Глава 23 Памятные и поучительные встречи

На память не бывает сроков —

Живем наследием отцов!

Россия — Родина пророков,

Героев, воинов, борцов.

По Н. Гульневу

Россия начиналась не с меча,

Она с косы и плуга начиналась.

Не потому, что кровь не горяча,

А потому, что русского плеча

Ни разу в жизни злоба не касалась…

Эдуард Асадов

Вот и наступило время перейти к памятным встречам.

Я напомню читателю, что за время пока тогда еще непродолжительной армейской службы мне довелось встретить начальников, память о которых осталась светлыми эпизодами на всю оставшуюся жизнь. Читатель, конечно, помнит и моего первого командира роты, младшего политрука Тарасова Николая Васильевича, который стал для меня примером в становлении моей командирской биографии. Может, менее убедительно я рассказал в эпизодах из училищного периода о командире нашей курсантской роты старшем лейтенанте Литвинове (имя и отчество его, к сожалению, не помню), который тоже служил мне примером во многом.

Но уж о фронтовых встречах, о своем командире штрафбата полковнике Осипове Аркадии Александровиче, ставшем для меня вообще образцом офицера, читатель знает многое, ему лично специально посвящена целая глава этой книги. Не меньше я говорил и о встрече с легендарным командармом-3, генералом Горбатовым Александром Васильевичем, лично которого видел и слышал всего минут 15–20, но влияние которого на мою последующую воинскую службу просто несравнимо.

Теперь перейдем к моим встречам уже после войны. В то время, когда я продолжал работать у полковника Борисова, одной из моих обязанностей стало, видимо, перешедшее со мной из батальона охраны поручение встречать именитых гостей Лейпцига и сопровождать их по городу.

В бытность мою еще заместителем комбата охраны при военной комендатуре Лейпцига первым, кого я встречал, был командующий бронетанковыми и механизированными войсками в Группе Советских войск в Германии, маршал бронетанковых войск Ротмистров Павел Алексеевич. И сразу же произошел казус. Выехал я в указанное мне место на берлинскую автостраду («автобан», по местной терминологии), где и должна была в условленное время произойти встреча. Подождав с полчаса после установленного времени, я решил проехать дальше, чтобы узнать, не случилось ли что с машиной маршала, или, может быть, я неверно определил точку встречи. Проехав километров пять-шесть, машины маршала не обнаружил. Заметил только, что в стороне от шоссе в нескольких местах стоят машины, и то ли их ремонтируют водители, то ли хозяева этих машин расположились на пикник. Прошло уже более часа, и я решил вернуться в комендатуру. В городе по телефону от дежурного по одной из районных комендатур доложил полковнику Борисову об этом. Тот, несмотря на свою обычную выдержанность, назвал меня ротозеем и приказал срочно прибыть для объяснений, так как маршал уже добрался сам.

Надо догадаться, с какими чувствами я ехал туда. В кабинете коменданта увидел маршала с характерными, почти буденновскими усами и круглыми, совсем не модными даже тогда очками. Не успел я обратиться к маршалу, чтобы он разрешил мне доложить полковнику о прибытии, как комендант сразу обрушился на меня с вежливыми, но необычайно едкими для него словами укора. Тогда маршал Ротмистров остановил его, сказав: «Не ругай этого симпатичного молодого майора. Он честно старался меня найти, но с моей машиной что-то случилось, и я приказал шоферу съехать с дороги, чтобы устранить неисправность. А сам, утомленный дорогой, снял свой китель и отдыхал рядом с машиной. Я видел, как этот майор проезжал мимо, но не подумал, что это мой провожатый. Вот так мы и разминулись и, пожалуйста, не наказывай его, он не виноват».

Так, без последствий закончилось недоразумение с моей первой неудачной встречей именитого гостя. Но то ли потому, что я тогда впервые после окончания войны так близко имел контакт с выдающимся военачальником, то ли потому, что почувствовал его личное покровительство и защиту от гнева своего уважаемого начальника, эта встреча оставила во мне глубокий след.

Потом я всю свою последующую военную службу стремился не упускать из поля зрения судьбу понравившегося мне маршала, хотя по служебной линии вроде бы к его «епархии» не относился. Он — танкист, а я — пехота. В дальнейшем моя военная специальность переходила то к автомобильной, то к воздушно-десантной службе, а то и вообще к преподавательской работе.

Я внимательно следил за его перемещениями по службе и пытался проследить его путь во время войны. Узнал даже, что в годы известных репрессий он был обвинен (не знаю, кем именно, не тем ли Мехлисом?) в связях с «врагами народа». Отвергая все обвинения, Ротмистров написал опровержение в ЦК ВКП(б), в результате был восстановлен в партии и даже получил назначение преподавателем в Военную академию механизации и моторизации РККА имени Сталина. Видимо, тянувшийся за мной (или казавшийся) шлейф отца, репрессированного по ст. 58, многие годы, как-то по-особенному приближал в моем представлении наши судьбы, хотя и тогда я понимал, что похожего в них мало.

Уже в сентябре 1941 года полковник Ротмистров — командир танковой бригады на Северо-Западном фронте, а в танковом сражении под Прохоровкой на Курской дуге уже генерал-полковник Ротмистров — вел свою 5-ю танковую армию на форсирование Днепра. В феврале 1944 года 43-летнему Павлу Алексеевичу Ротмистрову присваивается воинское звание маршала бронетанковых войск.

Честно говоря, я был несколько удивлен, что звание Героя Советского Союза Павел Алексеевич получил не во время войны, а только к 20-й годовщине Победы. Не шлейф ли довоенного клеветнического «обвинения» тому виной? Похоже, вошла в жизнь маршала та самая категория несоответствия «преступления и наказания». Может, все реже напоминавшее мне состояние чем-то наказанного за провинности предков проектировалось и на других в похожих ситуациях.

Главный маршал бронетанковых войск, доктор военных наук, профессор, бывший начальник Военной академии бронетанковых войск, автор многих трудов по использованию танковых войск в боях и операциях, Герой Советского Союза Павел Алексеевич Ротмистров умер в Москве в 1982 году.

