Глава пятнадцатая. Эндшпиль: карибский ракетный кризис
Глава пятнадцатая. Эндшпиль: карибский ракетный кризис
Пеньковский был на пределе. Винн, попавший под серьезное подозрение в Москве, возвратился в Англию. Дженет Чисхолм уехала домой рожать четвертого ребенка. Пеньковский ждал приглашения на следующую встречу со своим новым американским связным Родни Карлсоном. Если возникнут чрезвычайные обстоятельства, он мог воспользоваться системой раннего предупреждения: сделать пометку на условленном телеграфном столбе на Кутузовском проспекте, позвонить по определенному номеру и трижды подуть в трубку.
Отчет Винна перед МИ-6 о поездке в Москву и о душевном состоянии Пеньковского был чрезвычайно мрачен. Его рассказ о грубой слежке у «Пекина» 5 июля и о поспешном отъезде из Москвы на следующее утро потряс англо-американскую группу.
20 июля директор ЦРУ Джон Макоун встретился с Кеннеди в Белом доме и, используя для обозначения Пеньковского кодовое название «Чикади», доложил президенту, что «самые последние сообщения, полученные 4 и 6 июля, наряду с другой информацией дают основания полагать, что «Чикади» попал в беду. Мы пришли к выводу, что его подозревают, что, возможно, за ним установлена слежка и, может быть, он разоблачен, так что его нельзя больше использовать в качестве контрагента. Поэтому мы самым тщательным образом анализируем его последние сообщения, охватывающие определенные аспекты военной доктрины, сопоставляя их с данными, полученными из всех источников, имеющихся в нашем распоряжении, и не распространяем их, пока не будет сделано заключение относительно их достоверности»{136}.
После шестидневной оперативной проверки материал Пеньковского был признан надежным. Документы, которые он сфотографировал совсем недавно, были переведены и распространены среди сообщества разведслужб. Англичане и американцы согласовали комплекс «дальнейших планов» в отношении Пеньковского, где предусматривалось следующее:
1. Связь с «Героем» должна поддерживаться в любом случае.
2. На «Героя» не должно оказываться никакого давления с целью получения разведданных, особенно в том случае, если ему придется уйти в отставку.
3. Если «Герой» выедет за границу, мы должны быть готовы к тому, что он пожелает там остаться, и мы не должны принуждать его к возвращению в СССР.
4. Если «Герой» останется в Комитете, мы приложим все усилия к тому, чтобы ограничить личные контакты с ним светским и профессиональным общением.
5. Мы рассмотрим возможности тайного вывоза его из СССР в случае его отставки.
6. Роль Винна в дальнейшем будет сводиться к поддержке «Героя» в Комитете, а его роль тайного связного прекратится{137}.
ЦРУ и Интеллидженс сервис из кожи вон лезли, чтобы удержать своего человека на плаву.
1 августа президент Кеннеди объявил, что США готовы создать систему национальных контрольных постов под международным контролем для наблюдения за выполнением запрета ядерных испытаний; это была важная уступка. Четыре дня спустя, 5 августа, Советский Союз в одностороннем порядке возобновил ядер-ные испытания в атмосфере, произведя взрыв мощностью в сорок мегатонн в Арктике. 9 августа Советский Союз официально и в категорической форме отверг компромиссные предложения Кеннеди относительно договора о запрещении ядерных испытаний.
10 августа директор ЦРУ Джон Макоун продиктовал памятную записку для Кеннеди, в которой выразил уверенность в том, что советские баллистические ракеты средней дальности будут развернуты на Кубе. 22 августа президент публично подтвердил сообщения о том, что несколько тысяч советских техников и «большое количество» предметов материально-технического обеспечения прибывают на Кубу. На следующий день он подписал меморандум № 181 о мерах национальной безопасности, призывающий к изучению обстановки и принятию мер «в свете новых доказательств активизации деятельности (советского) блока на Кубе». Меморандум предписывал исследовать вероятные военные, политические и моральные последствия развертывания на Кубе ракет, способных поразить цели в США. Меморандум также требовал анализа имеющихся военных альтернатив на случай, если США решат ликвидировать такие ракеты.
27 августа Пеньковский был приглашен на прием к американскому атташе по вопросам сельского хозяйства. Его квартира размещалась в пристройке к желтому, украшенному лепниной зданию посольства на улице Чайковского. Квартиры в здании посольства являли собой оазис американской цивилизации — от мебели и бытовых приборов до еды и безалкогольных напитков производства самых респектабельных фирм.
Квартира с тремя спальнями, двумя ванными комнатами, гостиной и кухней была по московским стандартам великолепной. Прием с 6 до 8 вечера устраивался в честь американской делегации табаководов. Пеньковский прибыл один около половины седьмого и, прокладывая себе путь среди толпы приглашенных, стал медленно пробираться к Карлсону, подтянутому молодому атташе. Он немного поболтал по-русски с Женей Даниловой, переводчицей из Государственного комитета. А Карлсон вышел в ванную комнату и загрузил тайник. Он тщательно прикрепил клейкой лентой завернутый в водонепроницаемую бумагу пакет, содержащий поддельный внутренний советский паспорт и письмо от группы, к нижней части крышки спускового бачка в самой большой из ванных комнат. Карлсон вновь появился среди гостей из другой двери и стал медленно продвигаться к противоположной стороне комнаты, где Пеньковский разговаривал теперь с одним из сотрудников посольства. Все трое постояли минутку вместе, затем сотрудник посольства двинулся дальше. Пеньковский сразу же обратился к Карлсону по-английски: «У меня есть для вас маленький пакет. А у вас есть что-нибудь для меня?» «Да. Пойдите в ванную комнату: выйдите через эту дверь и направо. Под крышкой спускового бачка».
