Глава 26 ВДВ — «Войска Дяди Васи», хрущевский реформаторский зуд

Сбит с ног — сражайся на коленях, идти не можешь — лежа наступай.

ВДВ — это мужество, стойкость, успех, натиск, престиж.

Из афоризмов генерала Маргелова В.Ф.

Жизнь десантника висит на 28 стропах.

Десантник, вооруженный сухим пайком, практически бессмертен.

Там, где черт сломает ногу, ВДВ найдет дорогу.

Из десантного фольклора

Вот и стал я пока «почти десантником» — начальником автослужбы 8-го ВДК, Гвардейского Неманского Краснознаменного Воздушно-десантного корпуса Воздушно-десантных войск СССР. Десантником буду считать себя только после того, как освою прыжки с парашютом. Но вначале очень кратко о моих новых начальниках.

Командующим ВДВ к тому времени стал генерал Маргелов Василий Филиппович, сменивший на этой должности моего любимого генерала Горбатова Александра Васильевича. Если о Маргелове, как о командующем ВДВ, Десантнике № 1, написано и опубликовано уже много, то о его предшественнике на этом поприще — почти ничего.

В 1950 году оба они практически одновременно получили назначения: командарм Горбатов — командующим ВДВ, комдив Маргелов — командиром Воздушно-десантного корпуса.

Именно генерал Горбатов первым начал послевоенную реорганизацию ВДВ и перевооружение. Нынешние офицеры-десантники едва ли знают, что именно Александр Васильевич пробил для них 1 год службы за 1,5 в мирное время. За время командования ВДВ по представлению командующего Горбатова генерал-майору Маргелову присваивается звание генерал-лейтенанта. Многим, однако, неизвестно и то, что именно генерал-полковник Горбатов, уходя с высшего поста в ВДВ, завершая командование Воздушно-десантными войсками, выдвинул на свое место, на должность командующего ВДВ, командира 37-го гвардейского Свирского Краснознаменного Воздушно-десантного корпуса на Дальнем Востоке генерал-лейтенанта Василия Маргелова. Он был последователем методов командования Александра Васильевича Горбатова, своего предшественника, достойный наследник его славы, патриот ВДВ до мозга костей, также любивший и пестовавший эти войска.

Командовал 8-м корпусом ВДВ, куда я был назначен после академии, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Еншин Михаил Александрович. Штаб и некоторые органы управления его были в белорусском городе Полоцке, а дивизии дислоцировались вблизи этого города, а также в белорусском Витебске и даже в литовском Каунасе, Гайжюнасе, Калварии и в других местах этой прибалтийской республики. По делам службы часто приходилось бывать в тех местах, да и в очень понравившейся столице Белоруссии, красавце Минске.

Михаил Александрович Еншин — человек очень интересный, в рядах Красной гвардии — с декабря 1917 года, участник Гражданской войны. В Красной Армии — с 1919 года. На фронтах Великой Отечественной войны — с июня 1941 года командир 268-й стрелковой дивизии 8-й армии Северо-Западного и 55-й Ленинградского фронтов, участвует в Ленинградской стратегической оборонительной операции. Здесь уже 15.07.1941 года полковник Еншин и получает первое генеральское звание.

Всю войну генерал-майор Еншин прошел в этом звании практически без перерыва, два месяца пролежав в госпитале после тяжелого ранения. Так и не смог я узнать, кто помешал или что помешало успешному комдиву-генералу получать новые должности и звания. А ведь он командовал в боях за все почти 4 года войны пятью стрелковыми дивизиями, получавшими и почетные наименования за взятие городов, и высокие ордена Родины. Сам комдив за успешное решение боевых задач был удостоен за это время пять раз ордена Красного Знамени, а также орденов Суворова II степени и Кутузова II степени. Ко всему этому Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 апреля 1945 года генерал-майору Еншину Михаилу Александровичу было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

Теперь, зная о заслугах Михаила Александровича, диву даешься, как случилось, что он так и не был выдвинут на более высокие командные посты. Ведь кто-то все-таки мешал или что-то могло стать причиной этого. Эту загадку биографии генерала Еншина мне так и не удалось разгадать.

В послевоенный период Михаил Александрович продолжил службу в Вооруженных силах. В мае-июле 1945 года — начальник отдела комендантской службы германской провинции (ныне земля ФРГ) Мекленбург. С октября 1945 г. — командир 265-й стрелковой дивизии и 34-й отдельной стрелковой бригады в Группе советских оккупационных войск в Германии. С июля 1946 года — командир 99-й Воздушно-десантной дивизии, после Курсов командиров дивизий при Академии им. Фрунзе — командир 76-й десантной дивизии (Псков). В 1953 году заочно окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе и получил назначение командиром 8-го гвардейского ВДК, а в августе 1955 года получает звание генерал-лейтенанта.

Тогда уже аббревиатуру ВДВ и ветераны, и молодые десантники расшифровывали как «Войска Дяди Васи», любовно именуя так своего нового командующего, генерала Маргелова Василия Филипповича, вкладывая в эти слова и огромное сыновнее уважение к нему, и некоторое душевное смятение перед значением его таланта командира и воспитателя. И легенд о нем складывалось немало. Вообще любовь к ВДВ и гордость ими воспитывалась не только парашютными прыжками, но я помню, с каким вдохновением десантники пели свою любимую строевую песню, в которой были и такие слова:

Как ангел с неба он слетает,

Зато дерется он — как черт!

В десантном корпусе мне тогда предстояло стать прежде всего парашютистом. Особое внимание и заботу в этом я ощущал от начальника парашютно-десантной службы полковника Белоцерковского. Вообще весь состав штаба корпуса, по высоким рангам составлявших его офицеров, для меня был непривычным, особенно по сравнению с фронтовым офицерским комсоставом штрафбата, где большинство были младшие офицеры до «капитана». Но и здесь в мирной обстановке главным тоже была какая-то особенная десантная дружба, взаимовыручка, очень похожие на нашу, штрафбатовскую. Наверное, потому что и у десантников чаще, чем в других войсках, жизнь зависит от «Его Величества Случая», как и на фронте.

Одному из главных дел — подготовке новичков к парашютным прыжкам — уделялось много времени и внимания инструкторов-офицеров. Учились сами укладывать парашюты, когда строгий пооперационный контроль на первых порах заставлял нас возвращаться на предыдущий, а то и на исходный этап. То не так расстелили стол, как называли походное брезентовое полотнище размером 13 ? 1 м для укладки парашюта. То не в такие пучки уложены стропы, а это более 2 десятков очень прочных, длинных шнуров, соединяющих купол парашюта с подвесной системой, на которой «сидит» парашютист в воздухе. Да мало ли оплошностей допускаешь поначалу. Зато какое облегчение, а подчас и гордость испытываешь, когда инструктор, а то и сам начальник ПДС, принимая твою работу, разрешает застегнуть все кнопки парашютного ранца и ставит свою подпись в паспорт парашюта. Теперь ты сам, и только ты, имеешь право прыжка на уложенном тобой именном парашюте.

А сколько десятков, если не сотен тренировочных «прыжков» на тренажерах приходилось «совершать», пока научишься правильно ставить ноги при приземлении, овладеешь способами управления парашютом в воздухе при помощи строп, научишься разворачиваться по ветру, и т. п. Свои первые прыжки с парашютом я, как и все мы, перворазники, тогда совершали с аэростата с высоты 400 метров, и только затем уже с самолетов, и с разных высот, и в разных условиях. Потом это доставляло мне огромное удовольствие, и я не упускал случая, чтобы как можно чаще испытывать наслаждение от ощущения парения в воздухе. Была определенная строгость в учете прыжков, так как за каждый прыжок полагалось денежное вознаграждение. Поэтому какую-то часть прыжков не только мне удавалось совершать без занесения в индивидуальную книжку учета прыжков и в учетные ведомости.

Но вначале о самих прыжках, о первых ощущениях. Первый прыжок в 8-м ВДК мне довелось совершить вскоре после нового, 1956 года. В тот день, выдавшийся пасмурным, выехали мы на «площадку приземления» в одном из полков 114-й воздушно-десантной дивизии, дислоцировавшейся недалеко от Полоцка, в гарнизоне Боровуха-1. В глаза бросается огромный, как показалось по сравнению со всем, что его окружало, аэростат. Он будто плавал низко в воздухе, покачиваясь от небольшого ветерка на тросе, идущем от автомобиля с лебедкой. Подъемная сила обеспечивалась тем, что его наполняли водородом, добываемым специальной установкой из воздуха. Его «корзина», из которой мы и должны прыгать, касалась земли и представляла не плетеную корзинку, а что-то вроде подвешенного к самому аэростату четырехугольного ящика, открытого сооружения из дерева с бортами высотой метра полтора.