Более успешная, чем с маршалом Ротмистровым, на той же лейпцигской дороге была встреча с маршалом Советского Союза Буденным Семеном Михайловичем, народным героем Страны Советов. Он тоже еще не был Героем Советского Союза, и только в 1958, 1963 и 1968 годах ему трижды присваивалось это высокое звание. Приезжал Семен Михайлович на открытие первой послевоенной международной Лейпцигской ярмарки, открывшей свои ворота в мае 1946 года при поддержке советской администрации.

Встреча произошла в точно назначенном месте и близко к условленному времени, так что ждать мне маршала на этом месте пришлось не более 10–15 минут. За машиной маршала следовало еще четыре или пять легковых автомобилей. Семен Михайлович подозвал меня к своей машине, указал мне на свободное место рядом с водителем, тоже майором, как и я, и приказал ему следовать туда, куда я буду указывать. Лейпциг я уже знал неплохо, поэтому ориентировался в нем достаточно свободно. По дороге маршал расспросил и о семье, и о моей войне. Я не скрыл от него и службу в штрафбате, которую тогда не было принято афишировать, на что он будто не обратил внимания, во всяком случае, по этому поводу не задал ни одного уточняющего вопроса, видимо, щадя мои обязательства не распространяться об этих необычных формированиях военного времени.

Я должен был доставить всю эту вереницу машин прямо на ярмарку. Все было удачно, даже на выставке ко времени прибытия маршала был выставлен от батальона охраны почетный караул, который возглавлял командир роты нашего батальона охраны, красавец цыганских кровей, старший лейтенант Бадер, щеголеватый офицер, мастерски владевший строевыми приемами. Семен Михайлович принял его рапорт, потом поздоровался с комендантом полковником Борисовым и его окружением, а затем обернулся. Увидев меня, поманил к себе пальцем и как-то особенно тепло, по-отечески поблагодарил меня, пожал мне руку и пожелал успехов в дальнейшей службе на долгие годы. Забегая на более чем десяток лет вперед, расскажу сразу и о других встречах с этим прославленным маршалом.

Одна из них произошла в конце 50-х годов прошлого века в Костроме, где я проходил службу заместителем по технической части командира 105-й Гвардейской Венской Краснознаменной воздушно-десантной дивизии, где я оказался после расформирования 8-го Гвардейского воздушно-десантного корпуса, штаб которого размещался в древнем белорусском Полоцке.

Поскольку в Костроме по должности я состоял в числе шефов местной организации ДОСААФ, то принимал участие во всякого рода «досаафовских» мероприятиях городского и областного масштаба. В 1958 году на областную отчетно-выборную конференцию ждали и маршала Буденного, куратора в те годы Всесоюзной организации ДОСААФ. К тому времени ему уже было присвоено звание Героя Советского Союза.

Приехал Семен Михайлович утренним поездом, дав накануне в штаб дивизии по ЗАС (засекречивающая аппаратура связи) телеграмму: «Почетный караул не выставлять». (А для встреч маршалов такая процедура была предусмотрена армейскими уставами.) Тогда наш комдив, генерал Симонов Михаил Егорович, как начальник гарнизона решил для встречи маршала Советского Союза выставить своеобразный офицерский «караул» из одних полковников. Только в управлении дивизии нас набралось 7 полковников, да еще 2 командира парашютно-десантных полков, среди которых Герой Советского Союза полковник Юдин. Так что вместе с генералом-комдивом нас на вокзале оказалась группа из 10 одетых в парадную форму, достаточно рослых военных. Да еще руководители обкома, горкома и соответствующих исполкомов примерно в таком же количестве прибыли на вокзал. Так что и без почетного караула встречающих набралось внушительное количество.

Платформы на уровне пола вагона на перроне в Костроме не было, и маршал, несмотря на свой уже довольно солидный возраст, проворно спустился из вагона по ступенькам. Несколько удивившись такой многочисленной группе, выстроившейся напротив вагона, в ответ на приветственные речи генерала и секретаря обкома заметил: «Ну и перехитрил ты меня, генерал, таким караулом!» Проходя вдоль «полковнического» строя и пожимая каждому руку, говорил какие-то добрые слова вроде «Успехов вам в службе!». Когда очередь дошла до меня, он, сказав примерно те же слова и отходя к другому офицеру, вдруг, словно запнувшись, остановился, снова повернулся ко мне и, прищурив свои добрые, под густыми бровями глаза, как бы про себя сказал: «А с тобой, молодой полковник, я, кажется, где-то уже встречался». Я был поражен! Ведь с той, лейпцигской, практически мимолетной встречи прошло больше десятка лет! Но успел в ответ выпалить: «Так точно, в Лейпциге, в 1946 году, товарищ маршал Советского Союза!» Семен Михайлович улыбнулся в свои знаменитые, ставшие еще более пышными, хотя и не такие уже смоляно-черные, чем тогда, усы и пошел дальше вдоль нашего строя и к группе гражданских представителей местной власти.

Открытие конференции состоялось в тот же день, в 12 часов в областном театре имени А.Н. Островского. Мы все уже собрались, и буквально за одну минуту до открытия в зал вошел маршал Буденный в сопровождении секретаря горкома КПСС И.Г. Лещева и руководителей области и города. Пока зал бушевал рукоплесканиями, все, кому там надлежало быть, уселись за длинным столом на сцене. Я оказался недалеко от маршала, который, увидев меня, приветливо кивнул и так же, как на вокзале, улыбнулся, но ничего не сказал. Я бы все равно ничего не услышал из-за бурных аплодисментов, которыми переполненный зал продолжал приветствовать легендарного маршала.

Когда наконец по просьбе самого Семена Михайловича зал утих, а все, в том числе и президиум, уселись, конференция начала работу. Маршал через сидящего с ним рядом генерала Симонова передал мне, чтобы я подошел к нему в конце дня после конференции.

Случилось так, что не суждено было продолжиться тогда нашим контактам. Я вдруг почувствовал резко усиливающиеся боли в правой части живота и ощущение все разрастающегося жара во всем теле. Едва дождавшись перерыва, выходя из зала, подошел к своему комдиву, доложил ему о необходимости уехать в медсанбат для выяснения. Тот сказал, чтобы я срочно ехал туда, а маршалу, если я к концу дня не вернусь, он доложит, как нужно. Как определили в медсанбате, у меня случился гнойный аппендицит «на грани перфорации», и буквально через час я уже лежал на операционном столе под ножом командира медсанбата майора медслужбы Ашихмана. Попросил его срочно сообщить комдиву о случившемся. Так и не получилось у нас разговора с маршалом, который, как я предполагал, мог быть очень интересным.