Как только Карлсон произнес слово «ванная», Пеньковский сказал: «Да, да». Подошли двое американцев, и разговор пришлось перевести на какую-то безобидную тему. Несколько минут спустя Пеньковский, воспользовавшись своим обычным предлогом, сказал: «Какая чудесная квартира. И столько комнат! Можно мне ее посмотреть?»
Карлсон и еще один сотрудник посольства сказали «разумеется!» и отправились втроем — Пеньковский впереди. Когда они проходили мимо ванной, Карлсон сказал: «А это самая большая ванная комната». Пеньковский вошел внутрь, огляделся, вышел, и все трое направились в холл, где хозяин показывал квартиру Даниловой. Все вместе они зашли в детскую, затем вернулись в холл и прошли мимо ванной. Пеньковский спросил, можно ли ему воспользоваться туалетом. «Конечно!» — ответил Карлсон. К тому времени хозяин вместе с Даниловой уже вернулись к гостям. Карлсон посторонился, чтобы пропустить сотрудника посольства, и сказал ему: «Идите. Полагаю, что там ему помощь не потребуется». Теперь Карлсон остался в холле один. Он вошел в ванную, где находился Пеньковский, и запер дверь.
Пеньковский передал Карлсону небольшой пакет. Достав его из кармана, он спросил: «А для меня у вас есть что-нибудь?» «Ш-шш», — предостерегающе прошептал Карлсон и указал на сливной бачок. Пеньковский не шевельнулся. Карлсон снял крышку с бачка, перевернул ее и положил на коврик на полу. Он достал конверт вместе с запасным куском клейкой ленты, оставленной там для того, чтобы Пеньковскому было чем прикрепить свой пакет. Пеньковский сунул конверт в карман, попрощался и ушел, как только Карлсон отпер дверь. В холле не было ни души. Карлсон снова запер дверь, спустил воду в туалете, водворил на место крышку бачка и задержался еще минуты на три, чтобы вымыть руки. Затем медленно открыл дверь. К счастью, в холле по-прежнему никого не было. Он оглянулся и заметил, что две щетки для волос, лежавшие на крышке туалета, были оставлены на краю раковины. Он положил щетки на прежнее место и вышел из ванной. Пройдя по длинному коридору, он вернулся в гостиную через дверь на противоположной стороне.
Из московской резидентуры немедленно полетело оперативное сообщение в штаб-квартиру ЦРУ: «Двусторонний обмен состоялся на приеме благополучно.
«Герой» передал семь пленок и три оперативных сообщения. Высылаем диппочтой 28 августа».
В своем отчете об операции Карлсон отметил, что «„Герой”, очевидно, немного нервничал... и слишком торопился». Пеньковский говорил только по-английски, и Карлсону показалось, что Пеньковский был настроен на такой же способ передачи материалов, как и раньше, и не слышал ничего, кроме того, куда ему нужно было идти, чтобы провести операцию по обмену материалами. Однако Карлсон полагал, что никто другой этого не заметил.
После обмена, состоявшегося в ванной комнате, по словам Карлсона, он «благополучно» вернулся к гостям. Он сообщил, что во время разговора с Пеньковским и одним из советских коллег Пеньковский сказал: «Мы приедем в Америку».
«Когда? Мы с радостью встретим вас там», — сказал Карлсон.
«Когда-нибудь, когда-нибудь», — бодро ответил Пеньковский{138}.
Одним из письменных материалов, полученных от Пеньковского, оказалось длинное письмо, написанное 25 августа 1962 года, в котором говорилось: «Скоро исполнится год с нашей последней встречи. Я чувствую себя без вас очень одиноким и в данное время не знаю, позволит ли нам судьба увидеться еще раз. Я и все члены моей семьи находимся в добром здравии. Я бодр и работоспособен».
По-видимому, не сознавая зловещего смысла, Пеньковский писал: «Я уже привык к тому, что время от времени замечаю за собой слежку. «Соседи» продолжают проявлять ко мне пристальное внимание. По какой-то причине они взяли меня «под колпак». Что-то заставило их сделать это. Я теряюсь в догадках и предположениях. Я далек от того, чтобы преувеличивать опасность и серьезность причин. Ведь я оптимист, тем не менее пытаюсь объективно оценить ситуацию. Я высоко ценю тот факт, что вы делаете то же самое в моих интересах. Что касается моего положения, хочу подчеркнуть, что я не разочарован ни в жизни, ни в работе. Я полон сил и желания продолжать нашу общую и, как вы пишете, важную и нужную работу. Это цель моей жизни. И если мне удастся внести маленький вклад в наше Великое Дело, то большего удовлетворения и быть не может».
Пеньковский писал группе: «Не стоит сейчас принимать решение о прекращении фотосъемки. Необходимо продолжать эту работу до тех пор, пока у меня не отберут пропуск».
«Если не считать слежки, — писал Пеньковский, — для меня все складывается неплохо и в ГРУ, и в Государственном комитете». Он получил благодарность и денежную премию. Он все еще надеялся, что его в ближайшее время пошлют за границу в краткосрочную командировку. Были возможности поехать в Японию или Австралию, в США на книжную ярмарку или во Францию с Гвишиани. Эти поездки должны были состояться в период с сентября по декабрь 1962 года. Пеньковский писал, что он ждет от Гвишиани предложения поехать в одну из этих командировок и попытается поговорить с кем-нибудь из КГБ и Центрального Комитета, где утверждение кандидатур на зарубежные поездки также контролирует КГБ. «Одному Богу известно, каков будет ответ. Если КГБ снимет с меня подозрение, то они санкционируют поездку. А если нет, они «посоветуют», что со мной делать: оставить ли меня в Комитете или убрать, но оставить в армии, или же уволить меня совсем.
