Глава 10 Слово выжившим участникам боев
Глава 10
Слово выжившим участникам боев
В предыдущих главах мы представили характер боевых действий в феврале – апреле 1942 года, почерпнутый из официальных источников: Центрального архива Министерства обороны, фондов музея «Зайцева Гора», исторической, мемуарной и краеведческой литературы. Ну а сейчас нам хотелось бы познакомить читателей с воспоминаниями непосредственных участников, кому посчастливилось выжить в кошмаре этих боев и навечно сохранить их в памяти.
* * *
«Лес кончился, перед нами раскинулось огромное чистое поле, через которое протекал ручей. Вдали, на самом горизонте, синел другой лес, на его фоне неясно вырисовывались ред кие избы. Это деревня Фомино-2. Ручей сильно разлился (я даже принял его за реку), достигнув в ширину метров двадцати. Лед на ручье разбит, усеян трупами. Противоположный крутой берег до самого леса занят противником. На нашей стороне ручья когда-то стояла деревня Фомино-1, но сейчас ее нет: она полностью разрушена.
Уже апрель, солнце ласково припекает, и если в лесу еще полностью сохранился снег, то здесь, на открытом залитом солнцем просторе, его мало. Лыжи не нужны, их сняли и оставили в лесу. Командир взвода повел нас на отведенный участок обороны. Противник продолжал артиллерийский и минометный обстрел, но мы, не обращая внимания, шли по пашне, превратившейся от взрывов, тепла и тысяч солдатских сапог в липкое месиво из снега и земли. Всюду убитые, убитые, куда ни кинешь взгляд, – то наши, то немцы, а то и вперемешку, кучами. Тут же, в грязи ворочаются раненые.
Особенно мне запомнился один из них, мимо которого я пробегал. Это был солдат лет пятидесяти, превратившийся в ком сплошной грязи, только покрасневшие глаза блестели да зубы белели на черном фоне.
Перебежками мы достигли разрушенной деревни Фомино-1. Наше первое отделение разведвзвода расположилось у печки одного из разбитых домов. Разобрали завал из обгорелых бревен и кирпича, соорудили нечто вроде землянки с накатом из бревен. Вход прикрыли плащнакидкой.
Под вечер стало примораживать. Мы, промокшие, грязные, дрожим от холода, жмемся друг к другу, чтобы согреться.
Так прошла ночь. Утром, на рассвете, командир взвода поста вил задачу: всем быть в боевой готовности, следить за действия ми противника. Так началась жизнь на самой передовой, ставшая вскоре для нас обыденной и привычной» (Олег Андреевич Набатов, участник боев за Зайцеву Гору)[241].
* * *
«Особенно запомнилось раннее утро 21 марта 1942 года. Задолго до рассвета мы с телефонистом Лебедевым пришли на наблюдательный пункт командира стрелкового батальона 885-го стрелкового полка в деревню Фомино. Я помнил строгий приказ командира батареи «поддержать оборону стрелкового батальона огнем батареи, но, учитывая, что снарядов мало, расходовать их только в случае крайней необходимости». У командира батальона, куда мы пришли, я бывал в гостях не один раз. Устроились мы рядом с его наблюдательным пунктом в воронке от разрыва бомбы. Местность отсюда просматривалась хорошо. Впереди нас в ста метрах за огородами находилась наша пехота. От деревни только и осталось, что огороды да улица, все постройки были сожжены и разрушены. Немцев выгнали отсюда три дня тому назад, и они уже дважды атаковали, пытаясь вернуться. Сегодня противник явно к чему-то готовился, но к чему? В утренних сумерках оборона врага просматривалась плохо, и разгадать его намерения было трудно. Сделав контрольный выстрел по рубежу неподвижного заградительного огня (НЗО), мы продолжали наблюдать, напряженно вслушиваясь в звуки, доносившиеся с той стороны. Рубеж НЗО был пристрелян заранее на тот случай, если противник будет атаковать наш передний край. Тогда на его пути в нужный момент должна стать стена артиллерийских разрывов, которая его остановит, заставит залечь или отойти.
– Накапливаются, гады, для атаки, – сказал командир батальона и не ошибся.
По нашему переднему краю и по деревне ударили вражеские минометы. Одновременно началась пулеметная и автоматная трескотня. Тяжело шурша, в небе пролетали снаряды крупного калибра, их глухие разрывы в нашем тылу были едва слышны. Послышались отрывистые звуки команды. Сомнений не было, немцы атаковали.
В преддверии боя я очень волновался: на батарее было только тридцать два снаряда. Это было все, что ценой больших усилий в течение двух дней смогли подвезти вьюками на лошадях со станции Барятино. К тому же батальон в последних боях понес большие потери, здесь в деревне на переднем крае было около сорока человек. Плотность огня противника все нарастала, все вокруг стонало от разрывов снарядов и мин. По звуку боя можно было определить, что немцы приближаются. И вот в утренней дымке в бинокль стало видно атакующих. Их было много, и они двигались ускоренным шагом плотной цепью. Скоро подойдут к тому месту, где был контрольный разрыв по рубежу заградительного огня. На батарее все было готово: гаубицы заряжены, орудийные, расчеты у орудий. Стараясь перекричать шум боя, передаю по телефону команду на огневую позицию. Тотчас же оттуда доложили: «Выстрел!» Все напряженно ждали разрывов. Первый батарейный залп и все последующие легли точно по цели. Огонь открыли и другие батареи. Стрельба со стороны противника на чала затихать, было очевидно, что ему нанесен большой урон. Но и нам досталось немало. Вся деревня была в дыму от разрывов снарядов и мин.
Когда дым рассеялся и совсем рассвело, перед нашим перед ним краем стали видны трупы вражеских солдат. В течение дня атаковать на этом участке немцы больше не пытались» (В.А. Онищенко, полковник, 1420-й артиллерийский полк)[242].