Спустя еще лет пять-шесть другая встреча с Семеном Михайловичем Буденным произошла на Всеармейском совещании военных автомобилистов в 1961 году, которое проводил генерал-полковник Смирнов, бывший тогда первым заместителем начальника Центрального автотракторного управления Минобороны СССР. К тому времени после операции на щитовидной железе я был признан по состоянию здоровья негодным к службе в ВДВ и был начальником автослужбы 38-й Общевойсковой армии Прикарпатского военного округа, участником такого совещания был впервые.

Наша автомобильная служба, возглавляемая часто болеющим генералом И.Т. Коровниковым, была, мягко говоря, не фаворитом в Вооруженных силах, и совещание это А.Т. Смирнов, наверное, и организовал, чтобы изменить ситуацию. Может, именно поэтому в работе этого форума организаторов нашей службы в войсках принимали участие маршалы Советского Союза С.М. Буденный и И.Х. Баграмян, генералы армии А.С.Жадов и Д.Д. Лелюшенко. Известность и популярность маршала Буденного были такими, что пробиться к нему во время перерывов, когда Семен Михайлович не сидел за столом президиума, было очень непросто. Позвольте здесь мне привести фрагмент из книги генерал-полковника А.Т. Смирнова «50 лет в Автобронетанковой службе Министерства обороны», руководителя этого совещания.

«Сбор проходил организованно. Выступали представители видов Вооруженных сил, округов и флотов и высказывали деловые предложения по улучшению работы службы. Один из выступающих высказал мнение, что автомобиль сейчас обеспечивает маневр войск, как раньше обеспечивала его конница, что мы — автомобилисты — являемся преемниками и учениками славных конников, все лошадиные силы теперь в моторах наших машин. Зал разразился аплодисментами, а С.М. Буденный встал и несколько раз поклонился, и я увидел на его глазах несколько слезинок умиления и благодарности».

Хочу добавить к этому и то, что, кроме приведенного в книге, запомнилось мне. Этим выступающим был начальник автослужбы Северной Группы войск (Польша) полковник Золотов. В заключение своего выступления он попросил маршала, «поскольку сейчас почти все „лошадиные силы“ заключены в моторах автомобилей, взять под свое маршальское крыло нашу автомобильную службу». Конечно, это не могло не растрогать маршала, тем более что ему тогда было под 80 лет! Во время перерывов каждому хотелось хоть прикоснуться к этому любимому всем нашим народом человеку, и каждому, кто протискивался к нему, он пожимал руку и говорил какие-то слова. Когда и мне удалось оказаться напротив маршала, он, прищурив свои добрые глаза и протягивая для пожатия руку, вдруг сказал: «Ну как, полковник, здоровье? Без аппендикса-то легче?» Мое удивление, наверное, было таким неподдельным, что Семен Михайлович, широко улыбаясь в совсем уже побелевшие, но такие же, как всегда, пышные усы, добавил: «Многое еще помню, хоть и постарел!» Наверное, какая-то искорка гордости вспыхнула во мне за то, что помнит меня прославленный маршал, ставший дважды и трижды Героем значительно позднее. Многие удивлялись, почему эти почетные награды приходили к нему так поздно.

Член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, член Президиума Верховного Совета Советского Союза, он долгие годы входил в состав президиума ЦК ДОСААФ.

Во время моих последних лет службы в Харькове начальником военной кафедры автодорожного института, она неоднократно признавалась лучшей в Украине по военно-патриотическому воспитанию молодежи. Мне присуждали Почетный знак ДОСААФ СССР дважды, и оба раза удостоверение к этим знакам подписывал прославленный маршал Семен Михайлович Буденный, что для меня, поймет читатель, имело особое значение.

Трижды Герой Советского Союза, кавалер 7 орденов Ленина, 6 орденов Красного Знамени, ордена Суворова I степени, многочисленных других наград СССР и многих иностранных государств, трижды награжденный Почетным революционным оружием, маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный умер на 91-м году жизни 26 октября 1973 года и похоронен в Москве, на Красной площади. Теперь, когда мне самому уже за 92, думаю: мог бы и Семен Михайлович пожить еще хотя бы с десяток лет.

Памятных встреч у меня за всю мою 40-летнюю армейскую службу было немало. В этой главе я коснусь лишь очень известных людей.

Одна из таких встреч, тоже еще в Лейпциге, с трижды Героем Советского Союза маршалом Георгием Константиновичем Жуковым, как теперь его называют — Маршал Победы. Не буду говорить о том, что этот вполне заслуженный эпитет — Маршал Победы — в последние годы тиражируется, во-первых, для того, чтобы поставить не на второй, а даже на более дальний план заслуги Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина в достижении Победы.

Кроме того, я бы не стал сейчас отстранять от группы Маршалов Победы тоже выдающегося полководца, маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского, командовавшего Парадом Победы в Москве в 1945 году. Жаль, у меня не было личных встреч с ним, хотя бывал он в нашем штрафбате под Жлобином в декабре 1943 года, буквально за 2 дня до моего прибытия туда. Много слышал я восторженных слов о нем тех, кому довелось хоть очень коротко бывать под его обаянием. Я сам более года воевал на 1-м Белорусском фронте, которым командовал Константин Рокоссовский, горжусь тем, что был участником знаменитой операции «Багратион». Все мы тогда ощущали его заботу о подчиненных, и в частности, о штрафниках-офицерах. Но к сожалению, личных встреч у меня с этим выдающимся военачальником не случилось.

Маршала Жукова я видел близко, метров с 10, в период, когда он, Главнокомандующий Группы Советских оккупационных войск в Германии, приезжал в Лейпциг весной 1946 года на оленью охоту. Я тогда еще был заместителем командира батальона охраны Лейпцигской комендатуры, и мне было поручено организовать охрану охотничьего участка, где находилось место стоянки машин маршала Жукова и сопровождавших его лиц.

