Глава восьмая Слово американца

Глава восьмая

Слово американца

Таинственный человек в маске, о котором упомянул в своем докладе майор Андреев, был американцем, янки, гражданином Соединенных Штатов. Его, как несложно догадаться, звали Карлом Лонгманом. До того как заложников начали выводить справлять естественные надобности, он в одиночестве сидел внутри «Хаммера» и от нечего делать перебирал пластиковые карточки с таким благостным выражением лица, словно медитировал, держа в руках молитвенные четки.

В стране, где он родился, не только время сводилось к деньгам. В ней буквально всё приравнивалось к доллару, это было единственное мерило американских ценностей. Какой смысл в любви, дружбе, общественном признании, если они не приносят дивидендов? На кой черт нужны чистая совесть и отзывчивое сердце, если главное – это умение постоять за себя?

Уроженцы «третьего мира», зачастую руководствующиеся эмоциями, а не рассудком, вызывали у Лонгмана брезгливое презрение. Настоящие дикари! Как же далеко им до западной цивилизации! Народы, обреченные на вымирание. Закономерный итог для афганцев или славян. Будущее за американцами, не упускающими свою выгоду ни при каких обстоятельствах. Бизнес превыше всего.

Спрятав банковские карточки в бумажник, Лонгман откинул голову на спинку кресла, молясь об успешном завершении своей миссии. Молитва облегчения не принесла. Почему-то ему казалось, что слушает его не Господь Бог, а совсем другой господин, весь в черном, с рогами и копытами.

Прекратив молитву, Лонгман бросил в рот освежающую таблетку, заложил руки за голову и стал наблюдать за талибами, о чем-то спорящими возле пещеры. Жестикулируя, топая ногами и наскакивая друг на друга, они напоминали обезьян. Все были вооружены и неадекватны, что внушало американцу затаенный страх.

Несмотря на волевой подбородок и ковбойский прищур, Лонгман испытывал постоянную неуверенность в себе и очень страдал от невозможности посещать психиатра, как это было заведено дома. Под его жизнерадостной личиной скрывались демоны паранойи и шизофрении. Он панически боялся потерять работу, боялся стать жертвой покушения, боялся провала, боялся неожиданного ареста.

В этом он ничем не отличался от своих со-отечественников, которым вечно мерещилось, что их уволят, ограбят, отдадут под суд, лишат кредитов и пустят по миру. Правда, оторванный от родины, Лонгман находился в действительно критической ситуации. Предоставленный самому себе, изолированный от американского образа жизни, он подозревал, что вскоре у него разовьется сильнейшая депрессия. Хуже этого может быть только смертельный диагноз, потому что людей, страдающих депрессией, в США избегают как прокаженных. Вот и приходится уверять себя и окружающих в том, что у тебя все отлично, лучше не бывает. Или утешаться мыслью, что кому-то значительно хуже, чем тебе самому. Кому именно? Да вот хотя бы заложникам, согнанным в пещеру. Вспомнив мимоходом команду Одиссея, попавшую в сходную ситуацию, Лонгман улыбнулся и, выбравшись из машины, направился к жарко спорящим талибам.

При его приближении все пятеро умолкли и повернулись к нему лицами, словно опасаясь выстрела в спину. В тишине стали слышны возмущенные или негодующие возгласы, доносящиеся из пещеры. Двое часовых, стоявших у входа, держали автоматы на изготовку.

– Что происходит? – спросил Лонгман. Он не оборачивался, но знал, что за его спиной стоят телохранители, пальцы которых лежат на спусковых крючках или очень близко к ним.

Ответил Бабур, кое-как изъясняющийся по-английски.

– Крик, – сказал он, указывая на пещеру. – Громкий. Хотеть выйти. Женщины.

– Зачем? – нахмурился Лонгман.

Бабур пробормотал что-то на своем наречии, пожал плечами и уставился на соплеменников, как бы обращаясь к ним за помощью. Молодой афганец с черными кудряшками на месте будущей бороды приподнял подол своей рубашки, присел на корточки и издал характерный звук «с-с-с», чем вызвал хохот товарищей.

– Женщины хотят, чтобы их вывели в туалет? – догадался Лонгман.