* * *
«Беру 12 апреля. В этот день наш второй телефонный взвод участвовал в наступлении на Зайцеву Гору, на Фомино-1. Мы оставили свои шалаши накануне ночью. Вещмешки сложили в повозку старшины. Вышли из лесу и первое препятствие – овражек, полный воды: слышно, как она напористо журчит: заморозки не берут ее, не сковывают. Бросаем через воду жерди. При переходе двое поскользнулись на жердях и бултыхнулись в воду. Мы подумали, что их, наверное, вернут: ведь сейчас же на них все заледенеет…
Помню, вода сначала обожгла меня. Потом ноги стало ломить, и я почувствовал уже не холод, а боль. Стискиваю зубы. Вода выше колен. Под ней – осклизлые ледяные кочки и путаница хворостинного валежника. Спотыкаемся и если пока не падаем, то только потому, что идем цепочкой, держась друг за друга…
Лес впереди урчит. Похоже, что там – танки. Лес редеет, пошел густой кустарник. Слышны голоса – идем на них. Сбоку полянки чья-то палатка, вокруг снуют бойцы. Штаб батальона. Какого полка? Оказалось, что нашего, 608-го. Роты уже на исходном рубеже, на опушке кустарника. Штаб батальона снимается, переходит ближе к ротам.
Продираемся через кустарник. Он «живет»: чувствуется, что тут где-то передовая. Еще одна полянка. Около высыпанных на снег патронов узнаем командира нашего полка, майора Кузина. Он подозвал нас:
– Кто такие? Куда?
Говорим, что связисты, идем давать связь в роты.
– К черту! Берите патроны. Сейчас наступаем. Поняли?
Мы поняли одно: к черту катушки, что и сделали с удовольствием, сбросив их с себя. Набиваем подсумки и карманы патронами. Асташкин возражать старшему не стал. Тоже берет патроны.
По всей опушке – брустверы из снега. Не для защиты, а лишь для укрытия от глаз немца. Выглядываем: перед нами равнинное белое поле километра на полтора. На дальнем конце его изволоком тянется по горизонту возвышенность. Это и есть Зайцева гора. На ней различаем какие-то нагромождения. Очевидно, остатки домов. Ее надо взять, опрокинуть врага за Варшавское шоссе. Надо. Но мы вконец замерзаем в этих снежных окопах. И если сейчас, вот сию же минуту, не будет сигнальной ракеты, я не знаю, как мы разогнемся. На нас все задеревенело. Пальцы рук не сожмешь в кулак.
Сколько сидим? Уже больше часа. Я присел на кем-то брошенную тут до меня железную каску, сжался. Когда же? Никто не знает. Асташкин не смотрит на нас: он тоже не знает – когда.
Снова присматриваемся к полю. Оно испещрено протоптанными в снегу узкими дорожками, глубокими следами: по нему уже наступали до нас.
Ждем третий час… Мыслей нет. И они скованные холодом. Была ракета или не была, не помню. Не видел. Справа от нас вылезли из снега пехотинцы, пошли. Мы тяжело распрямляемся, шинели на нас коробятся, звенят, прикладами винтовок ломаем снежный бруствер. На открытом поле теплее: и оттого, что вышли на солнце, и оттого, что передвигаемся, разминаемся. Зайцева Гора молчит.
В небе начинается гул. Ползет черная муха, за ней – вторая.
– Бегом! – командуют справа у пехотинцев.
– Бегом! – повторяет Асташкин. Пробуем бежать, но бежать снег не дает, под ним – вода.
Немецкие самолеты снижаются. Слышим пулеметные очереди. Без команды падаем. Я намечаю себе впереди оттаявший бугорок-кочку, он будет маскировать меня.
Самолеты визжаще пронеслись над головами. Они словно подхлестнули нас. Вскакиваем. Справа, у пехотинцев, чей-то истошный крик.
Бросок – до нового рубежа. Грудью наваливаюсь на кочку, ноги в снежной воде.
Снова приближается гул.
– По самолетам, залпом! – Асташкин целится.
Залпа не получилось. Окостенелые пальцы еле шевелятся. Разрозненно, не в лад, стреляем в несущуюся на нас махину. Но и сквозь гул слышим чей-то отчаянно радостный голос:
– Танки! Наши танки!
Видим, из леска в низине, в направлении на Фомино, ползут три танка. Мы забываем о самолетах. Делаем еще одну перебежку.
Зайцева Гора – в трескотне и дыме. Над нами и сбоку свистяще шикают пули. Откуда-то из глубины, со стороны немцев – орудийный залп, потом – еще и еще.
Два первых наших танка в дыму. Подбиты? Кто-то матерно ругается. Танки горят. Стреляет лишь один, ползущий в обход двум первым. Лежим. Целимся в те места, где возникают белые язычки выстрелов. Немцы бьют из пулеметов.
Фомино
В центре России оно —
В Подмосковье
Прижалось к горе,
Как родинка к лицу.
Памятью каждый из нас
Прикован
К этому
Маленькому сельцу.
Мерой
Всех испытаний жестоких
Для нашей дивизии было оно.
У кого – Сталинград,
У кого – Севастополь,
У нас – Фомино.
Перевалить через Зайцеву гору!
Варшавское перерезать шоссе! —
Но кроме приказа был еще голод,
И был – промозглый
Болотный холод
В наступления полосе.
Встать бы
И смять эту гору в лепешку!
Но голой рукой попробуй возьми,
Когда на тебя – обвалом бомбежки…
Бомбежки,
Бомбежки с восьми до восьми.
Мы вылезали из ям осклизлых —
В свежих воронках посуше дно.
И вот уж
Взрывной волной слизан
Последний камень печной Фомино.
Теперь лишь на карте одним названьем
Осталось село.
И остался приказ.
Оледенелыми ветками ночью позванивал
Ветер, коробя шинели на нас.
Вторую неделю ознобный ветер
И грохот разрывов со всех сторон —
До исступленья!..
Свели на третью
Остатки полков в один батальон.
…Мы поднимаемся из-за столов.
Минута молчания сильнее слов.
Вот уже четверть века почти
Память павших товарищей чтим
Минутой молчанья.
