8. Войны с рабами в Греции и Риме Барри Стросс

Жестокие убийства мирных жителей, харизматические религиозные лидеры, провозглашающие террор, повстанцы, скопом окружающие солдат, легионеры, загоняющие беглых рабов в холмы, ряды крестов вдоль дорог и распятые трупы пленных повстанцев, храмы, возведенные в память их мученической смерти, – все эти образы неплохо знакомы любому, кто интересуется историей; вдобавок некоторые из них популяризировал Голливуд, а иные буквально «рвутся в заголовки», как гласит присказка журналистов из таблоидов. Такова правда древних восстаний рабов. Но если не брать семидесятилетний период поздней Римской республики, со 140 по 70 г. до н. э., восстания рабов в древнем мире происходили довольно редко.

Это может показаться странным, поскольку рабство играло центральную роль в экономике Греции и Рима. Миллионы мужчин и женщин со всего античного Средиземноморья жили и умирали в ошейниках. Большинство из них примирялось с банальностью порабощения, некоторых ожидала участь вольноотпущенников, что чаще случалось у древних, нежели в современных рабовладельческих обществах. И лишь немногие отвечали на побои и унижения ежедневным неповиновением. Рабы не слушались, манипулировали хозяевами или сбегали – или покорно принимали свою судьбы и жили как придется. Тем не менее восстания, то есть массовые вооруженные выступления во имя свободы, были редкостью.

Спартак, мятежный гладиатор, чье восстание терзало Италию с 73 по 71 г. до н. э., был настолько же необычен, насколько стал знаменит. Особые условия, как мы увидим, превратили позднюю Римскую республику в золотой век древних рабских войн. На протяжении остальных столетий античности лишь малое число рабов отваживалось рискнуть тем немногим, что у них было, в бою против римских легионов или греческих фаланг; и совсем у горстки была возможность сражаться или хотя бы вступить в повстанческую армию, не говоря о том, чтобы собрать такую армию. Но хозяева все равно беспокоились, и относительная малочисленность восстаний обратно пропорциональна вниманию, которое хозяева уделяли своей безопасности. Представители греческой и римской элиты призывали к постоянной бдительности свободных против рабов, злоумышляющих насилие. Целый ряд мер предосторожности стал общепринятым для хозяев – например, не покупать слишком уж гордых в качестве рабов или держать рабов одной национальности отдельно друг от друга, чтобы они «не замыслили недоброе».

Тем не менее восстания случались, и не только на закате республики. Прежде чем перейти к описанию, нужно определиться с терминами, ибо древнее рабство вовсе не представляло собой монолитный институт. Древний мир знал различные категории подневольного труда. Две основные из них – рабский труд и общественные работы[339]. Труд рабов есть наиболее распространенное понимание рабства, знакомое нам по таким историческим областям, как американский Юг, острова Карибского бассейна или Бразилия, где людей привозили из-за моря и покупали и продавали как предметы обихода. Общественные работы – имеются в виду принудительные, конечно – подразумевали коллективное порабощение социальных групп, в рамках одного сообщества либо «со стороны». Чтобы избегать путаницы, многие ученые именуют общественных рабов сервами, пусть условия принудительных общественных работ были суровее, чем средневековое крепостное право. Крепостных, например, нельзя было убивать без причины, а вот убивать общественных рабов вполне допускалось. При этом древние, как правило, относились к личным рабам с большим презрением, чем к общественным, так что различие между сервом и рабом имеет определенный смысл.

Рабский труд был широко распространен в классической и эллинистической Греции и в республиканском и имперском Риме. Афины и другие города-государства, скажем, Эгина и Хиос, а также некоторые районы Анатолии являлись центрами греческого рабства, в то время как Италия и Сицилия и испанские копи служили оплотами рабства римского. До падения и уничтожения в 146 г. до н. э., Карфаген также содействовал крупномасштабной работорговле в Северной Африке. Общественное рабство считалось в основном греческим явлением, отмечалось в таких регионах, как Фессалия, Крит и Аргос, но самым известным его примером были спартанские илоты. Эта группа состояла из двух региональных групп, каждую из которых Спарта покорила по отдельности: илотов из контролируемой Спартой Лаконики на юго-востоке Пелопоннеса и рабов из подвластной спартанцам Мессении на юго-западе.

Стоит также сделать ряд предварительных замечаний об источниках наших сведений. Древние войны относительно хорошо документированы, но то же никак нельзя сказать о древних восстаниях рабов. Сохранилось сравнительно немного сведений. Отчасти причиной тому неудачные стечения обстоятельств, а отчасти – и малый интерес к этой теме со стороны античной элиты. Рабские войны сулили мало славы, совсем мало добычи, зато, вероятно, в избытке стыда. Рабов считали презренными существами. Следовательно, нет чести в победе над ними, и римляне подтвердили это, отказывая в триумфе полководцу, победившему в рабской войне. О трофеях тоже мечтать не приходилось, так как командиры не допускали грабежи на дружественной территории.

Наконец, следует отметить парадокс войны против рабов: убийство противника признавалось контрпродуктивным, потому что тем самым уничтожалось имущество соотечественников. А уж уступать рабам, конечно, было непозволительно.

Еще по поводу источников: практически все они выражают точку зрения хозяев. Мы можем лишь строить обоснованные догадки о планах и мотивах повстанцев. То же самое относится и к изучению рабства даже в более близкие к нам периоды истории.