Если они уберут меня из Комитета и начнут оформлять увольнение, я предприму последнюю попытку остаться в армии на любой другой работе и обращусь с последней просьбой к Малиновскому, к С. С. (Сергею Сергеевичу Варенцову), к Серову и к другим генералам. Если не поможет и это, я не останусь в Москве. Я прошу вас понять меня и санкционировать эти действия и решения».
Далее Пеньковский посвятил особый раздел своего письма Винну и его проблемам. Он написал, что все шло нормально, но за день до отъезда Винна Левин (представитель КГБ в Государственном комитете) сказал ему, что его люди (КГБ) заинтересовались целями поездки Винна. «Я ответил ему, что помимо Комитета Винн должен посетить Совет по торговле или Министерство внешней торговли в связи с организацией передвижной выставки. Левин сказал, что ему все это известно, но что по какой-то причине они все-таки заинтересовались В. Я узнал все это во второй половине дня, после того как передал Винну часть материала. Я назначил ему свидание на 21.00 в тот же самый день, чтобы поужинать с ним на прощанье. Я работал с В. официально, и органам (КГБ) было об этом известно; в таких случаях предполагается, что «соседи» не ведут за нами слежку. Приближаясь к «Пекину», я заметил, что за В. следят, и решил уйти, но потом испугался, что у него, возможно, есть материал для меня, который он должен передать мне до отъезда из Москвы. Я решил войти в ресторан и поужинать с В. на виду у всех. Войдя в вестибюль, я понял, что он «окружен» (это означает, что наружное наблюдение ведется либо демонстративно, либо непрофессионально). Увидев, что свободных столиков нет, я решил уйти, будучи в полной уверенности, что В. последует за мной. Мне только хотелось узнать, есть ли у него материал для меня, а затем расстаться с ним до утра, предупредив, что провожу его. Пройдя метров 100—150, я вошел в большой проходной двор с садом. В. последовал за мной, и оба мы сразу же увидели двух «топтунов», которые шли за нами. Перекинувшись парой слов, мы с В. расстались. Меня возмутила столь наглая слежка, и на следующий день, проводив В., я официально доложил своему начальству о том, что сотрудники КГБ помешали мне поужинать с иностранцем, которого мы уважаем, давно знаем, с которым я давно работаю и с которым у нас установились отношения взаимного доверия и т. п. Я сказал, что наш гость чувствовал себя неуютно, когда заметил, что к нему проявляют такое «внимание». Мое начальство согласилось, что это позор, и Левин тоже был возмущен слежкой. Левин сказал, что Комитет и я как его представитель оказывали В. необходимые знаки внимания и что они (КГБ) не имеют к нему никаких претензий. Но В., по-видимому, привлек к себе внимание органов неосмотрительными действиями».
Затем Пеньковский пожаловался на неспособность Винна организовать передвижную выставку более оперативно, с тем чтобы его пригласили в Москву в 1962 году. Он написал также, что уже после отъезда Винна ему стало известно, что тот приглашал к себе в гостиничный номер советских юношу и девушку. «Не знаю, о чем он с ними разговаривал и какую цель преследовал, завязывая знакомства подобным образом. Может, он чувствовал себя одиноким? Этих молодых людей подвергли допросу»{139}.
Пеньковский критиковал Винна также и за то, что тот не обменял ни одного английского фунта, «хотя я уверен, что вы снабдили его деньгами на поездку. Каждый день он брал у меня по 30—40 рублей (27—36 фунтов стерлингов), к тому же я полностью оплатил его номер в гостинице. Когда он просил денег, отказать ему было неудобно. Возможно, кто-нибудь заметил, что он не обменивал валюту, хотя жил, ел, развлекался и за все расплачивался в рублях».
В заключение Пеньковский настоятельно просил группу заставить Винна срочно отправить в Комитет все требуемые документы и приложить список участвующих фирм, с тем чтобы можно было организовать выставку в Москве или Ленинграде. «Я прошу вас проконтролировать действия В. и помочь ему прислать документы о предполагаемой выставке и рекламные проспекты хорошего качества и привлекательно оформленные. Необходимо, чтобы все выглядело солидно, тогда многие подозрения относительно В. исчезнут».
Пеньковский написал, что, если его не направят за границу в краткосрочную командировку, он со второй половины сентября уйдет в отпуск до конца октября. «На период моего отпуска я буду числиться в Комитете, независимо от того, какие будут приняты решения относительно моего будущего. После отпуска я вернусь в Комитет и все еще смогу бывать на приемах. После отпуска на одном из приемов я сообщу вам о своей дальнейшей судьбе».
Далее, говоря о своем будущем, Пеньковский высказал англо-американской группе все, что наболело. «Дорогие друзья, я хочу попросить вас о большом личном одолжении. Прошу вас сделать для меня исключение из правил. Я безмерно благодарен за то, как оплачивается моя работа в настоящее время и как ее предполагается оплачивать в будущем, когда я приеду к вам. Мое теперешнее жалованье плюс пенсия в размере этого жалованья — все это очень хорошо и достаточно для моей будущей жизни в столь дорогом для меня мире, за незыблемость существования которого я борюсь вместе с вами. Когда я приеду к вам, у меня будет на счету 35—40 тысяч (долларов). Мне кажется, что такой суммы недостаточно, чтобы начать все с нуля, особенно если учесть, что я хочу сразу же активно заняться частной предпринимательской деятельностью. Когда я приеду, мне хотелось бы иметь больше средств. Прошу вас отобрать из сделанных мной 5000 фотокадров не менее сотни самых лучших и самых ценных.