В эту минуту
Нам, уцелевшим, видеть дано
Железным ветром
Насквозь продутое
Братское поле под Фомино.
В дни наступленья
За нами следом
Перемещалось вперед и оно.
И стало для нас
Плацдармом победы
Братское поле под Фомино.
Мы пробивались к Рейхстагу в апреле —
Было от дыма и днем темно.
Вплотную придвинулись к их цитадели
Братское поле под Фомино.
…Сейчас под Мосальском,
В центре России
Стоит монумент,
Как и должно.
Увековечить не мы просили:
Братское поле под Фомино.
Девять дивизий
Травой-повиликой
К свету, к людям пробились давно
На этом
Жертвенно-великом
Братском поле под Фомино.
Сколько же нас,
Погибших негромко,
Но жизнь за Отчизну отдавших равно?!
Да будут святы для наших потомков
По всей России поля Фомино!»
(А.А. Лесин, в 1942 году – рядовой роты связи)[243]
* * *
«Прибежавший посыльный передал скороговоркой: «Срочно к комиссару полка». Нашел комиссара у штабного шалаша. Доложил.
Он приказал отделением срочно прибыть к нему, оставив одного человека с ружьями. Бегу обратно, строю отделение и веду.
– Сейчас первый батальон нашего полка выходит на передовую и начинает наступление, – сказал комиссар. – Ваша задача – действовать на стыке первой и второй рот. У немцев на передовой появились танки. Танки уничтожать огнем ПТР, выпрыгивающих танкистов уничтожать из винтовок. Через тридцать минут батальон выходит на дорогу. Быстро собирайтесь и занимайте свое место. Задача ясна? Вопросы есть?
Отвечаем хором: «Ясно!»
Мы давно ждали этого часа и внутренне были подготовлены к нему. И нам все ясно. Для этого мы прибыли на фронт. Сейчас будет решаться главный вопрос, во имя которого мы надели шинели, взяли в руки оружие и поклялись защищать Родину до последней капли крови.
Возбужденное воображение уже рисовало картину предстоящего боя, и я видел свое отделение в этом бою, видел и себя – то бесстрашно ползущего вперед под пулями и осколками, то бегущего впереди отделения.
Надеваем вещевые мешки, белые маскхалаты, разбираем ружья и винтовки и выходим на дорогу. Ждем, пока подойдет первая рота. И пристраиваемся к ее задним рядам.
Идем по лесной дороге. Сзади рев моторов и грохот гусениц – нас догнали танки, которые будут сопровождать и поддерживать нас в наступлении. В движении мощных КВ и Т-34 было столько грозной силы, что она обнадеживала и придавала нам уверенность в исходе наступления.
К гулу танковых моторов и скрежету гусениц примешивается гул немецких самолетов. Опять нас бомбят, танки на дороге, а достается нам. Вся округа заполнена ревом танковых и авиационных моторов, пронзительным воем сирен на самолетах, криком людей – раненых и испуганных.
От ведущего самолета отделилась продолговатая черная точка и с нарастающим свистом понеслась к земле. Бросаюсь на землю, и через мгновение меня подбрасывает и начинает засыпать землей. Закрываю голову руками – только не трахнуло бы большим мерзлым куском земли. Враз подумалось, что можно погибнуть вот так по-глупому, не совершив ничего. Вскакиваю и отбегаю от дороги метров на десять. Приступ ярости охватывает меня. Прислонившись спиной к стволу сосны, в просветах деревьев нахожу входящий в пике самолет и выпускаю из винтовки одну бронебойную пулю за другой. На какое-то время забываю об отделении, поглощенный стрельбой по самолетам.
Истошные человеческие вопли отвлекли от стрельбы. Рядом со мной плюхнулся на землю молодой парень, с вытаращенными глазами, от страха потерявший разум. Он орал так громко, что пришлось покрыть его многоэтажным матом, после чего не стало крика, и он дальше следовал за мной как привязанный. Пробегаем с ним вперед, залегаем при виде самолета, пикирующего на нас. Отлично видны отрывающиеся от самолета и летящие к земле бомбы.
Взрыв, еще взрыв, и сразу два на дороге, метрах в десяти от меня. На спину, ноги, каску падают комья земли.
Стихает рев пикирующих самолетов, вот и гул их постепенно затихает. Кажется, кончилась бомбежка.
Поднялся – вроде цел, в ушах стоит звон. В воздухе пахнет взрывчаткой. Метрах в десяти здоровенная воронка, где-то рядом с ней были Ширяев и Шайдуллин.
Где еще два расчета? Впереди автоматные очереди, выстрелы из винтовок, крики людей. Бегу вперед в окружении людей, бегущих в том же направлении. Перепрыгиваю через свежеотрытый окоп, в глаза бросается немецкое противотанковое ружье, стоящее на бруствере окопа. Выбегаем на опушку леса. Впереди заснеженное поле и деревня – это Фомино-1. Видны убегающие немцы, бегут группой к деревне.
Вижу роты, развернутые в цепь, идут вперед, впереди их два танка, вижу и свои расчеты. Вот, оказывается, где они. Они рядом со мной, но только два. Третьего не видно. Но все равно отлегло на душе, точно непосильный груз с себя сбросил.
Самолетов в небе нет, но мы уже знаем, что они скоро будут над нами. Перебежками движемся вперед, приближаемся к Фомино-1. Оттуда сильный пулеметный огонь. Залегли, стреляем из винтовок. Куда стреляем – противника не видно, он где-то за разрушенными домами и сараями. Главное, ответить на огонь. Поднялись, пошли вперед.
Никто уже не ложится, все бегут вперед, согнутые, будто перехваченные болью в животе. Вот и Фомино-1. Деревня разрушена. С левой стороны дороги, на обочине, а вернее, на левой стороне единственной улицы, стоит подбитый немецкий танк. Из него сочится негусто дымок. Он медленно, словно нехотя, отплывает в сторону, растворяясь в воздухе.
Впереди – заснеженное поле, и дальше пологие холмы. Там, на этих холмах, где-то деревня Фомино-2, а за ней Варшавское шоссе – цель нашего наступления.