Обращаясь непосредственно к рабским войнам, мы сталкиваемся с двумя различными явлениями: с восстаниями рабов как таковых и с восстаниями общественных сервов. Последние в ходе восстаний пользовались преимуществом общего происхождения, имели, так сказать, местные корни, уходящие на несколько поколений вглубь. Они чаще, чем личные рабы, прислуживали хозяевам в армии и на флоте, как правило, исключительно в качестве слуг или гребцов, но иногда и как солдаты[340]. Обеспечивая хозяевам дополнительные мечи в случае необходимости, сервы имели возможность воспользоваться поддержкой от иноземных врагов своих хозяев. Личные же рабы, восставая, вынуждены были преодолевать все сопутствующие недостатки своего положения: неоднородность, отчужденность, относительное отсутствие военного опыта и малую вероятность помощи извне. Однако они обладали одним существенным преимуществом перед общественными рабами, а именно внезапностью мятежа. Редкость восстаний личных рабов порой убаюкивала хозяев, и те ослабляли бдительность. Низкий статус личных рабов вдобавок тоже оказывался подспорьем, поскольку хозяева не рвались воевать против столь «недостойного» и якобы заведомо слабого противника.

Восстания общественных рабов в классической Греции происходили довольно часто. Согласно Аристотелю, пенесты (общественные рабы) в Фессалии и спартанские илоты восставали едва ли не регулярно[341]. Мы мало знаем о Фессалии, но много о Спарте. Различные древние авторы подробно описывали меры безопасности спартанцев против восстаний илотов – от запирания дверей (и снимания щитовых ремней во время походов) до ежегодных войн против илотов, когда спартанских юношей в возрасте от восемнадцати до двадцати отправляли обучаться ратному искусству на поселениях илотов. Основную угрозу представляли скорее мессенские, чем лаконские илоты. Они восстали около 670 г. до н. э.; это известное по обрывочным сведениям восстание вошло в историю как Вторая Мессенская война (Первая Мессенская война, около 735 г. до н. э., ознаменовалась спартанским завоеванием Мессении). Позднее случился еще один мятеж, сравнительно лучше документированный и известный как Третья Мессенская война (464–455 гг. до н. э.)[342].

Третья Мессенская война закончилась около 455 г., когда Спарта даровала повстанцам право безопасно покинуть крепости; Афины, извечный соперник Спарты, поселили бывших рабов в городе Навпакт на северном берегу Коринфского залива (этот город являлся, говоря современным языком, стратегической военно-морской базой). В 425 г. Афины построили крепость в Пилосе, на мессенском побережье, и поощряли мессенцев из Навпакта совершать набеги на спартанскую территорию и побуждать к бегству местных илотов. В 424 и 413 гг. афиняне основали и другие базы на спартанской территории, дабы подстрекать илотов к дезертирству. Полную свободу мессенским илотам принесло вторжение на Пелопоннес беотийского войска в 369 г.; беотийцы освободили область от почти 350 лет спартанского владычества и сделали Мессену столицей независимого полиса.

По сравнению с восстаниями общественных сервов восстания личных рабов были редкостью. Сохранившаяся греческая история дает всего три примера подобных восстаний: на острове Хиос, во главе с неким Дримаком, вероятно в III в. до н. э., а также в Афинах, на Делосе и где-то еще в 135–134 гг. до н. э. и снова в Афинах около 104–100 гг. до н. э. Гораздо чаще в греческой истории случалось, что полисы или повстанцы предлагали свободу личным рабам за их поддержку; так, например, поступили Афины, воззвав к спартанским илотам в ходе Пелопоннесской войны. В последние годы Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.) более 20 000 афинских рабов бежали в пелопоннесскую крепость Декелея, в холмах на северной границе Афин[343]. Спартанцы, которые построили эту крепость, откровенно мстили афинянам за их помощь восстанию мессенских илотов в Спарте. Кстати, некоторые афинские беглецы, похоже, попали, как говорится, из огня в пламя, поскольку их «задешево скупили» фиванцы, другой конкурент Афин[344].

Что касается иных примеров обещаний повстанцев или полисов освободить рабов, можно вспомнить попытку государственного переворота некоего Сосистрата в Сиракузах в 415–413 гг. до н. э.; предложение свободы рабам в ходе войны против Рима Сиракузами в 214 г., Ахейским союзом в 146 г. и Митридатом VI Евпатором Понтийским в 86 г., а затем и в 65 г. до н. э.; также упомянем националистическое восстание Андриска против Рима в Македонии в 149–148 гг. до н. э., отчасти опиравшееся на рабов, и аналогичное восстание в Анатолии Аристоника Пергамского в 133–129 гг. до н. э.

Римская история документировала восстания личных рабов несколько лучше, хотя все равно сведения остаются весьма скудными. Мы слышим о восстаниях буквально с первых дней существования республики, но первым достоверным отчетом о восстании рабов является документ о мятеже в центральной Италии в 198 г. до н. э. порабощенных военнопленных-карфагенян, захваченных в ходе недавно закончившейся Второй Пунической войны (218–201 гг. до н. э.). Известны еще несколько восстаний рабов в Южной Италии (и в одном случае в центральной Италии) в 180 г. и около 104 г. до н. э. Некоторые из них представляли собой бунты пастухов, возможно даже, вдохновленные экстатическими религиозными ритуалами. В отдельных случаях в восстаниях участвовали тысячи рабов, но настоящие проблемы начались позднее.

Грандиозные восстания рабов, каждое с участием многих десятков тысяч человек, вспыхнули сначала на Сицилии, а затем в Италии между 140 и 70 гг. до н. э… Это так называемые Первая и Вторая Сицилийские войны рабов (соответственно 135–132 и 104–100 гг. до н. э.) и восстание Спартака (73–71 гг. до н. э.). Таковы крупнейшие рабские войны древнего мира; более того, они занимают место среди наиболее значительных восстаний рабов в мировой истории. Они длились по несколько лет на относительно небольшом географическом пространстве – следует учесть, кстати, что Спартак пытался распространить свое восстание из южной Италии на Сицилию. Отделенные друг от друга двадцатью-тридцатью годами, они обеспечили «веселую жизнь» примерно трем поколениям римлян[345].

