Владислав Гончаров. КАска из папье-маше

Владислав Гончаров. КАска из папье-маше

…По праву и без права почета лишены —

не обретают славы солдаты Сатаны!

А. Немировский

Эрих фон Манштейн является, наверное, самым знаменитым из военачальников нацистской Германии. Сэр Бэзил Генри Лиддел Гарт писал о нем так: «Общее мнение среди генералов, которых мне довелось допрашивать в 1945 году, сводилось к тому, что фельдмаршал фон Манштейн проявил себя как самый талантливый командир во всей армии, и именно его они в первую очередь желали бы видеть в роли главнокомандующего». По словам Гудериана, даже Гитлер однажды признал, что «Манштейн — это лучшие мозги, которые произвел на свет корпус Генштаба». По мнению же Дэвида Ирвинга, «уважение, испытываемое Гитлером к Манштейну, граничило со страхом»[204].

Манштейн приобрел славу лучшего оперативного ума германского Вермахта, и даже Роммель не может с ним сравниться — не тот масштаб, да и театр военных действий, на котором Роммель покрыл себя славой, для Германии был глубоко вторичным. Манштейн же, начав поход на Восток с должности командира моторизованного армейского корпуса, уже через пару месяцев получил под командование армию, а еще через год с небольшим стал командующим группой армий. Мало кто из немецких генералов мог бы похвастаться такой карьерой.

Однако для широкой популярности одного уважения среди коллег недостаточно. Поэтому важнейшую роль в создании образа самого блестящего немецкого полководца сыграли его мемуары — вышедший в 1955 г. объемистый том «Утраченные победы» и появившиеся три года спустя записки «Из жизни солдата», посвященные более раннему периоду.

Надо признать, что большинство воспоминаний «битых немецких генералов» написаны плохо. Они перечисляют даты, названия населенных пунктов и номера полков, но из них не возникает цельной картины происходящего. Такие книги могут быть ценны как первоисточники, но скучны большинству читателей.

«Утраченные победы» выгодно отличаются от основной массы немецких мемуаров. Они написаны ярким, образным языком и содержат не только перечисление фактов, но и анализ событий, объясняющий смысл и цель происходящего. Главное же — в них изложен ход мысли полководца, его личная реакция, которая в большинстве военноисторических сочинений обычно оказывается «за кадром».

Но и это не все. В отношении к историческому персонажу главную роль играет его личность — точнее, тот портрет, который был нарисован историками и биографами. Манштейн сам стал своим биографом. Он посвящает много места своим отношениям с другими людьми — от адъютантов и штабных офицеров до высших деятелей рейха и самого фюрера — и делает все, чтобы представить эти отношения в наиболее выгодном для себя свете. Одновременно он старается избегать прямых выпадов и резких обвинений, всячески подчеркивая свое рыцарское поведение. Недаром кульминацией мемуаров становится описание одной из последних бесед с Гитлером, во время которой Манштейн заявил фюреру: «Я — джентльмен…»

Итак, образ был создан, растиражирован и превращен в один из краеугольных камней истории Второй мировой войны — не только на Западе, но и у нас. Ирвинг, Митчем, Лиддел Гарт — ладно. Но вот что пишет журналист, прозаик, критик, драматург, бард, поэт, автор многих известных песен еще советских времен (например, к великолепному киномюзиклу «Не бойся, я с тобой!») Алексей Дидуров:

«В каждой операции на театрах Второй мировой, в каждой битве, в которой Манштейн принимал участие или руководил ею, он проявлял свою гениальность, находя фантастически успешное решение боевой задачи, максимально реализовав потенциал своих войсковых сил и также по максимуму снизив возможности противника… И наконец, командуя в войне против СССР различными войсковыми объединениями, Манштейн развернул перед миром свой талант во всем блеске. Начать с того, что именно Манштейн показал сразу, начиная с 22 июня 1941 года, советскому руководству и командованию, что такое современный стиль, методы и уровень ведения боевых действий в середине XX века».

Однако посмотрим, с какой целью создавался этот образ и соответствует ли он действительности.

Удивительно, но никто из писавших о Манштейне не отметил главной, более всего бросающейся в глаза черты характера генерал-фельдмаршала — его ярко выраженного честолюбия, активного и упорного стремления к саморекламе в любой ситуации и любой ценой.

Безусловно, плох тот солдат, который не носит в своем ранце маршальский жезл, а уж офицеру-то этот жезл положено носить обязательно. Но Эриху фон Манштейну было мало, чтобы его просто ценили и выдвигали на важные военные посты — ему требовалось, чтобы о нем знали и им восхищались все, от рядового до фюрера. И такого восхищения он умело добивался еще со времен службы в рейхсвере. Вот как описывает Манштейна Бруно Винцер, служивший под его началом еще в 1920-х гг.:

«Нашего командира батальона звали Эрих фон Манштейн. Он участвовал в Первой мировой войне и был в чине обер-лейтенанта. Мы его уважали.

Когда он обходил строй или после смотра говорил с кем-нибудь из нас, глаза его светились почти отцовской добротой; а может, он умел придавать им такое выражение? Но иногда от него веяло каким-то странным холодком, который я не в состоянии объяснить. Манштейн был безупречно сложен и прекрасно сидел в седле. Нам импонировало, что в каждом походе он носил точно такую же каску, как и мы, солдаты. Это было непривычно, и мы были довольны, что он подвергает себя таким же испытаниям, какие выпадают на долю воинской части, ему подчиненной. Мы бы не упрекнули его, если бы он в качестве старого фронтовика носил и легкую фуражку.

Но что за этим скрывалось! Я вскоре случайно об этом узнал. Денщик Манштейна был по профессии портной. Поэтому у господина обер-лейтенанта одежда всегда была в порядке, а нам денщик за двадцать пфеннигов гладил брюки.

