I

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

I

К концу второй мировой войны Сталин полагал, что послевоенные отношения будут походить на те, что существовали между двумя мировыми войнами. Германия и Япония оправятся от поражения. Мировой капитализм войдет в кризис, и между ведущими капиталистическими странами возникнут острые противоречия. Эти противоречия неизбежно приведут к новой мировой войне. Так как Советский Союз окажется вовлеченным в эту войну, точно так же как он был вовлечен и во вторую мировую войну, он должен к ней готовиться. Когда именно и как война начнется, пока не ясно, но скорее всего, это случится примерно через двадцать лет — столько же лет прошло между первой и второй мировыми войнами.

Атомная бомба не повлияла на сталинскую концепцию послевоенного мира. Тем не менее бомба была тем фактором, который следовало принимать во внимание в военной стратегии и внешней политике. Военные планы и военная теория кое-что говорят нам о способах, с помощью которых Советский Союз надеялся противостоять американскому атомному нападению с воздуха и применить свое собственное ядерное оружие в случае войны. Между 1946 и 1953 гг. Сталин очень мало говорил о бомбе, а то, что он сказал, предназначалось для создания определенного впечатления. Поэтому его заявления должны интерпретироваться в контексте советской внешней политики.

После Хиросимы Сталин не видел непосредственной угрозы войны. Американская дипломатия представлялась ему большей угрозой (атомные бомбы «предназначены для устрашения слабонервных», сказал он Александру Верту в сентябре 1946 г.), и он предпринял шаги, чтобы показать, что Советский Союз не запугать. Это стало основой советской позиции, когда в 1947 г. началась холодная война. Советские лидеры считали доктрину Трумэна и «план Маршалла» попытками оказать давление на Советский Союз и ослабить его влияние в Европе, но не рассматривали их как прелюдию к войне.

Когда в феврале 1947 г. британское правительство постановило не предоставлять больше помощи Греции и Турции, Трумэн решил заполнить брешь. В своем послании конгрессу 12 марта 1947 г. он обозначил эту проблему решительно. «Тоталитарные режимы, навязанные свободным народам путем прямой или косвенной агрессии, подрывают основы международного мира и, следовательно, безопасность Соединенных Штатов, — заявил он. — Соединенные Штаты поддерживают свободные народы, которые сопротивляются порабощению со стороны вооруженного меньшинства или давлению извне»{1355}.

Шестью днями позже Николай Новиков, вернувшийся из Вашингтона в Москву для участия во встрече Совета министров иностранных дел, обсуждал речь Трумэна с Молотовым. Эта речь показала, подчеркнул Новиков, что Соединенные Штаты поддерживают «реакционные режимы» в тех странах, где они существуют, и попытаются подорвать прогрессивные режимы Восточной Европы. Молотов отвечал с ироничной улыбкой, вспоминал Новиков в своих мемуарах. «Президент пытается запугать нас, — сказал Молотов, — одним махом превратить в послушных пай-мальчиков. А мы и в ус себе не дуем. На сессии Совета мы твердо гнем свою принципиальную линию»{1356}.

Германия была главным пунктом повестки дня на Московской встрече Совета министров иностранных дел, которая продолжалась шесть недель в марте — апреле 1947 г. Никакого прогресса в движении к миру не произошло. Генерал Джордж Маршалл, в январе заменивший Бирнса на посту государственного секретаря, был озабочен сложившимся положением и встревожен поведением Сталина, с которым он встретился 15 апреля. Сталин представил теперешние переговоры по Германии «всего лишь рекогносцировкой и первыми стычками передовых отрядов по этому вопросу. Необходимо иметь терпение и не впадать в депрессию», — добавил он{1357}. Маршалл воспринял это как свидетельство того, что, по мнению Сталина, советские интересы лучше обеспечиваются ситуацией политического пата, в то время как экономическое положение Западной Европы ухудшается. По своему возвращению в Вашингтон Маршалл попросил Джорджа Кеннана разработать план действий в Европе{1358}.

