Глава V Вторая династия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава V

Вторая династия

Elegans, egregius atque utilis. В соответствии со своим прозвищем Карл был красивым и храбрым воителем. К тому же нрава он был гордого, бешеного и коварного; достоинства, которые у него сочетались с пороками, позволили ему стяжать себе славу, покорить соседей и обуздать свой народ. Иначе говоря, отвагой он во всем походил на своего отца – Пипина Геристальского.

Об этом нам сообщают хроники, которые щедро наделяют своих персонажей добродетелями и грехами, подчиняясь либо расположению духа, либо своим задачам, а может быть, даже с единственным злым умыслом привести в отчаяние своих любопытных потомков.

Ах, почему исследователям отказано в милости встретить, как в рассказе Моруа, ангела, который предлагает умершему старику-историку все возможности Истории, хранящиеся на полках бесконечной библиотеки?

Итак, нас уверяют, что Карл был красив. Мы не располагаем ни документом, ни портретом, который бы позволил нам оценить достоверность этой информации. По всей вероятности, его физический облик соответствовал канонам красоты той эпохи. Очень возможно, что у него было массивное лицо, характерное для его расы, очевидно, борода и, конечно, волосы, расчесанные на прямой пробор и ниспадающие на плечи, то есть роскошная шевелюра, ведь германцы и франки в своей наивной простоте видели в этом изобилии символ могущества.[145] «Если они не будут коронованы, то для меня лучше видеть их мертвыми, чем остриженными», – вскричала Клотильда.[146]

Так что, заглянув в наше время из прошлого, мы видим, что История могла бы дать ему прозвище Прекрасный. Но Карл, первый известный обладатель этого германского имени, не был королем и назывался «Marttaus», «Martieaux», «Marteau» (Молот), или Мартелл, в зависимости от прихоти пера переписчика, что можно проследить по документам его эпохи. В этом можно удостовериться, ознакомившись с палимпсестом Национальной библиотеки. Этот календарь VIII в. происходит из одного люксембургского аббатства и содержит надгробное слово по случаю смерти Карла «Martieaux» в 741 г. Документ того же периода, доказывает, что слово «Мартелл» представляло собой обычное родовое имя, которое Карл носил от рождения. Архиепископ Реймсский, св. Ригоберт, державший его над купелью, решительно утверждает, что именно так его и звали. Как представляется, высказать это точку зрения прелата побудили две причины. Довод второстепенный: со времени смерти св. Мартина Турского это имя, Мартелл, то есть Марцел или Мартин, от латинского Марцеллий, пользовалось в Галлии большой популярностью. Но для епископа речь шла главным образом о том, чтобы таким образом почтить память герцога Мартина. Этот дядя Карла погиб после ожесточенного сражения при Локофуа, где пало «бесконечно неисчислимое множество людей». Это было за восемь лет до рождения Карла, которое принято относить к 689 г. После этой битвы Мартин, бежавший в Лан, поверил обещаниям нейстрийских посланников, поручившихся за его жизнь. Однако они поклялись на пустых раках, и Мартин был убит.

Отрекшись с некоторой грустью от грез, напоминающих гравюры, и детских воспоминаний, мы вынуждены с этих пор отказаться от мысли, что «Мартелл» это воинское прозвище, каковым его с трогательной убежденностью преподносит составленная в XI в хроника Сен-Дени: «Тогда Мартиус (Martiaus) был впервые назван этим именем ибо, подобно тому, как молот разбивает (и сминает) железо, сталь и другие металлы, он в битве сминал и сокрушал своих врагов и все прочие народы».[147] С некоторыми вариациями мы встречаем это же объяснение в верденской хронике: «За это он был назван Тудит (кузнец), что значит «кузнечный молот», поскольку он размозжил все соседние королевства, подобно тому, как с помощью молота куют из железа всякие вещи», а у Годефруа снова читаем: «Папа Григорий III провозгласил его консулом и дал ему титул Молот Божий, который навеки присоединился к его имени».

Без всякого сомнения, для этих хронистов Карл был прежде всего дедом Карла Великого, оставившего ясную формулировку Ego miles Christi, «я воин Христов». Значит, появилась необходимость признать слово «Мартелл» не родовым именем, а славным прозвищем победителя ислама. Заподозрив это подлог, Мишле постарался дать ему хитроумное объяснение.

«Карл сам проявил себя как враг Церкви. Его языческое имя Молот сразу же заставляет меня усомниться в том, что он был христианином. Известно, что молот является атрибутом Тора, символом языческой общности, власти, варварского завоевания…»

Слишком долго историки поддерживали веру в существование воинского титула Молот, и этот предрассудок пал только под действием доводов Сюзан Оноре и Жоржа Ру, которые восстановили истину.

Но хватит споров, и расстанемся со своими иллюзиями, у Карла было еще одно имя – Мартелл, как, вероятно, и хотел его крестный отец Ригоберт.

Однако пятьдесят два года спустя, 22 октября 741 г., лежа на своем смертном одре в королевском городе Кьерси-сюр-Уз, Карл, вероятно, утратил совершенство черт лица и тела. Эта замечательная человеческая машина, созданная, чтобы мыслить и воевать, была изувечена битвами, старостью и заурядной болезнью.

Продолжатель хроники Фредегара осведомляет нас примерно в следующих выражениях: «Вследствие изнеможения, вызванного, скорее, тяготами, чем возрастом, его сразила жестокая лихорадка, и он мирно почил в лоне своей семьи». И это в тот самый момент, когда Григорий III, осыпая его подарками, во имя всего святого умолял его о помощи в борьбе против лангобардов.

Все кончено, воитель умер.