Добавьте к ним все предыдущие рукописные материалы (подлинность и ценность которых, я полагаю, уже проверена и подтверждена) и передайте все это моим самым высоким начальникам для общей оценки и установления для меня материального поощрения в виде единовременной выплаты с учетом важности всех документов в целом. В связи с этим я хотел бы напомнить вам о следующем. Существующая система оплаты за период моей работы в России была согласована нами в первые дни нашей совместной работы, когда, скромно оценивая мои возможности как агента, мы пришли к общему заключению, что моя деятельность в основном ограничится рамками ГРУ и что я смогу добывать подлинные документы, представляющие ценность только для разведки.
В результате дальнейшего развития нашей совместной работы, а также благодаря вашей предусмотрительности и руководству выявились новые возможности, и мы вышли далеко за рамки первоначальных планов и предположений. Мы получали и продолжаем получать многие другие материалы, которые имеют явную ценность для нашего командования. Прошу вас принять это во внимание, когда будет рассматриваться моя просьба. Меня беспокоит, что я смогу оставить своим детям и внукам, и мое жизненное благосостояние мне не безразлично, однако что останется после меня родным? Хочу сразу же заверить вас, что, если в моей просьбе будет отказано, качество моей работы не снизится и мой энтузиазм не уменьшится ни на йоту и что я буду продолжать работать так же, как сейчас. Верьте этому, в этом моя сила».
Пеньковский, обращаясь к вещам более прозаическим, просил также прислать четыре хромовые батарейки для транзистора и писал, что нашел, как ему кажется, «два очень хороших тайника» — один возле церкви, которую часто посещают иностранцы, а другой неподалеку от могилы Сергея Есенина на Ваганьковском кладбище. «Я не хочу появляться в местах, где расположены эти тайники, для более подробного их осмотра, пока за мной еще наблюдают. Описания пришлю позднее».
Пеньковский написал, что он работает над статьей на основе перевода работы Лэппа «Человек и космос», который был передан ему Дженет Чисхолм 31 мая на приеме в честь дня рождения королевы. Этот материал, отмечает Пеньковский, «помог мне открыть многие двери и утвердить за собой репутацию человека, который стремится сделать что-то новое... Крепко обнимаю вас и жму ваши руки, ваш друг, 25.8.62».
В конверте, переданном Карлсоном, Пеньковский обнаружил длинное письмо от группы и советский паспорт на имя Владимира Григорьевича Бутова, сотрудника одного из проектных институтов Москвы. Паспортом, специально изготовленным ЦРУ для Пеньковского, следовало воспользоваться в том случае, если ему придется скрыться из Москвы. В паспорте была наклеена его фотография — одна из тех, которые он ранее передал через Винна{140}.
29 августа, на другой день после встречи Пеньковского с Карлсоном, Советский Союз объявил о том, что в 1962 году объем его морских перевозок на Кубу вдвое превысит общий объем 1961 года. 1 сентября было объявлено о подписании соглашения о поставках на Кубу оружия и направлении туда военных специалистов. В результате активизации советской деятельности на Кубе поползли слухи, и на одной из пресс-конференций журналисты попросили президента прокомментировать возможное значение таких шагов. Соединенные Штаты, сказал Кеннеди, используют «все необходимые средства», чтобы предотвратить агрессию со стороны Кубы против любой части Западного полушария, добавив, однако, что наращивание военного потенциала Кубы не носит сколько-нибудь значительного наступательного характера.
В среду, 5 сентября Пеньковский появился на приеме, организованном американским посольством в честь делегации специалистов США по электроэнергетике, возглавляемой министром внутренних дел Стьюартом Юдаллом. Прием проходил в Спасо-хаусе, и у Пеньковского не было возможности передать письмо или пленки Карлсону, который тоже присутствовал там. Планировка резиденции посла не позволяла Пеньковскому и Карлсону вместе выйти в мужской туалет. Когда Карлсон отправился в ванную, чтобы оставить письмо для Пеньковского под крышкой сливного бачка, ему не удалось прикрепить пакет к крышке, так как клейкая лента не приклеивалась. Да и Пеньковский не подал ему знака о том, что хочет что-то передать.
Пеньковскому и Карлсону все-таки удалось перекинуться парой слов относительно предполагаемого приезда делегации американских табаководов. Карлсон сказал, что свяжется с Пеньковским. Он разрабатывал приемлемое прикрытие для своих отношений с Пеньковским. Пеньковский сказал Карлсону, что надеется увидеться с ним завтра вечером на просмотре английского кинофильма и добавил по-английски: «Там много хороших мест». Англичане и американцы периодически устраивали просмотры новейших фильмов, на которые приглашались и русские. Однако Карлсон не был приглашен, потому что в британский список гостей были включены только советские граждане и сотрудники британского посольства.