Слева, справа, со всех сторон встает на дыбы земля – то в отдалении, то совсем близко, так близко, что осыпающиеся сверху комья земли падают прямо на нас.
Ложимся, поднимаемся. Бежим вперед. Пробегаем метров десять – пятнадцать. Потом еще и еще. Густо рвутся мины и снаряды. Тяжелые снаряды вздымают вверх землю высокими косматыми столбами, они встают впереди нас на склоне горы.
Крики и вопли раненых, в которых слышится мольба о помощи. Люди падают на землю так, будто случайно споткнулись или оступились, не удержавшись на ногах во время бега. Падают в снег с водой. И больше не поднимаются.
Мы лежим на склоне горы под плотным огнем пулеметов и не можем подняться и идти вперед, огонь не дает поднять головы. Артиллерия и пулеметы изливают лавину огня и раскаленного металла на нас. Лежим, уткнув головы в снежную кашу. В грохоте разрывов не слышно свиста пуль, только видно, как пулеметные и автоматные очереди немцев взвевают снежную поземку.
И люди не выдерживают. Мы отходим назад в кольце черных султанов разрывов мин и снарядов. Команды командиров, крики раненых о помощи никого не останавливают. Все хотят уйти из этого огня. Но куда от него денешься – он везде. Мы абсолютно беззащитны. Нужно скорее уходить с открытого места.
Еще не успели, озираясь, добежать до Фомино-1, когда привычный слух уловил тягучий гул моторов. Опять летят самолеты. Наверное, те же, что бомбили нас утром при выходе из леса. Они вытягиваются в цепочку, заходят в хвост друг другу. Знакомое построение, сейчас начнут падать бомбы, а затем пулеметный обстрел. Вот самолет: стремительно входит в пике, от днища его отрываются черные точки и стремительно несутся к земле. Близкие разрывы бомб сотрясают землю и воздух.
Казалось, что день бесконечен и вечера уже никогда не будет» (О.М. Обухов, полковник в отставке, в 1942 году – рядовой бронебойщик)[244].
* * *
«Наша 146-я стрелковая дивизия была направлена на Западный фронт. В конце февраля 1942 г. дивизия прибыла на станцию Сухиничи. Дивизия и полки ее последний раз были вместе.
Поступив в распоряжение командования 50-й армии, дивизия двинулась в район г. Мосальск и сразу же начала участвовать в наступательных боях. Раненых было много. Наш медсанбат располагался в Мосальском районе в деревне Пасконь. Постоянное поступление раненых из полков и батальонов. Медико-санитарная служба дивизии, кроме ОМСБ, включала и полковые медпункты. Санитарные условия личного состава полков и батальонов были крайне тяжелыми. Продукты доставлялись в мешках по снегу вручную (хлеб и вареная гречневая каша), возможности помыться и сменить промокшее обмундирование не было. Личный состав размещался в окопах и воронках. Появилась вшивость. Деревни были разрушены или сгорели дотла. И ночью и днем были обстрелы и бомбежки, невозможно было добежать до леса и спрятаться. Особенно жестокие бои были в районе Зайцевой горы – самой высокой точки Калужской области. Высота Зайцева гора имела большое стратегическое значение. С нее просматривалось шоссе и все населенные пункты на 25 км. В медсанбате находилось постоянно до 200–250 раненых.
12 апреля 1942 г. после артподготовки наша дивизия и 173-я дивизия повели наступление на деревню Фомино, расположенную в нескольких километрах от Варшавского шоссе. Целью нашего наступления было перерезать Варшавское шоссе и дать возможность выйти из окружения оставшейся части конного корпуса генерала Белова, находившегося в Смоленской области. Наступление не дало желаемого результата, шоссе осталось в руках фашистских войск, раненых было много: тяжелые травмы конечностей вплоть до отрыва их, сопровождавшиеся тяжелыми кровотечениями, черепно-мозговые травмы, проникающие ранения грудной клетки и брюшной полости. В приемно-сортировочное отделение, где оформляется специальная карта, поступали раненые в бессознательном состоянии или с залитыми кровью документами. Невозможно было установить, кто они и откуда. Из приемно-сортировочного отделения они поступали во взвод, где делались все виды оперативных вмешательств, в т. ч. иммобилизация конечностей, полостные операции. Раненые в бессознательном состоянии и в шоке поступали сразу в госпитальный взвод.
Я работала в госпитальном взводе. Сутками мы стояли у операционных и перевязочных столов. Эваковзвод был наготове для отправки транспортабельных раненых на ПЭП. Все годы войны я занималась выведением раненых из шока, ушиванием пневмоторакса. Раненые, нуждавшиеся в длительном лечении, эвакуировались через ПЭП в полевые госпиталя. Удельный вес раненых с легкими ранениями был небольшим. Доставка в медсанбат из ДОП продовольствия, перевязки, белья, медикаментов была затруднена. Медицинский персонал не отходил от раненых сутками. В связи с тем, что много деревень было разрушено полностью, медсанбат размещался в палатках ДП (палатка длиной в 12 метров в три намета), печки возились медсанбатом с собой. Нетранспортабельные раненые при передвижении дивизии вслед за передислоцирующимися полками оставались в палатках, в лесу. С ними оставался врач, два фельдшера, две медсестры, четыре санитара и охрана. По прошествии неопределенного срока госпитальный взвод накрывался ППГ (полевой подвижной госпиталь), а мы, медицинский персонал, как правило, пешком догоняли дивизию, иногда нас забирали машины, везущие снаряды к полкам. Медсанбат командование дивизии стремилось расположить в лесах (хоть как-то укрыть от бомбежек), в лесу также проще сделать нары для носилок. Целесообразно было учесть и близость деревень, для того чтобы пользоваться водой из колодцев.