Никогда больше не поведет он своих отрядов в топкие и вязкие болота Фрисландии, где повсюду подстерегают коварные опасности; лошади, которые тонут в трясине, и лошади, которых убивают; предсмертные крики людей, поглощаемых зловонной и бездонной тиной; все эти смертельные ловушки, эти неисчислимые препятствия, перед которыми он не отступал.

Больше не будет ни военных конных походов по бесконечным равнинам Баварии, ни опасных скачек таким быстрым аллюром, что Карлу не находилось соперника. Он больше не вступит в пьянящую кровавую битву в глубинах аламаннского леса.

Он часто вел эти беспорядочные рукопашные схватки, которые увенчивались покорением старых племен, захватывая добычу, женщин и казну. Снова и снова горели священные сосуды, разрушались храмы, разил меч: «Те, кого оставляли в живых, давали заложников». Карл умер посреди этих свойственных его эпохе военных похождений – по определению Зеллера, «войне ирокезов и могикан в огромных девственных лесах». Карл безостановочно пускался в этот военный водоворот. Для того чтобы результат каждой кампании был окончательным, необходимо было следовать технике римлян: перерезать дороги, разрушать дамбы, строить постоянные лагеря, наконец, перекраивать и организовывать покоренные страны. Быть может, Карл этого не хотел, или, вернее, ему просто не хватило времени.

И правда, едва успев покончить с германскими восстаниями, он снова шел через Галлию, чтобы принести войну в «страну римлян», Аквитанию, удобную для передвижения и грабежа.

Так прожил свою жизнь Карл Мартелл. Жестокие убийства и никаких крупных сражений, кроме разве одного, необычайного и приводящего в замешательство, превратившего Карла в воинственного апостола Церкви, которым он никогда раньше не был. Настоящая битва, хотя и урезанная, без начала и конца, восемь или девять лет назад, в стране пиктонов, битва с армиями исмаилитян.

Как обширно было поле военной деятельности Карла Мартелла! Даже в самых общих чертах эта карта поражает своим размахом.

Карта 5

Галлия около 714 г.

На востоке, на границах королевства, широко раскинулась «страна германцев», включавшая в себя и Фрисландию, расположенную вдоль Северного моря, которая практически вклинивалась в Саксонию, соединяя Рейн с современной Данией узкой полосой своей прибрежной территории. Южнее, напротив теперешнего Эльзаса, лежала Аламанния, зажатая, как в челюстях, между Тюрингией и Баварией.

Фрисландия, Саксония, Тюрингия и Аламанния составляли кордон вдоль границы франкского королевства Австразия. Эта Восточная Франция, похожая на большой четырехугольник, включала области Мааса и Рейна, наряду с городами Кельном, Мецем и Триром. Как и прилегавшая к ней с северо-запада Нейстрия, Австразия возникла в результате раздела державы Хлодвига. Нейстрия, Западная Франция, протянулась от устья Шельды до низовий Луары. Ее опорными пунктами были Париж, Суассон и Тур.

Столкновения между этими странами, происходившие слишком уж часто, были в числе главных событий второй половины VII и начала VIII в. Насколько тесно они были связаны друг с другом, настолько же непримиримым было их противостояние, и эта борьба больше напоминала стычки двух мятежных группировок, чем войны между королевствами.

Довершим эту карту славы и могущества Карла Аквитанией от Пиренеев до Луары и от Атлантики до Бургундии – последним осколком мозаики, занимающим весь юго-восток Галлии.

Все пространство от Дуная до Атлантического океана, от Средиземного до Северного моря стало той ареной, на которой, можно сказать с некоторым преувеличением, Карл безостановочно сражался «наравне с самыми великими полководцами».

Жизненный путь внебрачного сына Пипина Геристальского – головокружительный скачок из кельнской тюрьмы в базилику Сен-Дени, где Карл Мартелл был похоронен, в аббатстве, которое он по примеру королей обогатил своими дарами. Все-таки закон равновесия для Истории естественен. Падение одних всегда соответствует возвышению новых персонажей, это игра, и вмешательство случая добавляет ей пикантности.

Меровинги, а следом – Каролинги. Короли и майордомы.[148]Власть, клонящаяся к упадку, и сила, ведущая к Империи.

Все это сыграло свою роль в истории прихода Карла к власти. Непреклонность, слабость, жестокость и злодеяния, страх и проницательность. Но, главное, ему благоприятствовало вырождение рода, находившегося у власти в течение двухсот семидесяти двух лет, первый представитель которого, Меровей,[149] был окружен ореолом загадочности и величия, несомненно, в связи с фантастической историей его рождения – легендой в чистом виде, но со следами греческой и скандинавской мифологии.

В бушующем море купается вдова Хлодиона.[150] Ужасное морское чудовище набрасывается на нее и зачинает Меровея.

Эта династия завершилась с Хильдериком III,[151] лишенным трона, низвергнутым и заключенным в монастыре Ситье или Сен-Бертен в Сен-Омере в диоцезе Теруана. На завершение агонии Меровингов понадобилось сто двенадцать лет, и между Теодорихом I и злосчастным Хильдериком III сменилось более десяти королей.

Легенда сообщает нам о предсказании Базины, жены Хильдерика I, наследника Меровея. Если мы и собираемся привести здесь повествование, содержащее элемент чудесного, то только потому, что оно превосходно иллюстрирует величие и упадок первой династии.

В 456 г Хильдерик, ведший несколько разнузданную жизнь, был с позором изгнан франками. Укрывшись в Тюрингии у короля Бизина, он соблазнил его супругу Базину и женился на ней. Их брачная ночь протекала необычно.