Придя по такому делу к этому денщику, я заметил каску обожаемого нами командира батальона. Шутки ради или из озорства я вздумал надеть эту каску, но чуть не выронил ее в испуге из рук. Она была сделана из папье-маше, легка, как перышко, но выкрашена под цвет настоящей каски.

Я был глубоко разочарован. Когда у нас на солнцепеке прямо-таки плавились мозги под касками, головной убор господина фон Манштейна служил ему защитой от зноя, подобно тропическому шлему.

Теперь я, впрочем, отдаю себе отчет, что впоследствии еще не раз наблюдал такое обращение с людьми, когда ласковая отеческая усмешка сочеталась с неописуемой холодностью. Эта черта была присуща иным генералам, когда они посылали на задание, из которого, безусловно, никто не возвратится или вернутся только немногие.

А в тот день я положил каску обратно на стул и тихо ушел, унося свои выглаженные брюки. В душе у меня возникла какая-то трещина, но, к сожалению, небольшая»[205].

По иронии судьбы самый знаменитый полководец арийского рейха происходил из онемеченных поляков и носил фамилию с явными еврейскими корнями — фон Левински. Впрочем, прадедом самого фюрера тоже был чех Ян Непомук Гидлер… Юный Фриц Эрих оказался десятым сыном в семье генерала артиллерии Эдуарда фон Левински и был усыновлен семьей своей тетки, получив таким образом фамилию ее мужа — генерал-лейтенанта фон Манштейна.

Естественно, потомственному прусскому офицеру была суждена военная карьера. Первую мировую войну 29-летний Манштейн закончил в звании капитана. Ему повезло — он остался в составе стотысячного рейхсвера и даже продолжал расти в звании и должностях: 1921–1924 гг. — командир роты, 1931–1933-й — командир батальона. Все остальное время Манштейн находится на разных штабных должностях, а вскоре с приходом к власти нацистов получает чин подполковника.

Трудно отрицать, что своей карьерой настойчивый и упорный в саморекламе офицер был целиком и полностью обязан Гитлеру. Именно нацисты, придя к власти, сначала исподволь, а потом открыто отбросили версальские ограничения и начали лавинообразное увеличение армии. Следует добавить, что режим, установившийся в Германии после января 1933 г., был не совсем таким, каким его принято ныне считать. Фактически это была коалиция трех достаточно разнородных политических сил — «революционного» нацизма, генералитета и крупного бизнеса. Каждая из этих сил обладала чем-то, чего не было у других. Нацисты — массовой поддержкой, деловые круги — финансами, военные — силовым аппаратом рейхсвера и традиционным влиянием в элите общества (отставные генералы занимали посты «силовых» министров, входили в руководство большинства политических партий, часто становились канцлерами, а фельдмаршал Гинденбург с 1925 г. являлся рейхспрезидентом)[206].

Ни одна из этих сил не имела возможности удержать власть в одиночку при противодействии остальных, коалиция же, как казалось многим, могла обеспечить достижение общих целей: установления внутренней стабильности, развития внешней экономической экспансии (прерванной поражением Германии в Первой мировой войне), — а также прямого военного реванша.

Безусловно, приоритетность указанных целей, а также взгляды на методы их достижения у описанных группировок сильно различались. Это вызвало борьбу внутри коалиции, не закончившуюся даже с началом Второй мировой войны. В любом случае представления об однородности и «тотальности» нацистского государства сильно преувеличены, — но одновременно столь же преувеличено мнение

о том, что цели нацистов были только их целями и не разделялись другими политическими силами Третьего рейха.

Возвращаясь к германской армии, можно отметить, что союз с нацистами в первую очередь обеспечило высшее руководство рейхсвера: командующий сухопутными войсками генерал-полковник Курт фон Хаммерштейн-Эквордт, начальник Войскового управления (Труппенамт) Курт фон Шлейхер, командующий 1-м военным округом (Восточная Пруссия) генерал-лейтенант Вернер фон Бломберг.

Особую роль сыграл фон Шлейхер, который имел тесные контакты со штурмовыми отрядами нацистской партии (СА) и их главой Эрнстом Ремом. Когда весной 1932 г. прусской полицией были получены доказательства подготовки нацистскими военизированными формированиями вооруженного мятежа, генерал Тренер, занимавший одновременно пост военного министра и министра внутренних дел, издал приказ о запрещении СА и СС. Шлейхер также подписал этот приказ, — но одновременно при поддержке Гинденбурга начал кампанию против него, а также впрямую против Тренера. От имени офицерского корпуса он организовал «вотум недоверия» своему давнему покровителю и непосредственному начальнику. Против Тренера и его приказа выступили Хаммерштейн-Эквордт, командир 2-й дивизии Федор фон Бок, командир 3-й дивизии фон Штюльпнагель.

Эта беспрецедентная кампания в итоге привела к отставке Тренера и всего правительства. Указ о запрете СА и СС был отменен, 1 июня вместо Брюнинга канцлером стал Франц фон Папен. Военным министром в организованном Папеном «кабинете баронов» стал сам Шлейхер, а на его прежнюю должность был назначен генерал Адам.

Новое правительство не пользовалось популярностью, а сам Папен за согласие возглавить его даже был исключен из своей партии Центра. Тем не менее 20 июля правительство Папена совершило акт на грани военного переворота — в нарушение конституции оно объявило о роспуске социал-демократического правительства Пруссии. При этом Берлин был объявлен на военном положении, а функции исполнительной власти здесь были переданы командующему 3-м военным округом генералу Герду фон Рунштедту. Очевидно, что целью этой акции была «зачистка» прусской полиции — той самой, что полгода назад обнаружила подготовку нацистов к вооруженному мятежу. В итоге антинацистски настроенный шеф прусской полиции Зеверинг был отправлен в отставку, а социал-демократы, не желая ссориться с генералами, в очередной раз трусливо проглотили пощечину.