После неудачи в боях в феврале – марте 1942 года, получив пополнение и боеприпасы, 12–13 апреля полки дивизии начали повторное наступление в сторону деревни Фомино. В ответ на наше наступление фашистские войска начали артобстрел и бомбежку. Наши полки понесли огромные потери. Деревня Фомино была сожжена и разрушена, осталась одна стена… Был убит командир 608-го сп Шепелев, награжденный орденом Красного Знамени еще в Испании. В этом же бою были убиты начальник штаба, командир минометной роты Жаворонков. Всего из 608-го полка были убиты 28 офицеров и очень много солдат, а многих так и не нашли.
512-й сп также участвовал в этих боях. Наступление было прекращено, все убитые в этих боях похоронены в Фомино.
17 апреля 1942 года вновь наша дивизия ведет наступление, опять потери огромны! В ночь на 19 апреля 1942 года внезапно потеплело: бурно начал таять снег, вода стала заливать наши окопы и площадки артиллерии, вода заполнила бесчисленные воронки, из которых очень трудно было выбраться по скользкой грязи. Огромные массы воды хлынули в наши окопы. Раненые не могли выбраться и тонули – это было связано с тем, что правая сторона шоссе была ниже левой, а немцы занимали более высокую левую сторону. Медсанбат находился в деревне Сининка, раненых было огромное количество, дороги были размыты, раненых вывезти было крайне трудно. Мы, врачи и сестры медсанбата, работали по двое суток без отдыха, продукты питания волокли по мокрому снегу и воде, все были голодными, горячей пищи не было.
Наши потери были огромными: 7892 человека. 30 апреля 1942 года дивизия перешла в резерв армии и была отведена из района боев» (И. Михайлова, майор медицинской службы в отставке, в 1942 году – врач госпитального взвода 146-й стрелковой дивизии)[245].
* * *
«В моей горькой памяти осталась навсегда ночь с 12 на 13 апреля, когда батальоны занимали траншеи на переднем крае. Батальоны ушли, а мы остались в лесу, на КП. Это был штабной блиндаж, вовнутрь которого все время подтекала вода, и было очень грязно. Мы, НШ полка, ПНШ 1, 2 и 3 начхим, начразведки, писаря и телефонисты, находились на берегу Шатина болота, а немцы – на высоте. Связи пока не было. Не было командира и комиссара полка.
Мы старались обогреться и тихо прислушивались к доносящемуся с переднего края гулу боя. Появившийся вскоре командир полка майор Прядко распорядился всем нам отправиться на передний край – найти батальоны, установить связь и доложить по телефону. Я и начхим пошли по проводу третьего батальона. Остальные – 1-му и 2-му батальонам.
Ночь, темень, грязь, разрывы мин и снарядов, а мы бежим, падаем, держа в руках провод. Я угодил в яму с грязью и водой и выкупался почти до пояса. Наконец нашли разрыв линии, соединили и пошли дальше к траншее. Немцы вели беглый огонь из всех видов оружия. Навстречу нам несли убитых и тяжелораненых, а легкораненые шли сами.
Где-то к утру наша артиллерия начала обстреливать передний край немцев, но они не отвечали. Затем был совершен шквальный артналет, и, когда огонь перенесли в глубь обороны, пехота пошла в атаку. На переднем крае начался страшный бой, от разрывов снарядов и мин стало светлее, а чья берет – неизвестно. Внезапно прервалась связь с двумя батальонами. Прядко сейчас же послал людей восстановить линию. Когда она была восстановлена, мы узнали, а потом с рассветом и увидели, что немцы ввели в бой танки, и наши откатились на свои позиции.
Танков с нашей стороны не было. Они все застряли в болоте.
Кровопролитные бои шли несколько дней, мы несли неслыханные потери, а успеха не имели. Дивизия таяла, как весенний снег. На возвышенности, под горой, лежали трупы наших товарищей. Впоследствии мы увидели еще тысячи трупов, накрытых шинелями. Они лежали там с осени 1941 года. И только весной 1943 года под крики журавлей они были захоронены на ближайших погостах.
Перелома в боях мы не добились и вынуждены были перейти к обороне (В.И. Башинский, помощник начальника штаба 270-го стрелкового полка 58-й стрелковой дивизии)[246] .
* * *
«7 апреля 1942 года 170-й стрелковый полк в составе 58-й стрелковой дивизии железнодорожными эшелонами прибыл на станцию Дабужа Мосальского района Смоленской (ныне Калужской) области. Затем пешими колоннами отправились в район боевых действий.
Во время передвижения мы видели вместо деревень торчавшие из-под снега печные трубы. На подходе к боевым позициям в лесу противник открыл по еще не развернувшимся колоннам полка мощный артиллерийский минометный огонь. Это было ужасное первое боевое крещение. По всему лесу раздавались стоны и крики о помощи.
Еще не заняв боевых позиций, 170-й стрелковый полк в первый день понес колоссальные потери убитыми и ранеными. В условиях весенней распутицы, болотистой местности и бездорожья обозы и кухни отстали. Наступил голод, который мы испытывали все время. Мы стали поедать дохлых и убитых лошадей. Было ужасно противно есть эту конину без соли. Пили болотную воду и воду из луж растаявшего снега, где нередко лежали трупы. У нас были пробирки с таблетками хлора, но пить воду с хлором было еще противней.
После кратковременной обороны в лесу мы заняли деревню Фомино-1, откуда стали вести атаки на противника, с целью овладеть сильно укрепленным пунктом Фомино-2 и высотой 269,8, и в дальнейшем перерезать Варшавское шоссе у деревни Зайцева Гора. В упорных боях с большими потерями нам удалось занять южный склон высоты 269,8. Немцы занимали выгодные позиции на большей части этой высоты. С гребня высоты вся наша оборона просматривалась на всю глубину болотистого луга. А за обратным склоном у противника были сильно укрепленные позиции. Особенно выгодными позициями у немцев были Зайцева Гора и высота 269,8. В полном распоряжении у них было Варшавское шоссе. Лесистый участок позволял беспрепятственно скрытно маневрировать, быстро перебрасывать живую силу и технику по шоссе. Мы же занимали подножие южного склона высоты 269,8. Позади простиралось болото Шатинский мох. Мы были всегда на виду у немцев. Каждый день, с утра до наступления темноты наши позиции непрерывно подвергались артиллерийским и минометным обстрелам, которые точно корректировались висящим над нами самолетом-корректировщиком «рама». Почти каждый день происходили массированные авиационные налеты. После сильной бомбежки из самолетов на бреющем полете открывался пулеметный обстрел наших окопов. На кладбище Фомино-2 расположились немецкие снайперы, которые не давали высунуть голову из окопов. Нам приходилось иногда справлять большую нужду на саперную лопатку и выбрасывать ее за бруствер окопа.