– Воздержимся, – сказала молодая жена Хильдерику. – Встань и расскажи своей рабыне, что ты увидишь во дворе дома.

Он безропотно подчинился и увидел проходящих зверей, похожих на львов, единорогов и леопардов.

Еще дважды Базина просила его смотреть. Повинуясь, он обнаружил сначала медведей и волков; а в конце – вереницу мелких животных низшей породы.

Назавтра Базина дала Хильдерику ключ к этому видению.

– Увиденное тобою – не что иное, как точное отражение истины. У нас родится сын, который будет великим и прославленным воином, подобным льву среди королей (Хлодвиг).

Его мужественных сыновей изображают леопарды и единороги; от них родятся смелые и ненасытные медведи и волки. А последующих королей означают ничтожные животные.

В том, что касалось истории ее потомков, которым только предстояло появиться на свет, Базина оказалась ясновидящей. Этот род постепенно оскудевал, чтобы засохнуть как ветвь, лишенная соков. Короли-младенцы, часто распутные, порочные, всегда бесполезные, короли, подбородки которых приходилось прятать под большой фальшивой бородой, чтобы они выглядели более волевыми.

Королевский сан стал значить не больше, чем титул. Единственной радостью короля помимо охоты и развлечений было то, что он все еще оставался на троне; единственным проявлением его былой власти оставались длинные волосы и ниспадающая вниз борода. Всю жизнь этого монарха заполняла лишь скука и материальные хлопоты, так как средства к существованию стали ненадежными. Государь, некогда обладавший сказочным богатством и тративший его без счета, теперь дошел до того, что его единственной и не слишком доходной собственностью стал дом, несколько прислужников и в придачу необходимость трудиться.

И если короли все еще принимали послов из разных стран, то лишь для того, чтобы передать им ответы, подсказанные или даже продиктованные другими.

Верх комичности – их транспортное средство. Повозка, запряженная быками, которых по-крестьянски понукает хмурый скучающий погонщик. В этом смехотворном экипаже монарх прибывал во дворец или представал перед народом, а потом возвращался в свое жилище.

Эта картина, которой мы обязаны Эйнгарду, секретарю и, возможно, зятю Карла Великого, безусловно, не является точным отражением реальности. Историческую истину в данном случае искажает пристрастие или раболепство хрониста.

Правда, не все эти государи были бездеятельными и предавшимися разврату. В иные времена некоторые, вероятно, стали бы достойными правителями – Хильдерик II, или Хильперик II, – но не будем связывать несчастье, тяготевшее над этой династией, в основном со злобой и амбициями «второй династии».[152] Мы охотно говорим об узурпации, о гнусных преступлениях, но отдельные случаи убийств не дают права на обобщение, и майордомы никогда не предавались подобным излишествам. Напротив, их постоянной заботой был поиск, а затем удержание у власти короля, который был бы для них своеобразным «алиби». Дуэт монарха и майордома являлся необходимым гарантом законности. Если отказаться от обвинений майордомов в столь черных замыслах, объяснить факт вырождения Меровингов оказывается гораздо сложнее.

Согласно принципу меровингской власти, опиравшейся прежде всего на достоинство и мужество находящегося у власти человека, король был всем – по самому факту своего существования.

Однако в течение VIII в. все как будто сговорилось, чтобы сделать королевскую власть бездеятельной. Никогда больше в нашей истории несовершеннолетние короли, а значит, их регенты, не восходили на трон так часто. Когда в 715 г. на престоле воссел Хильперик II, можно было констатировать, что в течение предшествующих двадцати пяти лет ни один король не занимал этого места в совершеннолетнем возрасте. Как в Австразии, так и в Нейстрии королевский скипетр переходил из одной младенческой руки в другую в смехотворной и жалкой эстафете.

Хильдеберт II правил пять лет, после смерти ему наследовали два младенца. Дагоберт II был «совсем маленьким», когда пришел к власти. Впоследствии он оставил после себя двоих сыновей в возрасте восьми и четырех лет. Хлотарю III, старшему из наследников Хлодвига III, было семь лет, когда он потерял отца. Король царствует, но больше не правит. Впрочем, в большинстве своем эти государи были вырожденцами, вроде Хлодвига II, который умер безумцем.

Но это еще не самое худшее. Ведь, в конце концов, бывали и периоды устойчивого регентства, когда у власти находились энергичные женщины, вроде Брунгильды,[153] но эта опора королевской власти скоро сгинула, впоследствии же королевы выбирались, скорее, за красоту, чем за таланты «государственного мужа».

Некоторые, вроде Фюстеля де Куланжа, датируют начало упадка Меровингов примерно 614 г., который приходится на период правления Хлотаря II.[154] Более явным образом он начался в 639 г со смертью Дагоберта I, который еще был великим королем. Начиная именно с этой даты мы наблюдаем первые плоды последовательных и глубоких изменений, неумолимо подтачивавших королевскую власть.

Не последней причиной было оскудение казны. Франкские короли располагали фантастическими богатствами, которые постоянно старались приумножить, справедливо считая эту собственность самой прочной своей опорой. Это богатство, сравнимое с сокровищами византийских императоров, употреблялось аналогичным образом – на приданое, милостыню и другие дары, а кроме того, и это главное, на политические цели. Из своих сундуков короли черпали средства, чтобы платить своим чиновникам, содержать армию, в то время как в их внешней политике казна играла роль щита. «В 596 г. Брунгильда с помощью денег предотвратила нападение авар на Тюрингию».

Где следует искать источник этих колоссальных богатств и, если говорить более точно, того золотого запаса, которым они располагали?