Можно предполагать, что прусский переворот стал репетицией общегерманского переворота, к которому вели дело военные при явном содействии рейхспрезидента Тинденбурга. Гитлеру и нацистам в этом сценарии отводилась роль младшего союзника — так же как позднее это было в Испании с фалангой. Но не получив массовой поддержки, военные пока не решались вывести войска на улицы, поэтому Шлейхер начал переговоры с Гитлером об условиях вхождения нацистов в правительство. Гитлер сразу потребовал себе пост канцлера. Шлейхер не захотел идти на столь большую уступку и поэтому начал параллельные переговоры с лидером левого крыла НСДАП Грегором Штрассером. Судя по всему, именно контакты с Ремом и Штрассером через два года определили его судьбу…

В последних числах ноября правительство Папена ушло в отставку, после чего Шлейхер сам занял пост рейхсканцлера. Однако позиции его уже пошатнулись — неуступчивостью генерала оказались недовольны как нацисты, так и многие военные. Политический кризис в стране разрастался. В конце января фон Бломберг посетил Гинденбурга и от имени рейхсвера потребовал создания коалиции с широким участием нацистов. 28 января под давлением Гинденбурга Шлейхер подал в отставку, а на следующий день он вместе с Хаммерштейн-Эквордтом и начальником центрального управления министерства рейхсвера генералом фон Бредовым предложил Гинденбургу назначить Гитлера рейхсканцлером[207].

Однако было поздно — попытка военных поставить нацистов в положение младших союзников уже провалилась. 30 января 1933 г. Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером. Военным министром в новом правительстве стал фон Бломберг, но уже 1 февраля генерал фон Бредов был смещен со своего поста и заменен генералом Вальтером фон Рейхенау, известным своими симпатиями к нацистам. В октябре 1933 г. генерал Адам был отправлен на должность командующего 7-м военным округом, а вместо него начальником Войскового управления стал генерал Людвиг

Бек — известный тем, что еще в 1930 г., будучи командиром полка в Ульме, взял под защиту трех младших офицеров, отданных под суд за агитацию против участия армии в подавлении возможного нацистского мятежа.

1 февраля 1934 г. Хаммерштейн-Экворд был также отправлен в отставку, а должность главнокомандующего сухопутными силами занял генерал Фрич.

Шлейхер более не занял никаких военных постов и 30 июня 1934 г. был убит во время «Ночи длинных ножей» вместе с Эрнстом Ремом, с которым поддерживал активные контакты уже с 1931 г.

Таким образом, нацисты пришли к власти в Германии при прямом участии армии, однако итоговый расклад оказался не таким, на какой рассчитывали военные лидеры. По словам Манштейна:

«В первый период после прихода к власти Гитлер, безусловно, еще проявлял к военным руководителям чувство уважения и ценил их авторитет… Армия при генерал-полковнике бароне фон Фриче (как и при фон Браухиче) настаивала на своих традиционных понятиях простоты и рыцарства в обращении, а также на солдатском понимании чести. Хотя Гитлер и не мог упрекнуть армию в нелояльности по отношению к государству, было все же ясно, что она не собирается выбросить за борт свои традиции в обмен на „национал-социалистские идеи“. Также ясно было и то, что именно эти традиции создают армии популярность среди народа»[208].

Что касается «рыцарских традиций» и «солдатского понимания чести», то особенно ярко они проявились у генерала Шлейхера, не постеснявшегося организовать интригу против своего начальника и покровителя Тренера и получившего в этом поддержку других военных. В дальнейшем, особенно в ходе кампании на Востоке, эти традиции проявятся еще более ярко…

Но для нас важнее дальнейшее замечание Манштейна:

«Если Гитлер вначале отвергал подозрения по отношению к военным руководителям, исходившие от партийных кругов, то травля армии, в которой такие личности, как Геринг, Гиммлер и Геббельс, по-видимому, играли главную роль, в конце концов принесла свои плоды. Военный министр фон Бломберг — хотя, очевидно, и невольно — в свою очередь способствовал пробуждению недоверия у Гитлера, слишком усердно подчеркивая свою задачу „приблизить армию к национал-социализму“».

Итак, генералитет был недоволен тем, что фон Бломберг слишком активно сдает позиции армии, не пытаясь бороться за доминирование в коалиции. Это усугублялось тем, что нацисты начали формирование собственного рода войск — военно-воздушных сил, которые ранее Германии были запрещены. Шефом Люфтваффе стал Герман Геринг, то есть эта структура изначально представляла собой нечто вроде «альтернативных» вооруженных сил, причем сил элитных. Кроме собственно авиации, в состав Люфтваффе входили многочисленные наземные структуры — в том числе боевые, включавшие в себя зенитные полки и дивизии, обеспечивающие противовоздушную (а впоследствии и противотанковую) оборону армейских соединений. К началу войны Люфтваффе составляли около четверти всей численности армии, на их содержание уходило более трети военного бюджета.

Военные постепенно оттеснялись на вторые и даже третьи роли в коалиции. Одной из причин такой ситуации стали внешнеполитические успехи Гитлера. И во время кризисов вокруг Австрии и Чехословакии военное руководство каждый раз сомневалось в успешности задуманного и опасалось реакции стран Запада. Но каждый раз Гитлер добивался своих целей, а Запад шел на уступки — и с каждым этим шагом политическое влияние Вермахта падало, а Гитлера и НСДАП — росло.