Ночью мы не спали, занимались укреплением обороны. В это же время была возможность вынести тяжело раненных и принести к нам на передовую жидкую водичку горохового концентрата и 1–2 сухаря на человека. Численный состав батальона на передовой из нескольких сотен за 2–3 недели сократился до нескольких десятков человек. Радиосвязь на передовой отсутствовала из-за того, что немцы ее четко пеленговали, тем самым обнаруживалось расположение наших командных и наблюдательных пунктов. Проводная телефонная связь, несмотря на постоянные обрывы из-за артиллерийских и минометных обстрелов, работала нормально. Мне пришлось установить телефонную связь с уцелевшим заброшенным домом на нейтралке, из которого три наших солдата корректировали артиллерийский огонь. Немцы их обнаружили, и они геройски погибли. Воевать пришлось при постоянном голоде. У многих появился кровавый понос. Я на ногах перенес гепатит, солдаты обратили внимание на то, что я пожелтел. У меня распухли ноги от голода.
И вот настал день Первомая 1942 года. День выдался безоблачным. Ночью на передовую доставили для каждого продуктовый набор: водка, краковская колбаса (целый кружок), сухари и консервы. Только подумал, что сейчас выпью, хорошо поем и лягу спать после бессонной ночи, вдруг небо потемнело от вражеских самолетов, и все мои предвкушения рухнули. Дали бы хоть утолить животный голод, а там что будет, то будет. Увидел, как из самолетов вывалились огромные тюки, которые я принял за фугасные бомбы. Они могли разворотить все наши позиции. В тюках оказались листовки. Все вокруг побелело от их несметного количества. В отличие от немецких листовок, наши листовки были на дешевой желтовато-серой газетной бумаге с надписью «Прочти и передай товарищу». Геббельсовская пропаганда меня поразила. Листовки были большого формата на толстой мелованной бумаге. Несмотря на запрет читать вражеские листовки, не читать их было невозможно. Они заполнили все наши окопы. На листовках в ярких красках был нарисован Дед Мороз в генеральской форме. Борода была изображена в виде мелких тающих сосулек, с которых капала вода, и был текст: «РУССКИЙ ГЕНЕРАЛ-МОРОЗ тает. Мы готовим летнее наступление для взятия Москвы. Русские солдаты, сдавайтесь. Мы воюем не против русского народа, а против коммунистов и жидов, против правительства Сталина – Кагановича. Мы хотим освободить вас от колхозного крепостного права».
Невзирая на такую красочную агитку, я не заметил, чтобы эти листовки на кого-то подействовали. Несмотря на ту обстановку, в которой находились, мы были уверены, что все равно победа будет за нами. А может быть, не у всех была такая уверенность? Я слышал, что только в очень редких случаях бывали от отчаяния самострелы. На самом деле было известно, что немецкие фашисты, после полного уничтожения ненавистных им евреев и коммунистов, хотели превратить славянские народы в рабочий скот. Они на оккупированных территориях для этого сохраняли колхозы. Их основной девиз был «Deutschland ?ber alles» («Германия превыше всего»). Как известно, в 1942 году летнего наступления на Москву не было. А мы к этому готовились, и большие силы были сосредоточены на Западном фронте. На самом деле немцы готовили наступление на юге, с походами на Сталинград и на Кавказ.
5 мая, когда начало темнеть к нам на весь батальон принесли мешок сухарей и две канистры желтой водички горохового концентрата. В большой воронке от фугасной бомбы рядом с передним краем обороны я и несколько солдат собрались делить еду, при этом громко разговаривали. Может быть, мы были услышаны немцами. Вдруг со стороны немецких позиций раздался необычный рев. Вслед за этим загорелась земля, на некоторых солдатах загорелась одежда. Сразу немцы в полный рост пошли на нас в атаку и повели неприцельный автоматный огонь. Отстреливаясь на бегу, я дал команду отходить лощиной ближе к лесу. Отступили до траншей второго эшелона.
Нас оказалось в траншее только четверо: исполняющий обязанности командира батальона лейтенант Минаков, его ординарец, комиссар батальона и я. На опушке леса в конце траншей на наблюдательном пункте находился со своим ординарцем командир 170-го стрелкового полка майор Мартынов. Лейтенант Минаков на доклад о произошедшем к командиру полка пойти не захотел, а послал меня, заявив при этом: «Ты только командир взвода связи, и тебе ничего не будет». Я доложил майору Мартынову, что противник уничтожил нашу оборону огнеметом. Майор Мартынов обругал меня отборным матом и сказал, что это был не огнемет, а новое немецкое оружие – шестиствольный миномет «Ванюша», и приказал взять высоту. Я ответил, что нас осталось только четверо. Снова последовал мат и приказ взять высоту.
Однако тут ж майор Мартынов передумал и принял решение отправить на исходную позицию свою роту автоматчиков. Командир полка доложил обстановку вышестоящему командованию. Мы вышли на исходную позицию и вдруг услышали далеко со стороны леса необычный гул и увидели, как огненный смерч обрушился на высоту. Это, я впервые увидел, был залп «Катюши». Мы пошли в атаку и заняли прежние рубежи уже другим батальоном. Исполняющий обязанности комбата лейтенант Минаков (впоследствии майор Минаков, командир 170-го стрелкового полка) убыл с передовой для формирования нового батальона из маршевых рот. Я остался в прежней должности на передовой, на южном склоне высоты 269,8 с другим взводом связи другого батальона. Поступил приказ перейти к жесткой обороне. Командный пункт батальона находился у подножия высоты в начисто разбитой деревне Фомино-1.
