, – сказал П. Вейтц, – выиграла Болгарию, сделав то, что Антанта не была в состоянии и не хотела сделать»³⁷. Этот договор стал значительным успехом германской дипломатии, которого удалось достигнуть в тяжелейших условиях, в атмосфере почти полного недоверия сторон друг к другу.

Среди турецкого правительства отношение к болгарам оставалось враждебным вплоть до того, как болгары, сражаясь в Добрудже вместе с турками против русских, доказали, что они достойны доверия Стамбула³⁸. Некоторые уступки пришлось сделать и болгарам. Для того чтобы смягчить Константинополю потерю участка железнодорожной линии София – Дедеагач, передаваемого Болгарии при принятии конвенции о ратификации болгаро-турецкой границы, которую подписали в Софии 24 августа (6 сентября) 1915 г. В. Радославов и турецкий представитель Фехти-бей, для Турции вводился режим наибольшего благоприятствования в использовании этой ветки (глава 3)³⁹. По донесениям русской разведки, оккупация Дедеагачской железной дороги болгарскими войсками началась уже 7 (20) сентября. Одновременно к сербской границе были подтянуты артиллерийские части и кавалерия, а для охраны Варны отправлены крепостные орудия Шумлинского крепостного полка⁴⁰.

Германское высшее командование весьма дорожило достигнутыми результатами: «Договор осуществлял так давно и жгуче ощущаемую возможность сделать реальный шаг на пути урегулирования положения на востоке. Приобреталось крайне много… Восстановление связи с Турцией обеспечивало вероятное сохранение Дарданелл и несло с этим окончательное изолирование России от ее союзников. Оно же открывало перспективы новых возможностей для турецкого ведения войны в Азии… Источники для получения жизненных припасов и важного сырья, особенно меди, также входили в содержание выгод»⁴¹. После заключения этих соглашений произошел взрыв симпатий к Берлину в официальной и неофициальной болгарской прессе. Следует отметить, что все «независимые» газеты Болгарии («Дневник», «Балканска пошта», «Утро») в большей или меньшей степени контролировались правительством и получали финансовую поддержку Вены и Берлина. Что же касается наиболее германофильского издания «Камбана» («Колокол»), то эта газета, которая была прежде всего органом армии, не только получала постоянные субсидии немецкого посольства, но и фактически цензурировалась его чиновниками⁴².

Активизация германской пропаганды в регионе не прошла мимо внимания русских военных агентов. Ссылаясь на их донесения, начальник Генерального штаба М. А. Беляев 31 августа (13 сентября) 1915 г. сообщал об этих настроениях, поддерживаемых германофильскими партиями в Греции и Болгарии. Немцами распространялись цифры русских потерь в Новогеоргиевске: 90 тыс. пленных и 1500 орудий. 13 (26) сентября 1915 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего, ссылаясь на цифры потерь «без вести пропавшими» на Юго-Западном и Северо-Западном фронтах (с 1 мая по 1 июня 1915 г. – 2587 офицеров и 488 133 рядовых), отвечал: «Значимость этих цифр, на мой взгляд, едва ли позволит успешно бороться с тем неблагоприятным впечатлением, которое производит в Болгарии распространение нашими врагами указанных вами данных о числе пленных, тем более что Болгария, видимо, уже определенно решила вступить на враждебный нам путь. Что же касается потерь наших пленными в Новогеоргиевске, то, к сожалению, распространяемые немцами данные, вероятно, очень близки к действительности»⁴³.

Особенно сильное впечатление, по данным Форин-Офиса, на болгарские военные и политические круги произвело быстрое падение Ковно⁴⁴. Об этом же сообщал и русский посланник в Софии⁴⁵. «Несмотря на то что в Софии и Белграде продолжались переговоры, – вспоминал Дж. Бьюкенен, – с каждым уходящим днем наши планы становились все более безнадежными. Позиция России во Второй Балканской войне не была забыта в первой столице, в то же время после падения Варшавы и Ковно дело союзников казалось проигранным. Король Фердинанд, который все время интриговал с центральными державами, был не таким человеком, чтобы связать себя с проигравшей стороной, тем более что Германия готова была заплатить ему двойную цену по сравнению с той, которую ему предлагали союзники за сотрудничество»⁴⁶.