На следующий день министр внутренних дел Стьюарт Юдалл встретился с Никитой Хрущевым, который сказал ему: «Теперь что касается Кубы, то там имеется кое-что, что может иметь самые неожиданные последствия»{141}. В тот вечер Пеньковский присутствовал на просмотре английского фильма «Вкус меда» с Глендой Джексон в главной роли, который проходил в рабочем помещении атташе по науке и культуре. Джервез Кауэлл только на этой неделе прибыл в Москву, чтобы сменить Чисхолма в британском посольстве. Они переглянулись с Пеньковским во время фуршета, предшествовавшего демонстрации фильма, но ни слова друг другу не сказали. Пеньковскому были показаны фотографии жены Кауэлла Памелы, но на просмотре она не присутствовала. Никакой процедуры передачи материала Кауэллу не было разработано, а поэтому Пеньковский высматривал миссис Кауэлл, которой, как предполагалось, он должен был передать материал через тайник в коробке «харпика» в ванной комнате. В своем отчете в Лондон Кауэлл писал:
«Показ фильма был организован для русских гостей, приглашенных сотрудниками научного и консульского отделов посольства. Просмотр начинался в 18.30, гости были приглашены к 18 часам. В течение всего этого времени гости прибывали один за другим, а поэтому контакты были отрывочными. Наиболее пунктуальные успели до начала фильма обменяться рукопожатиями с присутствующими, а опоздавшим удалось лишь поздороваться с теми, с кем они контактировали официально. «Герой» появился где-то в середине прибытия гостей. Он коротко обменялся со мной приветствиями и взглянул на меня, когда проходил мимо, уделив мне не больше внимания, чем любой другой гость, бывавший на приемах и раньше, мог бы уделить какому-нибудь новому лицу, но, поскольку он был «Героем», я хорошо его запомнил. Мне показалось, что для одного вечера этого достаточно и, если я буду пытаться еще раз подойти к нему, у него создастся впечатление, что у меня кое-что для него есть. Поскольку там в течение большей части вечера присутствовала всего одна жена дипломата из британского посольства, то я был вполне уверен, что он правильно оценит ситуацию как возможность для нас обоих появляться на приеме».
Из семидесяти приглашенных русских пришло всего двадцать четыре человека, однако в их числе был Левин, сотрудник КГБ высокого ранга, работавший в Государственном комитете по науке и технике, с супругой. У Пеньковского были веские основания вести себя осторожно. Когда англичане направили отчет Кауэлла в Вашингтон, они рассмотрели необходимость ответить на письмо Пеньковского от 5 сентября и отреагировать на его острую озабоченность тем, сколько денег у него будет, когда он приедет на Запад. Было решено подготовить и согласовать ответ к 10 сентября, чтобы успеть перевести его на русский язык и доставить в Москву на случай возможной встречи с Пеньковским 13 сентября.
Англичане подробно проинформировали американцев о деятельности Винна. Один из его автофургонов с передвижной выставкой был в пути, странствуя по Восточной Европе, и выставка завоевала вполне достаточную популярность. Винн заказал место для своей выставки на Британской торговой ярмарке в Бухаресте, которая должна была открыться в самом начале октября, однако поездку в Советский Союз в том году он не планировал. «Винн напишет Левину, сообщит ему во всех подробностях о своей поездке в Бухарест и о том, какие фирмы участвуют», — говорилось в сообщении из Лондона.
Для того чтобы соблюсти установленный крайний срок для совместного письма Пеньковскому — к полудню в понедельник, 10 сентября 1962 года, — Гарольд Шерголд подготовил черновик:
«Дорогой друг,
горячо благодарим вас за ваше содержательное письмо и ценный материал, который вы передали нам недавно. Качество ваших снимков, как всегда, превосходно.
Нас крайне заинтересовало сообщение о возможности вашей поездки в одну из четырех стран в текущем году, и мы искренне надеемся, что на сей раз вы получите разрешение на выезд.
Нам хотелось бы увидеться с вами вновь не меньше, чем вам хочется увидеться с нами, и, куда бы вы ни поехали, мы тоже приедем туда, чтобы встретиться с вами.
Мы самым тщательным образом изучили ваши замечания по поводу финансовых проектов на будущее. По-видимому, мы недостаточно четко сформулировали наши предложения в письме, поскольку вы не сделали ожидаемых выводов. У вас не должно быть ни малейшего сомнения в том, что наши правительства очень щедро расплатятся с вами. В самых высоких кругах совершенно ясно было заявлено, что ваша деятельность признана очень успешной и что ценность вашего материала крайне высока. Хотя мы предпочли бы отложить детальное обсуждение вашего финансового обеспечения до личной встречи, наше руководство во исполнение вашей просьбы санкционировало выделение вам в качестве вознаграждения 250 000 долларов США, которые будут отложены для вас до вашего приезда на Запад. Мы также обдумали вопрос об обеспечении ваших детей и внуков. При нашей следующей встрече мы обсудим все эти финансовые вопросы более подробно.
Мы приняли к сведению ваши замечания относительно Винна и сделаем все возможное, чтобы он выполнял свое задание должным образом. Однако вам следует знать, что он вступил в переписку с Всесоюзной торговой палатой и получил от них ответ о том, что выставку в Советском Союзе можно планировать только на 1963 год. Поэтому он не может строить подробные планы относительно участвующих фирм и выставок на данной стадии, хотя несколько фирм, которые вас заинтересуют, проявили большой интерес к таким выставкам. А пока он планирует отправить один из своих автофургонов с передвижной выставкой на ярмарку, которая откроется в октябре в Бухаресте. В самое ближайшее время он напишет письмо Левину и подробно проинформирует его о сложившейся ситуации, хотя не сможет по приведенным выше причинам представить список участников и товаров, которые будут экспонироваться на предполагаемой выставке в СССР».
Далее в письме содержался анализ работы Пеньковского: «Разумеется, мы были рады получить остальные страницы Устава, потому что он, несомненно, является основополагающим документом. Другие руководства и справочники тоже представляют ценность. Мы, однако, в общих чертах уже были знакомы с вопросами, которые там рассматриваются, благодаря другим материалам, которые вы нам передавали. Учитывая это, а отчасти также и то обстоятельство, что у вас есть выбор в рамках спецхрана секретного отдела библиотеки, вам следует знать, что статьи из «Военной мысли», как совершенно секретные, так и секретные, а также комплекты «Военных новостей» представляют большую ценность, и нам было бы желательно получить номера той же серии за 1961 и 1962 годы, которых у нас еще нет. Нас заинтересовали бы любые аналогичные сборники статей, касающихся, например, ПВО (противовоздушной обороны) или военно-морского флота, если они имеются в спецхране. К сожалению, мы не успели ничего сказать вам относительно лекций, прочитанных в ГРУ Серовым, Роговым и т. п. Мы в них весьма заинтересованы и были бы рады получить дальнейшие документы, особенно касающиеся незаконных операций. (Мы подчеркиваем, что изложенные выше указания не следует понимать как просьбу активизировать вашу деятельность в этом направлении; наши предыдущие замечания по этому поводу остаются в силе, и следует делать только такие снимки, которые вы сочтете безопасными и возможными.)