В ночь с 17 на 18 мая я вышел вместе с начальником штаба батальона на передовую, с целью проверки состояния обороны и телефонной связи. Я вырыл на всякий случай окоп для отдыха, который перекрыл немецкими винтовками и шинелями, засыпав сверху землей. Перед рассветом начальник штаба покинул передовую. Я до рассвета задержался и уйти не успел. В вырытом мною окопе расположился на отдых дежурный телефонист, я к нему прилег поспать. В 12 часов 18 мая немцы открыли минометный огонь. Первая мина попала в перекрытие моего окопа. Мы оказались заживо погребенными. Когда я очнулся от резкой боли, то почувствовал, что оторвана левая нога. Минометный обстрел продолжался, и я очень хотел, чтобы еще одна мина добила меня. Было ясно, что с оторванной ногой в такой обстановке мне не выжить, кроме того, немцы сразу могут пойти в атаку. Станковый пулеметный расчет был рядом с моим окопом. Пулеметчики услышали наш крик и нас откопали. Рядом лежащий со мной связист вскочил и с криком бросился бежать. Немцы открыли по нему автоматный огонь. Будучи контуженным, он успел добежать до основных траншей.
После того как нас откопали, я увидел, что моя нога цела. Оказался закрытый перелом бедра, и нога стала значительно короче. Кроме того, я получил контузию и многие мелкие осколочные ранения. Командир стрелковой роты по телефону сообщил в штаб полка о моем состоянии. Я с тревогой ждал наступления темноты. В это время года день длинный, ночь короткая. Санитары могли вынести меня только в темное время суток. Наступил тревожный рассвет, а санитары не пришли. Тревога усиливалась тем, что немцы в любую минуту могут пойти в атаку. Я в таком состоянии, еврей по национальности с комсомольским билетом, предпочел бы сразу быть убитым. Эта тревога все время не покидала меня. Я лежал в пяти – семи десятках метров от немецкой передовой, была слышна немецкая речь и игра на губных гармошках.
Прошел еще день. Как потом мне стало известно, в первую ночь санитары были обстреляны. Они вернулись и сказали, что меня не нашли. Мой помкомвзвода сержант Иванов, бывший уголовник, пришел в медсанроту полка и пригрозил автоматом, если в следующую ночь меня не вынесут. В ночь на 20 мая санитары пришли. Когда они меня несли, немцы освещали местность ракетами и вели огонь трассирующими пулями. Санитары резко бросали носилки и залегали. Я испытывал невыносимую боль. Когда начало светать, на опушке леса нас встретил сержант Иванов.
Ноги от голода опухли, и сапоги пришлось разрезать. Меня на повозке повезли в медсанбат. Дорога пролегала через болотистую местность по гатям (дорога устлана поперек бревнами), и перебитые кости тряслись, как барабанная дробь. В медсанбате наложили шины. Далее повезли на грузовой автомашине в армейский госпиталь в село Воронино. Носилки лежали в кузове грузовика и по ухабистой дороге подпрыгивали, причиняя мне невыносимую боль. При армейском госпитале был аэродром, откуда раненых отправляли самолетами У-2 в Москву или в Калугу.
В этот день самолет с двумя ранеными, летевший на Москву, был сбит немецким самолетом. Я пробыл в армейском госпитале одни сутки, и меня самолетом У-2 отправили в Калугу…
…Теперь хотелось бы взглядом ветерана войны, которому за восемьдесят, более объективно самокритично осветить некоторые особо памятные события военных лет и поразмыслить о самых важных эпизодах, оставшихся неизгладимо в моей памяти. Самое незабываемое и страшное, что мне пришлось пережить, – это кошмарный ад в апреле – мае 1942 года под Зайцевой горой. На памятном знаке 58-й краснознаменной стрелковой Одерской дивизии на обратной стороне написано: «Зайцева гора – Корсунь-Шевченковский – Берлин – Прага». Это говорит о том, что совершенно неизвестная маленькая деревушка по боевым действиям приравнивается к таким известным городам и битвам. Потери нашей дивизии под Зайцевой горой на сравнительно небольшом участке фронта были больше, чем во всех дальнейших операциях, вместе взятых. Такого напряжения, которое я пережил под Зайцевой горой, не было даже в штрафном батальоне. Кроме кровавой мясорубки, пришлось пережить страшный голод. В моей памяти и в памяти всех солдат, проливших кровь за этот клочок земли, бои под Зайцевой горой остались трагедией и непонятной загадкой. Вот как это подтверждает в своих воспоминаниях рядовой 170-го стрелкового полка П.А. Кузнецов: «В ходе «наступательных» боев я – лучший спортсмен школы, как многие другие бойцы, был доведен до полного физического и нравственного истощения. Кому я обязан своему головокружительному падению, при котором не способен был даже реагировать на опасности бомбежек, артиллерийских обстрелов и другие угрозы жизни? Кто гнал нас на бессмысленную смерть, пренебрегая даже примитивной стратегией? Бои под Зайцевой Горой в апреле – мае 1942 года – одна из бесславных страниц летописи Великой Отечественной войны…»
Кто задумал и осуществлял это такой дорогой ценой? Командовал тогда Западным фронтом Жуков. В военной литературе и в мемуарах самого Жукова о Зайцевой Горе не упоминается. Позор тех поражений лежит на совести Верховного командования, в том числе и Жукова. Даже командующий 50-й армией генерал-полковник Болдин был только исполнителем этой бойни, судя по тому, что еще в то время позицию под Зайцевой Горой он назвал «мышеловкой». Правда, он организовал неоправданный подкоп под высотой 269,8.