Он оказался вовсе не великаном, каким я его себе представлял, а среднего роста, крепким, кряжистым, плотным и вместе с тем довольно подвижным. Одет он был не в маршальскую форму, а в кожаную куртку, брюки и, кажется, в обычные армейские сапоги. На голове тоже кожаная, но то ли кепка, то ли какая-то неформенная фуражка несколько необычной формы, напоминающая картуз. Сам процесс охоты, загона и отстрела зверя проходил не на наших глазах, а невдалеке от места, где стоял охраняемый нами автомобиль маршала. Мы только слышали несколько выстрелов. Вскоре все собрались на той же площадке, где стояли машины. Оказалось, что выстрел Жукова был неудачным.

Стрелял он в бегущего оленя и вогнал заряд в дерево, за которое в момент выстрела тот забежал. Организаторы охоты уложили двух рогатых и поручили майору Мильштейну предложить маршалу в подарок один из охотничьих трофеев. Маршал, расстроенный неудачей, как-то набычившись, посмотрел на него и громко, четко (так, что и мы все слышали), крепко по-русски, сочно, не длинно и не зло, но достаточно «ненормативно» выругался. И в дополнение сказал запомнившуюся мне фразу: «Я не на мясозаготовки приехал, а на охоту!» Острые русские слова, вырвавшиеся из уст Георгия Константиновича, были будто привычно произнесенными и свидетельствовали о том, что маршал в особо острые моменты не очень избегал таких выражений.

Это заметно отличало Георгия Константиновича от другого Маршала Победы — Рокоссовского. Кстати, говорят, когда Жуков, бывший в прошлом в подчинении у Рокоссовского, в ситуации, когда уже был во время Отечественной войны старшим по должности, в телефонном разговоре с Рокоссовским позволил себе проявить подобную фразеологию. Рокоссовский на это среагировал просто: он прямо заявил Жукову, что, если тот позволит себе еще раз такой тон разговора, Рокоссовский просто положит трубку телефона. И Георгий Константинович извинился.

Что из этой охоты получилось, вы уже знаете. Боялись, что от разгневанного военачальника кому-нибудь из организаторов этой охоты, сложившейся неудачно для Главкома Группы войск, «перепадет на орехи». Но «событие последствий не имело».

А вскоре на посту Главкома ГСОВГ Жукова сменил недавно получивший высокое воинское звание маршал Советского Союза Соколовский Василий Данилович, бывший до этого начальником штаба у Жукова. Внезапное смещение маршала Жукова с должности Главнокомандующего Группы войск и назначение на его место В.Д. Соколовского породило тогда немало слухов и домыслов. Это было как гром среди ясного неба. В солдатских казармах и комендатурах уловившие дух высочайшей немилости к героическому маршалу начальники и политработники срочно снимали портреты трижды Героя Советского Союза, маршала Советского Союза Г.К. Жукова. Говорили что-то неясное и невнятное про неправильную его политику в отношении союзников.

Новому Главкому, маршалу Соколовскому, срочно понадобилось изготовить в Лейпцигской образцовой типографии различные именные папки с оттиснутыми на них золотом титулами нового Главнокомандующего. В этом срочном заказе были различные блокноты, пачки высококачественной бумаги с реквизитами нового Главкома. Этот заказ срочно изготовили, а отвезти его в Берлин, а точнее — в Потсдам, где размещался штаб Группы войск и Советской военной администрации, поручили мне.

Погрузили в легковой автомобиль все эти объемистые тюки и пакеты. Было уже около полудня, когда с двумя вооруженными солдатами мы тронулись в путь. К Берлину же мы подъехали почти на закате, потом преодолели несколько КПП, где у нас тщательно проверяли документы и осматривали груз. В результате, когда мы добрались до здания, где работал Главком, уже наступил вечер. Стоявший при входе в это здание офицер, проверив мои документы, предложил немного подождать. Вскоре к нему вышли два хорошо одетых сержанта, которые взяли весь этот груз, и повел нас офицер длинными коридорами в кабинет Главкома, оставив в машине сопровождавших меня солдат. Задержав меня в приемной, офицер через некоторое время с разрешения дежурного по приемной майора подал знак, чтобы я вошел в кабинет, а за мной внесли весь этот груз.

Я вошел, увидел маршала Соколовского и постарался четко доложить ему о выполнении его задания. Удивительно, но во время моего рапорта Главком встал. Непривычным показалось, что маршал встал перед майором, но то был обычный жест армейской вежливости, не более. Сразу вспомнился наш комбат подполковник Батурин, который никогда не вставал передо мной, лейтенантом или чуть позднее майором, как и перед другими офицерами в подобных случаях.

Василий Данилович показался мне очень высоким, с лицом суровым и в то же время приветливым. Просмотрев каждый предмет, даже пролистав бегло несколько блокнотов, он поблагодарил меня за доставку и попросил передать его благодарность коменданту Лейпцига и всем, кто организовал исполнение его поручения. В конце визита он пожал мне руку. Его рукопожатие было твердым, решительным, и у меня сложилось впечатление, что его ладонь значительно больше моей, тоже не очень маленькой, и эта ладонь либо плотника, либо хлебопашца. Ранее я почти ничего не знал об этом военачальнике, как-то не жаловала его своим вниманием пресса. Но после встречи подумал, что он неплохая замена здесь, в Германии, всемирно знаменитому маршалу Жукову.

А вот когда я уже служил в комендатуре Лейпцига, самой запомнившейся мне в подробностях стала встреча с сыном Генералиссимуса Сталина — генерал-майором авиации Василием Иосифовичем Сталиным. О нем я много слышал еще в штрафбате от летчика-штрафника Петухова, тяжело раненного в боях за Брест и умершего на операционном столе в медсанбате. Читатель, наверное, помнит, что после этого летчика на тот же операционный стол пришлось на операцию ложиться мне. Мой боец Петухов служил до штрафбата в истребительной авиадивизии, которой командовал Василий Сталин, тогда еще полковник. Много рассказывал штрафник Петухов о своем комдиве, смелом летчике, не раз участвовавшем в боевых вылетах, хотя все его заместители, как могли, удерживали его от таких рискованных шагов, ставя себе задачу уберечь от непредвиденного сына Верховного Главнокомандующего и вождя народов, а «полковник Василий обязан беречь фамилию, которую носит».