Естественно, генералы были недовольны, но ни на одном из этапов этого процесса никто из них не попытался разорвать эту коалицию, хотя бы в форме добровольной отставки. Не потому что военные не решались выступить против целей Гитлера, — а потому, что иных целей у них не было. Но нацисты демонстрировали больший успех в достижении этих же целей, отчего их популярность в германском народе все более крепла. Выступить против них значило бы пойти против воли Германии. Поэтому все недовольство и все разговоры о мятеже оставались «кухонными» вплоть до 1944 г., да и тогда военные проявили удивительную для германских офицеров нерешительность…

Но вернемся к нашему герою. В своих мемуарах Манштейн не скрывает, что прямое покровительство ему оказывали виднейшие фигуры германских вооруженных сил — уже знакомые нам генерал-полковник Курт фон Хаммерштейн-Экворт, сменивший его Вернер фон Фрич, а также начальник «Труппенамт» Людвиг Бек, с октября 1933 г. занимавший пост шефа Войскового управления. Ни один из них не был противником нацистов, и если первый еще смотрел на наци как на младших партнеров, то двое других были назначены на свои посты уже при Гитлере как сторонники союза с НСДАП — хотя вопрос о доминировании в нем пока еще оставался открытым.

Уже в начале 1934 г. Манштейн становится начальником штаба 3-го военного округа (Берлин), а в следующем году — начальником оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск, только что преобразованного из бывшего Войскового управления. В октябре 1936 г. он получает звание генерал-майора, одновременно начальник Генерального штаба Бек назначает его 1-м обер-квартирмейстером, то есть фактически своим заместителем!

Однако в начале февраля 1938 г., через несколько дней после скандальной отставки фон Фрича (смененного генерал-полковником Вальтером Браухичем), генерал-майор Манштейн неожиданно снимается с должности и назначается командиром 18-й пехотной дивизии в Лигнице. Вместо него 1-м обер-квартирмейстером становится Франц Гальдер; в августе 1938-го, после отставки Бека, Гальдер займет его место, прослужит в этой должности четыре года — до собственной отставки — и впоследствии прославится своим «Военным дневником»…

В своих мемуарах «Из жизни солдата» Манштейн утверждает, что решение о его снятии было принято в обход Бека и крайне возмутило последнего. Он не скрывает ни раздражения столь досадным крушением надежд, ни самих этих надежд:

«Мое становление, которое привело меня к должности 1-го обер-квартирмейстера и заместителя начальника Генерального штаба, позже позволило бы мне занять должность начальника Генерального штаба. Уже генерал барон фон Хаммерштейн видел меня в этом качестве, и генерал Бек намекал это в обращенной ко мне прощальной речи. Но пока что все оставалось позади».

Манштейн утверждает, что таким образом нацистское руководство расправлялось с оппозиционно настроенными к нацизму офицерами. Но сменивший его генерал Гальдер был старше и по возрасту, и по званию, и по воинскому стажу; два года он командовал дивизией, а с осени 1937 г. занимал должность 2-го обер-квартирмейстера. В выдвижении Гальдера на пост заместителя начальника Генерального штаба, а затем и самого НГШ не было ничего удивительного — гораздо удивительнее было проталкивание Беком вперед самого Манштейна вопреки традиционной субординации.

Не забудем, что в германской армии существовало правило, по которому штабные офицеры должны были время от времени проходить службу на командных должностях. Манштейн же за последние двадцать лет службы командовал в общей сложности от силы лет пять, причем не более чем батальоном — с таким командным стажем претендовать на роль начальника Генерального штаба было очень большой самонадеянностью. Вдвоем Бек и Фрич еще могли тащить своего любимчика наверх, нарушая не только нормы и традиции вооруженных сил, но и элементарные правила приличия, — но в одиночку, да к тому же попав в опалу из-за оппозиции планам аншлюса Австрии, Бек уже был не в состоянии это продолжать.

Вдобавок у Манштейна явно не сложилось хороших отношений с Браухичем. Весьма характерна оценка, которую он дает новому командующему:

«Нельзя отрицать и наличия у него силы воли, хотя, по моим впечатлениям, ее проявления носили скорее отрицательный характер, ибо она выливалась в некое упрямство, а не носила конструктивный характер. Он охотнее выслушивал чужие решения, вместо того чтобы принимать их самому и добиваться их осуществления».

Проще говоря, Браухич внимательно выслушивал Манштейна — и предпочитал принимать решения самостоятельно…

Впрочем, карьера Манштейна не прервалась и вне Генштаба. В сентябре 1938 г. (то есть уже после отставки Бека) он занимает пост начальника 12-й армии фон Лееба, изготовившейся для наступления на Чехословакию. Чехословацкий кризис так и не полыхнул войной, завершившись мюнхенским пшиком, но в апреле 1939 г., уже после окончательной аннексии остатков Чехии, Манштейн получает звание генерал-лейтенанта.

В августе 1939 г., в преддверии готовящейся операции против Польши, Манштейн получает назначение на должность начальника штаба группы армий «Юг», возглавляемой возвращенным из недолгой отставки Гердом фон Рунштедтом. Собственно, их кандидатуры на эти должности были сразу предусмотрены планом «Вайс», разработанным еще весной, так что ни о какой «опале» Манштейна говорить не приходится: честолюбивый генерал оставался на хорошем счету у военного руководства, а в сугубо армейские дела нацисты старались не вмешиваться.

Встречаются утверждения, что Эрих фон Манштейн принимал активное участие в разработке плана польской кампании. Безусловно, оперативное планирование группы армий «Юг» не могло обойтись без него, но для этой работы имелось всего две недели — с 12 августа, когда Манштейн получил новое назначение, до 26-го, на которое первоначально было назначено начало наступления.