– Тойлет, тойлет, – закивали талибы.

– А вы? О чем вы спорили?

Бабур уставился на него непонимающим взглядом.

– Диспьют, – сказал Лонгман, жестикулируя и гримасничая соответствующим образом. – Эрджамент.

Наконец он был понят. С грехом пополам ему объяснили, что одни талибы предлагают женщин вывести, а другие – оставить их в пещере, и пусть там решают свои проблемы, как им будет угодно. Сначала Лонгман удивился, что такой пустяк вызвал разногласия среди талибов, но потом начал понимать подоплеку. Часть афганцев рассматривала пленниц как своих наложниц и хотела воспользоваться своим правом сильных. Вот зачем они согласились выводить пассажирок. Не потому, что уважали их целомудрие, а совсем наоборот.

Лонгман пожалел, что вмешался в происходящее. Если бы он остался во внедорожнике, ему не пришлось бы улаживать конфликт между вооруженными дикарями. Сидел бы себе один, рылся бы в Интернете или смотрел кино. Нет, нашел неприятности на свою голову. И отступать было поздно.

Позволив маске свободно повиснуть на шее, он прикинул расклад. Женщин считали своей добычей подавляющее большинство афганцев. Вступиться за бедняжек означало настроить против себя все это дикое воинство. Однако пойти на поводу у насильников было равносильно тому, что утратить часть собственного авторитета, ибо люди Востока считают любые уступки проявлениями слабости.

Обдумав ситуацию, Лонгман решил, что не станет потакать звериным инстинктам. Ведь неизвестно, чего потом потребуют распаленные талибы. Захотят расстрелять парочку заложников. Или избавиться от детей, которые все равно вырастут неверными. А может, они решат, что Лонгман и его люди здесь лишние.

– Женщин выводить нужно, – произнес он, медленно выговаривая слова, чтобы все они были поняты афганцами. – Но обижать их нельзя. No hurt. No rape… Никакого вреда, никакого насилия.

Двое талибов одобрительно закивали головами, а остальные трое недовольно заворчали, как псы, у которых забирают кости, которые они посчитали своими. К ним начали сходиться другие мужчины, желающие выяснить, чем же разрешится это противостояние. Разумеется, все они были вооружены, потому что воины Аллаха даже спят с автоматами в обнимку. Лонгман, вспомнивший, что он оставил свой пистолет в автомобиле, мысленно обругал себя идиотом.

Неопределенно улыбаясь, он поднял левую руку чуть выше уровня плеча и трижды взмахнул ею, призывая этим условным жестом охранников. Если бы он сделал то же самое правой рукой, они бы дали ему время упасть на землю и открыли огонь. Это были настоящие профессиональные бойцы, экипированные по последнему слову военной техники. Они прошли Ирак, воевали в Афганистане, на них можно было положиться.

– Я представляю здесь самую гуманную страну в мире, – заговорил Лонгман, уже не заботясь о том, чтобы его речь была доходчивой. – И я не позволю издеваться над пленными, тем более над женщинами. Вы выведете всех желающих, по пять-семь человек. И не тронете их даже пальцем. Иначе…

Повинуясь его жесту, охранники передернули затворы. Краем глаза Лонгман заметил, что двое других охранников тоже покинули джип и теперь стоят поодаль, оценивая обстановку.

Афганцы дрогнули, но не отступили. Их возбужденные голоса звучали все громче, их жесты становились все более воинственными. Многие сдернули автоматы с плеч и сделали это явно не для того, чтобы блефовать. В ночном воздухе запахло жареным. Одно неверное слово, одно неправильно истолкованное движение – и темноту пронзят десятки раскаленных пуль, после чего обуздать взбунтовавшихся талибов будет невозможно.

Неужели столь тщательно спланированная операция сорвется из-за такой ерунды? Из-за каких-то пленниц, которых Лонгман с легким сердцем отдал бы на растерзание толпе? Но поздно было менять решение. Колебание, нерешительность – еще одно свидетельство слабости для жителей гор.

Не зная, что предпринять дальше, Лонгман окинул взглядом собравшихся на площадке боевиков. Среди них он заметил Алима Карани, который, как помнил американец, прекрасно владел английским языком.