Бывший премьер-министр А. Малинов открыто говорил о том, насколько осложнилось и без того трудное положение оппозиции в связи с падением русских крепостей. Власть становилась все сильнее и бесконтрольнее, выход части периодических изданий был прекращен. Все более или менее заметные болгарские политики, даже стамболовисты, перестали чувствовать себя в безопасности⁴⁷. В начале 1916 г. С. Д. Сазонов, подводя итоги случившемуся, заявил, «что болгарская оппозиция благодаря своей неорганизованности являлась слабым тростником, на который не могла опереться деятельность русской дипломатии»⁴⁸. Опереться было не на кого. Не зря именно в это время, говоря о переговорах с балканскими государствами, французский президент отметил: «Пересматривают формулировки, вносят одно предложение за другим. Но чем дальше победа, тем беспомощнее дипломатия»⁴⁹.

Ранее Болгария поддерживала недоброжелательный по отношению к России нейтралитет⁵⁰. После оставления крепостей в Польше и Литве все изменилось. Недоброжелательство осталось, но отход от нейтралитета стал вопросом времени. Изменилась позиция и самих союзников России в отношении задач в восточном Средиземноморье: «В момент столь крупных неудач, постигших Россию, приходилось оставить всякую надежду на возможность выполнить первоначальный план Дарданелльской операции. Даже в случае удачи нашего прорыва к Босфору Россия не смогла бы присоединиться к усилиям вырвать Турцию из «объятий» Германии и Австрии. Подавляющие успехи центральных держав имели еще одно последствие. Отпадала возможность выступления Болгарии на стороне союзников; отныне на нее приходилось смотреть как на весьма вероятного противника»⁵¹.

Последнего взгляда в Софии пытались всячески избежать. Даже в сентябре 1915 г., когда, казалось, все уже было решено, болгарская политика продолжала свою двуличную игру. При открытии Народного собрания представители различных партий произносили многочисленные речи, смысл которых сводился к тому, что хотя болгары являются славянами, прежде всего они – болгары. Итоги подвел В. Радославов, заявивший, что страна по-прежнему придерживается принципов нейтралитета, что претензий к Болгарии по вопросам его нарушения нет, что у Болгарии прекрасные отношения с Румынией, Грецией, Турцией и «даже Сербией» и что, несмотря на сложнейшие обстоятельства, при поддержке парламентского большинства он как премьер-министр Болгарии будет продолжать эту политику⁵². В этих словах было немного правды, впрочем, вскоре правительство В. Радославова перешло от фальшивых деклараций о намерениях к реальным действиям.

1 (14) сентября 1915 г. союзники сделали предложение об уступке болгарам той части Македонии, которой они должны были завладеть по результатам Первой Балканской войны и которая отошла к Сербии по результатам Второй. Условием границы 1912 г. было согласие на выступление против Турции, и в случае отказа или отсутствия ответа оно отзывалось назад⁵³. 5 (18) сентября 1915 г. в части болгарской армии была отправлена шифрованная телеграмма о подготовке к мобилизации, извещающая командиров о том, что она будет объявлена через 2–3 дня⁵⁴. Следует отметить, что состояние армии было весьма близкое к переходу на штаты военного времени. В августе 1915 г. в Софии по таковым спискам насчитывали 733 900 человек: 716 тыс. рядовых, 15 700 офицеров и врачей, 1600 военных чиновников⁵⁵.

9 (22) сентября 1915 г. Фердинанд Кобург подписал указ об общей мобилизации, на следующий день этот документ был опубликован, и мобилизация болгарской армии началась⁵⁶. Это известие вызвало в России сильнейшую волну негодования⁵⁷. Формально мобилизация была объявлена лишь в семь часов утра 10 (23) сентября, и с самого ее начала было ясно, против кого она направлена и к чему приведет. В Болгарию прибывали военные грузы из Турции, запасные отправлялись только на сербскую границу, лихорадочно укреплялись Варна и Бургас⁵⁸. В эти порты переводилась тяжелая артиллерия, имевшаяся в Софии, а также в Шуменском и Разградском укрепленных районах⁵⁹.