Получившие чрезмерное значение благодаря марксистской историографии и преуменьшаемые по значимости в большинстве «буржуазных» исследований о событиях времен поздней республики, другие римские рабские войны были по-настоящему важными. Неспособность Рима справиться с первым сицилийским восстанием рабов внесла немалый вклад в ощущение кризиса, который стимулировал реформы Тиберия Гракха, что, в свою очередь, привело к римской революции[346]. А неспособность Рима подавить восстание Спартака содействовала карьере «штабных» полководцев, представлявших наибольшую угрозу республике. Плюс, не позволяя сельской местности успокоиться, восстания рабов усугубили чувство незащищенности, которое в итоге заставило римлян принять переход от республики к империи.

Ни эпоха, ни место великих рабских войн не являются случайными. Между 300 и 100 г. до н. э. в римской Италии и на Сицилии сложилась новая экономика. Вдохновленный своими военными завоеваниями в Средиземноморье, Рим заполонил Италию подневольными рабочими руками. К I в. до н. э. на Апеннинском полуострове насчитывалось 1–1,5 миллиона рабов, это приблизительно около 20 процентов населения Италии. Значительную часть этих рабов составляли прежде свободные люди. Рабов поставляли римские военачальники, местные предприниматели и работорговцы, а также пираты. Последние активно действовали в восточной части Средиземного моря около 100 г. до н. э. и обеспечивали существенную часть «товарооборота» в работорговле. Подобно современным криминальным картелям, переправляющим наркотики через международные границы, пираты переправляли людей – невинных жертв похищений, продаваемых в рабство.

Хотя некоторые из римских рабов подвизались в городах, большинство было занято в сельском хозяйстве, где доминировали крупные предприятия-латифундии. Основными единицами сельскохозяйственного производства были фермы и конезаводы, и везде трудились рабы. Сицилия и Южная Италия, в особенности Кампания, являлись главными центрами рабского сельского хозяйства. Там рабы буквально кишели.

Рим непреднамеренно готовил почву для восстаний, нарушая все правила. Римляне сочетали массовую эксплуатацию с недостаточным вниманием к вопросам безопасности. Хотя древние писатели, от Платона и Аристотеля до Варрона и Колумеллы, предостерегали хозяев от привычки концентрировать в одном месте рабов одной национальности, римляне размещали вместе огромное количество рабов из восточного Средиземноморья. Будучи выходцами из разных земель, большинство этих рабов говорили на одном языке, греческом. Римляне также допускали чрезмерную концентрацию фракийцев и кельтов, например в гладиаторской казарме, где родилось восстание Спартака. Спартак был фракийцем, а два его сподвижника, Крикс и Эномай, – галлами.

По тем же причинам бдили за рабами недостаточно тщательно. Общественная «полиция» была в ту пору примитивной или вообще отсутствовала. Рабы с ферм трудились в оковах и проживали в бараках, где велся довольно строгий надзор, но вот на конезаводах и прочих «ранчо» все обстояло иначе. Пастухи крупного рогатого скота, овец, свиней и коз свободно перемещались вместе со стадами с пастбища на пастбище. Летом они уходили на высокогорье, зимой спускались на равнины. Их знания местности позволяли успешно скрываться от властей. Из-за угрозы со стороны бандитов, медведей и кабанов рабам-пастухам разрешалось носить оружие. Многие рабы умели пользоваться оружием, поскольку их нередко набирали из военнопленных, что прошли в свое время необходимую подготовку. Спартак, например, служил во вспомогательном отряде римской армии (то есть он воевал в составе союзного подразделения, вероятно конного), прежде чем каким-то образом нарушил закон и в итоге превратился в раба. Без сомнения, другие рабы имели опыт ораторов и организаторов, полученный на свободе. Надсмотрщики тоже обладали организаторскими способностями, и некоторые из них присоединялись к восставшим. Например, Афинион, один из вождей второго сицилийского восстания, раньше был надсмотрщиком.

Вынужденные самостоятельно добывать пропитание, сицилийские рабы сбивались в банды и отправлялись разбойничать. Концентрируя рабов одной национальности или языка, многие из которых были прежде солдатами, и давая им относительную свободу и даже оружие, а также доступ к горным убежищам, Рим, безусловно, играл с огнем.

Читатели вправе предполагать, что восстания рабов подпитывала и риторика, направленная против рабства. Движения Нового времени, такие как аболиционизм и ранняя борьба за отмену работорговли, а также гражданская война в США и, прежде всего, марксистское признание Спартака символом пролетарской революции, вполне соответствуют подобным ожиданиям. Некоторые ученые отмечают, однако, что почти во всех античных восстаниях рабов идеология фактически отсутствовала. Мы знаем лишь нескольких людей, которые выступали против рабства в принципе. К их числу принадлежат греческие философы (всего одного, малоизвестного Алкидама, источники называют по имени), быть может, две маргинальные еврейские группы, по крайней мере один отец христианской церкви, Григорий Нисский, и, возможно, отдельные христианские еретические группы. В остальном доктрина аболиционизма оставалась неведомой ни свободным гражданам, ни рабам[347].