Как и Фердинанд Лот, Марсель Пру указывает на настоящую выкачку золота со всего государства в королевские сундуки. Но в стране не было рудников, и это объяснение лишь констатирует наличие драгоценного металла, не сообщая нам о его происхождении. Возможно, следует вместе с Анри Пиренном искать главный источник этих средств в торговле, и особенно с Востоком. Если, следуя Ибн Хальдуну, допустить, что в начале VIII в. «христиане уже не могли даже доски пустить по морю», мы придем к выводу, что обескровливание торговли, а значит, и уменьшение притока золота, было вызвано натиском ислама, который одновременно является косвенной причиной падения Меровингов. Эта теория крупного бельгийского историка Анри Пиренна, безусловно, немного утрирована, но не лишена серьезных оснований.

Золото – бесподобное обеспечение. Григорий Турский сообщает нам, что король приобретал его в Константинополе, такие же сведения предоставляет нам и вестготское законодательство. У монарха было только одно желание: увеличить, насколько возможно, свой финансовый потенциал. Это ни в коем случае не надуманная потребность: ручеек металла разбухал за счет сбора податей – средства, тем менее оригинального, что фискальная система Франкского королевства точно воспроизводила соответствующий институт в Римском государстве. Однако методы были более безжалостными: непомерным поземельным налогом неумолимо облагались все земли без исключения. Что же касается tributum, другого, подушного налога, то король толковал его более широко. В своей неумолимой доброте он освободил от него чиновников, нищих и калек, но не забыл ни франков, ни галло-римлян и без различия взимал налог как с колонов, так и с земельных собственников. Даже в случае смерти налогоплательщика вдове и детям приходилось изыскивать необходимую для уплаты подати сумму. Тяжкие повинности, которые порой приводили к восстаниям, как, например, в Туре и Клермоне. Эти всплески недовольства нисколько не мешали работе неумолимого насоса, перекачивающего средства, чтобы наполнить королевские сундуки.

Наш обзор этой налоговой системы был бы неполным без напоминания о ядовитом букете из многочисленных косвенных поборов. Постоянно взимались огромные пошлины. Платили за ввоз товаров, их вывоз и оборот. Платили на реках, платили на дорогах. Плата за переход через мост, за пользование государственной дорогой, налог, открывавший ворота города или позволявший войти на рынок. Ошеломляющая шахматная доска, которая приносила неопровержимую финансовую выгоду. Ничто не осталось без внимания: штрафы за обвинения в суде, конфискации, военные доходы и добыча, дань, причитающаяся с побежденной стороны. Так, ежегодный откуп саксов составлял пятьсот коров, в то время как лангобарды вносили по двенадцать тысяч золотых су. Наконец, подарки, более или менее добровольные, которые прибавлялись к доходу от взяточничества. Все покупалось: место для чиновника, епископство для клирика; искусство спекуляции доросло до уровня гениальности.

Однако деньги были не единственным достоянием королей. Со времен завоевания они владели вотчиной, самой богатой и разнообразной в государстве. Спектр их владений был бесконечен; им принадлежали леса, соляные копи, невозделанные земли, они жаловали себе виллы, дороги и даже порты.

Подчинение королю поддерживали два основных инструмента – абсолютная власть и казна. Мы уже наблюдали падение королевского престижа, подорванного юнцами на троне, но как понять банкротство, казалось бы, безграничного богатства? Необходимо вернуться к каждому пункту, которые мы перечислили, чтобы осмыслить то систематическое разложение, которое поразило все статьи дохода. С упадком торговли прекратился приток золота; одновременно под угрозой, в свою очередь, оказались подати, налоги, дани и земли. Первый удар: Церковь начала борьбу с фиском, и собор 535 г. в Клермоне настоятельно потребовал введения более справедливых налоговых ставок.

Еще более серьезными стали последствия эдикта, изданного в 614 г. Хлотарем II. Король смиренно согласился взимать пошлины только «в тех же местах и на те же товары, что и предыдущие короли». Фюстель де Куланж видит в этом отступлении первый признак упадка королевской власти. Ошибки множились, преемники Хлотаря оказались настолько слабыми, что уступили налоговые доходы частным лицам.

И государство обессилело, его данники рассеялись. Тюрингия, Бавария и Саксония вновь обрели независимость, государство замкнулось в себе, одновременно утратив прибыль от своих военных доходов.

С другой стороны, обнаружилось, что расточительность королей превосходит их скупость, и они сами нанесли себе неожиданный удар. Они совершили опасную ошибку, восстановив земельное могущество аристократии, которая и существовала-то только по их милости. Толпа «верных» получала владения и деньги.

С этих пор, обирая себя, королевская власть становится главным соучастником процесса, ведущего к зарождению конкурирующей силы. Сначала из придворных сановников, чиновников и настоятелей аббатств сложилась элита, чья мощь выскользнула из породивших ее безрассудных рук. К тому же под действием системы престолонаследия, основанной на традициях и нравах, от которых не хотели отказываться, расшаталось единство государства, в то время как на вельмож изливался поток «бенефициев». Такой, что они могли дерзко заявить Брунгильде: «Твой сын царствует, потому что мы его поддерживаем».

В то время как Теодеберт щедро жертвовал верденской церкви семь тысяч золотых монет, Дагоберт сетовал: «Мои герцоги и слуги отбирают у меня лучшие виллы моего королевства», а Хильперик горько оплакивал свою опустевшую и перешедшую к Церкви казну, невозможное все-таки свершилось: невероятное богатство Меровингов растаяло, и исчезновение этого замечательного instrumentant regni (инструмента управления) стало причиной их гибели. В основе печальной легенды о «ленивых королях» лежит эта драма власти. Ценность этой легенды только в том, что она вдохновляла Буало в его похвальном слове изнеженности:

Увы! Что сталось с тем временем, тем счастливым временем,

Когда короли гордились именем лентяев,

Засыпали на троне и, служа мне без стыда,

Оставляли свой скипетр в руках майордома или графа.