Я оказался во второй группе, поэтому с волнением наблюдал, как в корзину заходят первые три или четыре парашютиста и инструктор, который называется теперь «выпускающий». Лебедка постепенно отпускает трос, и так же медленно уплывает вверх на 400 метров аэростат с парашютистами. Вскоре замечаем, что аэростат вдруг пропадает в низкой облачности, и я с сожалением думаю, что не увижу самого отделения парашютиста от корзины, не увижу и момента раскрытия парашюта. И действительно, купола парашютов мы один за другим различаем уже на высоте метров 200 полностью раскрытыми и наблюдаем их удачное приземление. Волнение несколько утихает, возникает уверенность, что и я так смогу.

Пока приземлившиеся собирают купола и по глубокому снегу подходят к месту сбора, аэростат, подтянутый к земле тросом лебедки, уже снова готов принять очередную группу, куда вошел и я. Выстраиваемся, подходит начальник парашютно-десантной службы (ПДС), мастер парашютного спорта полковник Белоцерковский. Он тщательно проверяет, правильно ли надета и подогнана подвесная система, так ли застегнуты все важные кнопки ранцев основного и запасного, умело ли в случае надобности схвачу их кольца, хотя первый прыжок — с принудительным раскрытием, не раскрывая без нужды запасного парашюта.

О полковнике Белоцерковском тоже ходили легенды. Одна из них состояла в том, что при приземлении он никогда не касается земли ногами, а «садится» на нее «мягким местом», для чего у него есть специальная подушка, которую он пристегивает перед каждым прыжком. Оправдывали это «чудачество» полковника тем, что несколько лет назад во время прыжков при испытании новых систем парашютов он чуть не разбился, но отделался множественными переломами обеих ног и с тех пор прыжки совершает своим особым способом. Все это, оказывается, и не легенда, а правда. Легендарной во всем этом была только подушка. Просто его запасный парашют крепится у него в той части подвесной системы, как это предусмотрено у летчиков. Кстати, после расформирования нашего 8-го ВДК, как мне рассказывали, Белоцерковский служил в Витебске в военно-транспортной авиадивизии, но его знала вся 103-я Гвардейская, как и все Воздушно-десантные дивизии, входившие до этого в состав нашего корпуса.

Здесь, на площадке приземления, после краткого инструктажа, доброго напутственного слова заслуженного мастера парашютного спорта, полковника из того, сентябрьского, 1943 года десанта, в корзине аэростата нас принимает выпускающий. Он же проверяет выполнение команды «Прицепить карабины!». Карабины — это не винтовка с укороченным стволом, а специальная защелка, которой оканчивается вытяжной трос основного парашюта (кажется, его правильное название — фал). Одновременно мы отрываемся от земли, постепенно удаляясь от нее. Машины, люди становятся меньше и меньше, но вдруг все они пропадают под белой пеленой. Вдруг еще через какое-то время над нами появляется синее, солнечное небо, а под нами — сплошное молочно-белое покрывало. Почему-то всплыл в памяти Пушкин:

Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины…

Это куда же нам прыгать, земли-то совсем не видно! Но молчу, понимая неуместность вопроса. А тут инструктор открывает дверцу корзины и звучит команда выпускающего «Приготовиться!». По ней — руки на свои места, сердце ускоряет бег. Первым подходит к проему офицер, совершающий далеко не первый прыжок, и по команде «Пошел!» легко, свободно, как за порог родного дома, шагает в белую бездну. Как рассказывали опытные парашютисты, когда перворазник замешкается в нерешительности, инструктор подталкивает его в спину, а то и просто выталкивает. Неотступно сверлит мысль не о том, что придется лететь в какую-то неизвестность, а как бы не заработать тумака в спину! Как было ранее условлено, вторым к дверце подхожу я. Уже по привычке, выработанной многими занятиями на тренажерах, становлюсь на порожек так, чтобы носки сапог свешивались за его край. Инструктор, видимо, чувствуя мое волнение, говорит «Спокойно» и через секунду — «Пошел!».

И я, стараясь не дождаться даже легкого толчка выпускающего инструктора, делаю шаг в эту молочную бездну. Успеваю подумать, что я не прыгаю, а просто шагаю, но чувствую, как за моей спиной срабатывает тот самый фал, и ранец открылся. Какие-то секунды свободного полета, когда я кувыркаюсь в воздухе, и вдруг, будто кто-то сильно встряхивает меня за плечи, и я чувствую себя в подвесной системе, будто удобно усевшимся в кресле. Вот теперь, как в густом, но быстро рассеивающемся тумане возникают фигурки людей на площадке приземления, чуть в стороне — тот самый автомобиль с лебедкой, которая удерживает на тросе наш не летательный, а «воздухоплавательный» аппарат.

Какое ощущение парения в воздухе! Будто я — тот самый пушкинский орел, который «парит неподвижно со мной наравне»! Петь хочется, и я действительно запеваю почему-то чапаевскую про ворона, которую так любили иногда мои штрафники. Земля приближается, и пора готовиться к встрече с ней, к приземлению. Делаю все так, как учили, и сам весь «собрался», и ступни ног вместе, сами ноги слегка согнуты в коленях для пружинящего касания земли… А она все еще далеко и приближается как-то медленно. На секунду расслабился, но вдруг заметил, что приближение земли идет с огромным ускорением! Не успеваю придать нужное положение ногам, как плюхаюсь на землю всем телом… Куда девалось и песенное настроение, и радость от парения «наравне с орлом», а жаль, так было все хорошо… На второй прыжок иду с неохотой, а мне говорили, что второй прыжок — самый приятный…

Снова надеваем парашюты, снова «основная стойка» парашютиста, слегка согнувшись, чтобы дать возможность инструкторам проверить все, что нужно. Подходит снова Белоцерковский, говорит, что видел мою оплошность, что так бывает со многими, так как расстояние до земли трудно определить с первого раза. Но наука, мол, эта несложная, уже второй прыжок всегда успешнее первого, расстояние определяется вернее. Успокоил. Иду на второй заход с возродившейся уверенностью. Все-таки говорю выпускающему: «Не приходилось меня выталкивать?», отвечает: «Да просто не успел, только руку поднес, а ты уже пошел». Далее все повторяется: и команды, и подход к дверце, и купол над головой, и орлиное парение, успеваю даже «порулить» парашютом при помощи строп — и землю встретил как надо, и приземление правильное! Вот когда полностью ощутил себя счастливым!

Прошу, можно ли еще разок, но нельзя. Во-первых, больше двух раз в день не положено, а во-вторых, парашюты собственной укладки уже израсходовал, а на чужих — тоже ни-ни! Зато потом, когда прыгали с самолетов, когда приобрели опыт, оказалось, и на чужом, если инструктор уверен, и даже без занесения в «прыжковую» книжку и итоговую ведомость, если уж очень хочется, — тоже можно! Но это уже когда бывали в дивизиях корпуса, а потом и в своей.

А бывать там приходилось нередко, но почему-то чаще всего в самой отдаленной, дислоцировавшейся в Каунасе и его окрестностях 7-й ВДД, которой командовал сравнительно молодой, 38-летний, генерал-майор Рудаков Алексей Павлович, который вскоре стал начальником штаба ВДВ, сменив на этом посту генерал-лейтенанта Воронцова Г.Ф., пробывшего на нем после генерала Рождественского недолго. Кстати, когда командир 8-го ВДК генерал Еншин проводил сборы комдивов, то мне, как единственному в корпусе автомобилисту-«академику», поручал проводить с ними занятия и зачеты по новым «Наставлениям по автомобильной службе». Генерал Рудаков у меня был самым успевающим, отличником.

Когда я прибыл в десантный корпус, начштаба ВДВ был Воронцов, но по войскам ходили живые воспоминания о предыдущем, генерал-лейтенанте Рождественском Серафиме Евгеньевиче, весьма колоритном генерале, в рассказах о котором или добрых анекдотах о нем всегда подчеркивался добрый то ли белорусский, то ли кавказский акцент, который принадлежал герою рассказов. Когда в командование ВДВ вступил генерал Маргелов, Рождественский стал его заместителем, а вскоре ушел в отставку — возраст подошел.