Получив 22 сентября известие из Софии о начале мобилизации Болгарии, Ян Гамильтон вспомнил, как его принимал в 1904 г. Фердинанд Кобург. Подведя британского генерала к своему портрету в одеянии византийского императора, сказал: «Когда Вы прибудете на Босфор, позовите меня»⁶⁰. Теперь Я. Гамильтон был на Дарданеллах, а Фердинанд Болгарский, незримый и незваный, во всяком случае Антантой, способствовал изгнанию ее сил оттуда. Близость кризиса была понятна и в далеком Могилеве. 10 (23) сентября 1915 г. директор дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего князь Н. А. Кудашев сообщал С. Д. Сазонову из Могилева о состоявшемся у него 7 (20) сентября продолжительном разговоре с М. В. Алексеевым. Генерал, судя по всему, находился под впечатлением немецкого прорыва под Свенцянами и неудач союзников на Галлиполийском полуострове.

На вопрос Н. А. Кудашева о том, что в сложившейся ситуации более соответствовало бы интересам России – доведение до конца Дарданелльской операции или перенесение основных усилий Англии и Франции на Западный фронт, М. В. Алексеев ответил «приблизительно так: для нас ликвидация Дарданелльской операции, конечно, самая важная задача, ибо, разрешись она, можно будет заключить сепаратный мир с Турциею (курсив источника. – А. О.) и перебросить кавказскую армию против Германии, а это может решить участь войны в нашу пользу, так как и немцы устали, и появление свежих сил может сразу все изменить»⁶¹. При этом генерал высказался в пользу желательности активизации союзников на Западном фронте, так как это лишит возможности немцев пополнять свои потери на русском фронте, что даст возможность русской армии через 5–6 недель, по прибытии ожидаемых военных запасов, прейти в наступление и оттеснить немцев на запад⁶².

На следующий день после этого примечательного разговора из штаба Черноморского флота на имя М. В. Алексеева была отправлена чрезвычайно интересная телеграмма. В Севастополь из-под Дарданелл вернулись два офицера, и командующий флотом спрашивал начальника штаба Ставки, не желает ли он лично ознакомиться с их докладом. Из него следовало, что союзники обладают слабой артиллерией и недостаточными силами пехоты, потери в живой силе едва-едва компенсируются ее подвозом. Несмотря на постоянный недостаток в снарядах, который испытывали турки, перелома ожидать не приходилось. Он мог произойти только в том случае, если на чашу весов было бы брошено не менее 300 тыс. человек с артиллерией. В противном случае предсказывался крах⁶³, причем не только союзной десантной экспедиции. Прежде всего могло измениться положение на Балканах. Бухарест и София опять начали смотреть на военную контрабанду сквозь пальцы, и она «после нашего поражения под Ковной широкой волной хлынула по железным дорогам Румынии и Болгарии»⁶⁴. Телеграмма попросту призывала к немедленной активизации подготовки десанта; командующий флотом предупреждал: «Начавшаяся оккупация дадеагачской дороги заставляет ожидать пропуска германской армии к Дарданеллам, а тогда крышка. Поэтому я спешу Вам передать эти выводы офицеров, которые все видали и беседовали со всеми высшими начальниками и массой офицеров – так как меры необходимо принять быстрые и решительные. Надо решительным ударом, хотя бы обнажив частью французский фронт, покончить с Проливами, пока не покончили с на, ми (выделено мной. – А. О.)»⁶⁵.