Короля более не существовало; он безгласно присутствовал при агонии своей династии, крушение которой было томительным и долгим. Его власть присвоила олигархия, которая, возможно, смогла бы организоваться и править, если бы не появился новый правящий род. Семья, обильная майордомами (major domus), принесла с собой господство одного народа – австразийских франков.

Казалось бы, роль дворцового распорядителя сулит, скорее, безвестность, чем блестящее будущее, и у нас есть все основания удивляться. Первоначально майордом был доверенным человеком, которому поручалось наблюдение за чиновниками королевского дворца, главным домашним служителем, интендантом и не более того. В своем возвышении он повторил путь аристократии, из которой сам же и происходил. Мало-помалу он начал играть роль руководителя администрации и встал во главе королевской дружины (truste),[155] его влияние возросло, повысилось, стало заметным. Значение дворца крепло: это был центр событий, административный и военный штаб; и одновременно тот, кто им управлял, превратился в самое влиятельное лицо королевства. Будучи выбран из числа самых могущественных левдов, он был первым среди них. Бесценный агент королевской власти, он распоряжался «людьми», рвение которых вознаграждал, а излишние амбиции пресекал. В силу своего положения майордом оброс клиентами и обеспечил себе приверженцев, что позволило ему закрепить свой пост за своей семьей. В Австразии слово Тацита почти ни в чем не утратило своей истинности: Reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt, там королей избирали по знатному происхождению, а правителей – по достоинствам. Приход к власти майордома и немощь Меровингов представляли собой следствия одной и той же причины: засилья несовершеннолетних королей. Именно это явление превратило major domus в subregulus (вице-короля) или опекуна, который пользуется властью на месте и вместо короля, затмевая даже королеву-мать. Именно он и был подлинным регентом.

Разберем механизм этого возвышения майордомов: только сознательно оставим в стороне особый случай майордомов Нейстрии, которые никогда не имели ни корней, ни глубоких связей в аристократической среде.

Вовсе не каприз случая навязал дворцу вереницу полководцев, государственных людей, наделенных военными талантами и политической активностью; это не были новые люди. Их колыбелью была территория, раскинувшаяся между Карбоннским лесом, Маасом и рейнской границей Фрисландии. Они господствовали над племенами, объединившимися вокруг их семьи; защищая страну от тюрингских, саксонских и фризских варваров, они осуществляли благотворное патриархальное владычество.

Из своей богатой виллы Ланден Пипин Старый распространил свое влияние на окрестности Льежа, в то время как могущественная семья Ферреолов, эмигрировавшая из Нарбонна, установила аналогичный протекторат над бассейном Мозеля. Ее главой был Арнульф, бывший domesticus[156] Теодеберта II, епископ Меца. Благодаря своему замечательному чутью и проницательности, а может быть, еще и волей случая, предоставленного любовью, эти два семейства соединили свои судьбы. Бегга, дочь Пипина Ланденского, вышла замуж за Ансегиза, сына Арнульфа. От этого брака родился Пипин II, называемый Геристальским, отец Карла Мартелла и настоящий основатель новой династии. Союз креста и меча, слияние римской и германской крови породило могущественных и знаменитых людей, богатых обладателей вилл, лесов и земель. Людей, чей моральный капитал был не менее значимым: они обладали святостью. Благодетели Церкви, в VI в. они подарили миру семерых епископов, и даже говорят, что Тарсиция, одна из женщин семьи, воскресила мертвого. По примеру величайших служителей Божьих Арнульф окончил свою жизнь в монастыре в Ремирмонте, а Гертруда, одна из дочерей Пипина Старого, почиталась как святая.

Многообещающая генеалогия для второй династии. Пипин Старый, советник трех королей, способствовал гибели Брунгильды. Прикоснувшись к власти, он скоро осознал, что влияние королей еще слишком сильно, чтобы его можно было заменить. Тем не менее ему не возбранялось верить в свою проницательность, которая, видимо, внушала ему надежду на радужное будущее его потомков, невзирая на протесты одного из его биографов: «Царям людским он предпочел Господа, царя-самодержца, и знал, что он не велит склоняться перед лицом сильных мира сего и судить, взирая на нищету и богатство; так что для людей он отстаивал то, что причиталось людям, а кесарю воздавал кесарево». О его сыне Гримоальде, пробывшем на посту майордома тринадцать лет до 656 г., мы говорить не будем. Как личность он во всем уступает Пипину Геристальскому, второму майордому с этим именем.

Пипин Геристальский поистине прорвался к власти одним воскресным утром 681 г., когда некий левд одним ударом меча раскроил череп Эброину. Эброин, могущественный майордом Нейстрии, покорил Австразию после гибели герцога Мартина в той самой битве при Локофуа, в которой Пипин утратил свою власть.

Гибель Эброина, повернув в обратную сторону колесо фортуны, устранила единственное препятствие, стоявшее перед Пипином, добродетели которого превозносят Annales Metenses (Мецские анналы). Будучи щедрым, он оказывал поддержку всем изгнанным из Нейстрии; будучи благородным и человеколюбивым, он помогал слабым и осыпал свои владения поистине царскими благодеяниями. Обладая осторожностью и ловкостью, он покровительствовал всем партиям.