Из Полоцка в 7-ю Каунасскую десантную дивизию мы обычно добирались поездом, а то и парашютным способом из Витебска, где стояла 103-я воздушно-десантная под командой полковника Попова, более солидного возрастом, чем генерал Рудаков. Иногда эти посещения совмещались: вначале мы ехали к Попову, работали там дней 5, оттуда летели на совместные учения под Каунас, проводили там завершающий этап учений, затем оставались для обычной работы по проверке и оказанию помощи. Моя работа заключалась в основном в проверке технического состояния автотракторной техники, правил ее эксплуатации, парковой службы и правильности расхода моторесурсов. Когда наши пэдээсники проверяли парашютную подготовку автомобильных или авторемонтных подразделений, удавалось вместе с ними прыгать и мне, иногда даже не по одному разу в день.

Вспоминаю нашу работу в отдаленном от Каунаса военном городке гарнизона Гайжюнас, где дислоцировались на значительном удалении даже от малых деревень учебный центр и, кажется, 226-й ПДП (парашютно-десантный полк). Там рассказывали то ли были, то ли очередные легенды о генерале Маргелове. Вот одна из них, коротенькая.

Беседуя в переполненном солдатском клубе с рядовыми десантниками учебного центра, Василий Филиппович спросил, нравится ли им здесь служить. В ответ хором: «Нравится, товарищ командующий!» Тогда командующий говорит: «Ну что тут может нравиться, ни в увольнение сходить, ни в деревенском клубе с девчонками потанцевать, руками их потрогать. Что тут может молодому, сильному десантнику нравиться?» Тогда уже в солдатском фольклоре бытовала фраза «Бог создал рай, а черт учебку в Гайжюнай». Поэтому совершенно неожиданными были в ответ задорные голоса, и опять почти хором: «Пейзаж, товарищ командующий!» Маргелов расхохотался, а вместе с ним долго сотрясался от всеобщего хохота весь солдатский клуб.

Вторая легенда — о самовольщике. Ехал генерал рано утром из Каунаса в этот городок на дивизионном газике. В последней деревеньке, не доезжая километров 5–7 до военного городка, увидел голосующего на дороге солдата, остановился. Солдатик подбегает, увидел «Дядю Васю», опешил, но не растерялся и отдал рапорт: мол, рядовой-десантник Петров выполняет задание командира такого-то батальона. Маргелов спросил, не нужно ли его подвезти в гарнизон, десантник доложил, что за ним приедут. Догадался командующий, что перед ним самовольщик и, прибыв в полк, немедленно объявил «тревогу». Через несколько минут, когда ему доложили, что полк построен и все люди налицо, генерал вызвал комбата и спросил, подтверждает ли он доклад комполка, тот ответил утвердительно. Тогда генерал сам подает команду: «Рядовой Петров такого-то батальона, выйти из строя!» И как же был удивлен командующий, когда из строя, четко печатая шаг, вышел тот самый самовольщик и рассказал честно, как он сумел прицепиться за запасное колесо, укрепленное на задней стенке кабины генеральского газика, и таким образом оказался «в нужное время в нужном месте». Комбат тут же объявил самовольщику 10 суток ареста с содержанием на гауптвахте. «Дядя Вася» Маргелов добавил: «По отбытии наказания объявить рядовому Петрову 15 суток… отпуска на родину, не считая дороги. Это за то, что он сумел, как истинный десантник, найти единственно правильное решение в, казалось бы, безвыходной ситуации». Было ли такое на самом деле, но на генерала Маргелова это очень похоже.

Хотелось бы провести некоторую параллель в оценке боевых качеств подчиненных у командарма Горбатова на фронте и генерала Маргелова в Воздушно-десантных войсках.

Я уже рассказывал, как генерал Горбатов ценил офицерские кадры, прошедшие через штрафбат: эти офицеры, воевавшие рядовыми на самых трудных участках фронта, будут ценить солдатский труд и солдатскую жизнь. Верный ученик Горбатова, наш командир штрафбата Осипов поступал так же: не один раз штрафников, проявивших себя в боях, после восстановления в офицерских правах оставлял в постоянном составе командирами взводов или рот. Он считал их «золотым фондом» батальона вместе со штатными взводными и ротными командирами, возвращавшимися в свой штрафбат после излечения по ранению.

Конечно, я не сравниваю штрафбат и ВДВ. Десантники — элита Вооруженных сил, штрафники — рядовые солдаты войны, хотя и бывшие офицеры, лишенные многих прав, кроме права хорошо воевать, на которых в отличие от десантников плели разную пакость. Тем более что и по уровню военной подготовки, грамотности вообще и наличию в их сознании понятия офицерской чести бойцы штрафбатов тоже были в определенном смысле элитой. Но и те и другие — на самом переднем крае воинской службы, будь то в штрафбате на фронте или в мирное время в десантуре. И те и другие при выполнении своего воинского долга больше других военных рискуют жизнью, свидетельством тому многочисленные факты, из которых я приведу лишь некоторые, достоверно мне известные.

Начальником артснабжения корпуса во время моей службы в Полоцке был подполковник, фамилию которого я вспомнить просто не могу за давностью времени. С ним еще осенью произошел редкий случай: не полностью раскрылся основной парашют, а запасный вовсе не раскрылся. Офицер должен был погибнуть, но это чудо, что не раскрывшиеся парашюты все-таки стабилизировали его вертикальное положение при падении, и то, что упал он в болотистое место! Сила удара была такова, что он ушел в болотистый грунт по самую шею и потерял сознание от болевого шока, потому что у него были выбиты оба тазобедренных сустава.

На площадке приземления, как всегда, дежурила санитарная машина и достаточное количество людей, вовремя откопали его и вызволили из трясины. Лечили его 2 месяца, лечение наблюдал сам командующий генерал Маргелов, навещал его в госпитале и просил остаться в ВДВ. Не сразу согласился подполковник, но настойчивость и такт командующего дали результат. Когда офицер выписался из госпиталя и функции суставов стали приходить в норму, генерал поручил начальнику парашютно-десантной службы Белоцерковскому понемногу готовить его к прыжкам.

Офицер потом рассказывал, как трудно было ему и физически, и психологически преодолевать множество возникающих барьеров, но со временем он справился со всеми барьерами, и в день, когда я совершал свой первый прыжок, он делал уже 3-й «новый», а по общему счету, кажется, 70-й! Полковник Белоцерковский, мастер парашютного спорта международного класса, сам в прошлом имевший серьезные парашютно-прыжковые травмы, часто брал его на свои встречи с новичками и на занятия как «живой экспонат».

Другой случай произошел в батальоне связи корпуса. Прыжки тогда совершали и офицеры штаба корпуса, и личный состав корпусных частей, как обычно, на территории 114-й воздушно-десантной дивизии нашего корпуса, недалеко от Полоцка, в Боровухе 1-й. Зима тогда была очень снежной. Во время групповых прыжков не полностью раскрылся парашют у одного солдата, и он врезался между строп другого десантника, который, не растерявшись, ухватил товарища руками. Но и его парашют стал гаснуть. Открывать запасный он не мог, руки были заняты, да и было поздно, земля близко. И таким вот «тандемом» оба они на большой скорости вошли вскользь в толстый слой снега на склоне большого оврага и оказались на его дне под солидным снежным покровом.

Не сразу их освободили из снежного плена, но нашли обоих живыми, с переломами рук и ног. Обо всех таких нестандартных случаях во время прыжков всегда немедленно докладывали непосредственно командующему Маргелову. Уже на другой день Василий Филиппович был в госпитале с подарками, поздравлял обоих с чудесным спасением, сообщил, что представляет к правительственной награде спасителя и, конечно же, высказал желание видеть их обоих успешно продолжающих службу в десантных войсках после выздоровления. По окончании срочной службы он будет рад обеспечить им зачисление на сверхсрочную, обеспечить обоим дальнейшее совершенствование парашютной подготовки в школе сержантов и работу инструкторами, а если будет желание — перейти в спортивную команду парашютистов.