Впервые Маршалл публично заявил о своем плане крупномасштабной экономической помощи Европе 5 июня 1947 г. Детального плана еще не было, так как американская помощь должна была предоставляться в ответ на скоординированные инициативы со стороны европейских правительств. Участие Советского Союза не исключалось, хотя ни Маршалл, ни Кеннан не верили, что он будет сотрудничать на условиях, приемлемых для Соединенных Штатов{1359}. 9 июня Новиков телеграфировал в Москву о заявлении Маршалла, которое «совершенно ясно подчеркнуло, что блок Запада направлен против нас»{1360}. Несмотря на эти подозрения, Молотов поехал в Париж в конце июня для обсуждения плана Маршалла с английским и французским министрами иностранных дел{1361}. Советский Союз искал, сказал он, сотрудничества при установлении той помощи, в которой нуждается Европа, и способа получить эту помощь от Соединенных Штатов{1362}. Однако вскоре оказалось, что Англия и Франция не намерены соглашаться с планом, приемлемым для Советского Союза[307]. Молотов обвинил Англию и Францию в закулисной политике, направленной на создание некоей новой организации, которая ограничит суверенитет европейских государств: «предлагается поставить получение американских кредитов для каждой страны в зависимость от ее покорности вышеупомянутой организации и ее “комитету по выработке регламента”»{1363}. Затем он покинул конференцию{1364}.

В конце своей жизни Молотов вспоминал, как он пришел к этому. «А вначале мы в МИДе хотели предложить принять участие всем социалистическим странам, — сказал он, — но быстро догадались, что это неправильно. Они затягивали нас в свою компанию, но в качестве подчиненных. Мы бы зависели от них, но ничего бы не получили толком, а зависели бы безусловно. И уж тем более чехи, поляки, они в трудном были положении…»{1365} Таким образом, по мнению Молотова, страх, что страны Восточной Европы окажутся под гегемонией американцев, был причиной отказа поддержать план Маршалла. Вслед за этим Москва проинструктировала правительства восточноевропейских стран отказаться от плана Маршалла{1366}.

В августе 1947 г. после этих событий на запрос Молотова Новиков написал памятную записку{1367}. План Маршалла, утверждал он, сформулирован как способ воплощения доктрины Трумэна на практике. По плану предусматривалось образование американо-западноевропейского блока, направленного против Советского Союза и стран Восточной Европы. После обсуждения путей, которыми Соединенные Штаты намереваются достичь своей цели, Новиков заключает: «Проведение всех этих мероприятий позволило бы создать стратегическое кольцо вокруг СССР, проходящее на западе через Западную Германию и западноевропейские страны, на севере — через сеть баз на северных островах Атлантического океана, а также в Канаде и на Аляске, на востоке — через Японию и Китай и на юге — через страны Ближнего Востока и Средиземноморья». Молотов назвал эту памятную записку «полезным документом»{1368}.

Стратегическая ситуация оборачивалась к худшему. Соединенные Штаты обладали инициативой в Европе. Сталин решил создать новую организацию для координации деятельности европейских коммунистических партий{1369}. Учредительное собрание Коммунистического Информационного бюро (Коминформ) состоялось в Шклярской Порембе, курортном местечке вблизи Вроцлава, с 22 по 29 сентября 1947 г. Приехали делегаты со всех стран Восточной Европы за исключением Албании, а также из Франции и Италии, где были самые большие по численности коммунистические партии Западной Европы{1370}.

Доклад Жданова о международном положении был одним из ключевых послевоенных заявлений о советской внешней политике. Он повторил положение доктрины Трумэна о двух диаметрально противоположных лагерях в мире — империалистическом и антидемократическом, готовящем «новую империалистическую войну», и антиимпериалистическом, борющемся «против угрозы новых войн и империалистической экспансии»{1371}. Американский империализм ищет рынки сбыта для своих товаров и капитала и использует свою экономическую помощь, чтобы вынудить другие страны пойти на уступки, ведущие к их порабощению; он наращивает свою военную мощь, накапливает атомные бомбы и строит базы по всему миру.