И, наконец, М. В. Алексееву было ясно сказано: в случае если немцы укрепятся в этом регионе, если там появятся их войска и подводные лодки, русский десант на Босфор будет невозможен никогда⁶⁶. Эти удивительные по глубине анализа слова не имели почти никаких последствий. В конце сентября 1915 г. в Одессе оставалась только Черноморская пехотная бригада. Артиллерии также не хватало: на складах города имелось 18 полевых мортир образца 1904 г. и 18 легких скорострельных пушек образца 1902 г. Полная готовность двух трехбатарейных дивизионов – скорострельного и мортирного ожидалась в середине октября, когда они получили бы личный состав и недостающие по штатам 50 легких орудий⁶⁷. Ставка растеряла свои резервы в боях на австро-германском фронте и ожидала от союзников помощи во Франции.

24 августа 1915 г. генерал Я. Гамильтон, штаб которого находился на острове Имброс, записал в своем дневнике: «Когда я читаю британскую прессу, то, изголодавшись в своих путах, я чувствую, что не могу послужить своей стране лучше, чем убить своего друга-цензора и написать домой парочку-другую статей. Любая армия может смести внезапным ударом противника на отдельном секторе его обороны, но никакая армия не сможет осуществить прорыв, если она потеряет свою мораль. Будет найден двигатель для того, чтобы восстановить маневры и марши, но в этот исторический момент на кону стоит наша тактика. Прорваться через линию фронта означает продвижение на шесть или семь миль; в противном случае нельзя захватить крупные орудия противника. Но поддержка этой атаки, собственные тяжелые орудия не смогут поддержать наступающего, когда он продвинется на пять или шесть миль. Тогда в дело вступают резервы противника; они приходят, чтобы остановить наступление. Три или четыре мили наступления должны быть довольно легкими, но на западе это будет означать только три или четыре мили земли и более ничего. Но здесь (выделено автором. – А. О.) эти три-четыре мили – нет, две или три мили (такие бесполезные во Франции) сами по себе являются важной целью; они дают нам стратегическую ось вселенной – Константинополь! Представим даже, что ценой многих жизней нам все же удалось отбросить немцев за Рейн, и даже в том случае мы получим меньше, чем могли бы, овладев этим маленьким полуостровом (Галлиполийским. – А. О.)! Четверть той энергии, которую они готовы потратить во имя возвращения la belle France нескольких миль, могут дать нам Азию, Африку, Балканы, Черное море, устье Дуная; мы сможем обменять винтовки на русское зерно; и, что до сих пор жизненно важно, – настроить сердца русской солдатни на англо-саксонский лад. Победа путем убийства немцев – это варварская концепция и дикий метод. Нажим небольшими силами на слабом участке врага для того, чтобы поставить его на колени, лишив провинций, ресурсов и престижа – это артистическая идея и научный ход: первый метод – удар дубиной, второй – выпад шпагой. Мы принимаем за установленный факт то, что мы обязаны «давить» во Франции и Фландрии; что мы должны (везде выделено автором. – А. О.) истощать себя, принуждая захватчиков отступить к их собственным границам. Между тем, решившись «держаться» там, мы могли бы давить там, где захотим»⁶⁸. Я. Гамильтон прекрасно знал, о чем писал.

Главы союзнических армий Г Китченер и Ж. Жоффр еще 7–8 июля 1915 г. на встречах в Кале и на конференции в Шантильи обсуждали проблему оказания помощи русскому фронту. Ж. Жоффр настаивал на наступлении, чтобы поднять мораль союзнических войск и воспользоваться ослаблением немецкой армии во Франции. Командовавший британским экспедиционным корпусом фельдмаршал Дж. Френч, в принципе, соглашался с идеей наступления, но считал необходимым начать его по прибытии 2-й британской армии. Наступление решили предпринять в августе 1915 г.⁶⁹, но началось оно 25 сентября. Генерал Ж. Жоффр надеялся, что это будет решающее сражение войны. Союзники бросили вперед три четверти всех французских сил. 48 французских и 13 английских пехотных дивизий, 10 французских и пять английских кавалерийских дивизий при поддержке 1800 тяжелых и 3 тыс. легких орудий не добились успехов⁷⁰.