«Спаситель» сказал, что, если полностью поправится — согласен, а «спасенный» наотрез отказался от всех предложений генерала. И сколько еще раз приезжал специально к нему генерал, солдат не изменил своего решения. Таково было потрясение человека от случившегося, что он не мог даже видеть парашют, не говоря уже о чем-то большем, связанном с этим. По излечении по его просьбе перевели этого солдата из десантных войск дослуживать в пехоту. А «спаситель» оказался с более крепкими нервами и, полагаю, стал не только хорошим инструктором, а может, и мастером парашютного спорта. О подобных случаях приходилось слышать не один раз.

Мой знакомый десантник, правда, более позднего периода службы в ВДВ, полковник Сильченко Анатолий Андреевич, рассказывал, что свою офицерскую службу он начал именно в Боровухинском гарнизоне. Тогда уже был расформирован штаб 8-го ВДК, а из 114-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии остался полк, в котором служили еще офицеры, помнившие те парашютные происшествия.

В каждой «Ленинской комнате», рассказывал Анатолий Андреевич, еще не один год были красочные типографские плакаты с описанием подвига солдата Сидоренко, который спас своего сослуживца, рядового Литовко. Десантник, спасший своего товарища, был награжден медалью «За отвагу» и представлял ВДВ делегатом на съезде комсомола.

В Боровухе в то время, когда там «стартовал» на офицерском марафоне полковник Сильченко, было много офицеров запаса, оставшихся на жительство там, уволенных после расформирования штаба 8-го корпуса и управления 114-й Гвардейской воздушно-десантной. Почти все они жалели, что не удалось дослужить и получить пенсию. А все это случилось в период хрущевского сокращения Вооруженных сил на одну треть, получившего в армии название «Каждый третий — выходи!».

То время было словно пропитано хрущевскими реформами не только в Вооруженных силах. Хрущев утратил понимание народных нужд, начались гонения на церковь. Реформаторский зуд Никиты Хрущева окрестили впоследствии субъективизмом и волюнтаризмом. Именно Хрущеву принадлежит пальма первенства в распространении солженицынского охаивания всего советского.

Многие искажения программ социалистического строительства, рецидивы культа личности происходили именно в период так называемой хрущевской «оттепели». Помнится расхожая в то время фраза, принадлежавшая Михаилу Шолохову: «Культ личности был, но была и личность». Фольклор в то время эту фразу продолжал: «Никита же — не личность!»

В 1958 г. Хрущев начал проводить политику, направленную против личных подсобных хозяйств. В 1959 г. жителям городов и рабочих поселков было запрещено держать в личном пользовании скот. У колхозников личный скот выкупался государством. Начался массовый забой личного скота. Эта политика привела к сокращению поголовья скота и птицы, ухудшила положение крестьян.

Помню и возмущавшие всех хрущевские налоги на фруктовые деревья, косточковые и семечковые, которые заставляли вырубать индивидуальные сады. Вот строки из письма того времени:

«Хрущев начал планомерно уничтожать страну. Причем повсеместно и в науке, и в сельском хозяйстве. Даже налог на фруктовые деревья, и на скотину, и птиц в личном хозяйстве ввел. Люди, плача, пилили в своих садиках деревья и резали скотину и птиц. Только кур не тронул. А насчет искусства — как на Арбате в Москве картины бульдозерами давили по его приказу. Великолепную коллекцию зерновых Вавилова уничтожил, селекцию, создававшуюся десятками лет!»

Жившие в то время наверняка помнят кукурузный хлеб и даже хлеб с горохом, вошедшие в обиход не от продовольственного же изобилия. В 1960-х положение в сельском хозяйстве усугубилось разделением каждого обкома, райкома партии на промышленный и сельский, были ликвидированы МТС, созданы не оправдавшие себя «совнархозы». Стремление Никиты проявить себя знатоком всего привело к тому, что волюнтаристски, по-хрущевски проталкивалась радикальная реформа орфографии, больше надуманная, чем основанная на научных исследованиях. Дошло до такой стадии, что он, «грамотей», замахнулся даже на «улучшение» русского языка. Хорошо помню, когда в конце лета 1959 (или 1960) года все центральные газеты вышли с его «Памятной запиской», в которой он предлагал говорить и писать вместо «отцов», «огурцов» — «отцей», «огурцей», а вместо «иду в пальто» — «иду в пальте» или «без пальта», и много еще других «хрущевизмов».

Говорили тогда, что только министр культуры Екатерина Фурцева, имевшая еще какое-то влияние на Никиту Хрущева, убедила его не позориться. Может, тогда и изъяли из всех архивов и эту «Памятную записку» и все упоминания об этом хрущевском «новаторстве», что сегодня даже в Интернете на них нет ссылок.

А вот от реформ в армии некому было удержать «неистового реформатора». Отношения Хрущева и армии никогда не были особенно хорошими. На них тень громадного сокращения Вооруженных сил страны в течение 1955–1958 гг. в три этапа на 2 миллиона 140 тысяч военнослужащих. Это больно било по судьбам офицерского корпуса. Прослужившие много лет офицеры выбрасывались в гражданскую жизнь зачастую без профессии, без пенсии, даже без возможности найти себе работу. Открыто осуждалось и само сокращение армии, и то, как оно происходило. Вот одно из самых типичных офицерских писем того смутного времени: «Наша дивизия расформируется. Из полка (пока по слухам) останется всего 5 человек, то есть почти все будут уволены в запас… Ты бы посмотрела, как у нас демобилизуются офицеры, у которых по 2–3 детей: ни одежды, ни денег, ничего нет, и увольняют без пенсии, не хватает полутора-двух лет. Настроение у всех ужасное. Сейчас просто повальная демобилизация. К чему бы это?»

Из армии уходили массами под разными предлогами и молодые офицеры, недавние выпускники училищ, боявшиеся связывать свою судьбу с непредсказуемой армией, газеты радостно печатали репортажи о том, как бензорезами уничтожают новейшую авиационную технику и военные корабли. В армии падала дисциплина.

Примерно в такое же положение поставил в начале 90-х годов Советскую Армию Горбачев, вывел крупнейшую группу войск из Германии в морозные поля, в палатки.

Казалось бы, в наше время, на втором десятке лет XXI века руководство страны и армии должны были учесть тот недобрый опыт, сделать положительные выводы и подобного не повторять. Но прошло время, и современная «модернизация» Вооруженных сил, придание армии «нового облика» — это то, что по-русски называется «наступать на те же грабли», но с более трагическими последствиями. Не задавались ли во время сердюковского руководства военным ведомством подобные вопросы: «К чему бы это»?

А может, теперь, когда недобитые бандеровцы пытаются возродить былой, даже усовершенствованный фашизм у наших границ, стало понятным, к чему все это делалось. Всему миру, а также бандеровцам и их вдохновителям стало понятно, что бывший министр обороны России Сердюков настолько ослабил обороноспособность страны, что можно уже открыто угрожать России парадом бандеровцев не только в Севастополе, но и в Москве. Пока Шойгу не восстановил российскую армию на нужном уровне, нам теперь под «крышей» Запада открыто угрожают уже не только бандеровская власть Украины, но уже и Турция… Кто следующий?

Можно представить, как нелегко было командующему ВДВ генералу Маргелову в тех хрущевских шорах не только отстоять свое детище, свою десантуру, но и укреплять, развивать «Войска Дяди Васи». И главным в его характере была забота о людях, о подчиненных. Как когда-то на фронте командарм Горбатов, его знаменитый предшественник в ВДВ, делал все возможное, чтобы уберечь жизни штрафных офицеров и заслуженно возвращать их в офицерский корпус Красной Армии. Так и теперь Маргелов очень дорожил своим «золотым фондом», стремился и без войны беречь его, взращивать, создавать, учитывая специфику службы в десанте. Такая вот забота командующего о своих «Войсках Дяди Васи», в которых он, генерал Василий Маргелов, по праву считался и остается Десантником № 1.

В 8-м десантном корпусе я прослужил недолго, всего чуть больше полугода. «Врастать» в особенности руководства автослужбой воздушно-десантных войск, чему в академии, понятно, не учили, постигать основы десантного характера помогали мне довольно активно командир корпуса генерал-лейтенант, Герой Советского Союза Михаил Александрович Еншин, начштаба корпуса полковник Торопов, начальник тыла полковник Максунов, в ведение которого в то время входила автомобильная служба корпуса. Генерал Еншин, который после расформирования штаба корпуса стал у генерала Маргелова заместителем по боевой подготовке, бывал не раз в той дивизии, куда меня потом перевели.