Эти пленительные достоинства были вознаграждены в битве при Тертри в 687 г. Это столкновение завершило собой новую фазу постоянно возобновляющегося соперничества между Австразией и Нейстрией. Верный своим дипломатическим принципам, Пипин искал предлога, чтобы обрушиться на извечного врага; отклоненное посольство утвердило его в роли защитника угнетенных и нейстрийских беженцев. Напоминая о том, что он действовал в отношении Нейстрии мирно и по-дружески, он снял с себя ответственность за развязанную им войну. Воодушевленные его словами воины отвечали криками ликования и ударами копий по щитам.

Две армии встретились у небольшой деревни Тертри. Благодаря военной хитрости австразийский герцог сумел обратить в бегство неприятельское войско и, войдя в Париж как победитель, стал арбитром обоих королевств. Будучи мудрым и выдающимся честолюбцем, продолжает хроника, он презрел бесполезный титул и удовольствовался самым главным – властью.

Под его сенью сменяли друг друга короли, Теодорих III, Хлодвиг III, Хильдеберт III, Хлотарь IV. Он оставил им видимость власти, хотя продолжатель Фредегара наделяет Хильдеберта благочестием и любовью к справедливости и даже приписывает ему эпитет «Справедливый». Однако это не помешало этому государю умереть во цвете лет в плену.

Слава дома Пипина Геристальского постоянно росла: он заключил мир с фризами, усмирил аламаннов и, проведя одну за другой четыре кампании, снова надел на них ярмо, которое они было сбросили. Последним его военным подвигом стало покорение свевов, и он пресытился своим успехом и богатством. Однако никак не защищенностью от внутренних беспорядков, которые неожиданно начали угрожать его интересам.

Причина этих волнений может показаться абсурдной. Пипин был женат дважды. Сам по себе факт неудивительный. Некоторые франкские короли имели настоящие гаремы, а «добрый король Дагоберт» всегда водил с собой «огромную ораву наложниц, то есть злодеек, которые не были его женами, кроме тех, которые были у него в другом месте и носили название и уборы королев». Пипин со своими двумя женами был далек от излишеств и вовсе не заслуживал тех сложностей и мучений, которые произошли от этой двойной женитьбы. В соответствии с законом германцев и франков он сначала женился на Плектруде, а потом – на Альпайде. Увы, в глазах Церкви эта последняя супруга, сестра Додона, знатного «domesticus», дома Пипина, выглядела незаконной. Две соперницы, нетерпимый епископ Маастрихта Ламберт – и ссора приобрела четкие очертания.

На вилле в Геристале, расположенной на обрывистой скале у рейнской границы, Пипин устроил пышный прием. В конце пиршества он как хозяин настойчиво попросил у Ламберта благословения. Но епископ отказался благословить чашу Альпайды и ушел на покой.

В свое время возвращенный Пипином из семилетней ссылки в монастыре, Ламберт не мог удержаться от упреков в адрес своего благодетеля. Долгое время он возвышал свой голос против этого скандального сожительства, не желая допускать, чтобы Пипин делил ложе с супругой и конкубиной, что тем не менее было общепринятым обычаем.

Неукротимая совесть стоила прелату жизни. Месть в те времена осуществлялась без всяких колебаний, с легкостью; граф Додон, брат Альпайды, оскорбленной супруги, собрал отряд воинов и осадил резиденцию Ламберта в Льеже. Один из этих солдафонов, вскарабкавшись на крышу, заметил молящегося епископа и убил его своим дротиком. Однако это преступление не привело к желаемому результату. Вместо того чтобы укрепить позиции Альпайды, оно ее погубило. Испугавшись, набожный Пипин отрекся от нее и сослал в основанный ею же монастырь Орпенс, где ей суждено было окончить свои дни. Низвержение Альпайды увлекло за собой и двух ее сыновей – старшего, Карла Мартелла, и Хильдебранда.[157] Чтобы довершить свою капитуляцию перед Церковью, Пипин призвал Плектруду, которую прежде удалил, на радость ее сопернице.

Тогда подлинным наследником Пипина Геристальского был признан Гримоальд, сын Плектруды; казалось, что вызванная этими событиями буря улеглась. Но речь шла всего лишь о передышке. Пипин заболел в своем поместье Йопил на правом берегу Мааса напротив Льежа. В ожидании его смерти распря возобновилась, и стало ясно, что никто не сложил оружия; у Альпайды, пусть и сосланной, оставались сторонники. Снова партии двух жен схлестнулись насмерть, чтобы оспорить наследство. Для родичей Альпайды, поборников здравого смысла, решение выглядело простым и действенным: свержение Гримоальда. Орудие этой расправы действовало, не зная тех сомнений, которые позднее терзали Гамлета. Убийца подобрался сбоку к погрузившемуся в молитву Гримоальду, и несчастный рухнул на том самом месте, где умер блаженный мученик Ламберт. Еще даже не была закончена базилика, строившаяся в память святого. На другом берегу, в Йопиле, угасал Пипин. Получив известие об убийстве, он, превозмогая болезнь, сумел на время восстановить свои силы, и его исцелению способствовала жажда мести. Нужно было отыскать виновных и предать их казни. Пощадил он, возможно, только одного – Карла Мартелла, которого он проучил другим способом. Прежде чем умереть со спокойной душой, Пипин решительно отстранил Карла от наследования, так же как и его мать Альпайду. Карлу было двадцать пять лет. Как мы знаем, именно в этом возрасте он был 16 декабря 714 г. Пипин «царствовал» двадцать семь лет и шесть месяцев.

