Глава 26. Назад в Бишо
Глава 26. Назад в Бишо
Но это были лишь приятные перерывы в хаотичной и напряжённой повседневной жизни. В то время, когда мы с удовольствием поднимали тосты за памятные времена в прошлом и за новые дружеские отношения, преступления апартеида не могут быть так просто забыты и прощены. Актом парламента была создана Комиссия истины и примирения, которая стала частью процесса восстановления правды и залечивания ран прошлого.
Председателем Комиссии был назначен архиепископ Десмонд Туту, а Алекс Борейн — его заместителем. Сочувствующие, мудрые и человечные, они возглавляли впечатляющую команду членов Комиссии, юридических экспертов и следователей. Суть работы Комиссии в том, что на открытых слушаниях по всей стране жертвы приглашались дать показания о жестокостях, которым они подвергались, а виновники — о своих преступлениях. Этот процесс был основан на принципе примирения, а не возмездия. В заявках на амнистию, подаваемых в специальный комитет по амнистии, требовалось описать во всех подробностях все свои действия и показать, что они были связаны с работой политической организации и имели политические цели. Но те виновники, которые до определённого срока не подавали прошения, рисковали подвергнуться судебному преследованию.
Слушания Комиссии истины и примирения (КИП) по бойне в Бишо проходили в сентябре 1996 года, через четыре года после расстрела. Но делалось это не для амнистии. Это были слушания общего характера с целью помочь КИП собрать существенные факты. Я ждал возможности помочь выяснению обстоятельств.
В выходные дни, предшествовавшие слушаниям, я поехал в Бишо вместе с Элеонорой. Её присутствие действовало на меня успокаивающе. С учётом напряжённости работы в министерстве она стала ещё более необходимой мне. Я начал называть её снимающее напряжение воздействие как успокоительная эссенция «Элеонора». Этот термин был пущен одним из её бывших коллег по лондонскому колледжу мод, где она когда-то работала.
Перед слушаниями мы приняли участие в митинге АНК в память жертв бойни и возложили венки на кладбище, где похоронены большинство из 29 человек, погибших тогда. История чревата парадоксами. Одним из них было то, что мы обедали в бывшей резиденции Гкозо. Она стала официальной резиденцией Раймонда Мхлабы, который был и премьер-министром провинции Западный Кейп, и руководителем Коммунистической партии. Это большое бездушное здание, типичное для бантустанной архитектуры Претории. Посадочная площадка для вертолётов находилась в непосредственной близости от главного двора, что, должно быть, грело душу Гкозо в те дни, когда он правил Сискеем и сидел, словно в осаде.
Ещё один парадокс заключался в том, что именно я дал поручение генералу Меерингу удовлетворить заявления на компенсацию раненым и семьям погибших. Одним из заявителей был смелый молодой учитель Нтобека Мафа, у которого от пули, попавшей в позвоночник, были парализованы ноги. Удовлетворение его претензий означало, помимо прочего, что он вместо инвалидной коляски мог купить себе специально приспособленную автомашину. И ещё одна ирония была в том, что бывшие сискейские солдаты, которые пытались убить меня, а теперь вступили в новые национальные вооружённые силы, просили моего совета о том, нужно ли им подавать прошение об амнистии. Я рекомендовал им сделать это.
Полиция, расследовавшая бойню в Бишо, утверждала, что я могу быть обвинён в преднамеренном убийстве. Это зависело от того, подал ли я заявление об амнистии, страхующее от такого развития событий. Пресса постоянно задавала мне вопрос, намереваюсь ли я подавать прошение об амнистии. Я совершенно ясно заявил, что не буду подавать такого прошения, поскольку не совершил никакого преступления.
Гкозо, лишенный власти и брошеный его бывшими хозяевами, удалился на свою ферму, с которой он появлялся лишь изредка. Хотя по крайней мере в одном случае он ездил по стране и это было частью преступных действий, которые привели к его аресту. Он был обвинён в незаконной торговле алмазами, суд признал его виновным и вынес приговор: десять тысяч рандов штрафа или два года тюрьмы.
В воскресенье мы присутствовали на специальной церковной службе, организованной Комиссией истины и примирения. Это было воодушевляющее действо с трогательным песнопением и берущими за душу речитативами. Одним из кульминационных пунктов была страстная проповедь достопочтенного М.Г.Кхабела из Университета Форт Хейр. Темой его проповеди была «Мой отец был странствующим Арамийцем» (прим. — термин, обозначавший в древности евреев).