Советский Союз, новые демократии Восточной Европы и рабочий класс в капиталистических странах встанут на пути американской экспансии, утверждал Жданов. Хитрые и неуравновешенные политики вроде Черчилля предлагают превентивную войну против СССР и призывают к «временной американской монополии на атомное оружие»{1372}. Но подавляющее большинство американцев не хотят войны и жертв, которые она повлечет. Монополистический капитал пытается преодолеть оппозицию экспансионизму, но поджигатели войны знают, что, поскольку Советский Союз завоевал огромную популярность во время войны, потребуется долгая идеологическая обработка, прежде чем они смогут послать своих солдат сражаться против Советского Союза.

Доктрина Трумэна и план Маршалла, утверждал Жданов, являлись частью политики экспансии, направленной на то, чтобы подчинить западноевропейские страны американскому диктату и «реставрировать власть империализма в странах новой демократии и заставить их отказаться от тесного экономического и политического сотрудничества с Советским Союзом»{1373}. Доктрина Трумэна была попыткой запугать страны Восточной и Юго-восточной Европы; план Маршалла имел целью заманить их в мышеловку и сковать их «помощью». Коммунисты должны сплотить свои ряды и руководить всеми антифашистскими миролюбивыми силами в борьбе против американских планов порабощения Европы.

Указав на приготовления империалистов к войне, Жданов подчеркнул, что существует огромная дистанция между желанием развязать войну и возможностью осуществить это желание. «Народы мира не хотят войны», — утверждал он{1374}. Империалистические агенты поднимают шумиху вокруг опасности войны, чтобы запугать тех, кто неуравновешен или имеет слабые нервы, и добиться уступок посредством шантажа. Главная опасность для рабочего класса состоит в недооценке собственных сил и преувеличении сил врага. «Мюнхенская политика» умиротворения вдохновила гитлеровскую агрессию, поэтому уступки американским империалистам имели бы такой же эффект.

Доклад Жданова, одобренный Сталиным, отличался более воинственным тоном, чем предшествующие советские заявления{1375}. Однако существовали пределы для конфронтации, которой искал Сталин. Его цель заключалась в оказании давления на западные правительства, а не в доведении классовой войны в отдельных странах до революции[308]. Волна стачек захлестнула Францию и Италию в октябре и ноябре 1947 г., но агитация против плана Маршалла со стороны коммунистических партий, недавно выведенных из коалиционных правительств этих стран, не имела успеха. В декабре Сталин, явно озабоченный тем, что беспорядки могут перерасти в гражданскую войну, дал указание французским и итальянским коммунистам умерить пыл своих сторонников и уйти от конфронтации{1376}.

Организуя Коминформ, Сталин поставил предел независимости компартий, стремящихся идти своей дорогой к социализму, которую он был вынужден терпеть в первые годы после войны{1377}. Теперь он предпринимал шаги по упрочению положения Советского Союза в Восточной Европе, заменяя коалиционные правительства, подлинные или бутафорские, коммунистической монополией на власть. Наиболее драматичным было развитие событий в Праге в феврале 1948 г., когда коммунисты, которые частично уже входили в правительство, захватили над ним полный контроль{1378}.

Аналогичная попытка установить контроль привела к расколу с Югославией. Югославские коммунисты, пришедшие к власти благодаря упорной борьбе с фашизмом и победе на выборах, обладали самостоятельностью, которой недоставало лидерам коммунистических партий других восточноевропейских стран[309]. Когда Сталин в январе 1948 г. узнал, что Югославия обещала послать свою дивизию в Албанию для охраны границы с Грецией, он в своем послании в Белград предупредил, что «англосаксы» могут использовать это как предлог для военной интервенции, чтобы «защитить» независимость Албании. Затем последовало новое послание в более угрожающем тоне: «ненормально», что Югославия приняла такое решение без консультации с Советским Союзом и даже не информируя его{1379}.