Естественно, восставшие рабы добивались свободы. Рабы, восставшие в Первой Сицилийской войне, жаловались на суровое и унижающее достоинство обращение. Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой этого восстания были рабовладельцы Дамофил Энна и его жена Металлида (или Мегаллида), чьи жестокие наказания сподвигли рабов на ответное насилие. Дамофил владел огромным «ранчо» крупного рогатого скота и славился вульгарным стремлением кичиться богатством; Металлида же была известна жестокостью к своим прислужницам и рабыням. Когда однажды к нему подошли голые рабы и попросили одежду, Дамофил отправил их отбирать накидки у путников; чем не совет «кушать пирожные»?[348] Когда началась революция, супругов застали врасплох в сельской местности и притащили, связанных и в оковах, в Энну, где выставили перед толпой в театре. Дамофила убили там же, без суда; Металлиду ее рабыни растерзали и сбросили с утеса. Но их дочь-подростка пощадили, потому что она всегда относилась к рабам гуманно.

Если первая война вспыхнула из-за жестокости хозяев, Вторая Сицилийская война была порождена пустыми надеждами, которые внушили рабам римляне. В ответ на жалобы важного союзника из Анатолии римляне решили предоставить свободу похищенным и проданным в рабство. На первом слушании наместник Сицилии освободил несколько сот рабов, но затем богатые сицилийские рабовладельцы воспользовались своим влиянием, чтобы остановить этот процесс. И тем самым, не подозревая о том, спровоцировали новое восстание.

Обратимся к другому примеру: когда Спартак и его товарищи в 73 г. до н. э. вырвались из гладиаторской казармы, где их держали как рабов, они поступили так, по словам одного автора, чтобы «отважиться попытать свободу вместо услаждения взоров зевак»[349]. Ими двигали стремление к свободе и чувство собственного достоинства, если верить этому свидетельству, а вот о желании освободить всех рабов мы ничего не слышим. Думается, такого желания не было и в помине. Спартак и его люди, например, освобождали в основном гладиаторов и сельских рабов, лишь немногие из их последователей принадлежали к более «элитной» группе городских рабов.

Но все же время от времени мы сталкиваемся с проявлениями более широкой идеологии. Восстание Аристоника в Анатолии (133–129 гг. до н. э.) стоит особняком, потому что он созывал бедняков, негреков и рабов, которых освобождал; он называл всех своих сподвижников Heliopolitae («гражданами солнца»)[350]. Греческий философ Ямбул (возможно, III век до н. э.) написал утопию о Гелиополе, «Городе солнца»; в этом городе кастовое общество, возможно, свободное от рабства (сохранившиеся отрывки не позволяют сказать наверняка)[351]. Быть может, и сам Аристоник опирался на некую фантазию – или просто использовал пропаганду, чтобы заручиться поддержкой.

Не менее важно, что Спартак настаивал на равном распределении добычи между его сторонниками и не требовал львиной доли. Это была, пожалуй, просто разумная политика, а вовсе не зачаточный коммунизм. Зато равенства не было в сицилийских восстаниях рабов, чьи вожди именовали себя царями, рядились в диадемы и пурпурные одежды. Спартак не принимал титула, но позаимствовал такие атрибуты римской республиканской власти как фасции, символ власти, в том числе власти предавать смерти.

Впрочем, и «врожденную» враждебность восставших к рабству в целом нельзя исключать полностью. Хотя об этом ни словом не упоминается в источниках, не будем забывать, что эти источники фрагментарны и написаны с точки зрения хозяев[352]. Однако все же наличие подобной идеологии маловероятно, поскольку дохристианскому миру Греции и Рима, как правило, недоставало мобилизующих идеологий всеобщего освобождения. И никакое учение древности, в отличие от позднего марксизма, не сочетало утопическое светское видение с международной идеологией. Революции той поры были локальными и «приходскими».

К тому же, в них бросается в глаза мессианизм[353]. Религия всегда играла важную роль в древней политике, от Фемистоклова решения использовать оракул, чтобы созвать афинян в поход к Саламину, до римского обожествления императоров. Вожди восстаний рабов шли еще дальше и объявляли себя наместниками богов на земле и даже воплощениями божеств. Всякий раз, изучая античное восстание рабов, мы видим харизматичного лидера.

Одним из рабов-мятежников, которому покровительствовали боги, был Дримак (вероятно, III век до н. э.). Он объявил гражданам Хиоса, что восстание рабов – не обычная секулярная революция, а результат божественного вмешательства. И хиосцы согласились с ним, по крайней мере, посмертно. Добровольная сдача Дримака хозяевам по их требованию не принесла рабовладельцам покоя; наоборот, выступления рабов только усилились. В сельской местности появился даже храм Дримака, посвященный «Добродетельному герою». Четыреста лет спустя, во II в. н. э., беглые рабы по-прежнему приносили в этот храм толику украденного. А Дримак, как гласит легенда, являлся свободным хиосцам в их снах и предупреждал о грядущем восстании рабов, за что и они тоже делали подношения в его святилище[354].

Вожди Первой и Второй Сицилийских войн притязали каждый на прямое личное родство с богами. В Первой войне (135–132 гг. до н. э.) Эвн, греческий раб в сицилийском городе Энна, призывал недовольных к восстанию. Уроженец сирийской Арамеи, он утверждал, что получает во сне божественные откровения, полные пророческих посланий. А еще он умел входить в состояние, подобное трансу, выдыхать дым изо рта (используя трюк с полой раковиной и угольями) и изрекать пророчества. Избранный царем мятежников, он принял тронное имя Антиох, как монарх из династии Селевкидов, и стал чеканить собственные монеты. На этих монетах изображена богиня – возможно, греческая Деметра или весьма популярная на Востоке Богиня-Мать.