Мои познания Библии освежились. Я внимательно слушал историю об израильтянах, которые бежали от рабства в древнем Египте в поисках земли обетованной. Тема выступления относилась к необходимости откликаться на страдания бедных, угнетённых и бездомных. Кто-то может представить себе реакцию такого убеждённого атеиста, как я, ещё одним из парадоксов этого дня. Коммунисты слишком легко игнорировали положительную роль искренних религиозных убеждений и их пользу в борьбе за свободу. Участие в демонстрациях вместе с христианскими священниками, многие из которых активно участвовали в борьбе против апартеида, оставляло отпечаток на многих из нас. История Южной Африки обогащена участием истинно верующих христиан в народной борьбе.
В кульминации своей проповеди достопочтенный Кхабела использовал самое почитаемое древнееврейское выражение, утверждавшее национальную общность древних евреев: «Слушай, Израиль, Господь Бог, Господь един». Я знал эти слова на память из школы иврита за много лет до этого и я легко вспомнил их. Я написал священнику записку, поздравляя его, и написал эти слова так, как они звучали на иврите.
Слушания по бойне в Бишо проводились в университете в течение трёх дней. Здания университета смотрели прямо на перекрёсток и стадион, где произошёл расстрел. Когда я и Элеонора появились на слушаних в понедельник утром, нас тепло приветствовал архиепископ Туту, одетый в пурпурное церковное облачение. Он приехал только в это утро, но уже слышал о нашем участии в церковной службе в предыдущий день. Затем он поднял руки к небесам, как будто восхваляя их за чудо, и это привлекло внимание фотографов из прессы.
Интерес к слушаниям был велик и зал, предназначенный для этого мероприятия, был заполнен до отказа.
Первыми давали свидетельские показания группа пострадавших и родственники погибших. Мы слушали их простые и трогательные свидетельские показания и как бы вновь переживали эту трагедию. Все они, без исключения, обвиняли в расстреле Гкозо и бывший режим Претории.
Типичными были показания женщины средних лет г-жи Бузелва Мтикинса из отдалённой деревни Хилдтаун. Она принимала участие в марше на Бишо со своим мужем, рабочим-строителем по имени Камерон. Они уже прошли какое-то расстояние от стадиона, когда раздались выстрелы. Внезапно она оказалась на земле, в клубах слезоточивого газа и под обстрелом, раненая в ногу. Раненый Камерон лежал на некотором расстоянии от неё. Она трижды окликала его. Он мог только поднимать руку. Затем товарищ, который пытался помочь ей, был ранен в ногу. Затем ещё двое, мужчина и молоденький паренек, получили по пуле в голову. Её доставили в больницу и на следующий день она узнала, что её муж умер.
Нтобека Мафа давал показания с инвалидной коляски. «Мы не сразу поняли, что стреляют по нам. Затем люди, которые бежали к стадиону, побежали назад и раздались крики «В нас стреляют» и некоторые люди начали кричать, что нужно лечь навзничь. Я почувствовал, что что-то обожгло мне бок. Я упал и когда попытался подняться, то не смог это сделать…»
Когда Алекс Борейн — заместитель Туту, спросил, есть ли у него какие-нибудь пожелания, то Мафа попросил, чтобы был построен памятник погибшим, а также созданы условия для занятия спортом для инвалидов. Заметно тронутый Борейн сказал: «Вы вдохновляете нас, Вы думаете больше о других, чем о себе».
Сирил Рамафоса, который чуть не погиб в Бишо, а сейчас руководил процессом создания новой конституции страны, представил официальную версию АНК об этих событиях.
За ним выступил Сматс Нгоньяма, который бежал через пролом в заборе вместе со мной. Теперь он был министром экономики и туризма этой провинции. Их свидетельства совершенно ясно показали, что решение идти на Бишо через пролом в заборе стадиона было коллективным, а не моим поспешным решением, как это изображалось частью прессы.
Пик Бота — бывший министр иностранных дел, приехал после обеда, чтобы внести свой вклад. Он просил, чтобы его отпустили как можно быстрее, поскольку у него где-то ещё было срочное дело. Он возложил вину за бойню за АНК и вопреки всеобщему убеждению заявил, что Гкозо был не марионеткой южноафриканского правительства, а самостоятельным хозяином на своей территории. Хотя Пик Бота просил допросить его пораньше из-за неотложных дел, но, выйдя из зала, он внезапно изыскал много свободного времени, чтобы обильно угостить журналистов рассказами о своём политическом будущем.
День заканчивался и Туту спросил меня о моих намерениях. Он исходил из того, что мне нужно было успеть на самолёт, но очень хотел, чтобы были заслушаны показания ещё одной группы пострадавших. Поскольку они были из отдалённых деревень, им нужно было вернуться домой до темноты. Я охотно согласился, так как мне было несложно отложить свой отъезд. Я был последним свидетелем, который давал показания в этот день. Становилось уже темно. Я очертил ход событий и мою роль в них, подчеркнув, что я преисполнен глубокого сожаления в связи с тем, что наш мирный марш закончился столь трагически, и что моё сердце и мысли были обращены к семьям погибших и к раненым.