Когда ранним летом 1947 года для встречи Василия Сталина, решившего посетить город Лейпциг, я выехал по обыкновению на берлинскую автостраду, то уже издали увидел плотно идущую колонну автомобилей, в которой, кроме нескольких легковых машин, были две большие грузовые машины-фургона. Я вышел из машины и встал на обочине. Вся эта колонна остановилась, и из первой машины вышел массивный подполковник, который, почти не объясняясь, приказал мне садиться в его машину и вести всю колонну в резиденцию, предусмотренную для высокого гостя. А этой резиденцией у нас была благоустроенная загородная вилла Predel («Предель»). Там дежурный офицер распределил по стоянкам грузовые и часть легковых автомобилей. Меня подозвал генерал Сталин. Я впервые увидел его, обратив внимание на то, что он, совсем еще молодой для генеральского чина и вроде бы в только что отутюженном новеньком мундире, тем не менее, как мне показалось, очень похож на своего отца, Иосифа Виссарионовича в молодости. Особенное сходство показалось мне с фотографией Иосифа Джугашвили, помещенной в книге «Биография И.В. Сталина», на которой он, тогда еще молодой Сосо, изображен в профиль с каким-то платком вокруг шеи. Роста генерал был небольшого, да и фигура его плотной не показалась. Он спросил, где комендант, почему его нет здесь.

Понимая, что передо мной не обычный генерал-майор, а сын нашего великого вождя, я как-то растерялся и сказал, что комендант ждет генерала в комендатуре. В ответ на это Василий Иосифович Сталин произнес, как мне показалось, недовольным тоном: «Могли бы и здесь встретиться». Что-то он сказал одному из своих офицеров, тот подал знак, и несколько легковых машин вырулили по направлению к выезду с территории виллы. Мне было приказано снова сесть в головную машину (мой служебный «Опель», естественно, опять замыкал колонну), и мы выехали. Офицеры, дежурившие на вилле, по телефону сообщили в комендатуру о нашем отъезде.

Вскоре мы остановились перед входом во двор комендатуры, где в ожидании гостя уже стоял полковник Борисов со своими заместителями. Встреча коменданта и генерала была на удивление теплой и сердечной. Разглядел я и жену Василия Сталина, высокую, статную, как будто рисующуюся своей внешностью. А оказалась ею дочь маршала Тимошенко, Екатерина Семеновна. За ними шли в штатском, как оказалось, их личный врач и тот довольно грузный подполковник, да еще старший лейтенант, то ли ординарец, то ли адъютант.

Все поднялись на второй этаж и вошли в кабинет Борисова. Вместе с ними зашли заместитель коменданта полковник Пинчук, начальник политотдела полковник Виноградов. Я не был туда приглашен и остался у дверей в ожидании какой-нибудь команды. И хорошо, что не ушел в свои апартаменты. Из кабинета коменданта тотчас вышел старший лейтенант и попросил показать ему ближайшие туалеты, мужской и женский. После довольно долгого их обследования офицер вышел, удивился, что я еще не ушел, поблагодарил меня за оказанную услугу и ушел снова в кабинет коменданта.

Генералу Сталину в качестве объектов культурной программы были предложены варьете, театр балета и цирк. Он выбрал цирк и поехал туда с полковником Пинчуком, женой, личным врачом и тем самым тучным подполковником. Мне и еще одному офицеру из батальона охраны, жгучему брюнету, старшему лейтенанту Бадеру, было приказано сопровождать и охранять их.

В цирке, как и в других культурных учреждениях Лейпцига, всегда были оборудованы несколько лож для военных властей города. Одну из лож заняли почетные гости: в первом ряду разместились генерал Василий, его жена и полковник Пинчук, а позади них тот самый таинственный подполковник и врач.

Мы поместились рядом, в соседней ложе. Причем сели так, что меня от главного гостя отделял только невысокий барьер с подлокотником, на который генерал иногда клал свою руку. И эта кажущаяся близость, естественно, волновала меня: ведь я сижу рядом и даже чуть не касаюсь человека, носящего великую фамилию — Сталин! Конечно же, почти украдкой я рассматривал и лицо, и руку, ложившуюся на обитый бордовым плюшем подлокотник. Обратил внимание на заметную рыжеватость растительности на тыльной части ладони и что-то вроде веснушек на ней. Подумалось тогда, что это, наверное, не отцовская, а материнская наследственность.

Первое отделение циркового представления с гимнастами, борцами, акробатами, жонглерами, силовиками и клоунами, работавшими в непривычной для нас манере немецкого плоского, пошлого юмора, гости смотрели, как мне показалось, без особого интереса. Когда первое отделение окончилось и служители цирка стали устанавливать на арене оборудование для аттракционов с хищниками, генерал Василий вдруг схватил Пинчука за руку и говорит: «Веди меня к зверям, хочу посмотреть на них до выхода на арену». Пинчук вроде бы пытался, хоть и не очень решительно, остановить генерала, ему было неудобно: ведь и коменданта, и его замов население города знало и относилось к ним с подобострастной почтительностью, свойственной немцам в общении с их высоким начальством. Но остановить гостя ему не удалось, и вот так, за руку, пошел он вслед за генералом через еще не огороженную часть арены. За ними сразу же последовал и подполковник. Когда они возвращались, ограждение уже было установлено, и им пришлось идти непосредственно вблизи зрителей-немцев, занявших места в первых рядах. Заметно было их удивление непосредственностью советского генерала и одного из заместителей коменданта.

Но вот началось второе отделение с участием зверей. Они (звери), оказывается, не учли, что в ближней ложе сидят именитые гости, и вели себя несдержанно, так что служителям арены требовалось оперативно засыпать опилками или песком то, чем некоторые животные отмечали свое пребывание здесь. Конечно же, «аромат» этих отметин не могли нейтрализовать ни опилки, ни песок, и он достигал обоняния гостей, но беспокоил, как показалось, только даму. Врач передал жене Василия несколько мандаринов, и она, очищая их, чтобы ароматными дольками заглушить неприятные запахи, бросала корочки через плечо назад, а там услужливо их ловили и врач, и этот солидный подполковник.

Естественно, что какая-то часть зрителей смотрела уже не на арену, а на гостевую ложу. Нам стало стыдно за беспардонность супруги генерала. Это когда о Василии и его семье стали много писать, я узнал из воспоминаний Александра Бурдонского, сына Василия от первой жены, что Екатерина Семеновна — женщина властная и жестокая. По-моему, и здесь она проявила не только эти негативные черты, но еще и нарочитую беспардонность и презрение к людям вообще. Утешала только мысль, что немцы не знали, что она жена сына великого Сталина, победившего гитлеровскую Германию.