– Подойди! – крикнул ему Лонгман. – Будешь переводить.

Алим подчинился, хотя сделал это довольно неохотно. Злопамятный, как все афганцы, он затаил обиду на Лонгмана. Ему, видите ли, не понравились намеки на совершенное им убийство. Однако у американца имелся к нему ключик. Безотказный.

– Если поможешь мне, – сказал он вполголоса, – я заберу уголовное дело из ФБР в ЦРУ, а потом передам тебе. Вместе с солидным призом за лояльность.

– Сколько? – быстро спросил Алим.

– Будешь доволен, – неопределенно ответил Лонгман. – Обещаю.

На самом деле он не собирался платить этому вымогателю ни цента. Более того, дал себе слово, что по возвращении в США сделает все возможное, чтобы подонок не избежал правосудия и получил по заслугам. Но сейчас было не время проявлять свои истинные чувства. Лонгман хлопнул молодого афганца по плечу, одновременно разворачивая его лицом к боевикам, которые успели обступить побледневших американцев полукругом.

«Как волчья стая, – пронеслось в голове Лонгмана. – Еще чуть-чуть – и набросятся все разом».

– Переводи, – повторил он, не показывая виду, что напуган до дрожи в коленях, до легкого помутнения в глазах. – Я понимаю, что вы настоящие храбрые воины и привыкли брать то, что принадлежит вам по праву. И я не отнимаю у вас этого права. Женщины ваши… – Он сделал широкий жест в сторону пещеры, и боевики, не дожидаясь перевода, начали смещаться в указанном направлении. – Но не сейчас! – выкрикнул Лонгман. – Вы получите их в свое полное распоряжение через сутки. Вам не придется испытывать удовольствие второпях, как уличным собакам. Вы разыграете пленниц или поделите их между собой, как решите.

Пока Алим переводил, боевики слушали его со все возрастающим удовольствием. Некоторые выкрикивали что-то одобрительное, другие уже обсуждали предстоящий дележ. Лонгман почувствовал себя хозяином ситуации и заговорил увереннее, чем минуту назад:

– Переводи дальше… Самолет не останется в Москве. Как только русские освободят ваших братьев, самолет взлетит и вернется сюда. Это называется военная хитрость. Обмена не будет. Мы заберем свое, а врага оставим с пустыми руками. Правильно?

Боевики отозвались довольным гулом.

«Как дети малые, – подумал Лонгман, презирая афганцев еще сильнее, чем прежде. – Умному человеку ничего не стоит обвести их вокруг пальца. Жаль, меня не будет здесь, когда эти идиоты поймут, что их обманули. Ох, и вытянутся их грязные, тупые рожи!»

– Ну что, договорились? – громко спросил он, уже понимая, что одержал победу.

Некоторые афганцы согласно закивали, а другие подняли шум, что-то одновременно выкрикивая.

– Что им еще не так? – спросил Лонгман у Алима. – Чего они хотят?

– Требуют, чтобы ты поклялся, – пояснил молодой афганец.

– Пожалуйста. Скажи им, что я даю слово!

Лонгман прижал руку к левой стороне груди. Шум продолжался. Выслушав требовательные голоса, Алим перевел:

– Этого мало. Люди хотят, чтобы ты поклялся.

– Чем?

– Жизнью своих детей.

Лонгман, не имевший семьи, выполнил условие без колебаний.

– Мадар! Мадар! – не унимался самый упрямый из боевиков.

Лонгман взглянул на Алима:

– Что такое «мадар»?

– Мать, – был ответ. – Он требует, чтобы ты поклялся матерью.

– Да ради бога. – Лонгман пожал плечами, вспоминая родную мать, толстую, капризную женщину с нервами, испорченными транквилизаторами, и громко произнес: – Клянусь! Клянусь матерью! Через сутки пленницы будут целиком в вашем распоряжении, а сегодня чтобы ни один волос не упал с их головы. Договорились?

– А! А! – понеслось со всех сторон.

– Они говорят: да, – перевел Алим.

– Это я и без тебя понял, – сказал американец и, отвернувшись, с достоинством прошествовал к своему «Хаммеру».

Бунт был подавлен. Операция, на которую он возлагал столько надежд, продолжалась.