Повстанцы во Второй Сицилийской войне (104–100 гг. до н. э.) выбрали себе царем некоего Сальвия, известного умением играть на флейте экстатическую музыку на религиозных женских праздниках, а также пророчествами. Он принял тронное имя Трифон, напоминавшее имя киликийского авантюриста, что притязал на престол Сирии около 140 г. до н. э.; это, безусловно, импонировало многим киликийцам среди рабов острова. Другой вождь этого восстания, Афинион, славился как астролог.

Мы также можем разглядеть за восстаниями рабов фигуру Диониса. Будучи божеством вина и театра, Дионис вдобавок считался богом освобождения. Римляне относились к нему с подозрением. В 186 г. до н. э. римский сенат заявил, что бродящие по всей Италии дионисийские труппы готовят заговор. Развернулась «охота на ведьм», сенат запретил римлянам отправлять культ Диониса, отныне это дозволялось только женщинам, иноземцам и рабам. Словом, Диониса оставили «униженным и оскорбленным» Италии, и они приняли его всем сердцем. В 185–184 гг. восстали рабы-пастухи Апулии, на «пятке» итальянского «сапога», и источники намекают, что они называли своим покровителем Диониса. Оба сицилийских восстания рабов обращали мольбы к Дионису[355]. Митридат VI Евпатор Понтийский, возмутившийся против Рима в 88–63 гг. до н. э., именовал себя «новым Дионисом» и чеканил монеты, на одной стороне которых были лик божества и виноградная лоза, а на другой – колпак освобожденного раба.

Восстание Спартака объединило образ Диониса, пророчества и ореол «звезды сцены». Будучи гладиатором, Спартак добился немалой известности. Он был человеком «огромной силы и крепости духа», и это, пожалуй, не просто шаблонное описание: гладиаторов подбирали по росту и силе, а Спартак был мурмиллоном, то есть «тяжеловесом»[356]. Еще он был фракийцем, а те славились статью и мощью.

Кроме того, о фракийцах ходила слава истинно религиозного народа, и в этом отношении Спартак тоже был настоящим фракийцем. У него имелась фракийская «женщина» (жена или подруга), которая впадала в транс, якобы вдохновленный Дионисом[357]. Божество многих ипостасей, Дионис в одном из своих многочисленных проявлений считался богом Фракии. Без сомнения, это добавляло доверия к пророчествам, которые изрекала женщина Спартака. Когда Спартака впервые продали как раба и он уснул, змея обернулась вокруг его головы; во всяком случае, так рассказывали. Поскольку змеи обычно не ведут себя подобным образом, это был либо сон, либо чудо. В любом случае, фракийская женщина объявила это «знаком великой и страшной силы» и предсказала, что Спартака ждет славная (или, по некоторым текстам, бесславная) судьба[358]. Возможно, отзвуком пророчеств фракийской женщины полнятся слова позднего римского поэта о том, что Спартак «прошел по всей Италии огнем и мечом, как почитатель Диониса»[359].

От Хиоса до Сицилии и Италии личная харизма вождей вдохновляла повстанцев. И вдохновение требовалось им на самом деле, потому что античные восстания рабов неизменно воплощали торжество надежды над реализмом. Противник имел в своем распоряжении все ресурсы государства, и у восставших было мало шансов на успех в долгосрочной перспективе. Используя внезапность и нетрадиционную тактику, они добивались краткосрочных побед, причем иногда весьма значимых. Так, Спартак и его люди, например, спустились с горы Везувий по веревкам, сплетенным из дикого винограда, а затем напали на плохо охранявшийся римский военный лагерь.

Успеху способствовало и продвижение по территории, населенной «мягкими целями» – то есть мирными гражданами.

Месть являлась мощным побудительным мотивом, оборачивалась сексуальным насилием, пытками, нанесением увечий, убийствами (прежде всего хозяев, которые жестоко обращались с рабами). Жадность тоже не стоит сбрасывать со счетов, что доказывают широко распространенные грабежи и уничтожение имущества.

Повстанцам обычно не хватало оружия, продовольствия и других ресурсов. Вождь сицилийцев Эвн, к примеру, вооружил своих людей крестьянскими инструментами, то есть топорами и серпами; сторонники Спартака начали восстание с кухонными ножами и другой утварью. Обе группы использовали самодельное снаряжение вроде щитов из виноградной лозы и закаленных в очаге копий; позже они раздобыли настоящее оружие – грабили римских пленников и снимали мечи с трупов. Они также переплавили свои цепи и ковали из них оружие и доспехи. А Спартак еще покупал железо и бронзу (проза жизни).

Хотя очень многие рабы имели военное прошлое, поскольку в свое время оказались в плену на войне, повстанческим отрядам не хватало сплоченности, которая достигается совместным обучением. Языковая и этническая неоднородность затрудняла общение, не говоря уже о солидарности. Кроме того, лагерь приходилось разбивать на враждебной территории, без стен и городской базы.

Поскольку противник обычно собирал хорошо вооруженных и подготовленных воинов, привычных сражаться вместе и не избегающих столкновений, эти люди представляли собой силу, которую повстанцы вряд ли могли одолеть в «регулярном» бою. Точнее, они не могли надеяться на победу в долгосрочной перспективе. Да, поначалу восставшие брали верх, когда превосходили римлян числом и бились с легионерами-новобранцами. На Сицилии, например, два легиона наместника были, скорее, полицейскими, нежели военными отрядами. Понадобились подкрепления с материка, во главе с консулом, чтобы разбить мятежников. В Италии Спартак и его люди тоже вначале сражались с новобранцами. Они даже смогли разгромить консульские армии. Это, безусловно, свидетельство тактического мастерства Спартака, но также и доказательство отсутствия в Италии в ту пору ветеранов, которые воевали за рубежами – в Испании, на Балканах и в Анатолии.