Куба и Берлин. В дополнение к берлинскому вопросу, в отношении которого по-прежнему важны сведения по военно-дипломатическим приготовлениям и графику операций, сейчас мы весьма заинтересованы в получении конкретной информации относительно военных мероприятий СССР в целях превращения Кубы в военную базу наступательного характера. В частности, мы хотели бы узнать, будет ли Куба оснащена ракетами класса «земля — земля».
Все ваши друзья думают о вас постоянно и с сочувствием относятся к трудностям, с которыми вы сталкиваетесь. В то же время они гордятся тем, как вы преодолеваете эти трудности и продолжаете бороться за то, что считаете правым делом. Всегда помните, что они мысленно находятся рядом с вами. «Энн» шлет вам горячий привет и просит передать, что у нее родился сын. Мать и сын чувствуют себя хорошо. Все мы шлем вам свои самые горячие приветы и еще раз выражаем надежду на скорую встречу с вами».
Бьюлик полностью одобрил текст, и письмо Пеньковскому было переведено на русский язык.
Памела Кауэлл, известная под кодовым именем «Пэнси», прибыла в Москву 12 сентября. На следующий вечер была назначена прощальная вечеринка Дэвида Сениора, британского атташе по науке, чья служебная командировка подошла к концу. Кауэллы, как и Пеньковский со своей женой Верой, получили приглашение.
На 15 сентября планировался также прием, который давал временно исполняющий обязанности экономического советника посольства США Кэрол Вудс. Не будучи осведомленным о шпионской деятельности Пеньковского, Вудс автоматически включил его в список приглашенных советских сотрудников Государственного комитета. Как только Родни Карлсон узнал о предстоящем приеме, он позаботился, чтобы его имя внесли в список приглашенных. Карлсон планировал получить материал от Пеньковского и передать ему письмо, если Пеньковскому не удастся установить контакт с Памелой Кауэлл 13 сентября.
Однако случилось так, что 14 сентября Майкл Стоукс позвонил из Лондона и сказал Джо Бьюлику, что Пеньковский не пришел 13 сентября на прием, который устраивал атташе по науке. «Присутствовали очень немногие из приглашенных русских», — пояснил Стоукс. Шерголд сообщил лондонской резидентуре ЦРУ: «Либо «Герой» счел, что ему не следует присутствовать на обоих приемах — и 13, и 14 сентября, — либо по какой-то причине ему не позволили быть на приеме 13 сентября, либо вообще сократили число тех, кто должен был там присутствовать, потому что из довольно большой группы приглашенных сотрудников его конторы на прием пришло всего двое. Сейчас мы ожидаем результатов встречи 15 сентября»{142}.
16 сентября в Вашингтоне была получена короткая телеграмма из Москвы: «„Герой” не появился». Пеньковский говорил, что он, возможно, уедет в отпуск. Люди, которые были с ним связаны, хотя и беспокоились, но могли лишь надеяться на лучшее. Они предположили, что Пеньковский появится, как было запланировано, после отпуска, в конце октября.
Рост поставок на Кубу советского оборудования порождал в Вашингтоне подозрения и споры. 31 августа Кеннет Китинг, сенатор от республиканцев из Нью-Йорка, заявил в сенате, что имеются доказательства присутствия на Кубе советских ракетных установок. Китинг настоятельно призывал Кеннеди принять меры и предложил, чтобы Организация американских государств направила на Кубу группу экспертов для расследования. Вскоре Китинг предпринял кампанию против администрации Кеннеди, обвинив ее в сокрытии факта присутствия на Кубе советских наступательных ракет. Он так и не раскрыл источник своей информации и отказался документально обосновать свои обвинения, которые, тем не менее, стали главным козырем в кампании, предпринятой в связи с выборами в Конгресс. Несколько лет спустя, вспоминая обвинения Китинга, Дик Хелмс сказал, что он был уверен, что Китинг «блефовал, основываясь на сообщениях кубинских беженцев. Я подробно изучил его обвинения, потому что меня ежедневно допекали вопросом о том, откуда Китинг черпает свою информацию. Сенаторам, как известно, и не такое сходит с рук»{143}.
4 сентября советский посол Анатолий Добрынин позвонил генеральному прокурору Роберту Кеннеди. Президент использовал своего младшего брата Бобби для передачи частных сообщений и для улаживания сложных и деликатных дел. Таким образом президент имел возможность доводить до сведения общественности свои мнения и тревоги, обходясь без прямого президентского вмешательства. Бобби Кеннеди рассказал Добрынину «о глубокой озабоченности президента тем, что происходит» на Кубе. Добрынин сказал генеральному прокурору, что президенту не следует беспокоиться, потому что он, Добрынин, получил от Никиты Хрущева поручение заверить президента Кеннеди, что на Кубе не будет размещено ни ракет класса «земля — земля», ни каких-либо иных наступательных вооружений. Добрынин также сказал брату президента, что наращивание советского военного потенциала несущественно и что Хрущев не предпримет ничего, что могло бы нарушить отношения между США и СССР накануне президентских выборов. Председатель Хрущев, объяснил Добрынин, любит президента Кеннеди и не захочет поставить его в затруднительное положение{144}. Добрынин передал аналогичные сведения референту из Белого дома Теодору Соренсону и представителю в Организации Объединенных Наций послу Эдлаю Стивенсону. В тот же день, получив информацию от своего брата, президент Кеннеди сделал заявление о том, что нет никаких данных, подтверждающих присутствие на Кубе «наступательных ракет класса «земля — земля» или какого-либо другого заслуживающего внимания наступательного потенциала». «Если бы дело обстояло по-иному, — предупредил он, — возникли бы самые серьезные проблемы»{145}.