После цирка полковник Пинчук уехал с гостями на виллу, где их уже ждал комендант Лейпцига полковник Борисов. Мне туда уже не нужно было, и я не был свидетелем того, что мне рассказывали очевидцы, как генерал Василий, увидев там обильный стол, накрытый в его честь, сказал полковнику Борисову: «Это все не для меня. Ешьте и пейте это сами. А мне покажите комнату, где я могу поужинать и отдохнуть». Оказывается, эти большие фургоны в автоколонне генерала были его походной кухней и складом-рефрижератором. За ним, оказывается, следовали повара и официанты, а также московские продукты и напитки. В общем, это было, как нам представляется теперь, естественным приемом, придуманным охраной сына Генералиссимуса. Все-таки в Германии могли найтись какие-нибудь «Отто Скорцени», которые, как известно, собирались совершить покушение на глав союзнических государств в Тегеране в 1943 году, а здесь такой случай…

В последующем обеспечении программы пребывания генерала Василия Сталина в Лейпциге я не участвовал, знаю только, что он провел в Лейпциге два дня, и дальнейших контактов у меня с ним не было. Осталось лишь ощущение необычного случая увидеть близко человека, родного нашему Генералиссимусу, да еще возникшая неприязнь к его супруге, так высокомерно ведущей себя напоказ.

Естественно, эта встреча с сыном нашего Верховного, всемирно признанного руководителя великого Советского Союза, не могла оставить меня равнодушным к его судьбе. И его выдвижение на более высокие воинские посты, и строгость Генералиссимуса по отношению к своему сыну-генералу, и гипертрофированное увлечение генерала Василия созданием спортивных команд и сооружений, и, чего греха таить, провокационное вовлечение его в алкогольные «компании» — все это имело место. Но было известно также, что, кроме четверых собственных детей (по двое от первой и второй жен), у Василия было еще и трое приемных, что говорило о его доброте и бескорыстии. А смерть его великого отца развязала руки Никите Хрущеву, организовавшему месть ушедшему в мир иной «хозяину».

Есть народное выражение: «Лягнуть мертвого льва может любой осел». Вот и захотел Никита «лягнуть» Иосифа Виссарионовича хотя бы через его сына, унижая его, издеваясь над ним вплоть до хорошо замаскированного убийства, как предполагают многие.

Пожалуй, именно в действиях Хрущева по отношению к сыну Сталина Василию проявилась антибиблейская версия постулата «сын за отца». Причем не об ответственности сына за дела и грехи отца, а просто низкая месть сыну за свою ненависть к его отцу, перед которым сам раболепствовал. Василий Сталин — жертва несостоявшегося культа личности Хрущева, несмотря на откровенные попытки самого Никиты Сергеевича создать культ своей личности. Недаром широко было известно изречение: «Был культ Сталина, но была и личность».

В моей многолетней воинской службе случалось много значительных встреч. Перейдем вначале к костромским.

О второй встрече с Семеном Михайловичем Буденным, которая случилась в конце 50-х годов прошлого века именно в Костроме, где я проходил службу заместителем командира 105-й воздушно-десантной дивизии по технической части, как и о третьей, я уже рассказал. Но Кострома подарила мне еще встречу с героическим защитником Брестской крепости, Героем Советского Союза Петром Михайловичем Гавриловым, и Николаем Николаевичем Скатовым, известным литературоведом-пушкинистом, тогда еще молодым, подающим надежды аспирантом.

Вначале о встрече с героем Бреста Гавриловым летом 1958 года. К нам в военный городок десантной дивизии приехал первый секретарь Костромского горкома КПСС Лещев Иван Григорьевич, сын его служил в нашей дивизии. Партийный руководитель города был частым гостем у нас и оказывал заметную помощь дивизии, особенно в стройматериалах. В этот раз он позвонил и сказал, что хочет встретиться именно со мной, заместителем комдива по технической части. Меня несколько насторожило такое желание Лещева, но все прояснилось, когда с ним приехал Герой Советского Союза, представившийся просто: «Гаврилов Петр Михайлович. Хочу посмотреть, как служит мой племянник».

Оказалось, его племянник учился в дивизионной автошколе, находившейся в моем подчинении. А сам Петр Михайлович оказался тем самым майором Гавриловым, который в 1941 году, будучи командиром 44-го стрелкового полка 42-й стрелковой дивизии, все 32 дня возглавлял героическое сопротивление бессмертного гарнизона Брестской цитадели. Как известно, даже фашисты вынуждены были признать мужество и стойкость защитников крепости.

Вот только одна фраза из доклада командующего 4-й немецкой армией генерал-фельдмаршала фон Клюге: «Враг защищается упорно и ожесточенно. Русские отвергли все предложения о капитуляции… Сражались до последней минуты и до последнего человека». Этим последним человеком и был майор Гаврилов Петр Михайлович. Его, последнего из живых защитников крепости, израненного, обессиленного, в бессознательном состоянии, немцам удалось наконец взять в плен.

Ко времени нашей встречи в Костроме это был пожилой мужчина, на лице которого отпечаталось в полной мере доставшееся ему лихо, о котором после встречи со своим племянником он, человек немногословный, поведал, хотя и очень кратко. Рассказал тогда нам Петр Гаврилович о своих злоключениях как-то нехотя, и о пережитом почти за 4 года фашистского плена, и о непросто складывавшейся судьбе его потом, когда уже в победном мае 1945 года он был вызволен из фашистской неволи. Поведал он, правда, не очень подробно и о том, как после длительной, не всегда уважительной проверки уже нашими органами в «сибирской ссылке» ему все-таки поверили и возвратили в офицерские кадры Красной Армии. Он счастливо миновал почти неизбежный по тому времени штрафбат на дальневосточных фронтах и после мая 45-го до конца войны с Японией. Назначили его тогда начальником лагеря военнопленных японцев. Дескать, с учетом «приобретенного опыта».

В 1956 году вышла книга Сергея Сергеевича Смирнова о героических защитниках Брестской крепости. Петра Михайловича Гаврилова, уже уволенного тогда в запас, восстановили в партии, и 30 января 1957 года, через 12 лет после освобождения из плена, ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Оказывается, иногда книги честных писателей играют большую роль в восстановлении правды, чему, надеюсь, послужит и эта книга.