Привычка уважать волю герцога Австразии была столь прочной, что его наследником был признан Теобальд, внук Пипина, внебрачный сын Гримоальда от одной из его наложниц, Теодуальды. Дело закончилось невероятной ситуацией: король-фантом Дагоберт находился под покровительством шестилетнего майордома Теобальда, замещаемого своей бабкой Плектрудой. Положение, способное придать смелости одним и наскучить другим. Нейстрийцы усматривали в нем возможность обретения независимости, австразийцы пребывали в оцепенении от ненадежности власти, которая им предлагалась. Мы подходим к новому столкновению между двумя франкскими королевствами. Эта перспектива не может не удивлять. Изучение, пусть обзорное, правления Пипина подводит нас к другим выводам. Государственные структуры выглядели устойчивыми; уже четверть века страну вполне устраивал мир, и, казалось, ничто не должно было нарушить равновесия, которым наслаждалось государство. Все авторы анналов единодушно поражаются тому порядку, который сумел насадить принцепс франков с помощью «своего высочайшего авторитета и широкого ума». Гражданские и военные качества Пипина довершало религиозное рвение, которое оказалось полезным в «германской стране». Помогая св. Руперту и св. Виллиброрду, он распространил Евангелие в Баварии и Фрисландии, укрепив тем самым свою власть за пределами Франкского государства. Его политика была примирительной; он был верен своим друзьям и милостив ко всем, его называли мудрым и воздержанным. Что указывало на то, что после его смерти империя погрузится в хаос? И тем не менее…

В Йопиле Пипину, находившемуся под впечатлением своих семейных невзгод и ослабленному болезнью, изменила его обычная мудрость. Его принцип наследования должен был бы соответствовать максиме, которой он всегда руководствовался: «Умело пользоваться властью, но не делать ее слишком ощутимой». Поставив, вопреки обычаю, на свое место Теобальда и Плектруду, он неосторожно раскрыл секрет своего владычества, дотоле таившийся под покровом умеренности. Это было последнее и самое насильственное проявление власти Пипина. Его наследницей стала Плектруда.

Эта способная женщина быстро убедилась в том, что ее репутация целиком зиждется на имени Пипина. Она неусыпно стремилась осуществить последние распоряжения своего мужа. Этот захват власти она начала с того, что сметала со своего пути всех, кто, по ее мнению, представлял особенную или серьезную опасность. Хотя нигде не написано, что Карл Мартелл плел заговоры или даже втайне надеялся отстранить Теобальда, Плектруда приказала упрятать его в надежное место. Арестованный Карл был брошен в кельнскую тюрьму. В этот период он уже женился и стал отцом того, кого потомки назовут Пипином Коротким.[158] Когда дверь за ним закрылась, он вместе со своей горечью и бессилием был обречен на забвение. Его брата Хильдебранда, слишком юного или менее подозрительного, пощадили. Избавиться от побочного сына Пипина с помощью меча было бы проще, радикальнее и во вкусе этого жестокого века, не говоря уж о дополнительном удовольствии от сладкой мести. Но у сильных есть свои слабости. Великодушие Плектруды спасло нашу вторую династию, не сохранив, впрочем, власти для самой регентши.

Трудности продолжали обрушиваться на эту опекуншу опекуна. Явная слабость ее и Теобальда усиливала мятежные настроения; ее власть была недостаточно твердой, чтобы удерживать Нейстрию в благоговейном страхе.

На свете всегда можно найти страну, которая добивается независимости, и так было во все времена; в 715 г. Нейстрия захотела свободы, и ее народ восстал против Плектруды и гегемонии австразийцев. Быстрая череда событий, закончившаяся битвой в Куизском лесу вблизи королевского имения Компьень. Скорее, бой насмерть, чем заурядная стычка, это кровавое побоище стало концом регентства Плектруды. Едва избежав гибели, она бежала вместе с внуком Теобальдом, который, как говорят, умер от страха и изнурения. Так сошел со сцены наследник, назначенный Пипином Геристальским.

Разочарование, стыд, уныние наполняли сердца австразийцев, в то время как нейстрийцы, вновь обретшие независимость, закрепляли свою победу. Они избрали майордома, Рагенфреда, франка из Анжу, прямо на поле битвы, заверяет нас продолжатель хроники Фредегара. Чтобы придать своему избранию законность, Рагенфреду нужно было найти короля. Он вытащил из монастыря настоящего Меровинга, жившего там в безвестности под именем Данииля, и возвел его на престол под именем Хильперика II. Гармония власти была достигнута.

Вторая задача Рагенфреда: найти союзников, чтобы окончательно сразить Австразию, которая, правда, представляла собой легкую добычу. Тело без души, страна, надломленная восстаниями; народы-данники нападали на нее, а Плектруда, запершись в Кельне, пыталась собрать войска.

Узнав о происходящем, Радбод, герцог фризов, принял предложения Рагенфреда, что не должно удивлять, если вспомнить об обстоятельствах неудавшегося крещения правителя Фрисландии. В тот момент, когда этот герцог, наконец, согласился принять крещение, его душу встревожила последняя деталь. Он спросил, будет ли рай одинаков для него и его врагов франков. Его заверили в этом. Тогда он вынул ногу из купели. «Я предпочитаю провести вечность в аду рядом с моими славными предками, чем на небесах вместе с этой горсткой нищих христиан».

По обоюдному согласию Рагенфред и Радбод напали на Австразию одновременно с двух сторон. Германцам Севера, великим мореплавателям, морские экспедиции были не в новинку; и фризский герцог во главе настоящего флота, состоявшего из множества ладей, поднялся по Рейну до самого Кельна. Одновременно нейстрийский майордом направил свои силы туда же, пройдя через Шампань и Арденны. Этот совместный маневр позволил обоим военачальникам подвергнуть завоеванную страну методичному разграблению. Какими бы неполными и туманными ни были повествования об этой экспедиции, можно полагать, что опасность, грозившая Австразии, была серьезна, а гибель, вероятно, близка.