Я признал, что в широком моральном смысле я был частью событий, которые привели к бойне, и меня по-прежнему терзает мысль о том, что, возможно, мы могли бы сделать больше для того, чтобы избежать этих ужасных последствий. Но утверждаю со всей искренностью, что если бы мы знали, что сискейские солдаты откроют огонь, мы никогда бы не пошли на риск. Исходя из известных теперь сведений, некоторые могут утверждать, что наше решение было трагическим просчётом. Но в то время такая возможность казалась нам невероятной, особенно потому, что заявленные нами цели и наши действия и поведение были столь явно ненасильственными. Я задал вопрос, следовало ли нам рисковать, и попытался сам ответить на него цитатой из Ганди: «Гражданское неповиновение становится священной обязанностью тогда, когда государство становится незаконным… отказ от сотрудничества со злом — такая же обязанность, как и сотрудничество с добром». В этом смысле мы были готовы к определённому риску, потому что мы верили в дело освобождения и мы не могли молчаливо соглашаться с тиранией и терпеть угнетение — альтернативой была покорность и это стало попросту невыносимым.
Я заявил, что хотя АНК принял коллективную ответственность, я не пытался избегать какого-либо объективного расследования моего поведения в этот роковой день. Один аспект событий в котором, как я сказал, я не был уверен, был вопрос о том, были ли солдаты спрятаны в окопах неподалеку от пролома в заборе. Я заявил, что не исключаю возможности существования тогда преднамеренного плана заманить нас в засаду. Эту возможность Комиссии следовало бы исследовать. Вместе с тем, я считал, что стрельба могла быть результатом откровенного пренебрежения властей своими обязанностями. В заключение я обратился к роли сискейских солдат, которые в своём большинстве были молодыми малообразованными парнями. Я отметил, что они были продуктом системы, которая выработала у них страх даже перед мирным маршем. Они были запрограммированы на веру в то, что мы были воплощением дьявола.
Два члена Комиссии, Думисане Нтсебеза и достопочтенный Бонгани Финка, упомянули о рекомендации Комиссии Голдстоуна о том, что АНК следовало бы наказать меня. Я сообщил им, что АНК отказался сделать это. Они были особенно удивлены, когда узнали, что мне даже не была предоставлена возможность ответить на вопросы Комиссии Голдстоуна.
К тому времени, когда я закончил выступление, был уже поздний вечер. Архиепископ Туту поблагодарил меня. Он отметил как знамение времени тот факт, что член кабинета министров был готов ждать целый день, пока не выступят свидетели из числа простых людей. Он с удовлетворением отметил то, что я приехал с женой и выразил удовлетворение от нашего участия в церковной службе в предыдущий день.
Я испытывал облегчение от того, что наконец мог публично представить свою версию событий, и от того, как вдумчиво Туту подвел итоги дня. Я почувствовал, что гора свалилась с моих плеч.
Очень большой интерес был к заседанию на следующий день, когда должны были давать показания Гкозо и его бывшие чиновники. Мы с Элеонорой решили остаться на утреннюю часть слушаний.
Бюрократы времён бантустанов представляли собой жалкое зрелище, когда они давали показания. Было ясно, что они имели лишь косвенное отношение к любым серьёзным решениям. Они открыто заявили, что вся информация о намерениях АНК и об угрозе, которую представлял марш, поступала от офицеров южноафриканской службы безопасности. Бывший заместитель Гкозо, полковник Сайленс Пита, которого активисты АНК в этом районе считали беспощадным врагом, оказался совсем бесцветной личностью. Он рассказал о том, как в день бойни Гкозо получил от службы безопасности сообщение о том, что вооружённое крыло АНК — «Умконто ве Сизве», планировало свергнуть его правительство.
Все терпеливо ожидали появления Гкозо. В зале, однако, раздался сердитый ропот, когда вышел его адвокат и объявил, что тот не сможет появиться сегодня. Членам Комиссии было сказано, что «как стало ясно, он не был в подходящем состоянии для того, чтобы внести свой вклад в слушания. Он страдал от отсутствия концентрации, от недостатка связности мышления и от чрезвычайной усталости». Было также представлено заключение государственного психиатра, в котором указывалось, что Гкозо страдал от «депрессии» и нуждался в лечении.
К этому времени мы с Элеонорой должны были уже уезжать. Поэтому мы не присутствовали на выступлениях бывших офицеров САДФ, которые командовали сискейскими войсками. С некоторыми из них я познакомился лично. Генерал Мариус Улших был профессиональным военным, который вошёл в состав новых Южноафриканских национальных вооружённых сил. Он явно гордился своим профессионализмом и представлял собой образец офицера прусского стиля, какие задавали тон в старой армии. Претория откомандировала его в вооружённые силы Сискея в качестве командующего этими силами. Ранее он был офицером связи войск ЮАР в группировке УНИТА, возглавлявшейся Жонасом Савимби.