Может, более ярко я осознал это «братство по духу», когда после расформирования нашего ВДК был переведен к новому месту службы, в 105-ю Гвардейскую воздушно-десантную Венскую Краснознаменную дивизию, штаб и большая часть полков которой дислоцировались в Костроме. Там я занимал уже должность заместителя командира дивизии по технической части. Четыре года службы в этой Гвардейской воздушно-десантной оставили много добрых впечатлений. Главное — прыжки с парашютом в самых разных условиях: летом, зимой, днем, ночью, в штиль и ветер, на грунт или на воду, с принудительным или ручным раскрытием, на основном или с запасным парашютом, одиночные или групповые на учениях, с самолетов разного типа и т. д., и т. п.

Вспоминаю, как при первом посещении генерал Еншин, увидев меня еще подполковником, высказал упрек комдиву, сказав ему: «Чего ты тормозишь его? Я сам, когда он был в моем корпусе, хотел, но не мог его представить к очередному званию: всего полгода он прослужил тогда в ВДВ. А теперь и стаж, и опыт набрал…» Приятно было узнать, что беспокоится он о своем бывшем подчиненном. Да если и просто помнит, тоже приятно. Тем более что вскоре мне это звание было присвоено.

Говорят, когда Василия Филипповича назначали командующим ВДВ, министр обороны взял с него слово, что сам командующий прыгать больше уже не будет, уж больно рьяно он это делал, будучи командиром десантной дивизии или корпуса. Командиру корпуса генералу Еншину при назначении в ВДВ тоже было поставлено такое условие. Однако и тот и другой этих условий не соблюдали. Оба боевые генералы, оба Герои Советского Союза, а у М.А. Еншина, единственного из десантников, одних орденов Боевого Красного Знамени было 7 (семь!). Например, у легендарного маршала Буденного их было только 6, зато у Семена Михайловича орденов Ленина было 7, но не в том суть.

Известно, десантники бывшими не бывают. Мы, прошедшие суровую школу штрафбатов, тоже считаем, что штрафбатовцы в душе тоже не бывшие, характеры и там закалялись на всю оставшуюся жизнь. Вот и я, прослужив в ВДВ всего чуть больше 4 лет, все последующие годы службы и жизни после них следил за этими войсками, переживал за их успехи и всякого рода несуразности, в которые эти войска попадали, особенно в перестроечный период, в ельцинское безвременье, и тем более — после. Однако всегда был солидарен с теми, кто слагал о ВДВ такие стихи:

Воздушно-десантные — сколько побед!

Из парашютов белый букет,

Радугой мирной парят купола —

Слава десанту, честь и хвала!

Особенный, десантский взгляд на сплоченность воинского коллектива, будь то отделение-взвод или полк-дивизия, вырабатывался в ВДВ. Здесь более емко понималось слово «взаимовыручка», которая иногда реально проявлялась в воздухе, когда один десантник, рискуя своей жизнью, спасает другого, кому не повезло с раскрытием парашюта. Как и на фронте, здесь осознавали цену каждой секунды, каждого мгновения.

И всему этому способствовал уже сложившийся офицерский коллектив, который возглавлял тогда комдив полковник Симонов Михаил Егорович, крепкий, рослый сибиряк, довольно крутого нрава, иногда не стеснявшийся крутых решений, да и выражений тоже. Вскоре он надел генеральские погоны.

У этого события было немало разных версий, но одна мне показалась наиболее достоверной. Тогда присвоение генеральских званий проходило под контролем ЦК КПСС, чтобы в генералы не проник какой-нибудь недостаточно преданный советской власти человек или имеющий темные пятна в биографии. А у Михаила Егоровича, оказывается, что-то вроде этого пятна обнаружилось, и занимавшему тогда пост Председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Н.М. Швернику доложили, что у Симонова не подтверждено приказами присвоение во время войны офицерских званий до капитанского. Несколько раз возвращали командующему ВДВ материал на присвоение полковнику Симонову генеральского звания. И генерал Маргелов настойчиво представлял его снова и снова. Тогда в ЦК пригласили для объяснения самого Маргелова. Он доложил Швернику примерно следующую историю.

«Комдив Симонов с первого дня войны, будучи старшиной полкового оркестра, не раз поднимал в 1941 году свою „музыкальную бригаду“ для отражения контратак противника. Однажды случилось так, что в тяжелейшем бою с превосходящим противником погиб командир одного батальона и вышел из строя почти весь его комсостав. Бойцы, потеряв командиров, под напором немцев стали в беспорядке отступать. Тогда старшина Симонов, приказав своей команде играть „Вставай, страна огромная“, сам бросился к батальону, крикнул: „Я комбат! Слушать мою команду!“ и повел батальон красноармейцев в очередную контратаку под любимую мелодию. Контратака была успешной, противника отбросили и даже захватили его позиции. Сам Симонов был тяжело ранен в грудь, с него для перевязки сняли гимнастерку с документами в кармане и в бессознательном состоянии доставили в медсанбат. Там, не ожидая прихода в сознание, стали заполнять медицинские документы. Неясность была со званием, но раненные в одном с ним бою солдаты батальона, который так решительно повел в бой этот смелый командир, заявляли, что „это же наш комбат“, а насчет звания сказали: „не успели рассмотреть, то ли капитан, то ли майор“. Так и записали. Эвакуировали его в госпиталь, там его приняли уже как капитана, выдали другую гимнастерку с соответствующими знаками различия, а дальше все пошло как надо. И не стал оспаривать Симонов это свое новое положение, ибо чувствовал, что сможет быть комбатом. Воевал он дальше уже офицером, был и командиром батальона, и командиром полка, а теперь вот командует одной из лучших дивизий ВДВ».

Выслушал Шверник и все присутствующие этот убедительный рассказ Маргелова и решил: «Привезите к нам этого десантника, хочется посмотреть на него». Вызвал Маргелов полковника Симонова в Москву и явился с ним в ЦК. Беседа была обстоятельной. В результате Председатель КПК при ЦК КПСС сделал вывод: «Во время войны некоторые даже с генеральскими, не то что с офицерскими погонами, бросали свои не только батальоны и полки, а он вот наоборот. Молодец! Быть ему генералом». Так настойчивость командующего, знание им своих подчиненных и забота об их служебном росте помогли нашему комдиву стать генералом.

Мне повезло встретить в «десантной» Костроме, в офицерском коллективе 105-й Гвардейской, людей интересных и достойных, чтобы о них рассказать хотя бы вкратце.

Довольно быстро я вписался в группу заместителей командира дивизии, среди которых были теперь уже мои коллеги, полковник Сорокин Михаил Иванович, тоже недавно пришедший в замкомдивы с должности командира 331-го полка той же дивизии. Через 2 года он уже командовал десантной дивизией на Дальнем Востоке, а затем прошел много ступеней вверх по служебной лестнице, до генерала армии, заместителя министра обороны СССР. Побыл он перед этим и командующим Ленинградским военным округом. Дважды избирался депутатом Верховного Совета СССР. Вышел в отставку в 1992 году, когда Ельцин, став Президентом России и развалив СССР, стал разрушать Вооруженные силы и начал с руководящих кадров Минобороны. Умер Михаил Иванович 22 февраля 2005 года.

С другими заместителями комдива мне довелось послужить дольше. Одним из них начальником штаба дивизии был добродушный среди равных, но достаточно строгий с подчиненными полковник Андрей Якушев. Замполитом — заядлый рыбак, полковник Лукшин. Заместителем по тылу все эти годы был остроумный, не теряющий своего неистощимого юмора и оптимизма в любых условиях полковник Морозов. (Прошу простить мне то, что во многих случаях память не сохранила имен и отчеств упоминаемых.)

А вот коротко о других, с кем вместе десантировались на многочисленные учения, совместно решали многие жизненные задачи дивизии. Командующий артиллерией дивизии (попросту — начальник артиллерии) полковник Яковлев. В его подчинении был штаб артиллерии дивизии, офицеры которого, как на подбор, были с «птичьими» фамилиями.

Здесь случилась однажды смешная история. В одно из посещений нашей дивизии генерал Маргелов обходил службы управления дивизии и зашел в штаб артиллерии. Как и должно, офицеры встали, и при обращении к ним генерала каждый кратко представлялся, например: «Майор Воронов!», «Капитан Грач!» Василий Филиппович понял ситуацию и, обращаясь к очередному офицеру, улыбаясь, спросил: «А вы что за птица?» А в ответ: «Подполковник Синица!» Конечно, финалом был всеобщий хохот, и командующий вышел с хорошим настроением.