В оперативном отношении польская кампания представляла мало интереса, и при описании ее Манштейн уделяет больше внимания предвоенному развертыванию армий, нежели самому ходу боевых действий. За две недели боев с 1 по 15 сентября группа армий «Юг» прошла от 200 до 350 км, достигнув Варшавы, Люблина и Львова. «Правый фланг[14-й]армии — горный корпус и 17-й армейский корпус — продвинулся до района Лемберга и крепости Перемышль, которые были взяты нашими войсками», — пишет об этом Манштейн. Уже в этом эпизоде видно, насколько вольно генерал-фельдмаршал обращается с фактами.

В действительности все обстояло несколько иначе.

12 сентября 4-я легкая дивизия ворвалась в город и заняла район вокзала, но после двух дней боев была поляками выбита на окраину. К 15 сентября Львов был обложен с трех сторон 4-й легкой 1-й горнострелковой и 45-й пехотной дивизиями, однако все атаки немцев были вновь отбиты поляками. Вечером 18 сентября к городу подошли советские войска, на следующее утро немцы вновь атаковали Львов, при этом имело место боевое столкновение частей 24-й танковой бригады 6-й советской армии и 137-го полка 1-й горнострелковой дивизии Вермахта. В ночь на 21 сентября, после переговоров, немцы начали отвод своих войск от Львова, днем 22 сентября польский гарнизон капитулировал перед частями РККА[209].

В ходе польской кампании произошел и первый скандал, связанный с именем Маншейна. Вот как он сам описывает этот эпизод:

«В один прекрасный день у нас появилась в сопровождении свиты кинооператоров известная киноактриса и режиссер, заявившая, что она „движется по стопам фюрера“. Она сообщила, что по личному поручению Гитлера приехала на фронт снимать фильм. Такая деятельность, да еще под руководством женщины, была нам, солдатам, откровенно говоря, крайне неприятной. Однако речь шла о задании Гитлера.

Впрочем, она выглядела очень милой и мужественной женщиной, примерно как элегантная партизанка, заказавшая себе костюм на рю де Риволи в Париже. Ее прекрасные, подобные огненной гриве волосы, ложившиеся волнами, обрамляли интересное лицо с близко расположенными глазами. На ней было нечто вроде туники, бриджи и высокие мягкие сапоги. На кожаном ремне, перепоясывавшем ее стан выше бедер, висел пистолет. Оружие для ближнего боя дополнялось ножом, заткнутым на баварский манер за голенище…

Начальнику разведки пришла в голову блестящая идея направить эту экспедицию к генералу фон Рейхенау, который хорошо знал эту даму и казался нам подходящим покровителем. Она направилась с сопровождающими ее лицами в штаб 10-й армии в Крнске. Вскоре, однако, она оттуда возвратилась. При занятии Крнске еще и раньше несколько раз происходила перестрелка, в которой приняли участие и гражданские лица. Вследствие нервозности офицера-зенитчика на рыночной площади, где собралось много народа и возникла ничем не оправданная паника, была открыта бессмысленная стрельба, повлекшая за собой много жертв. Киногруппа была свидетельницей этой достойной сожаления сцены, и наша гостья, потрясенная случившимся, решила вернуться. Что касается офицера, виновного в этой сцене, то генерал фон Рейхенау немедленно предал его суду военного трибунала, приговорившего его по обвинению в непреднамеренном убийстве к лишению офицерского чина и тюремному заключению на несколько лет.

Этот пример свидетельствует о том, что со стороны командных инстанций сухопутных сил в подобных случаях немедленно принимались строгие меры. Эти меры, к сожалению, позже — в начале русской кампании — привели к тому, что Гитлер лишил суды военного трибунала права разбирать дела, связанные с гражданским населением».

Сразу заметим, что Манштейн говорит неправду, вдобавок исподволь пытаясь переложить ответственность на Люфтваффе. Никто и никогда не лишал военные трибуналы права разбирать дела, связанные с гражданским населением. Позднее «Приказ об особой подсудности в зоне „Барбаросса“» устанавливал прямо противоположное — он давал трибуналам право не разбирать эти дела.

Элегантной киноактрисой и режиссером была не кто иная, как Лени Рифеншталь (1902–2003), создатель знаменитого фильма «Триумф воли». В Конске восторженная поклонница фюрера и ее съемочная группа случайно стали свидетелями не случайного инцидента, а обычного расстрела заложников в ответ на убийство поляками нескольких немецких солдат. Такие расстрелы с самого начала войны проводились во многих польских городах. Естественно, никто наказан не был, поскольку экзекуция производилась с ведома и одобрения армейского командования[210]. Надо сказать, что инцидент в Конске сильно повлиял на восторженную Рифеншталь, но, как мы видим, совершенно не отразился на мировоззрении генерала Эриха фон Манштейна.

Польская кампания завершилась блестящим успехом — и оставила Германию более чем в двусмысленном положении. На западе Англия и Франция объявили немцам войну, на востоке Советский Союз формально поддерживал дружественный нейтралитет, обеспеченный пактом о ненападении и секретным протоколом к нему Дальнейшие цели войны ясны не были; более того, именно здесь сложившаяся в Германии коалиция впервые серьезно разошлась во мнениях.

Крупный бизнес в принципе был против войны с Англией, хотя не возражал против ослабления Франции. Единственное, что оправдывало в его глазах конфликт с англичанами, — это перспектива возвращения Германии ее прежних колоний, в первую очередь африканских. Однако главным своим врагом эта часть коалиции продолжала считать Советский Союз, а главным направлением будущей экспансии — восток и юго-восток, то есть Балканы и, возможно, Восточное Средиземноморье.