Сталин вызвал югославскую делегацию в Москву. Он совершенно ясно высказался против партизанщины и заявил, что революция в Греции сворачивается. Он также дал ясно понять, что Москва определенно желает контролировать внешнюю политику своих союзников. По настоянию Сталина Молотов и Эдвард Кардель, югославский министр иностранных дел, подписали соглашение о консультациях по вопросам внешней политики{1380}. Однако это не помогло преодолеть раскол. В Шклярской Порембе югославы поддержали московскую точку зрения о взаимодействии коммунистических партий. Теперь же, утверждая принцип автономии партий, который прежде она сама помогла подорвать, Югославия обнаружила себя в изоляции. 28 июня 1948 г. Коминформ исключил Югославию из своего состава и призвал югославских коммунистов сбросить режим Тито. Сталин ошибочно считал, что «здоровые» (просоветские) элементы сменят Тито на кого-нибудь более уступчивого{1381}.

К концу 1947 г. холодная война началась всерьез. С точки зрения Москвы, однако, непосредственной угрозы войны не было. Жданов исключал эту опасность в своем докладе на заседании Коминформа. Во время встречи с Пьетро Ненни 25 ноября 1947 г. Маленков сказал, что Центральный Комитет не считает войну неизбежной. Соединенные Штаты не расположены начать войну, сказал он, но ведут холодную войну, войну нервов с целью шантажа. Советский Союз не запугать, и он будет продолжать свою политику. Должны быть мобилизованы все миролюбивые силы. Когда Соединенные Штаты решат начать войну, сказал Маленков, они не объявят ее первыми, а будут подстрекать к ней в Европе, используя при этом Грецию, де Голля, если он придет к власти во Франции, де Гаспери в Италии или Франко в Испании{1382}.

Хотя послевоенная демобилизация закончилась в 1947 г., советская военная политика не проявляла какого-либо страха перед неизбежностью войны. В декабре 1947 г. Вячеслав Малышев был назначен заместителем Председателя Совета министров, на него возлагалась особая ответственность за военные исследования, разработки и производства{1383}.[310] Из этого следует, что теперь планировалось некоторое увеличение военного производства, а также исследований и разработок, но в 1947 или в 1948 г. еще не было признаков наращивания вооруженных сил[311]. Советские руководители продолжали рассматривать атомную бомбу, по крайней мере в близкой перспективе, как политическую, а не военную угрозу.

6 ноября 1947 г. в речи в честь тридцатилетней годовщины Октябрьской революции Молотов заявил, что «нечто вроде новой религии распространилось в экспансионистских кругах в США: не имея веры в свои собственные силы, они слепо верят в секрет атомной бомбы, хотя этот секрет давно перестал быть секретом»{1384}(курсив мой. — Д. X.). Момент для произнесения этих слов не был продиктован каким-либо особым обстоятельством, связанным с атомным проектом; но, скорее, был связан с международным положением вследствие образования Коминформа. Это был ход в войне нервов, еще одна попытка заставить Соединенные Штаты оставить идею, что посредством бомбы можно добиться выгоды.

Администрация Трумэна не восприняла молотовское заявление всерьез и чувствовала себя в безопасности, монопольно владея ядерным оружием{1385}. Москве, однако, казалось, что заявление произвело впечатление. Секретный бюллетень информационного бюро Центрального Комитета сообщал, что в западной прессе оно рассматривалось как сенсация. «Большинство реакционно настроенных политиков и журналистов, — сообщалось в нем, — сознавая, что широкие массы людей без сомнения поверят заявлению товарища Молотова, и что империалистический лагерь потерял, таким образом, одно из своих наиболее мощных средств шантажа, пытаются доказать, что Советский Союз, зная секрет атомной бомбы, еще не овладел “технологией производства” в этой области»{1386}.