Начальник оперативного отделения штаба, полковник Гончарук, — весьма эрудированный, остроумный, любящий поэзию и иногда балующий нас собственными стихами. Инженерную службу дивизии возглавлял подполковник Вотинцев, который в истории ВДВ отмечен тем, что именно ему командующий генерал Маргелов поручил разработать программу подготовки десантников-диверсантов. Мастер парашютного спорта, имеющий разряд по боксу, Вотинцев лично руководил подбором и практической подготовкой взвода диверсантов, впервые организованного в нашей 105-й вдд. Этот взвод и стал прообразом таких подразделений других дивизий, а затем и более крупных формирований этого назначения вплоть до десантно-штурмовых частей ВДВ.

Начальник ПДС (парашютно-десантной службы), подполковник Борис Симанков, мастер парашютного спорта международного класса, добрейший человек, готовый прийти на помощь любому в любое время. Считался «доверенным лицом» комдива Симонова для «особых поручений». Немного глуховат, но обаятелен, боготворил свою жену Машу, известную своим обаянием далеко за пределами нашего коллектива.

Немного о других начальниках служб. Например, химической службой руководил майор Игорь Иванов, очень симпатичный офицер с обезоруживающей, какой-то особо светлой и приятной улыбкой. Это потом, когда всему миру стала известна «гагаринская» улыбка, я всегда вспоминал улыбку нашего начхима, почти такую же, как у первого советского космонавта. Начальником медицинской службы дивизии был подполковник Василий Резник, с такими же, как у меня, аккуратными черными усиками, да и чем-то другим похож на меня. А пока я еще тоже был подполковником, нас часто путали. Например, подходили ко мне с просьбами о путевках… в санатории, а к нему — с просьбой убедиться в устранении неисправностей автомобиля и вернуть задержанную путевку. Случались и другие подобные ситуации, пока мне не присвоили звание полковника.

По своей технической службе я тесно соприкасался и с командирами парашютно-десантных полков. Командовал 345-м полком полковник, Герой Советского Союза Юдин Виктор Степанович. Уже теперь председатель Президиума Московского Совета ветеранов ВДВ генерал-майор В.А. Данильченко, столько лет назад служивший в ту пору в нашей 105-й дивизии молодым лейтенантом и хорошо помнящий меня как зампотеха дивизии, рассказал, что командование этим полком после Юдина принял тот самый Вотинцев, готовивший десантников-диверсантов.

С командиром 331-го полка, подполковником Чаплыгиным Петром Васильевичем, у меня сложились более тесные отношения то ли потому, что мы оба на первых порах моего пребывания в дивизии были подполковниками, то ли потому, что полк располагался практически в одном военном городке с управлением и штабом дивизии и у нас был общий КПП, то ли, как говорят, были мы с ним одногодки и близки по характеру.

С полковником Журавлевым (артполк) отношения были более прохладными. Потому, наверное, что он не очень поддерживал своего зампотеха майора Пайкина и не старательно проводил в жизнь мои распоряжения по технической службе, что, в общем, и вылилось впоследствии в неприятность, стоившую им обоим должностей. Несколько реже приходилось иметь контакты с полковником Платоновым, 111-й полк которого дислоцировался в Рыбинске Ярославской области.

В конце 1959 года меня «списали» по болезни из ВДВ и перевели в сухопутные войска, а дивизию нашу тогда же перевели в Узбекистан, и перестала она быть костромской, стала ферганской. При этом 331-й Гвардейский парашютно-десантный полк оставлен в Костроме, где он дислоцируется и поныне. Петр Васильевич Чаплыгин, с которым мы теснее, чем с другими командирами полков сдружились лично, тоже вскоре стал командиром дивизии, но уже 7-й в Литве.

Хотя 105-я переведена в «горячее место» в буквальном и переносном смыслах, а 331-й полк остался в Костроме, десантники полка участвовали и в войне в Афганистане, и в миротворческих операциях в Абхазии, Ингушетии, Приднестровье и Югославии. В 1999–2000 годах полк участвовал в боевых действиях в Чечне, в 2008 году подразделения полка участвовали в боевых действиях в Южной Осетии. 2 человека успели стать Героями Советского Союза и один — Героем России.

Петр Васильевич Чаплыгин стал генерал-лейтенантом, заместителем командующего ВДВ по боевой подготовке. После окончания службы в ВДВ был одно время военным советником в Эфиопии. В 2005 году его не стало, отмеренное ему земное время истекло.

Так что считаю, мне повезло встретить в Костроме людей необычных, интересных и достойных, о некоторых из них я вкратце здесь и рассказал.

Если же говорить еще о запомнившихся мне людях из ВДВ, то хорошо запомнился в период моей службы начальник инженерных войск ВДВ генерал-лейтенант И.А. Кочерга. И даже не особой его тщательностью при проверке дел в войсках, а в том, что он непременно поправлял тех, кто в его фамилии делал ударение на последнем слоге, и настойчиво требовал произнести правильно, то есть с ударением на втором слоге.

Совсем по-другому запомнился мне генерал Лисов Иван Иванович, друг и бессменный заместитель командующего ВДВ СССР, генерала армии В.Ф. Маргелова, с именем которого связаны не только голубые береты, наряду с тельняшками ставшие главными символами десантников. К его имени относят целую эпоху в Воздушно-десантных войсках. Лисов пришел в Воздушно-десантные войска, когда авиадесантные отряды были на стадии формирования.

Иван Иванович имел рекордное среди всех генералов-десантников, количество прыжков с парашютом — 380. Он с удовольствием проводил показные прыжки вместе с Борисом Симанковым, начальником ПДС нашей дивизии, с семьей которого, как мы замечали, был в приятельских отношениях. Может, поэтому визиты Ивана Ивановича в нашу 105-ю казались частыми и продолжительными.

Мастер парашютного спорта и председатель Федерации парашютного спорта СССР, член Национального Олимпийского комитета СССР, Лисов сумел организовать парашютную подготовку в системе ДОСААФ СССР.

Чтобы представить его международный авторитет и загруженность делами, достаточно назвать его титулы: Почетный президент парашютного комитета Международной авиационной федерации, председатель парашютной комиссии Международной авиационной федерации (FAI) и Вице-президент FAI. Удостоен Золотой авиационной медали FAI.

После ухода в отставку Иван Иванович Лисов продолжал быть одним из наиболее активных наставников советской молодежи. Будучи кандидатом исторических наук и автором многих книг, через костромской Совет ветеранов ВДВ генерал Лисов прислал мне с собственной дарственной подписью изданную под его редакцией книгу В.Ф. Маргелова «Советские воздушно-десантные», написанную Василием Филипповичем в соавторстве с Я.П. Самойленко и В.И. Ивониным.

Скончался Иван Иванович на 85-м году жизни 17 октября 1997 года.

Да простят меня читатели за то, что я уделил Ивану Ивановичу, может, больше места, чем самому Маргелову, но о Василии Филипповиче многое известно, а Иван Иванович был как бы в его тени, хотя его роль в истории ВДВ тоже немаловажна. Генерал Лисов остался в памяти как заместитель командующего ВДВ и начальник воздушно-десантной службы ВДВ, скажем, главной войскообразующей службы, наиболее важной в становлении Воздушно-десантных войск. И если автором введения тельняшек в войска был однозначно Василий Филиппович, то инициатором голубых беретов в форменной одежде десантников не без оснований считают генерала Лисова.

Столько лет прошло с моей службы в 105-й Гвардейской. А когда произошла трагедия развала Советского Союза, развалилась и дивизия. Из всех полков 105-й Гвардейской Венской Краснознаменной воздушно-десантной дивизии остался только 331-й Гвардейский парашютно-десантный полк, командирами которого в свое время были и будущий генерал армии Сорокин, и будущий генерал-лейтенант Чаплыгин. Ныне этот полк известен еще и тем, что начиная с 1976 года он бессменно представляет Воздушно-десантные войска в ежегодных торжественных военных парадах в Москве.