Посему лучшей тактикой для повстанцев, как правило, являлись набеги. Партизанские методы и нетрадиционные тактики были присущи всем восстаниям рабов. И это часто сбивало с толка хозяев (плюс ситуация усугублялась политическими затруднениями и экономическим парадоксом). Тяжело вооруженная пехота с трудом справлялась с налетами повстанцев, потому что предназначалась совсем для другого. Вдобавок мятежники отлично знали местный ландшафт, прежде всего холмы и горы, обычные укрытия восставших рабов.

Для хозяев необходимость переоснащать войска для борьбы с повстанцами была досадной, само переоснащение требовало времени, а кроме того, нередко хозяева не испытывали ни малейшего желания что-либо предпринимать. В подавлении восстания рабов немного славы, и еще меньше чести и доблести в боях с «недостойной» тактикой. Рабские войны, говорил один римлянин, «не заслуживали зваться войнами»[360]. Идеальным решением считалось заставить большую часть мятежников сдаться, предпочтительно – после убийства их вождей, дабы искоренить зерна новых бунтов. И потому хозяева обычно окружали и осаждали лагеря и укрепления повстанцев. В Первой Сицилийской войне, например, римский консул Публий Рупилий в 132 г. до н. э. успешно взял измором два главных оплота мятежников – Тавромений и Энну.

Сознавая все это, лидеры повстанцев преследовали три возможные стратегические цели: (1) оторваться от противника и создать полноценные поселения в горах – позднее такие поселения стали называть «мароновыми», от испанского слова, означающего «жить в горах»; (2) бежать за пределы Рима или (3) найти союзников среди свободных, либо за границей, либо из числа недовольных дома.

Дримак, вождь восстания рабов на Хиосе (вероятно, III в. до н. э.), успешно использовал «маронскую» тактику. Бежав в горы и став лидером беглых рабов, Дримак принялся нападать на хиосские фермы и разбил несколько отрядов, высланных против него. Потом он предложил перемирие, пообещал не допускать новых грабежей и вернуть беглых рабов, не способных доказать жестокое обращение со стороны хозяев. Хиосцы согласились на эти удивительно прагматичные условия, и предположительно число побегов и вправду сократилось. Но в конце концов хиосцы отказались от перемирия и назначили награду за голову Дримака. По преданию, уже в преклонном возрасте Дримак велел своему любовнику убить себя, обезглавить тело и получить вознаграждение. Лишь впоследствии он в глазах хиосцев обрел божественность.

Менее реалистичными, без сомнения, выглядели попытки вождей рабов на Сицилии основать собственные царства – с монаршими почестями, царскими советами и народными собраниями. Изгнав с острова карфагенян, Рим не мог допустить, конечно, чтобы Сицилия перешла в руки рабов. Возможно, повстанцы черпали воодушевление в поддержке части населения Сицилии – свободной бедноты. К сожалению, источники, повествующие о сицилийских восстаниях рабов, настолько односторонние и путанные, что один ученый даже заявил: это были вовсе не восстания рабов, а народно-освободительные войны[361]. Эта теория, скорее, остроумна, чем убедительна, но нельзя отрицать, что рабы находили союзников среди свободных бедняков. Когда началась Первая Сицилийская война, «простой народ… радовался, так как завидовал неравномерному распределению богатств и неравенству положения». Вместо того чтобы помочь подавить мятеж, «чернь… из зависти, под видом рабов устремившись по деревням, не только расхищала имущество, но и сжигала виллы»[362]. Во Второй Сицилийской войне, говорит тот же источник, «всю Сицилию охватили расстройство и целая цепь бедствий… Не только масса рабов опустошала охваченную мятежом область, но и свободные, не имевшие имений в ней, обратились к грабежу и бесчинствам»[363].

Спартак, чуткий к переменам, пытался реализовать обе тактики – бежать за границу и найти союзников. Первоначальный план, когда восстание разгорелось, подразумевал поход в Северную Италию, где его люди разделились бы на группы, преодолели Альпы и разошлись бы по домам. Этот план потерпел неудачу из-за разногласий среди рабов. Спартак не мог «взять авторитетом» этнически неоднородную массу повстанцев, ему противостоявших: среди них были кельты и германцы, а также фракийцы и другие племена, подвергавшие сомнению его распоряжения. Кроме того, рабов испортил успех: многочисленные победы убедили их остаться в Италии. Будучи ветераном, Спартак понимал кратковременность этого успеха: он знал, что рано или поздно Рим выставит обученное и опытное войско, с которым «мятежному сброду» не справиться, сколько этот сброд ни муштруй.

Так все и случилось. Марк Лициний Красс получил особые полномочия и собрал новую армию. Многие из его солдат-ветеранов, вероятно, сражались за Суллу в римских гражданских войнах десять лет назад, других быстро «вразумили» благодаря железной дисциплине, которой сумел добиться Красс. На всякий случай римляне даже отозвали легионы из Испании, где Помпей (Гай Помпей Великий) только что разгромил местный мятеж. С помощью надписи на стене Спартак убедил своих отступить на юг и попытаться попасть на Сицилию через Мессинский пролив. Он надеялся на лучшее – либо начать Третью Сицилийскую войну рабов, либо использовать остров как перевалочный пункт для бегства за море. Но сперва требовалось пересечь пролив.

Не имея лодок, Спартак попытался нанять пиратов, которые в те дни имели на Сицилии укрепленную базу. Для него это был не первый опыт союза со свободными людьми.

Фракийский гладиатор в первые дни своего восстания пользовался поддержкой «многих беглых рабов и некоторых свободных людей с полей»[364]. Возможно, он даже получил некоторую помощь от южноитальянской элиты, либо вследствие их неприязни к «римской кичливости», либо просто потому, что их удалось подкупить.