Внутри НСДАП мнения разделились. С одной стороны, большевики были главным идеологическим противником нацистов; вдобавок Гитлер и большинство его соратников со времен «Майн кампф» и дружбы с ультраправыми белоэмигрантами типа Шойбнер-Рихтера воспринимали Россию как «колосс на глиняных ногах», который может стать легкой добычей. С другой стороны — довольно большое количество примкнувших к нацистской партии политиков времен Веймарской республики, в основном окопавшихся в Министерстве иностранных дел, выступали за продолжение линии на дружбу с Россией и считали главными врагами англичан и французов. Гитлер же, как мастер экспромтов, предпочитал не становиться окончательно ни на одну из точек зрения.

Для армии в принципе не имело особой разницы, с кем воевать — с русскими или французами, хотя кампания против Англии воспринималась как беспочвенная фантастика. Уже во второй половине сентября помощник Гальдера, обер-квартирмейстер Генерального штаба ОКХ Карл Генрих фон Штюльпнагель, разработал предварительный план ведения военных действий на Западе. План предусматривал начало активных операций только в 1942 г., когда будут собраны необходимые ресурсы для прорыва «линии

Мажино». Возможность ее обхода через Бельгию и Голландию в плане не рассматривалась — по словам Манштейна, «так как германское правительство незадолго до этого обещало этим странам уважать их нейтралитет». Основываясь на разработке Штюльпнагеля, на встречах 30 ноября и 5 октября Гальдер и Браухич заявили Гитлеру о невозможности начать наступление на Западе в ближайшее время.

История с планом Штюльпнагеля выглядит странно. Дело в том, что на совещании Гальдера с Браухичем 29 сентября, согласно дневнику Гальдера, нарушение нейтралитета Бельгии рассматривалось как само собой разумеющееся. А вот кто выступал против него, так это Вильгельм Риттер фон Лееб, командующий группой армий «Ц» на западной границе, 11 октября отправивший Браухичу соответствующий меморандум. Более того, 31 октября Лееб направил Браухичу следующее письмо, где объяснял свою позицию:

«Чем более мы уделяем внимание Западу, тем свободнее становится в своих решениях Россия… Успехи на Востоке, сопровождаемые желанием совместить их с взаимоотношениями с Западом, означали бы впасть в роковую ошибку, не увязанную с действительностью»[211].

Таким образом, речь шла лишь о том, где следует продолжать войну — на Западе или на Востоке. Впрочем, нежелание Англии и Франции «брать подачу» Гитлера, несколько раз публично заявившего о желании заключить мир, сделало подобную дилемму умозрительной. Уже к концу октября Генеральному штабу ОКХ стало ясно, что кампании на Западе не избежать, причем проводить ее придется в самом ближайшем времени. В итоге родился план «Гельб», предусматривавший нанесение удара через Бельгию и Голландию к побережью Ла-Манша с последующим поворотом на юг и наступлением на Францию с севера.

Тем временем штаб группы армий «Юг» был преобразован в штаб группы армий «А» и 24 октября 1939 г. прибыл на Западный фронт. Вскоре командование группы обратилось в ОКХ с предложением об изменении плана операции на Западе. Вместо наступления по всему фронту предлагалось сосредоточить основные ударные силы (три армии вместо двух) в полосе группы армий «А» и нанести удар на узком фронте через Арденны с быстрым выходом через Соммы к Ла-Маншу, отрезав таким образом силы союзников в Бельгии и Голландии.

В конце концов был принят именно этот план наступления. Удар через Арденны привел к окружению группировки союзных войску Дюнкерка, а капитуляция бельгийской армии открыла фронт и заставила английское командование начать спешную эвакуацию, бросив французского союзника на произвол судьбы.

В 1948 г. в своей книге «По ту сторону холма» Б. Лиддел Гарт, ссылаясь на свидетельства Рундштедта и Блюментритта, объявил, что новый план операции был разработан лично Манштейном. В 1955 г. Манштейн подтвердил это, заявив в своих мемуарах, что план был разработан в штабе группы армий «А», а первый его вариант подан в ОКХ уже 3 ноября.

Однако вот беда — еще в середине октября командиры двух армий группы «Б» фон Рейхенау (6-я) и фон Клюге (4-я) независимо друг от друга заявили командующему группой фон Боку, что фронтальное наступление не принесет удачи и требуется сосредоточить все силы на каком-либо узком направлении. 25 октября на совещании у Гитлера Гальдер и Браухич подняли вопрос о возможности проведения операции только южнее Мааса с обходом противника с юга при сковывании его в районе Льежа вспомогательным ударом. В ответ Гитлер предложил осуществить массированный удар южнее Льежа в направлении на Реймс или Амьен и обозначил этот удар на штабной карте красной чертой, проведенной между Намюром и Фуме к побережью Ла-Манша. На следующий день он повторил Йодлю, что главный удар следует нанести южнее Льежа на участке 12-й армии группы «Б», окружив «бельгийскую крепость». По свидетельству адъютанта Гальдера полковника Нольте, в первых числах ноября (до 7-го) его шеф принес из рейхсканцелярии карту с нанесенными на ней красными чертами: первая шла южнее линии Льеж — Кале, вторая — через Люксембург и Арденны кустью Соммы[212]. В результате уже 12 ноября группа армий «А» была извещена о том, что ей передается 19-й моторизованный армейский корпус Гудериана в составе 2-й и 10-й танковых дивизий, лейбштандарта «Адольф Гитлер», моторизованного полка «Великая Германия» и одной мотопехотной дивизии «с задачей наносить удар через открытую местность по обе стороны от Арлона, Тинтиньи и Флоренвиля в направлении на Седан и восточнее его». При этом: «Из текста телеграммы вытекало, что передача 19-го армейскому корпуса в состав группы армий „А“ была произведена по приказу Гитлера».