А теперь немного о некоторых обычаях и курьезах среди офицеров-десантников в 105-й Гвардейской. Наверное, только в ней царил культ преферанса, и мне кажется, потому что главным ее любителем был сам комдив Симонов Михаил Егорович. На учения с десантированием мы вылетали часто на далекие расстояния, например, из Костромы в районы белорусских Слонима и Лиды, в Литву, иногда и в Тульскую или Рязанскую области. Комплектованием кораблей (так было принято называть самолеты с десантом) для штаба и управления дивизии занимался начальник штаба Якушев, опытный преферансист, и в десантную группу, в которую входил он и комдив, обязательно включались еще несколько преферансистов.

С момента взлета до десантирования могло уходить час-два, а то и больше, и за это время они успевали «расписать пульку». Штурману давали задание за 15 минут до выброски — подать сигнал готовности. За это время игроки завершали свои карточные сражения, определяли, кто, кому и сколько должен, и готовились к прыжку. Играли на копейки, но азарт был нешуточный. Меня Андрей Якушев всегда включал в группу своего корабля, стремясь приобщить к этому, казалось, всеобщему увлечению офицеров десанта. Но это стремление многих наших преферансистов вовлечь меня в свои команды успеха не имело, может, потому что с детства я был воспитан в неприязни к карточным играм вообще, а к азартным — в особенности. И тут даже не действовал мой принцип «Лишние знания лишними не бывают».

Я, например, слышал во время игры, совершенно не понимая их смысла, выкрики: то «мизер», то «в темную», а то и «без ноги» и тому подобные. И вызывал смех у игроков и болельщиков, когда со стороны комбинировал эти термины громко, в каком-то невообразимом для знатоков сочетании.

С этим культом преферанса случился однажды казус. В 1956 году осенью дивизия должна была принять участие в оказании военной помощи Египту в международном военном конфликте с Израилем, происходившем с октября 1956 года по март 1957 года. Это была так называемая Вторая арабо-израильская война, поддержанная Великобританией и Францией из-за национализации Египтом Суэцкого канала.

Был получен приказ штабу и всем службам управления дивизии срочно погрузиться в железнодорожный эшелон для следования в Белоруссию на крупный аэродром базирования, откуда десантироваться в помощь дружественным войскам, полки должны были десантироваться с воздуха уже по команде штаба с места боевых действий.

Приступили к погрузке первого эшелона, и комдив приказывает Борису Симанкову: «Проверь, взяли ли новые карты для новых районов». Борис, будучи глуховатым, но весьма исполнительным, тут же громко докладывает комдиву: «Так точно, взяли! Три колоды новых!» Это не анекдот, не хохма, а факт, известный всему нашему гарнизону. Хохота по этому поводу было на несколько месяцев. На вторые или третьи сутки ожидания отправления эшелона приказ отменили и в экзотическую страну Северной Африки мы так и не попали.

Там, в 105-й, мне пришлось поближе узнать «Дядю Васю» Маргелова — и его крутой характер, и его душевность. Однажды он очень строго наказал меня за то, что во время моего отпуска командир артполка Журавлев, решив построить для техники к зиме более совершенные укрытия, уже в конце лета сломал все старые, но не рассчитал силы и средства, и в глубокую осень техника осталась под открытым небом. Меня, только что вернувшегося из отпуска, вызвал «на ковер» прибывший в этот полк с инспекторской проверкой командующий ВДВ генерал Маргелов. На мою попытку оправдаться тем, что я был в отпуске и вообще не знал о таком решении командира полка, генерал, объявив мне самое строгое взыскание, едко заметил: «Отпускные получал? Так прежде, чем уезжать, надо было все дела спланировать наперед. Вот и отвечай теперь за свое планирование». А потом добавил: «Командира полка я тоже накажу, но он просто глупец, а ты грамотный офицер, такие десантники нам нужны. Поэтому с тебя и спрос больше. Поймешь — тогда сделаешь все, чтобы не промахнуться в дальнейшем». Командира полка полковника Журавлева он снял с должности, а зампотеха майора Пайкина уволил в запас.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что наказан я сурово, но справедливо. И мне удалось склонить нашего комдива, генерала Симонова, которому, полагаю, тоже перепало «на орехи», мобилизовать силы всей дивизии, чтобы исправить положение в этом проштрафившемся полку. Положение было выправлено, докладывать об этом комдив приказал мне, хотя сам командир дивизии много сил и настойчивости приложил к исправлению просчетов полкового командира. А через некоторое время я в свои тридцать три с небольшим года получил звание полковника-инженера. Значит, простил меня за оплошность командующий ВДВ генерал Маргелов, наш «Дядя Вася».

Наверное, подтверждением этому стало также и то, что в нашу дивизию стали поступать на войсковые испытания из Ульяновского, а затем и Горьковского автозаводов новые образцы автомобилей, предназначенных для ВДВ. Понятно, что организация обеспечения этих испытаний ложилась на техническую службу нашей дивизии, а значит, командующий Маргелов, принимая решение о том, в какой дивизии их будут испытывать, оценивал и состояние руководимой мною технической службы.

Вначале поступили 2 штабных малых автобуса на базе «УАЗ-450». Об их внутренней оснастке с оборудованными местами для работы с радиостанцией и картой, двух лежачих мест для отдыха давали заключение сам комдив и начштаба Якушев. Им все понравилось, помню только, комдив, крупный и крепкий сибиряк, сетовал на то, что больно узковаты лежаки. Поскольку речь скорее шла не о целесообразности принятия уже давно принятых в армию машин, а лишь о пригодности их штабного оснащения для ВДВ, испытания были успешно завершены дней за десять, в том числе и на реальных учениях.

Сложнее было организовать всестороннее техническое обеспечение в другом случае, когда поступили 20 новеньких автомобилей для войсковых испытаний. Это были непривычно «низкорослые» грузовые автомашины новой марки «ГАЗ-62» с кузовами, покрытыми добротными тентами. Сразу бросилось в глаза, что у них нет привычного, выдающегося вперед капота двигателя с радиатором и оперения передних колес. Оказалось, что двигатель размещается под непривычно опрокидывающейся вперед кабиной. В кабине над двигателем устроен удобный столик для работы с картой или другими документами. Да и, как оказалось на практике, котелок с пищей можно комфортно разместить и водителю, и командиру уже не на коленях.

Не буду утомлять читателя техническими подробностями, но скажу, что комдив решил не раздавать машины по полкам, а испытывать их централизованно, техобслуживание проводить в дивизионной автомастерской, а интенсивность эксплуатации обеспечить на строительстве 4-этажного дома для офицерских семей штаба, строительстве спортзала и бассейна. Кстати, по приказу «Дяди Васи» каждый полк должен построить и вместительный спортзал, и хороший крытый плавательный бассейн для всестороннего физического развития и тренировок десантников. Поэтому начали со строительства такого рода общедивизионных объектов. Чтобы машины испытать на «всех режимах», поочередно по 2–3 эти машины перевозили десантников на прыжки.

Поскольку время было зимнее, а в Костроме морозы довольно устойчивыми были уже с ноября, основные недостатки обнаружились в системе охлаждения, и конструкторы согласились, что нужно изменить расположение различных патрубков и деталей в этой системе, чтобы они не промерзали, и сделали эти изменения в нашей же дивизионной автомастерской. Буквально через несколько дней машины избавились от боязни костромских морозов. Наши предложения по некоторому конструктивному улучшению тоже были с благодарностью приняты. Более чем месячная интенсивная эксплуатация этих опытных машин ускорила строительство наших важных объектов, в том числе и жилого дома, в котором должны были получить квартиры многие офицерские семьи штаба и частей дивизии (медсанбата, батальона связи, саперного и др.), в том числе и моя семья.

Заключения по итогам войсковых испытаний были более чем положительными. Не будем вдаваться в технические подробности, тем более что решением Главкома сухопутных войск, которым тогда был очень уж крутой маршал Чуйков, этот автомобиль не был принят на вооружение армии, хотя за 1959–1961 гг. их было все-таки изготовлено и поставлено в войска около 2 десятков. Говорили, что Василию Ивановичу не понравилась, как он выразился, «танцплощадка» между кабиной и кузовом, где размещались рычаг опрокидывания кабины, запасное колесо и ящик для инструмента. В дальнейшем такая компоновка все-таки нашла применение в массовом армейском автомобиле «ГАЗ-66». Тогда Главкомом был уже другой маршал. Но я был рад тому, что генерал Маргелов доверил такое серьезное дело именно нашей дивизии, да и жилой дом, в котором получил квартиру и я, был введен раньше, чем планировалось.