Возвращаясь к пиратам: они были родом из южной Анатолии или с Крита, считали себя врагами Рима и давно уже состояли в дружбе с главным врагом Рима на Востоке, царем Митридатом. Таким образом, союз с ними казался весьма перспективным. Однако, получив от Спартака деньги, пираты бросили восставших рабов на итальянском берегу. Виной тому то ли банальная нечестность, то ли страх перед римским наместником Сицилии, Гаем Верресом. Увековеченный Цицероном как коррупционер, Веррес на самом деле предпринимал энергичные меры по укреплению береговой линии Сицилии и преследовал мятежных рабов по всему острову. Вполне вероятно, что он лично вел переговоры с пиратами – или, что называется, перебил предложение Спартака. Оставшись ни с чем, фракиец велел своим людям строить плоты, но те не выдержали студеных зимних волн. Возможно, Спартак установил связь и с Митридатом, как римский мятежник Серторий несколько лет назад из Испании. Митридат позднее восхвалял восстание Спартака перед кельтами, побуждая тех вторгнуться в Италию (вторжение не состоялось). В любом случае, Спартак не нашел новых союзников, и рабы вынужденно остались в Италии.

Эндшпиль обоих сицилийских войн и восстания Спартака мало отличаются по сути. В Первой Сицилийской войне рабам удалось разгромить несколько римских отрядов, которые они значительно превосходили числом, и занять ряд городов. После череды унизительных поражений консул Публий Рупилий осадил два главных города мятежников и в каждом отыскал предателя, открывшего ворота. Затем он приступил к «зачисткам» по всему острову. Что касается Второй войны, поначалу ее последовательно провалила вереница некомпетентных полководцев, но вот консул Гай Ацилий оказался на высоте. Он убил царя повстанцев в поединке, и это принесло бы ему в Риме наивысшие воинские почести, будь противник свободным человеком, а не рабом.

Спартак разбил римлян в девяти схватках, но не смог совладать с войском Красса. Сначала Красс попытался блокировать его в горах на «мыске» итальянского «сапога» зимой 72–71 гг. до н. э., причем римляне развернули масштабное строительство стен и окопов. Спартак прорвался, но заплатил немалую цену. Преследуемый врагом по пятам, он наконец решился на бой, вероятно, в верхней части долины реки Силар (современная Селе), недалеко от современного города Салерно. Римляне разгромили войско рабов, сам Спартак был убит.

Вопреки популярной легенде, Спартака не распяли, но вот 6000 его соратников ожидала именно такая участь. Их тела висели на крестах вдоль дороги от Рима до Капуи (город недалеко от Неаполя, колыбель восстания Спартака). Тело Спартака так и не нашли. После битвы при Силаре войско Спартака перестало существовать как боевая единица. Оно распалось на множество групп. Римляне охотились на них время от времени и уничтожили последнюю «маронскую» общину в горах Южной Италии лишь в 60 г. до н. э.

Гибель Спартака ознаменовала конец великой эпохи античных восстаний рабов. Спорадические восстания, конечно, вспыхивали и позже, например восстание некоего Селура на Сицилии при жизни географа Страбона (ум. после 21 г.), восстание рабов в южной Италии в 24 г. и вероятное восстание во главе с Буллой Феликсом в Италии в 206–207 гг.[365] Но с крупными восстаниями было покончено.

Несколько факторов способствовали этому. Римляне эффективно применяли репрессии. За каждым провалившимся восстанием следовали показательные расправы. Также, о чем свидетельствуют действия Верреса на Сицилии в ожидании Спартака, римляне в конце концов научились принимать всерьез угрозу восстания. Еще не будем забывать о череде гражданских войн 49–30 гг. до н. э.: эти неурядицы обеспечили возможности «трудоустройства» для недовольных рабов. Уже не было необходимости формировать собственное войско: так, 30 000 беглых рабов примкнули к повстанческому флоту Секста Помпея (сына Помпея Великого), который господствовал в водах Сицилии с 43 по 36 г. до н. э.[366]

Возможно, наиболее важным фактором был сам Pax Romana. Возвышение Августа, первого римского императора (30 г. до н. э. – 14 г. н. э.) завершило эпоху римской экспансии. Это, разумеется, неизбежно сократило число военнопленных, которые становились рабами. Ранее, в 60-х гг. до н. э., Помпей Великий сумел изгнать большинство пиратов из Средиземного моря, тем самым уничтожив другой источник пополнения рабской силы. Да, сама работорговля продолжалась, но источники рабов были уже не столь обильны, а рабы не столь дешевы. Кончилось все тем, что среди римских рабов большинство составили домашние рабы. Без постоянного притока военнопленных и иноземцев ряды потенциальных мятежников существенно сократились.

Все больше и больше рабы смирялись с новой жизнью в Италии и на Сицилии и воспринимали вольноотпущенничество, а не восстание, как путь к свободе. Греческое и римское рабство всегда предусматривало такую возможность на гораздо более выгодных условиях, чем современные общества. Конечно, никто не отрицает жестокость древнего рабовладения, но этот факт может объяснить, почему люди вроде Спартака в конечном счете превратились в пугала для детей, а не в реальную силу внутри римского общества.

В наше время имя Спартака широко известно. Если не считать Артура Кестлера, разочарованного экс-коммуниста, который видел в Спартаке своего рода постреволюционного Ленина, развращенного властью, большинство современных людей почитают Спартака как освободителя или первого социалиста; девятнадцатое столетие превратило его в националиста, наподобие Гарибальди.