В июле 1944 года, мы, штрафбатовцы, совместно с полком 38-й гвардейской стрелковой дивизии из последних сил сдерживали рвущиеся из брестского кольца превосходящие силы противника западнее Бреста. Тогда о геройском подвиге защитников Брестской крепости никаких подробностей еще не знали, а только слышали от некоторых наших бойцов-штрафников, бывших офицеров с довоенным стажем воинской службы, о долгом сопротивлении врагу гарнизона Брестской крепости.

По существовавшим в то время строжайшим правилам штрафбатам не дозволялось входить в города, за которые воевали и которые они освобождали. Обставлялось это либо отводом на другие участки боевых действий, либо даже выводом из боя. Так и в Бресте, и в самой крепости после их освобождения нам не довелось побывать еще и потому, что на момент освобождения Бреста мы оказались значительно западнее его в Польше.

Узнать же малоизвестные подробности защиты и освобождения Бреста и его героической крепости, увидеть самого стойкого ее защитника-героя Гаврилова Петра Михайловича довелось мне далеко от белорусского Бреста, в старинном русском городе.

Посетить же Брест и саму легендарную цитадель мне все-таки удалось в 2004 году, когда я был приглашен на юбилейные празднования 60-летия освобождения города. Обошел тогда всю территорию крепости, поклонился памятным монументам и братской могиле. Перечитал на ее камнях почти все 270 увековеченных имен из более 900 похороненных там павших героев обороны крепости и ее освобождения.

С некоторых пор на братских могилах воинов, павших за Родину, я читаю вслух фамилии, высеченные на тех скорбных плитах. Пусть хоть так звучат их имена, пусть это будет заслуженное поминание погибших. И дай бог, чтобы это поминовение не прекращалось никогда, сколько бы ни сменилось у нас поколений.

Поклонился тогда я и могиле моего кратковременного знакомого, Героя Советского Союза Петра Михайловича Гаврилова, который скончался 26 января 1979 года и по его завещанию похоронен в Бресте. Увидел на этом святом месте Бреста и потрясшие меня экспонаты всех залов Музея обороны цитадели. Детально знающая всю историю крепости девушка-гид подробно рассказала о тех, кто героически больше месяца не сдавал крепость врагу. О ее последнем защитнике майоре Гаврилове, пробывшем в фашистских концлагерях в нечеловеческих условиях почти всю войну, о том, какие воинские части сражались, чтобы изгнать фашистов со священной земли. Но ни слова, ни намека в ее рассказах не было на то, что в уничтожении многотысячного войска гитлеровцев, окруженных в Бресте, участвовал и немало голов сложил за это наш 8-й штрафбат.

Я подарил музею «Брестская крепость-герой» свою книгу «Штрафной удар», изданную в Санкт-Петербурге в 2003 году, а потом посылал в дар мемориальному комплексу по мере выхода в свет и другие мои книги, в том числе изданные уже и в Беларуси в 2009 и 2010 годах. Так что теперь хоть «намек» на участие офицерского штрафбата в освобождении Бреста в 1944 году там есть, да и надлежащее место в других музеях Беларуси эти книги тоже заняли.

Однако в Костроме, во время службы в ВДВ, мне посчастливилось встретить и человека, тогда еще совсем не мировую знаменитость, просто симпатичного, обаятельного и очень авторитетного преподавателя местного пединститута, только что окончившего аспирантуру и защитившего кандидатскую диссертацию в Москве. Это был высокий молодой человек, лет 25 или чуть больше, «очкарик», стеснявшийся фотографироваться в очках, стройный, с высоким лбом и густой шевелюрой. Его глаза с легким прищуром как бы внимательно вглядывались во все, на что он направлял свой взгляд, словно изучая даже лицо собеседника. Молодой человек в своей поразительно легкой общительности как-то необычно сочетал спокойствие и серьезность с открытой, обезоруживающей улыбчивостью. Им оказался Николай Скатов, которого я со своей тогдашней возрастной ступени (мне, полковнику, в ту пору шел аж 34-й год!) позволял себе называть его Колей.

Познакомил он со своей очень симпатичной и веселой невестой Руфой. Забегая вперед, скажу, что вскоре они стали супругами и до сего времени неразлучны.

Мои десантные дела, вылеты и выезды на учения не давали времени на очень частые встречи, но это как-то даже укрепляло нашу дружбу. Когда же зигзаги военной службы увели меня далеко от Костромы, вначале на Западную Украину, а затем еще дальше — на самый Дальний Восток, в Уссурийск, — наши контакты стали очень редкими.

Однажды, будучи уже в отставке, в 1988 году при очередном посещении Ленинграда, буквально за час до отъезда домой в одной из радиопередач я услышал знакомое имя: Николай Николаевич Скатов. Тогда я не имел возможности задержаться, чтобы прояснить ситуацию, но при очередном посещении Питера мне удалось выяснить, что это именно тот Николай, тот самый Коля, с которым я подружился еще в Костроме! Мне без труда удалось разыскать и телефон, и адрес Николая Николаевича, уже известного литературному миру ученого.

Приятно было снова увидеть давнего знакомого и обнаружить, что произошедшее с нашей Родиной в перестроечные годы, сложные для истории нашей страны и каждого ее гражданина события не развели нас и наши мнения по разные стороны баррикад. Оказались идентичными наши оценки и явлений, уже прошедших и происходящих ныне, и мнения о многих личностях, так или иначе засветившихся в эпоху «дикого капитализма» и тотального разграбления всего, что было создано советскими людьми и защищено ими в годы войны. Теперь много лет мы не теряем теплых дружеских контактов.

Что произошло в жизни бывшего аспиранта Коли Скатова за годы прерывавшихся наших контактов, я узнал от него самого и из различных публикаций.

В 1962 году Николай Николаевич по приглашению Ленинградского пединститута имени А.И. Герцена переезжает из древней Костромы в Северную столицу, где много лет работал старшим преподавателем, доцентом, старшим научным сотрудником. Успешно защитил докторскую диссертацию-исследование «Некрасов и русская лирика».