Артиллерийская подготовка наступлений в Шампани и Артуа затянулась на три дня⁷¹. Во время наступления в Шампани только французами было использовано 3,980 млн 75-мм и 987 тыс. тяжелых снарядов, при этом результаты наступления были более чем скромными. Французам удалось захватить 150 орудий и 25 тыс. пленных, англичанам – 25 орудий и 3 тыс. пленных⁷². Атаки французов в Шампани и англичан под Лоосом не изменили положение ни на Западном, ни на русско-германском фронте. Территориальные успехи были незначительными. Для сравнения отметим, что запрос на месячное снабжение боеприпасами британских сил на Галлиполийском полуострове в августе 1915 г. составил: снарядов к 18-фунтовым орудиям (3,3 дюйма) – 300 тыс.; снарядов к 4,5-дюймовым гаубицам—30 тыс.; снарядов к 5-дюймовым гаубицам – 30 тыс.; снарядов к 6-дюймовым гаубицам – 24 тыс.; снарядов к 60-фунтовым орудиям – 15 тыс.; снарядов к 9,2-дюймовым орудиям – 6 тыс.⁷³ Иначе говоря, испытывая трудности в обеспечении своих армий на Проливах 75 тыс. тяжелых и 300 тыс. легких снарядов, союзники смогли потратить в Шампани и Артуа количество снарядов, более чем в 13 раз превышающее скромную месячную потребность Галлиполи. В то же время потери превысили те, что союзные силы понесли на Галлиполи, в три раза.

Д. Ллойд-Джордж отмечал: «Половина тех бойцов, которые пали во время этого преступного наступления, могли бы захватить Галлиполи или, если бы их отправили в Салоники, сумели бы помочь Сербии вторгнуться в Австрию за Дунай. Одной трети снарядов было бы достаточно, чтобы предотвратить отступление русских»⁷⁴. Отсутствие зримого успеха Антанты, безусловно, было весомым доводом для Фердинанда Кобурга и его сторонников. Пока русская армия отступала, а английская и французская безуспешно атаковали позиции турок на Проливах и немцев во Франции, многим «наиизбраннейшим» казалось, что Фердинанд сделал правильный выбор. По завершении мобилизации болгарские войска все в большем количестве сосредотачивались на сербской границе. В Турции эта весть была принята с восторгом. «В городах произошли демонстрации, враждебные России и дружественные центральным державам, – говорилось в сводке сведений штаба Черноморского флота от 12 (25) сентября. – В Константинополе известие о болгарской мобилизации принято с большим энтузиазмом; перед болгарской миссией состоялась манифестация в честь Болгарии, Австрии и Германии»⁷⁵.

10 (23) сентября 1915 г. командующий Черноморским флотом издал директиву, в которой определял новые условия для действий своих подчиненных: 1) избегать вооруженных столкновений с болгарами, причем особенно нежелательным признавался обстрел берега; 2) действовать разрешалось только в ответ, но при этом весьма решительно; 3) болгарские суда и воды более не признавались нейтральными; 4) русским кораблям предлагалось по возможности не топить болгарские пароходы и парусники, а препровождать их в наши порты; румынские воды и суда по-прежнему оставались нейтральными, но в случае военной контрабанды их предлагалось захватывать, а вне румынских вод при невозможности захвата – топить, сняв предварительно с них команду⁷⁶. Уровень противостояния достиг весьма опасной отметки. На Балканах были собраны войска, которые могли разрушить баланс, созданный противоборствующими сторонами за год войны.

После мобилизации армия Болгарии насчитывала 307 дружин (батальонов), 56,5 эскадрона, 214 батарей – 559 тыс. человек (294 тыс. активных штыков). Кроме того, под ружье было поставлено ополчение: 71 дружина, 10 эскадронов и 10 батарей. Всего под знамена были призваны 763 584 человека – 27 возрастов, включая ополчение первого и второго разрядов⁷⁷. Это была весьма значительная сила, но окончательной уверенности в том, что она останется послушной до конца, у В. Радославова, судя по всему, не было. В отличие от своей политической элиты болгарский народ сумел сохранить здравомыслие. Именно это делало внутреннее положение Болгарии далеко не идеальным с точки зрения ее правительства. Трезвость болгар в этот период не удивительна. Фердинанд Кобург совсем недавно уже привел страну к катастрофе. Люди устали от войн и их провальных завершений, а потому об общенациональном подъеме, которым сопровождалась подготовка к Первой Балканской войне, не могло быть и речи.