На нашем участке фронта, как в мышеловке, уничтожались одна дивизия за другой. Наша дивизия прибыла на смену почти полностью уничтоженной 146-й стрелковой дивизии, а та в свою очередь сменила также почти полностью уничтоженную 173-ю стрелковую дивизию. Все это произошло в течение одного месяца, за апрель – начало мая 1942 года. Перед отправкой на фронт все эти дивизии были полностью укомплектованы, их численность была 11–12 тысяч. Уничтожались наши дивизии сравнительно небольшими силами противника, сумевшего после отступления от Москвы занять командные высоты. Не помог и подкоп длиной 100 метров и глубиной 15 метров. Под опорным пунктом немецкой обороны было заложено большое количество взрывчатки. После взрыва изменений в продвижении дивизии не произошло. Подкоп производился ночью, совершенно секретно. Немцы узнали о подкопе и своевременно отошли, а после взрыва вернулись. Об этих кровавых боях знали в госпиталях и видели, что опять и опять везут раненых с Зайцевой горы. Тогда ее называли «горой смерти». Знают и помнят об этой бойне жители окрестных сел и деревень. Они ежегодно 9 мая собираются на 275-м километре Варшавского шоссе почтить память погибших. Здесь органы власти Калужской области, при содействии ветеранов, создали мемориальный музей, с величественным памятником, где горит вечный огонь…
P. S. 22 июня 2002 года, в день 61-й годовщины начала войны, мне исполнилось 80 лет и почти 60 лет, как меня вынесли с поля боя под Зайцевой горой. Такой знаменательный день рождения я со своей женой и младшим 14-летним внуком отметили в мемориальном музее «Зайцева Гора» на 275-м километре Варшавского шоссе. Посетили место боев, возложили цветы к монументу на братской могиле, где горит вечный огонь, и к мемориалу славы 58-й Краснознаменной стрелковой дивизии» (А. Аллер, 58-я стрелковая дивизия).
Все это, уважаемый читатель, слова участников тех тяжелых событий, происходивших в районе Зайцевой Горы весной 1942 года, поистине «окопная правда». Но наиболее интересными, на наш взгляд, являются воспоминания И.М. Романова «Это было», машинописная рукопись которых попала в наши руки при подготовке данной работы. Работа эта основана на личных воспоминаниях, письмах с фронта и рассказах ветеранов. Малая часть этих воспоминаний в сильно урезанном виде (причину этого вы поймете, ознакомившись с нижеприведенными отрывками) была опубликована в сборнике «Во имя отчизны», подготовленном Казанским университетом в 1975 году. Будем надеяться, что когда-нибудь эти, может быть, для кого-то неудобные воспоминания все-таки увидят свет. Чтобы понять, насколько близок был этот автор к описываемым событиям, необходимо ознакомиться с основными вехами его биографии.
Романов Игорь Михайлович, русский, родился в 1915 году в Казани в семье служащих. После окончания школы работал монтером Казанской телефонной станции, затем учился на физико-математическом факультете Казанского университета, который окончил с отличием в 1937 году. Во время учебы в университете прошел высшую вневойсковую артиллерийскую подготовку, сдал экзамены на звание командира взвода артиллерии. За время учебы, сборов и маневров получил хорошую теоретическую и практическую подготовку по ведению артиллерийского огня и руководству артиллерийским подразделением, а также высокие навыки в верховой езде, рубке, стрельбе из личного оружия, самбо. С началом Великой Отечественной войны И.М. Романов был направлен в Казань в 28-й запасной артиллерийский полк, в котором служил до ноября 1941 года на должности первого помощника начальника штаба. После неоднократных рапортов о посылке на фронт получил направление в 280-й артиллерийский полк 146-й стрелковой дивизии, формировавшейся в Татарии. С апреля 1942 по март 1943 года И.М. Романов принимал активное участие в тяжелых боях на Западном фронте на должности ПНШ-2 (начальник разведки) 280-го артиллерийского полка 146-й стрелковой дивизии 50-й армии (воинское звание – младший лейтенант, капитан). Участвовал в тяжелейших боях в апреле 1942 года на участке Фомино – Зайцева Гора. За хорошую организацию разведки в полку и личную храбрость в 1942 году был награжден солдатской медалью «За отвагу». В период с мая 1942 по март 1943 года участвовал в боях севернее Мосальска. С 23 марта 1943 года И.М. Романов командовал вторым дивизионом 280-го артиллерийского полка 146-й стрелковой дивизии уже в звании майора. Участвовал в боях на ближних подступах к Спас-Деменску и вместе с разведчиками одним из первых вошел в город. 13 сентября 1943 года во время наступательных боев получил тяжелое осколочное ранение обеих ног и контузию головного и спинного мозга. Как инвалид Отечественной войны в августе 1944 года был демобилизован и уволен в отставку в звании майора. После войны продолжил работу в Казанском университете. Всего до сентября 1968 года И.М. Романовым выполнено и опубликовано 137 научных работ. В июне 1972 года защитил докторскую диссертацию. Занимался научной и военно-патриотической работой. Неоднократно удостаивался высоких наград. Итак, слово И.М. Романову:
«– И то верно, товарищ лейтенант. Я тут такого насмотрелся и наслушался… – многозначительно сказал Файнлейб (старшина, зав. делами), склоняясь к столу и понижая голос.
Уже тогда, когда наш полк формировался, я знал, что Файнлейб обладает удивительной способностью многие новости узнавать раньше других, а по некоторым, конечно, не основным вопросам он порой был проинформирован, по-видимому, не хуже начальника оперативного отдела штадива.
– Мне рассказывали, как наш 608-й стрелковый полк сменял Московскую дивизию (173-ю сд) в Фомино-1. Наши шли ночью. Кругом темно… Кругом мелкий лес… А в лесу раненые и убитые… Много-много… Когда 608-й пришел в Фомино-1, там и сменять было некого. Либо уже ушли, либо немцы поубивали… И немцы не стреляли. Вот наш генерал и хотел с ходу, ночным броском захватить высоту 269,8. Вывели полк на исходные позиции и доложили командующему Болдину, а тот штурм и не разрешил, говорит:
– Как же атаковать без артподготовки, без поддержки соседей, а потом как вы будете удерживать и отбивать немецкие контратаки без артиллерии и боеприпасов. Так и не разрешил штурмом взять высоту. – Но почему же?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.