Как мы видим, Гитлеру идея удара через Арденны пришла в голову раньше, чем Манштейну. Однако Генеральный штаб долгое время сомневался в безопасности такого хода — опасаясь, что когда немецкая группировка втянется в Арденны, французы могут нанести по ней фланговый удар с юга (а может быть, вдобавок и с севера), а также атаковать танковые и моторизованные колонны на узких горных дорогах авиацией. Поэтому однозначного решения не было принято еще некоторое время. Это дало Манштейну возможность утверждать:

«Что же касается, однако, передачи в состав группы армий 19-го танкового корпуса, то, по замыслу Гитлера, она преследовала, безусловно, только тактическую цель, достижение которой должно было облегчить форсирование Мааса и для группы армий „Б“.

И в присланном ОКХ дополнении к директиве нигде не упоминается об изменении общего замысла. Я имею в виду план одержания решительной победы путем охвата противника силами группы армий „А“ в направлении на устье Соммы или действий, направленных хотя бы на его подготовку».

Однако вопреки этому утверждению уже 20 ноября в директиве ОКВ № 8 о ведении войны указывалось:

«Нужно принять все меры, чтобы направление главного удара операции быстро перенести из группы армий „Б“ в группу армий „А“, если там… можно будет достигнуть быстрейшего и большего успеха, чем в группе „Б“»[213].

Через неделю, на совещании в рейхсканцелярии 27 ноября, где присутствовали Буш, Гудериан и Рундштедт (!), было принято решение «сделать южный фланг операции более сильным»[214].

Таким образом, решение о перенесении центра тяжести операции в группу армий «А» и о сосредоточении здесь основных механизированных сил принималось постепенно из-за наличия осложняющих факторов. Тем не менее совершенно очевидно, что толчок к этому решению дал вовсе не Манштейн, а первые наброски новых контуров плана «Гельб» появились еще до его прибытия на Запад.

Эпический образ «лучшего стратега Германии» блекнет все больше и больше.

Тем временем весь ноябрь и декабрь Манштейн пребывал в «борьбе за план группы армий „А“», засыпая Рундштеда и ОКХ своими предложениями о переносе действий в ее полосу. Нет ничего удивительного, что у Рундштедта этот план в конце концов начал ассоциироваться с Манштейном. Зато в Генеральном штабе, где лучше знали обстоятельства планирования, неуместная активность амбициозного начальника штаба группы армий «А» и его настойчивая самореклама в конце концов вызвали неприкрытое раздражение. Вдобавок Гальдер отлично знал, что Манштейн метит на его пост. В итоге он прямо предложил Браухичу отстранить Манштейна от руководства южным флангом, «иначе тот начнет собственное сражение, которое нарушит единство замысла»[215], — поставив на его место человека, который в точности бы исполнял приказы ОКХ.

27 января 1940 г. Манштейн был освобожден от должности начальника штаба группы армий «А» и назначен командиром еще только формирующегося 38-го армейского корпуса. Официальная причина для этого была вполне благопристойной — статус командира корпуса был выше статуса начальника штаба армии. Как объяснил Браухич Рундштедту, Манштейна более нельзя обходить при назначении новых командиров корпусов, так как генерал Рейнгардт, имеющий меньшую выслугу лет, получает корпус.

Однако Манштейн все-таки добился своего — информация о его активности дошла до Гитлера. Судя по всему, фюрер решил посмотреть: кого это там усиленно затирают Гальдер и Браухич? Под благовидным предлогом (встреча с вновь назначенными командирами корпусов) Манштейн был вызван в Берлин. После официального завтрака в ходе часовой «личной консультации» он изложил фюреру свой план и нашел полное понимание. «Очень удивительно, что с самого начала наши точки зрения в этой области совершенно совпали», — записал генерал в своем дневнике.

Г.-А. Якобсен со слов Блюментритта пишет о проявленной Гитлером неприкрытой неприязни к Манштейну — однако дневниковые записи самого Манштейна, а также сам факт и ход беседы заставляют в этом усомниться. Похоже, все обстояло строго наоборот: Гитлеру до Манштейна не было никакого дела, пока он не услышал об активном генерал-лейтенанте, вызвавшем раздражение Генерального штаба. Не доверяя представителям высшего военного руководства и подозревая их (совершенно справедливо) в наличии политических амбиций, фюрер обратил внимание на перспективного офицера — не исключено, что имея в мыслях поставить его именно на тот пост, которого Манштейн так добивался.

Гитлер и Манштейн расстались, вполне удовлетворенные друг другом. «Человек не моего типа, но на многое способен», — констатировал фюрер[216]. В дальнейшем их мнение друг о друге изменится — но, судя по всему, гораздо позднее, нежели пытался представить Манштейн в своих мемуарах.

Во французской кампании Манштейн ничем особым себя не проявил, да и его корпус начал наступление лишь 27 мая, до этого находясь в оперативном резерве. С июля 1940 г. корпус находился на берегу Ла-Манша, осуществляя подготовку к операции «Морской Лев», которая окончательно была отменена лишь в апреле 1941 г. К этому времени Манштейн уже получил другое назначение — командиром 56-го моторизованного корпуса 4-й танковой группы в группе армий «Север», разворачивающейся против Советского Союза.

На 22 июня 1941 г. в состав 56-го моторизованного армейского корпуса входили три дивизии — 8-я танковая, 3-я моторизованная и 290-я пехотная. Общая численность корпуса со всеми тылами составляла около 60 тысяч человек. Против корпуса Манштейна и правого фланга 41-го моторизованного корпуса в районе Юрбаркас, Эржвилкас оборонялась 48-я стрелковая дивизия 11-го стрелкового корпуса 8-й армии Северо-Западного фронта — менее 10 тысяч человек.