Энтузиазма не было, в отличие от случаев неподчинения, которые подавлялись государством⁷⁸. Даже в Софии, по свидетельству французского журналиста, состоялась небольшая демонстрация русофильских чувств. Около 40 мобилизованных крестьян пришли поклониться памятнику императора Александра II. Их разгоняли проходившие мимо обер-офицеры – представители наиболее германофильски настроенной части общества⁷⁹. Русская разведка сообщала: «В Софии, Татар-Базарджике и Тырнове были случаи, когда запасные в виде протеста против мобилизации кричали «Да живие Россия». Во многих деревнях военнообязанных приводят жандармы. Среди запасных распространяются манифесты оппозиции, призывающей к ниспровержению короля. Мобилизация ополчения продвигается очень медленно: например, в Македоно-Одринском районе не было сформировано ни одного полка»⁸⁰. Сразу же после объявления мобилизации без одобрения парламента был ужесточен закон о военных преступлениях: увеличено количество статей, применявших смертную казнь⁸¹.

Неудивительно, что даже в те дни, когда все уже было решено и когда болгарская армия собиралась на границах Сербии, болгарский премьер продолжал убеждать лидеров оппозиционных партий, что проводится политика строго вооруженного нейтралитета и нет никаких соглашений, обязывающих Болгарию выступить на стороне Турции или Германии⁸². Уверенность генерала Н. Жекова в том, что Болгария пойдет вместе с Турцией, поддерживали далеко не все. Болгар и турок в прошлом, и причем не только далеком, разделяло очень многое. В Первой Балканской войне, по свидетельству иностранных наблюдателей, болгары – и военные, и представители гражданского населения, попавшие в руки турок, вынуждены были пройти через самые жестокие мучения⁸³. Однако этим проблема не ограничивалась – значительная часть болгарского общества еще не отошла от катастрофических последствий Второй Балканской войны и опасалась (как оказалось, совершенно справедливо) потерять даже то, чем еще владела София.

Уже 15 марта 1915 г. группа оппозиционных политиков вместе с генералом Н. Ивановым обратилась к царю с призывом к сотрудничеству с Антантой⁸⁴. Во второй половине августа 1915 г. 49 представителей болгарской интеллигенции подписали обращение к народу с призывом воспрепятствовать присоединению страны к Тройственному союзу. Это была реакция на соглашение со Стамбулом, содержащая пророческое предупреждение: «Граждане! Болгария находится над бездной!»⁸⁵. Попытка отпечатать этот текст в начале сентября привела к конфискации тиража и преследованиям подписавшихся, изъят был и выпуск газеты «Прапорец», пытавшейся разместить на своих страницах обращение, а сама газета закрыта «на неопределенный срок»⁸⁶.

29 августа 1915 г. все лидеры оппозиционных партий собрались на совещание и единодушно доверили руководителю Земледельческого народного союза Александру Стамболийскому найти возможность добиться встречи с царем Фердинандом. Письмо с просьбой о предоставлении аудиенции было подписано Александром Малиновым (он считался сторонником русской ориентации), Александром Стамболийским, Иваном Гешевым, Найчо Цановым и Стояном Даневым⁸⁷. 17 сентября 1915 г. эта встреча состоялась. На следующий день французский посол в этой стране сообщал о некоторых ее подробностях: «Представитель крестьянской партии выступил очень враждебно по отношению к личности короля и объявил ему, что, если болгарские крестьяне, составляющие большинство населения, простили ему его инициативу 16 июня 1912 г. (то есть начало Второй Балканской войны. – А. О.), они не простят ему другой подобной инициативы»⁸⁸.