Разоренной страной овладела подавленность. Неуверенная и лишенная руководства Австразия тщетно искала выход, который позволил бы ей избавиться от одолевавших ее несчастий; но не бывает возрождения без лидера, который вселяет мужество и воодушевляет армию. Кто-то, несомненно, мудрец, вспомнил о том, что плодовитый Пипин породил и другого сына. Этот Карл, хотя и незаконнорожденный, в равной степени нес на себе печать его отцовства – династия не угасла, и это внушало надежду. Пошли расспросы: Карл томится в тюрьме. Устроить побег в столь беспокойное время (как мы знаем, в сентябре 715 г.) дело несложное. Несколько сообщников, все похоже на фокус, и темница отдает своего пленника – Карл снова был на свободе. Некоторые предполагают, что это была работа победоносных нейстрийцев, маловероятная гипотеза, не подтвержденная ни одним документом. На самом деле, мы вправе думать, что Карла освободили сами австразийцы, оскорбленные тем, что некоторое время находились под властью женщины. После этого побега фортуна подтвердила свое благоволение к Карлу важным событием: в шумном порыве воодушевления толпа левдов провозгласила его новым герцогом Австразии и майордомом. Дальновидный выбор: этот мужественный, энергичный, привычный к оружию народ обрел лидера по своей мерке. В обстановке смятения и поражения Карл олицетворял порядок и силу: отныне Австразия находилась в руках истинного преемника Пипина Геристальского. Будучи человеком волевым и талантливым, одаренным, реалистичным, трезвым, он превосходно умел пользоваться случаем и обладал качествами, необходимыми в то время для выживания и могущества. Ни его предки, ни его род не были обмануты в своих ожиданиях.

После побега Карла мы замечаем в поле своего зрения Милона. Кто этот непонятный персонаж и зачем его вспоминать?

Первые милости от Пипина Геристальского он получил, будучи простым клириком, дьяконом. Пипин отдал Милону право наследовать его отцу Людвину в качестве архиепископа Трирского. Все тот же гениальный карьерист, Милон с первого же часа прилепился к новому государю Карлу, фаворитом которого оставался в течение двадцати шести лет. Скоро он убедился в выгодности этой политики. В 717 г. Карл, недовольный несговорчивостью своего крестного отца Ригоберта, отстранил последнего от архиепископства Реймсского и передал епархию Милону, несмотря на противозаконность подобного совместительства, противоречащего каноническому праву. Увы! Тревожный симптом, когда речь идет о прелате; пороки необратимо заглушили в нем его скудные добродетели. «Кодексы и дигесты епископов Трирских» говорят о нем с ужасом: Habitu et moribus irreligiosus, ни вид, ни нрав его не приличествовали церковнослужителю. Второй продолжатель хроники Фредегара выражается еще резче, называя его «лжеархиепископом». Особенно предан был Милон двум страстям, которые породили третью. Будучи закоренелым гурманом, он без зазрения совести предавался радостям застолья; от этого наслаждения его отрывала лишь одна страсть – охота. В результате он превратился в жестокого убийцу и утратил всякий контроль над собой. Но долг платежом красен, и в 735 г. он был убит набросившимся на него разъяренным кабаном. Оба этих греха, вовлекавшие его в неописуемую круговерть, находили удовлетворение на войне. Поэтому он часто воевал. И даже если в довершение всего он действительно был порочным и злобным, это не мешало ему ревностно и верно сражаться в войсках Карла Мартелла. Он принимал участие почти во всех кампаниях, причем обязательно в роли солдата и советника, надев кольчугу поверх рясы. В качестве духовника Карл всегда предпочитал ему другого: эту роль до самой своей смерти 26 ноября 726 г. исполнял Мартин; на смену ему пришел какой-то священник, имени которого мы не знаем. Милон в исключительном порядке пользовался двойной привилегией фаворита и соратника по оружию.

Именно в этом качестве он нам и интересен, особенно как одно из главных действующих лиц в битве при Пуатье. Исследования позволяют нам узнать имена лишь пяти воинов из нескольких тысяч участников сражения. Это немного. Стоит ли в таком случае пренебрегать хотя бы одним, даже если это Милон? Конечно, рядом с ним стоят более известные имена: Карл Мартелл, его брат Хильдебранд, Эд Аквитанский и вали Испании Абд-ар-Рахман. Но тем не менее у него есть право на собственное место в нашем повествовании, которое стремится к возможно большей полноте. Стремление к объективности обязывает нас упомянуть также о св. Грациане и Авантине, которые, вероятно, погибли в этом бою.

Неутешительный итог. Сухие и скудные хроники лишены подробностей, хотя продолжатель Фредегара писал спустя небольшое время после битвы и по побуждению Хильдебранда. Ни в этом, ни в каком-либо другом тексте мы не находим деталей, необходимых для современного повествования, которое стремится объяснить и восстановить историческое прошлое в его целостности. Детали, смешное слово: ведь нам недостает как раз самого необходимого. Причем до такой степени, что мы до сих пор спорим о самом факте битвы с арабами. Наше незнание огромно. С каким местом и какой датой ее связывать? В нашем распоряжении лишь догадки, гипотезы, часто обманчивые. Вот пример: толкования рукописи 10 837 из латинского фонда нашей Национальной библиотеки. Документ происходит из аббатства Эхтернах. Это поддельная книга, содержащая среди других отрывков календарь якобы св. Виллиброрда, написанный около 753 г. и снабженный множеством дополнений. Увлекательны перипетии этого исторического исследования, которое долго держало нас в напряжении. Оно началось в 1937 г., чтобы в 1955 г. получить завершение под пером Марселя Бодо.