Хрущев продолжал проводить политику обмана. В сентябре в официальном советском заявлении было сказано, что «Советскому Союзу нет необходимости перемещать свое оружие, предназначенное для отпора агрессии и нанесения ответного удара, в какую-нибудь другую страну, например на Кубу». Советское заявление призывало Соединенные Штаты «не утрачивать самоконтроля и трезво оценить, к чему могут привести их действия»{146}. В тот же период Георгий Большаков, сотрудник КГБ, работавший в Вашингтоне в качестве советника по вопросам информации «под крышей» советского посольства, и редактор журнала «Советская жизнь», сказал Роберту Кеннеди, что на Кубе наступательных ракет не имеется. Большаков встречался с Хрущевым и Микояном в Пицунде, на берегу Черного моря, когда они отдыхали там в середине сентября, и Хрущев поручил ему заверить президента, что «ни одна ракета, способная поразить цель в Соединенных Штатах, не будет размещена на Кубе». Микоян добавил, что на Кубе размещаются только оборонительные ракеты класса «земля — воздух»{147}.
Единственным из старших членов администрации Кеннеди, подозревавшим Хрущева в размещении на Кубе наступательных ракет класса «земля — земля», был директор ЦРУ Джон Макоун. 10 августа, подвергнув тщательному анализу фотографии, сделанные с самолета У-2, и секретные разведывательные донесения, включавшие материалы Пеньковского и наблюдения кубинских агентов за тем, что, по-видимому, было ракетами, которые разгружали с судов и перевозили далее на грузовых автомобилях, Макоун продиктовал меморандум президенту Кеннеди, выразив уверенность в том, что «на острове монтируются установки, предназначенные для запуска наступательных ракет»{148}. Несмотря на предостережения референтов, которые рекомендовали опустить в меморандуме выражение уверенности до тех пор, пока информация не будет полностью подтверждена документально, Макоун настоял на своем. На заседании Национального совета безопасности 17 августа, на котором присутствовал президент, Макоун заявил, что Советы, несомненно, размещают на Кубе ракеты «земля — земля». Госсекретарь Дин Раск и министр обороны Роберт Макнамара высказали мнение, что потенциал имеет чисто оборонительный характер{149}.
Доводы Макоуна основывались на том, что он называл «фактором здравого суждения». У него не было неопровержимых данных, подтверждающих присутствие на Кубе наступательных ракет, но У-2, пролетавшие над территорией Кубы, чтобы наблюдать за развертыванием советских сил, обнаружили стартовые площадки для ракет класса «земля — воздух», предназначенных для противовоздушной обороны. Пеньковский говорил англо-американской группе о советских планах относительно ракет класса «земля — воздух» еще в 1961 году в Лондоне и раздобыл для них справочник о боевых возможностях ракет SA-2. Макоун задумался: что же защищают эти ракеты, если они не обороняют аэродромы? Он пришел к выводу, что на Кубе должны находиться советские наступательные стратегические ракеты.
«Очевидная цель присутствия ракет класса «земля — воздух» заключалась в том, чтобы отвлечь наше внимание, чтобы мы не могли рассмотреть, что там происходит. Там уже находились 16 000 человек вместе со всем артиллерийско-техническим обеспечением, а потом стали приходить суда. На Кубу нечего было везти, кроме ракет. Таковы мои рассуждения. Мы не видели ракет, потому что они были на судах, а там у нас нет агентов. Мы действительно не видели собственными глазами, что находилось на судах, однако кое о чем можно догадаться. Это одна из догадок», — сказал Макоун{150}.
Позиции, занятой Макоуном, нельзя было позавидовать. «Я решительно утверждал, что советские наступательные ракеты присутствуют на Кубе, а вся администрация Кеннеди мне возражала — все демократы. И я, единственный республиканец, отстаивал резко противоположное мнение. Я потратил уйму времени, чтобы убедить президента и его брата Роберта Кеннеди в том, что я не являюсь источником информации для сенатора от республиканцев (Кеннета Китинга)[11].
Макнамара, Раск и другие, продолжал Макоун, аргументировали свою позицию тем, что, мол, «они (Советы) никогда не размещали ни одной ракеты за пределами своей территории. Это правда. Но я возражал, что Куба представляет собой тот единственный участок земли, контролируемый Советами, где можно разместить ракету, способную нанести удар по Вашингтону или Нью-Йорку, но до Москвы она не долетит. Естественно, они не хотели размещать ракеты в Албании или Восточной Германии из боязни, что местное население приберет их к рукам и направит удар на Москву»{151}.
Макоун был так расстроен, что поехал повидаться с конгрессменом-республиканцем от штата Мичиган Джералдом Фордом, который в то время был членом Комитета по бюджетным ассигнованиям, утверждавшего бюджет ЦРУ.