К сожалению А. Стамболийского, чувство народа к России не исчезло. «Это скорбно, но это факт», – отметил лидер болгарских аграриев, добавив, что в народе не исчезло ужасное ощущение от пережитого погрома Второй Балканской войны, что он потерял веру в правительство. Эта речь завершалась следующими словами: «И наиболее важно, что вера его (то есть болгарского народа. – А. О.) в Вас, Ваше Величество, окончательно поколеблена и убита. В его глазах, в глазах народа, после погрома 16 июня 1913 года Вы потеряли реноме тонкого дипломата»⁸⁹. С точки зрения Фердинанда, эта речь была непростительной дерзостью, и он закончил аудиенцию следующей фразой: «Не жалейте мою голову, я стар. Подумайте о Вашей, которая молода»⁹⁰. А. Стамболийский рисковал – после Второй Балканской войны он публично заявил: «Если в этой стране есть справедливость, Фердинанд должен быть повешен перед Народным собранием»⁹¹.

Слова А. Стамболийского довели царя «до бешенства»⁹². Сразу после этой встречи последовали репрессии: А. Малинов был заключен под домашний арест, а А. Стамболийский отправлен в тюрьму и приговорен к смертной казни, позже замененной пожизненным заключением⁹³. По отношению к рядовым подданным Кобурга репрессии применялись широко и гораздо более решительно. В 22-м полку, формировавшемся в избирательном округе А. Стамболийского, начались волнения, которые были подавлены, и расстреляны 20 солдат⁹⁴. До конца сентября 1915 г. военно-полевые суды вынесли 1120 приговоров по делам об антивоенной пропаганде и нарушении дисциплины⁹⁵. По оценкам русского командования, болгарская мобилизация шла быстро, а единства в вопросе о нападении на эту страну не было. Министерство иностранных дел в лице С. Д. Сазонова было категорически против этого шага и до конца не верило, что Габсбург решится открыто выступить против России⁹⁶.

12 (25) сентября в сербской Верховной команде возникла идея превентивного удара по Болгарии силами 8–9 дивизий (около 180 тыс. человек) при условии поддержки со стороны союзников. Под таковыми подразумевались не только англичане, французы и русские, но, как надеялись сербы, также греки и румыны, союзники по Второй Балканской войне⁹⁷. Эти предложения сербских военных получили поддержку со стороны русского командования. В тот же день в разговоре с представителем сербской армии в Ставке военным агентом Сербии полковником Брониславом Лонткиевичем генерал М. В. Алексеев обратил его внимание на необходимость задержать болгарскую мобилизацию, даже путем нападения на Болгарию⁹⁸. Взаимопонимание военных было полным, но оказать материальную помощь сербам в этот момент не мог никто из союзников Белграда. Ресурсы собственно Сербии были недостаточны для реализации плана превентивной войны.

Перенапряжение сил полностью проявилось еще в июне – августе 1915 г., когда сербская армия оказалась не в состоянии выступить против австро-германских сил на своем фронте, значительно ослабленных после переброски лучших частей на русский и итальянский фронты. Летом эта группировка насчитывала в своих рядах 177 тыс. человек при 500 пулеметах и 1100 орудиях, но при этом полевые части составляли только 10 австро-венгерских и девять германских батальонов – все остальное было представлено ландштурмом из солдат старших возрастов с весьма слабым офицерским и унтер-офицерским составом⁹⁹. Сербская армия насчитывала 240 тыс. человек, из которых 210 тыс. пехоты. Эти силы должны были прикрывать почти 900 км фронта и границ. Увеличить их не представлялось возможным по причине отсутствия винтовок и патронов¹⁰⁰. Даже в самые тяжелые для собственной армии дни летне-осеннего отступления Россия продолжала оказывать помощь Сербии и Черногории: поставки боеприпасов, пороха и столь необходимых для русской тяжелой артиллерии 9-дюймовых снарядов не прекращались. Для этого пришлось потревожить даже запас Владивостокской крепости¹⁰¹.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.