В первые же часы боев 48-й стрелковой дивизии пришлось противостоять четырем немецким дивизиям — 8-й танковой и 290-й пехотной из состава 56-го корпуса, 6-й танковой и 269-й пехотной из состава 41-го мотокорпуса. Многократное превосходство в силах быстро решило исход боя — фронт 48-й стрелковой дивизии был прорван в первые же часы. Согласно боевому донесению штаба фронта от 22.00 22 июня, во второй половине дня дивизия отходила от Эржвилкас на северо-восток. Сводка от 10.00 следующего дня уточняла:

«48-я стрелковая дивизия — о двух батальонах 328-го стрелкового полка сведений нет. Отдельные люди и обозы задерживаются Крлнун, Россиены. В 19 часов подошедшие батальоны 268-го стрелкового полка, батальон 328-го стрелкового полка, 10-й артиллерийский полк, 14-й гаубичный артиллерийский полк занимают оборону на рубеже Миняны, Россиены.

2-й стрелковый батальон 268-го стрелкового полка под давлением двух батальонов пехоты и батальона танков отходит в подготовленный батальонный районЛибешкяй. 301-й стрелковый полк предположительно отходит в район Рейстрай южнее ст. Эржвилки. Командиром 48-й стрелковой дивизии организована разведка вдоль дороги Россиены — Скирстымони.

Штаб 48-й стрелковой дивизии — в лесу юго-восточнее Видукле»[217].

А вот как описывает этот прорыв сам Манштейн:

«В первый день наступления корпус должен был продвинуться на 80 км в глубину, чтобы овладеть мостом через Дубиссу около Айроголы…

После прорыва пограничных позиций, преодолевая сопротивление врага глубоко в тылу, к вечеру 22 июня ее передовой отряд захватил переправу у Айроголы. 290-я дивизия следовала за ним быстрыми темпами,

3-я моторизованная дивизия в полдень прошла через Мемель и была введена в бой за переправу южнее Айроголы…

Корпусу, как мы и надеялись, удалось найти во время прорыва слабое место в обороне противника. Правда, он все время наталкивался на вражеские части, которые бросались против него в бой. Но его дивизиям удавалось сравнительно быстро ломать вражеское сопротивление, хотя иногда и в упорных боях».

По большому счету Манштейну просто повезло — удар 56-го моторизованного корпуса пришелся на левый фланг 48-й стрелковой дивизии, которая выдвигалась к границе походным порядком и не была развернута для обороны. Попав под удар с воздуха и атаку танковых частей, основные силы дивизии оказались отброшены севернее, в полосу 41-го моторизованного корпуса.

В результате за первый день боев 41-й мотокорпус Рейнгарда, действуя против 48-й и 125-й стрелковых дивизий, продвинулся всего на 15–25 километров, в то время как корпус Манштейна прошел 80 км. На следующий день корпус Рейнгарда тоже вышел на Дубиссу, захватив железнодорожный мост и плацдарм у Лидавеняя. Но тут во фланг ему нанесла удар подошедшая к полю боя 2-я танковая дивизия 3-го механизированного корпуса. Разгорелось знаменитое танковое сражение у Рассейняя, в ходе которого за два дня дивизиям 41-го моторизованного корпуса удалось продвинуться не более чем на 20 км.

К исходу 25 июня передовые части корпуса Рейнгарда находились лишь в сотне километров от границы, пехотные соединения группы армий «Север» за эти четыре дня прошли от 40 до 70 км. Зато корпус Манштейна, не встречая противодействия советских войск, вырвался далеко вперед — в этот день 8-я танковая дивизия заняла Утену в 200 км от границы!

Таким образом, никакого особенного умения или искусства от командира 56-го моторизованного корпуса в первые дни войны не потребовалось — сыграло роль общее численное превосходство Вермахта и инициатива нападавшего, позволившая немцам обеспечить подавляющий перевес на направлениях главных ударов. Захват же моста через

Дубиссу в районе Айроголы позволил беспрепятственно продолжать наступление в образовавшийся прорыв.

Следующим рубежом, который требовалось преодолеть как можно быстрее, была Западная Двина. Сюда спешно отводились советские войска, создавая новый оборонительный рубеж, поэтому Манштейн приказал командиру наступавшей вдоль шоссе 8-й танковой дивизии совершить бросок и захватить мосты в Двинске (ныне Даугавпилс).

Захват мостов Манштейн описывает следующим образом.

«26 июня утром 8-я танковая дивизия подошла к Двинску. В 8 часов утра, будучи в ее штабе, я получил донесение о том, что оба больших моста через Двину в наших руках. Бой шел за город, расположенный на том берегу. Большой мост, абсолютно не поврежденный, попал в наши руки. Посты, которые должны были поджечь огнепроводный шнур, были схвачены у подходов к мосту. Железнодорожный мост был только легко поврежден небольшим взрывом, но остался пригоден для движения».

Здесь генерал-фельдмаршал скромничает, не упоминая важные подробности. Командир 8-й дивизии генерал Эрих Бранденбергер сформировал для атаки боевую группу под командованием майора Вольфа, куда вошли пехотная, танковая и саперная роты. Двигаясь на автомобилях по двинскому шоссе, группа Вольфа должна была за ночь преодолеть 70 км и утром 26 июня достичь Двинска. Особенностью операции было то, что непосредственно захват мостов должен был осуществить отряд из приданной корпусу Манштейна 8-й роты 800-го полка особого назначения «Бранденбург».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.