«Я собирался на собственную свадьбу и был совершенно вне себя, потому что не мог получить подтверждения своей догадки. Я сказал Джерри Форду: «Я не могу никого заставить заняться этой проблемой, а она, по-моему, весьма серьезна». Форд ответил: «Я постараюсь сделать так, чтобы президент вас выслушал». Я сказал: «Не надо, ведь я могу увидеться с президентом в любое время». Я встретился с президентом с глазу на глаз и изложил ему свою точку зрения. На следующее утро, 10 августа 1962 г., президент созвал совещание СНБ (Совета национальной безопасности). Каждый из присутствующих уже слышал, как я во весь голос предупреждал об опасности, — Раск, Макнамара, Банди. Я изложил свою точку зрения. Президент сказал: «Джон уезжает, и я хочу, чтобы чрезвычайный план операций был разработан так, чтобы в случае, если Джон окажется прав, мы могли бы сразу же начать действовать». Как оказалось позднее, это была отсрочка. Я потерял всякую надежду, потому что обычно чрезвычайный план кладется под сукно. Поэтому я не очень был доволен совещанием, состоявшимся накануне моего отъезда в Сиэтл, куда я летел на собственную свадьбу»{152}. Вопрос о советских наступательных ракетах на Кубе назревал как нарыв, а тем временем 29 августа состоялось бракосочетание Макоуна с Тейлиной Пиггот. 1 сентября Макоун и его молодая супруга отбыли из Нью-Йорка на пароходе «Франция» в свадебное путешествие по югу Франции. «Я дал указание совершать облеты Кубы ежедневно, но не успел наш пароход покинуть причал, как мое указание было отменено Раском и Макнамарой, особенно Раском, который боялся, что будет страшный скандал, если собьют самолет США с гражданским пилотом».
Макоун прервал свой медовый месяц, чтобы 6 сентября встретиться в Париже с заместителем министра обороны Роузвеллом Джилпатриком и советником по национальной безопасности Макджорджем Банди. Он предупредил их, что, по его мнению, Советский Союз размещает ракеты на Кубе. Макоун направил из Франции телеграмму, в которой советовал предпринять специальную оценку разведданных, вновь высказав уверенность, что обнаруженные на Кубе площадки для запуска ракет класса «земля — воздух» служат прикрытием для развертывания наступательных ракет класса «земля — земля». Заместитель Макоуна генерал-лейтенант Маршалл Картер игнорировал совет своего начальника. Доклад, который он направил через Разведуправ-ление Соединенных Штатов Совету национальной безопасности и президенту, не включал рекомендацию Макоуна, поскольку производивший оценку сотрудник ЦРУ не смог найти бесспорных подтверждений тому, что Артур Шлезингер-младший впоследствии назвал «предчувствием» Макоуна.
В специальной национальной оценке разведданных (SNIE 85-3-62) отмечалось следующее:
«Создание на территории Кубы значительной ударной мощи с вооружениями средней и промежуточной дальности представляло бы собой резкое отступление от советской практики, поскольку такое оружие до сих пор не развертывалось даже на территориях государств-сателлитов. Возникли бы серьезные проблемы управления и контроля. Пришлось бы также содержать на Кубе подозрительно большое число советского персонала, что, по крайней мере сначала, было бы связано с политическим обязательством в Латинской Америке. Возможно, Советы полагают, что политический эффект от открытого вызова Соединенным Штатам, каким является размещение советской ядерной ударной силы в таком взрывоопасном месте, с лихвой оправдает все затраты, если только все это сойдет им с рук. Тем не менее можно с почти полной уверенностью сказать, что они отдают себе отчет в том, что это не может не вызвать со стороны США самой опасной реакции»{153}.
Возвратившись домой, Макоун обнаружил, что во время его отсутствия облетов Кубы не производилось. «Казалось, что все как-то утратили интерес к этому вопросу. Я возмутился, и мы немедленно приступили к систематическим облетам. Мы столкнулись с тем, что без конца оттягивалось решение вопроса о гражданских летчиках. Этот вопрос удалось решить, передав У-2 в распоряжение ВВС. Пилотов У-2 нужно было научить, что именно искать на Кубе. Около десяти дней шла бюрократическая борьба, да и сильная облачность над Кубой отнюдь не помогала нам, однако вопрос был все-таки решен благодаря результатам первого облета, совершенного 14 октября».
В тот же день — это было воскресенье — советник президента по вопросам национальной безопасности Макджордж Банди появился в передаче Эй-би-си «Вопросы и ответы». Ему не было известно о данных, полученных в результате облетов У-2, и он отрицал возможность существования на Кубе стартовых площадок для ракет средней дальности. «Я знаю, что в настоящее время нет никаких доказательств, и я думаю, что сейчас нет вероятности того, что кубинское и советское правительства попытаются совместными усилиями разместить там крупный наступательный потенциал»{154}.
Группа специалистов из Национального центра фоторазведки подвергла анализу фотографии, сделанные во время облета У-2 14 октября, и обнаружила схему, совпадающую со схемой размещения площадок для ракет СС-4 средней дальности в Советском Союзе. После сверки со справочником по ракетам СС-4, который в 1961 году был получен от Пеньковского, доказательство можно было считать неопровержимым. Пеньковский скопировал схему с помощью фотокамеры «Минокс» и передал ее через Дженет Чисхолм.
Утром 16 октября Ричард Хелмс посетил генерального прокурора Роберта Кеннеди в его офисе, чтобы обсудить с ним вопрос о въезде в Соединенные Штаты одного перебежчика. На генеральном прокуроре была сорочка с короткими рукавами, а пиджак был перекинут через спинку кресла. Когда вошел Хелмс, Бобби Кеннеди спросил его:
— Дик, правда ли, что на Кубе обнаружили русские ракеты?
— Да, — отметил Хелмс.
— Дерьмо! — выругался Кеннеди{155}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.