Далее доктор филологии Скатов — профессор, заведующий кафедрой литературы, активный общественник, известный ученый-литератор, член ленинградского общества «Знание»; его интересные лекции по истории русской литературы, о жизни и творчестве знаменитых поэтов и писателей России широко популярны и востребованы, он член правления общества «Знание», курировал секцию литературы и искусства.

Талантливым пером уже всемирно известного ученого-литератора созданы и вышли в свет более 200 научных трудов, около 20 книг. Вполне естественно, что в 1987 году он становится директором ИРЛИ — Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН.

А дальше, дорогой читатель, наберитесь терпения, чтобы осмыслить, по всей вероятности, еще далеко неполный перечень высоких титулов Николая Николаевича: член-корреспондент РАН; член научного совета при Совете Безопасности РФ; член президиума Санкт-Петербургского научного центра РАН; заместитель председателя экспертного совета ВАК РФ; член редколлегий и редсоветов целого ряда литературных и научных изданий — «Университетская книга», «Литература в школе», «Аврора», «Наше наследие» и другие; главный редактор журнала «Русская литература»; соучредитель общественного фонда «Наш город»; постоянный автор «Литературной газеты». Решением совета директоров русского библиографического института Гранат в 2000 году присвоено звание «Человек года».

В 2006 году общественность России и Санкт-Петербурга широко отмечала 75-летие выдающегося специалиста в истории отечественной литературы, директора Пушкинского Дома Николая Николаевича Скатова. Конечно, на правах давнего друга я был приглашен на это торжество. Мы с супругой были просто ошеломлены тем, как чествовали этого поистине «Человека Эпохи», а не только 2000 года, и как я гордился своей более чем полувековой дружбой с ним.

Ныне нездоровье Николая Николаевича вынудило его покинуть и директорство Пушкинского Дома, и многие другие нелегкие посты, но он все равно неугомонен: в настоящее время он советник Российской Академии наук, член ученого совета ряда вузов Санкт-Петербурга. Крупный специалист в области истории русской литературы, он к настоящему времени автор уже более 300 научных и литературно-критических работ, в том числе 23 книг-исследований литературного богатства России, часть их с его дарственными автографами на наших книжных полках дома.

Обратите внимание: даже в последние годы, когда Николая Николаевича стали уже преследовать серьезные недуги, он продолжает свой исследовательский труд, и всегда рядом прелестная Руфина Николаевна, заботливая супруга, его первый читатель и критик. По себе, как говорят, забравшемуся на 90-е этажи своей жизни, знаю: букеты недугов очень осложняют жизнь, и такая забота — единственное условие ее творческого продолжения. Вот и каждая страница книги этой — результат усердия моей супруги Антонины Васильевны, главного домашнего редактора-корректора.

Та памятная, «долгоиграющая» встреча, происшедшая в период моей десантной службы в Костроме, имеет счастливое продолжение и сегодня. Николай Николаевич на правах давнего друга побывал на моем 90-летнем юбилее и, хотя к десантным войскам отношения не имеет, напоминает мне о них своей верной дружбой, зародившейся в период моих памятных лет службы в родных ВДВ. Николай Николаевич Скатов своим служением великому русскому языку заслужил право быть в числе известных всему миру людей.

Заодно расскажу и о встрече с такой же известной личностью в мире литературы, с фронтовым писателем Константином Симоновым, которая случилась в 1965 году в дальневосточном Уссурийске, где я служил заместителем начальника военного автомобильного училища. Полагаю, все помнят об этом советском поэте и прозаике, о его «Солдатами не рождаются», «Живые и мертвые», «Дни и ночи», «Сын артиллериста», «Жди меня» и многом другом.

В 1965 году на празднование 20-летия Великой Победы он приехал на Дальний Восток и, встретив 9 Мая во Владивостоке, на следующий день приехал в Уссурийск, чтобы посетить знаменитый памятник дальневосточным партизанам, что находился на территории нашего училища. К этому памятнику в День Победы со всего Уссурийска тянулись колонны молодежи с гирляндами из цветов и хвойных ветвей. Мне довелось в числе гарнизонного начальства сопровождать Константина Михайловича. Я не буду утруждать вас известными фактами из жизни этого знаменитого военного писателя и поэта, они наверняка вам известны.

Трудно описать нашу встречу с выдающимся человеком в курсантском клубе, где он без устали читал свои фронтовые стихи. А потом дарил автографы. Тогда для этой цели из училищной библиотеки растащили все его книги. Когда мне при личном знакомстве с ним удалось рассказать о том, что недалеко от города есть удивительное место — могила Виталия Баневура (Бонивура), юноши восемнадцати лет, погибшего от рук японских оккупантов, Константин Михайлович попросил назавтра сопровождать его к этому историческому месту. Дорога недалекая, но гость наш успел расспросить меня о моих военных годах, заинтересовался очень нашей штрафбатовской историей и пообещал нам свою дружбу. И был верен слову — мы долгое время переписывались с ним.

После этого Константин Михайлович издал и подарил небольшую, но очень памятную для нас книжечку «Признание в любви». В ней он искренне признавался в любви к интересному своей историей и своей природой Дальнему Востоку, в частности к Уссурийску, а мы, дальневосточники, принимали часть этих признаний и на себя лично — такое великое обаяние исходило от этого человека. Потом еще много лет мы изредка переписывались, а после своей поездки во Вьетнам он подарил книжечку стихов о нем.

Скончался Константин Михайлович 28 августа 1979 года в Москве. Согласно завещанию, прах К.М. Симонова был развеян над Буйничским полем под Могилевом, в Белоруссии. Там установлен 15-тонный памятный камень с мемориальной доской с надписью: «Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и завещал развеять здесь свой прах».

О встречах с другими значительными для меня людьми я расскажу по ходу повествования. Определенное время мне довелось служить в Воздушно-десантных войсках и иметь контакты с героями-генералами Маргеловым Василием Филипповичем и Еншиным Михаилом Александровичем, чьи хотя и разные характеры и приемы воспитания подчиненных стали для меня важным примером в подготовке военных кадров.

Считаю для себя важным, что служил на Дальнем Востоке под началом тогда еще не маршалов, а генералов Петрова Василия Ивановича и Лосика Олега Александровича, которые в памяти моей остались примером исключительной порядочности и воинского такта. О встречах с ними и о других, действительно памятных встречах я расскажу в соответствующих местах своей книги. Там тоже будет над чем подумать в смысле соразмерности преступления и наказания.