Спустя 2 года в моей службе произошли неожиданные перемены. По случаю опухоли щитовидной железы мне была сделана операция по ее удалению, так называемая струмэктомия, и я был признан негодным к службе в десантуре, что меня весьма огорчило и расстроило. Прыжки с парашютом я полюбил и совершал их с удовольствием. По минимальным нормам офицер ВДВ моего ранга должен был совершать не менее трех-пяти прыжков в год, но прыжки мне очень нравились, и даже удавалось делать их по двадцать или тридцать в год в самых различных условиях, зимой и летом, днем и ночью, и даже с приводнением. Правда, в этом случае прыгали мы со специальным снаряжением, куда обязательно входил спасательный жилет, автоматически надуваемый в нужный момент, и это в определенной степени компенсировало мое неумение плавать, что я и не афишировал.

Заключение медиков было безоговорочным: «Не годен к службе в ВДВ». И я решил вообще уволиться в запас, поскольку не представлял себя вне этих, полюбившихся мне войск. Написал я тогда рапорт об увольнении, и он «по команде» ушел в Москву. Вызвал меня генерал Маргелов, который еще в марте 1959 года после ЧП в артиллерийском полку 76-й Воздушно-десантной дивизии (групповое изнасилование гражданских женщин) был смещен с должности командующего ВДВ, но не согласился покинуть дорогие ему войска и остался 1-м заместителем нового командующего, которым стал генерал-полковник Тутаринов Иван Васильевич. Как известно, выдержал он это испытание десантом только 2 года, после чего Василий Филиппович снова стал командующим ВДВ.

Посожалел Василий Филиппович о случившемся со мной и посоветовал не торопиться с увольнением. Однако, встретив мой решительный ответ, что кроме как в ВДВ служить нигде больше нет желания, рапорт подписал. Выходя из кабинета Василия Филипповича, встретился с начштаба ВДВ Рудаковым Алексеем Павловичем, уже генерал-лейтенантом. Поздоровались как давно знакомые, поздравил его с новым званием, а он, узнав о завершении моей службы в ВДВ, выразил сожаление и пожелал успехов в дальнейшей службе. Мой рапорт об увольнении не очень долго ходил по разным инстанциям, в конце концов, на нем появилась окончательная резолюция бывшего тогда Главкома Сухопутных войск, будущего министра обороны, маршала Советского Союза А.А. Гречко: «Молодой, еще послужит».

Так закончилась моя десантная служба в Костроме, оставившая в памяти неизгладимые впечатления о командующем славных ВДВ, Герое Советского Союза, генерале Маргелове Василии Филипповиче, которого всегда сравнивал с его предшественником и моим любимым фронтовым командармом Горбатовым Александром Васильевичем. И вот уже более 50 лет с тех пор убеждаюсь в истине, что десантники бывшими не становятся, как наверное, настоящие фронтовики остаются фронтовиками на всю оставшуюся жизнь. И официальный День десантника 2 августа, как и нами самопровозглашенный День штрафника, 27 июля, отмечаю ежегодно.

Наверное, генерал Горбатов А.В. отмечал бы эти дни торжественно, поздравил бы тех, с кем вместе воевал, служил. Но в День десантника в фонтане он купаться бы точно не стал. Да и другим тоже не только не позволил, но сумел бы убедить, что такая бесшабашность только вредит имиджу армейской элиты — десантников. Тем более, зная его отношение к спиртному, смог бы воспитать и неприятие алкогольной бравады, коей страдают многие из «бывших». Я сам служил в ВДВ, могу со всей ответственностью сказать, что те, кто 2 августа купается в фонтанах в тельняшках и беретах, напивается демонстративно, позорят десантные войска, да и все ли из этих «купальщиков» действительно настоящие десантники? Просто я горжусь такими людьми, как генерал Горбатов, он один из примеров для подражания. Пьяные купальщики вряд ли про него слышали. Просто когда-нибудь надо с этим странным обычаем заканчивать.

После десантных войск дальше моя служба проходила в разных концах Советского Союза, от Западной Украины до Уссурийска, и на разных должностях: начальника автослужбы армии, заместителя начальника Высшего военного командно-инженерного автомобильного училища, начальника военной кафедры автомобильно-дорожного института. Обо всем этом, о событиях и интересных встречах я поведаю в последующих главах.

А сейчас мои впечатления о некоторых странностях, несуразицах в деле хранения памяти о героях, которые в годы Великой Отечественной десантниками не были.

Закончил я военную службу еще в Советской Украине, но к 60-летию Победы мне удалось перебраться в любимый Ленинград и не без сложностей восстановиться в российском гражданстве. Когда я уже поменял паспорт «громадянина самостийной Украины» на российский, теснее прикоснулся к истории Ленинградской блокадной эпопеи, то обнаружил здесь показавшийся мне нелепостью факт.

Василий Филиппович Маргелов был весьма заметным человеком в реальных боевых делах при обороне Ленинграда, но практически никак не отмечен памятными местами в Санкт-Петербурге.

Вот некоторые данные о боевом прошлом Василия Филипповича на ленинградской земле. Проявив себя в боях в «зимней» войне 1939–1940 гг. с финнами, капитан Маргелов остался в Ленинградском военном округе командиром 15-го Отдельного дисциплинарного батальона (ОДБ), куда направлялись солдаты и матросы за так называемые провинности, то есть своеобразного штрафбата мирного времени.

Перед началом Великой Отечественной войны, за три дня до роковой даты, 22 июня, Маргелов назначается командиром 3-го стрелкового полка 1-й мотострелковой дивизии (костяк полка составили бойцы того самого «дисбата»), а в ноябре 1941 года боевой майор уже командует 1-м Особым лыжным полком моряков Краснознаменного Балтийского флота. Вопреки опасениям, что Маргелов там не приживется, морпехи так приняли командира, что обращались к нему по флотскому эквиваленту звания майор — «Товарищ капитан 3-го ранга». А Василию Филипповичу так глубоко запала в сердце удаль моряков, что со временем, став командующим ВДВ, для того чтобы десантники переняли славные традиции морской пехоты, с которой воевал под Ленинградом, и с честью их приумножали, «Дядя Вася» Маргелов добился, чтобы десантники получили право носить тельняшки.

Но это уже потом, а тогда, после сражений на Невской Дубровке и Ладоге, после тяжелого ранения, он оказался в госпитале. Не долечившись как следует, Маргелов выписался и получил назначение на должность командира 218-го стрелкового полка 80-й стрелковой дивизии 54-й армии Ленинградского фронта. Помня отвагу своих дисбатовцев, добился перевода в свой полк оставшихся бойцов из 15-го ОДБ. После очередного ранения под Ленинградом он оказался на другом фланге фронтов Великой Отечественной и там уже продолжил свой боевой путь до Героя Советского Союза, генерала армии и легендарного «Дяди Васи».

Но в городе, за который воевал и пролил кровь Василий Маргелов, нет ни одной улицы, не говоря уже о проспекте или площади с его именем, кроме скромного и мало известного жителям Санкт-Петербурга скверика, которому по инициативе ветеранов ВДВ присвоено имя Маргелова и где сооружен памятник авторства московских скульпторов Никифоровых. Открытие памятника-бюста Герою Советского Союза генералу армии Василию Маргелову и сквера его же имени состоялось 01.08.2008. Скверик этот близ ул. Савушкина образован на месте старого кладбища и долго был безымянным. Жаль, не нашлось пока более заметного топонимического объекта в городе-герое, соответствующего масштабу имени его защитника, Героя Советского Союза, генерала армии Василия Филипповича Маргелова. Даст бог, в нашем городе топонимисты наконец найдут и более достойный объект для увековечения имени героического защитника Ленинграда, а Законодательному собранию, руководителям нашего города достанет мудрости воздать должное отважному защитнику славного города-героя.

А вот еще об одном, тоже десантнике и тоже защитнике Ленинграда, уже тогда, в 1941 году, генерале Еншине Михаиле Александровиче, командире дивизии, о котором я рассказал в самом начале этой главы, я так и не обнаружил ни в Санкт-Петербурге, ни в городах Ленинградской области ни одного топонимического упоминания. Может, когда-нибудь в Санкт-Петербурге и Ленинградской области решительные власти найдут объект, достойный и этого славного имени.

Вот такая история моей недолгой, к сожалению, службы в ВДВ и моих контактов с этими войсками и многими славными их людьми.