Он объяснил членам Комиссии, что получил инструкцию «предотвратить вступление демонстрантов в Бишо любой ценой, поскольку это имело бы катастрофические последствия» (прим. показания генерала Улшиха Комиссии истины и примирения, 11 сентября 1996 года, стр. 27). Он вызвал острую реакцию присутствовавших на слушаниях, когда грубо заявил: «Я считаю, что АНК не только стремился к этому столкновению, но и организовал его». По его мнению, это также подтверждается массовым присутствием местной и иностранной прессы. Их не было бы там в таких количествах, если бы не существовало высокой возможности насильственных действий. Далее он рассказал о том, что один из его командиров, находившихся на месте столкновения, доложил ему по радио, что его позиция подвергается атаке. Ульших рассказал о том, что он потребовал подтверждения факта обстрела солдат со стороны толпы и атаки на позиции войск. Когда он получил его, «я подтвердил, что солдаты имеют право стрелять, имея в виду тех солдат, которые подвергались непосредственной опасности». Затем он понял, что бой расширяется и что он не носит оборонительного характера. Он трижды дал команду по радио прекратить огонь, после чего стрельба прекратилась за исключением нескольких отдельных выстрелов. Затем стрельба опять усилилась на некоторое время, после чего она полностью прекратилась. Он не мог сказать, кто на месте подавал команды открыть огонь. Он заявил, не помнит, чтобы в это время он слышал взрывы.
Улыпих заявил, что не знал о проломе в заборе. Он решительно отверг предположение о том, что «для демонстрантов была устроена засада или что их намеренно заманили в какую-то ловушку». Возможно, это и правда, поскольку это единственный аспект в версии событий со стороны АНК, который не получил подтверждения. Но я был поражён заявлением о том, что он не знал о проломе в заборе. Если силы безопасности просмотрели его и после этого заявляют, что они были намерены любой ценой предотвратить наше вступление в Бишо, то это означает, что налицо было откровенное пренебрежение своими обязанностями, о чём я и указывал в своих показаниях.
Офицер новых вооружённых сил, бывший боец МК с презрением заметил: «И это человек, требующий, чтобы мы соответствовали его стандартам компетенции». Ульшиху потом выдали выходное пособие и отправили в отставку.
Один из белых офицеров-сослуживцев Ульшиха, полковник Шубесбергер, напротив, проявил раскаяние, вызвавшее аплодисменты. В ходе переговоров мы с ним встречались, и он заронил во мне сомнение в версии о засаде, утверждая, что стрельба стала результатом паники и плохой выучки. После массового расстрела в Бишо на Шубесбергера было покушение, его пытались взорвать в его машине, но он уцелел. Это не был обычный враг из старой армии, как мы когда-то полагали. По происхождению австриец, он был женат на чернокожей и свободное время проводил, в основном, среди чёрных.
Гкозо представил свои показания на специальных слушаниях через два месяца. По сообщениям прессы, у него было искаженное лицо и его сопровождали два адвоката. Он утверждал, что АНК полностью несет вину за бойню. Он также утверждал, что «Ронни Касрилс, по-видимому, был готов идти на любой риск в политических целях». Он заявил, что действия войск имели оборонительный характер. «Один из солдат бьш застрелен. Приказ открыть огонь был дан после того, как было получено сообщение об обстреле солдат из толпы и о применении гранат» (показания бригадного генерала Гкозо на слушаниях в Ист-Лондоне, 19 ноября 1996 года).
Гкозо было сказано, что застреленный солдат бьш убит другим солдатом. В этом не было никаких сомнений, ибо баллистическая экспертиза показала, что он бьш убит из оружия того же калибра, как и то, которое использовалось вооружёнными силами Сискея. Кстати существовало подозрение, что он мог быть преднамеренно застрелен военными для того, чтобы спровоцировать бойню. От такого предположения Гкозо явно растерялся.
Поскольку расписание было очень напряжённым и слушания должны были завершиться к июлю 1998 года, итоги работы Комиссии истины примирения можно было опубликовать только с задержкой.
Через несколько месяцев я присутствовал при открытии нового шоссе, построенного администрацией провинции и начинавшегося от того самого рокового перекрёстка в Бишо. Главным оратором на церемонии бьш архиепископ Туту, которая заявил, что мы можем идти свободно, поскольку «здесь погибло двадцать девять человек». Он добавил: «Эта дорога — символ сближения, символ исцеления» (прим. — это было 21 марта 1997 года).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.