Если, однако, беспристрастно рассмотреть действия Спартака или Дримака, Сальвия или Эвна с точки зрения военного искусства, нам предстанет совершенно иная картина. С военной точки зрения, они наглядно показали малую вероятность победы восставших над регулярной армией. «Мятежный сброд» Греции и Рима не мог соперничать с логистическими и институциональными преимуществами государства. Они могли собирать своих людей в подобия легионов и громить перепуганное ополчение, могли искать союзников за рубежом, но едва государство обрушивалось на них всей силой, они неизменно терпели поражение.

Вдобавок рабы не могли рассчитывать на существенную добровольную поддержку местного свободного населения; последнее наверняка сознавало, что в конце концов большинство мятежников окажется в цепях или повиснет на крестах. После первого побега и нескольких успешных налетов на виллы, ради добычи и мести, восставшим нередко советовали уходить как можно дальше, в горы или за границу.

Вот урок для сегодняшнего дня. Мятежники могут отпраздновать громкий успех, как было со Спартаком и его гладиаторами. Могут добиться религиозной поддержки и терроризировать местное население. Могут привлекать в свои ряды новых недовольных – на первых порах. Могут даже спуститься с холмов и попробовать завладеть городом или провинцией. Но стоит государству отреагировать «как положено», мятежники обыкновенно обречены.

Современные восстания, как правило, ожидает аналогичная судьба. В Ираке, например, когда союзники продемонстрировали политическую волю и подобрали эффективную военную тактику, им не составило труда разгромить повстанцев (2003–2009 гг.). Тем не менее нельзя утверждать, что всякий мятеж непременно ведет к провалу. Изменить исход возможно несколькими способами, одинаково маловероятными, но все же допустимыми. Например, можно выиграть время и пространство и превратиться из «сброда» в регулярную армию. Изолированная база вдали от центров силы весьма этому способствует. Опыт китайской коммунистической Красной армии после Великого похода 1934 г. служит тому примером. Вторая возможность – заручиться помощью какого-либо государства. Афганские моджахеды опирались на поддержку таких стран, как Китай, Иран, Пакистан и США, что позволило им победить советскую армию в 1980-х.

Наконец, нынешние повстанцы обладают преимуществом, которого были лишены мятежные рабы древности: они могут взывать к общественному мнению в стране-противнике. В ходе алжирской войны за независимость (1954–1962 гг.), например, повстанцы терпели военные поражения, но выиграли войну обращениями к французскому общественному мнению.

Гаитянская революция (1791–1804 гг.) – единственное успешное восстание рабов в истории, и она использовала перечисленные выше факторы. Повстанцы вели длительную войну вдали от метрополии. Британцы оказывали помощь вопреки блокаде острова. Французская революция воодушевляла мятежников. И после нескольких лет кровопролитной войны и эпидемий французы сдались.

Успешные мятежи, однако, являются исключением. Древние восстания рабов напоминают нам, что, когда доходит до войны, торжествует обычно государство.

Дополнительная литература

Отличным введением в тему является работа Брента Д. Шоу «Спартак и работорговые войны: краткая история с документами» (Boston: Bedford / St Martins, 2001). Книга Терезы Урбанчик «Восстания подданных в античности» (Stocksfeld, UK: Acumen Publishing, 2008) содержит отличный обзор источников. О восстаниях рабов в Древней Греции см.: Ивон Гарлан «Рабство в Древней Греции» (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1988); о восстаниях в Древнем Риме: Кейт Брэдли «Рабство и восстания в римском мире, 140-70 г. до н. э.» (Bloomington: Indiana University Press, 1989).

Другие труды по античному рабству: М. И. Финли «Античное рабство и современная идеология» (Princeton, NJ: Marcus Wiener Publishers, 1998); Й. Фогт «Античное рабство и идеал человека» (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1975); Кейт Хопкинс «Завоеватели и рабы» (Cambridge: Cambridge University Press, 1978); Питер Гарнси «Идея рабовладения от Аристотеля до Августина» (Cambridge: Cambridge University Press, 1996); Ф. Г. Томпсон «Археология греческого и римского рабства» (London: Duckworth, 2003); Томас Грюневальд «Бандиты в Римской империи: миф и реальность» (London: Routledge, 2004); Нил Маккаун «Изобретение античного рабства?» (London: Duckworth, 2007); сборник документов под редакцией Томаса Видемана «Греческое и римское рабство» (London: Routledge, 1981).

Отдельные аспекты античного рабства: Питер Хант «Рабы, войны и идеология в трудах греческих историков» (Cambridge: Cambridge University Press, 1998); Пол Картледж «Спартанцы: мир воинов-героев Древней Греции, от утопии к кризису и коллапсу» (Woodstock, NY: Overlook Press, 2003); он же «Спарта и Лаконика: региональная история, 1300-362 гг. до н. э.» (London: Routledge, 2002); Нино Лураджи и Сьюзен Олкок «Илоты и их хозяева в Лаконике и Мессении: история, идеология, структура» (Washington, DC: Center for Hellenic Studies & the Trustees for Harvard University, 2003); Нино Лураджи «Древние мессенцы: реконструкция этноса и памяти» (Cambridge: Cambridge University Press, 2008); Александр Фукс «Восстания и смуты на Хиосе в III в. до н. э.» // Atheneum, 46, 1968; П. Грин «Первая Сицилийская война рабов» // Past and Present, 20, 1961; Н. А. Машкин «Эсхатология и мессианство в последний период Римской республики» // Феноменологические исследования, 10, вып. 2, 1949; Барри Стросс «Война Спартака» (New York: Simon & Schuster; London: Weidenfeld & Nicholson, 2009).