Крестьянская политика нацистов до войны
После 1933 г. нацистами была преодолена раздробленность крестьянского движения: с 29 мая 1933 г. Дарре стал «имперским крестьянским вождем» (Reichsbauemf?hrer) и руководителем «сельского сословия» (bandstand). Правда, в начале 1933 г. Дарре был разочарован тем обстоятельством, что по тактическим соображениям Гитлер назначил министром сельского хозяйства Гутенберга — ставленника консервативных кругов; и между ним и Дарре разгорелась острая борьба. Суть противоречий состояла в том, что Дарре считал необходимым увеличить цены на сельскохозяйственные продукты, а Гутенберг — уменьшить банковские процентные ставки (одно сулило снижение стандартов потребления, а другое при сохранении цен давало крестьянам финансовые преимущества). Нацистская пропаганда обрушилась на Гутенберга, именуя его не иначе как «тормозом немецкой революции» (Hemmschuh der deutschen Revolution). В конце июля, устав от бесконечных нападок, Гутенберг вышел в отставку{577}. После отставки Гутенберга гитлеровское правительство в принципе лишь продолжало мероприятия правительства Брюнинга по удешевлению кредита для крестьян и отсрочкам по долгам. Эта политика увенчалась бесспорными достижениями: в 1934–1935 финансовых годах крестьянские долги составили всего 150 млн. рейхсмарок по сравнению 1 млрд. в 1930–1931 г.{578} Для снятия напряженности 1 июня 1933 г. правительство наполовину простило крестьянам долги, а процент выплат по оставшимся долгам был установлен не более 4,5%{579}. Налог на оборот сельскохозяйственной продукции нацистами был наполовину снижен, поэтому доходность крестьянских хозяйств существенно увеличилась: ее рост в 1925–1939 гг. составил 39%. Поэтому положение крестьян стало более сносным, чем положение рабочих и среднего сословия в целом. Вместе с тем, военная конъюнктура оказала давление на занятость в сельском хозяйстве: она упала с 28,9% в 1933 г. до 25,9% в 1939 г., но несмотря на это благодаря росту производительности труда уровень самообеспечения Германии продуктами питания вырос с 68% до 83%{580}.
После отставки Гугенберга Гитлер сделал Дарре министром сельского хозяйства и четвертым национал-социалистом в кабинете. С этого момента Дарре получил возможность перейти к реализации собственной программы, предусматривавшей стабилизацию крестьянской собственности на землю, полный контроль за ценами на рынке сельскохозяйственной продукции и создание сети заготпунктов как основы территориальной системы управления сельским хозяйством. Стремясь реализовать свои намерения, с мая по сентябрь 1933 г. Дарре разработал целый ряд законов, на основе которых 13 сентября была преобразована крестьянская корпорация — ранее она называлось «сельское сословие», а с отставкой Гутенберга превратилась в «имперское продовольственное сословие» РНШ (RNSt — Reichsnahrstand), объединившее 17 млн. крестьянских хозяйств. РНШ основывалось на опыте управления немецким сельским хозяйством в Первую мировую войну и на отходе от рыночных принципов и свободы предпринимательства. Этот отход, однако, не был артикулированным поворотом к плановому хозяйству, но, скорее, серией импровизаций с регулированием цен, с контролированием процесса производства, с установлением предельного количества выращиваемых культур (контингентов отдельных товаров) для регионов страны и т. п. РНШ охватывало огромную номенклатуру продовольственных товаров — от зерна до порошка для пудингов, от мяса и рыбы до маргарина и горчицы, от пива до уксуса{581}. К сфере РНШ относились еще и лесное и деревообрабатывающее производства. «Продовольственное сословие» насчитывало в своих рядах 17 млн. членов, что позволяло ему считаться одной из самых крупных организаций нацистского государства. Назвать «корпорацией» это формирование можно лишь условно, поскольку оно было далеко от истинного самоуправления и строилось строго по принципу фюрерства, являясь неотъемлемой и дисциплинированной частью партии. Во главе РНШ стоял «имперский крестьянский вождь» (Reichsbauemf?hrer) — этот пост совмещался с постом министра продовольствия и сельского хозяйства, за ним следовали 20 «земельных крестьянских вождей» (Landesb auemf?hrer), 521 «окружной крестьянский вождь» (Kreisbauernf?hrer), 50 153 «местных крестьянских вождей» (Ortsbauernf?hrer). Для крестьян РНШ играло такую же роль, как ДАФ для рабочих.
Самым примечательным феноменом нацистской аграрной политики{582} был вышедший 15 мая 1933 г. закон о «наследственных дворах» — РЭГ (REG — Reichserbhofgesetz); крестьянские дворы были объявлены неотчуждаемой ни при каких условиях собственностью, что, бесспорно, было заветной мечтой не только немецких, но и всех крестьян во все времена. РЭГ касался крестьянских владений с 7,5 до 125 га и отражал традиционное стремление к полному исключению крестьянских хозяйств из рыночного механизма. Это стремление было традицией, восходящей к XIX в. — как кайзеровский Союз сельских хозяев (Bund der Landwirte), так и имперский земельный союз (Reichslandbund) времен Веймарской республики в своих программах особо важное место отводили максимальному субсидированию крестьянских хозяйств и их безопасности в условиях рынка. Социал-дарвинистские, антисемитские и сословные принципы также играли заметную роль в деятельности этих организаций и отразились в «законе о наследственных дворах»{583}. Требование же введения обязательного родственного наследования земли тоже являлось традиционным и было связано с постоянной угрозой продажи крестьянских усадеб за долги.
Наследственные дворы не подлежали разделу или дроблению в процессе наследования, а после смерти хозяина переходили лишь к одному наследнику по старшинству. Это установление совпало с существовавшим исстари в Германии стремлением предотвратить распыление крестьянской собственности, желанием сохранить крестьянский двор как единицу эффективной хозяйственной системы. В некоторых частях Германии старые крестьянские дворы в старину формально фиксировали (кодифицировали) как неделимые владения (Anenbesitte) — так делали в Ольденбурге (с 1873 г.), в Вестфалии (с 1882 г.), Бранденбурге (с 1883 г.), Шлезвиг-Гольштейне (с 1896 г.), в Бадене (с 1898 г.){584}. Этот обычай перекликается и со старой феодальной традицией: в старину в Германии, если собственник земли менялся, право охоты оставалось за прежним хозяином, что указывало на то, что акт продажи земли не рассматривался как обычная продажа вещи. Право собственности было, был и коммерческий оборот земельных участков, но в особых случаях определенный участок земли наделялся личными свойствами и изымался из коммерческого оборота. Нацисты просто «реставрировали» эти старые представления, сохранившиеся в подсознании с глубины веков. Некоторую роль в формировании нацистских представлений о собственности на землю сыграли и представления Адама Мюллера, который считал владение человека продолжением его тела, и в разделении владения и бытия он винил римское право, допускавшее абстрактное владение; это право нацисты требовали заменить «немецким народным правом». В этом отношении пьеса Чехова «Вишневый сад» не о людях, а именно о саде — об имении, которому грозит уничтожение не в физическом смысле, но утрата личной определенности, вследствие чего утрачивается и историческое лицо человека, а в более широком смысле — и нации, потому что разрушается органическая целостность. Эта целостность и дух нации определяются не временем, а землей; народ и его земля — это две стороны фундаментального единства, которое нельзя разорвать, не уничтожив при этом нацию, как утверждал Адам Мюллер{585}. Нацисты в своей аграрной политике просто воспроизвели архаические представления о земельной собственности, примешав к ним расистский компонент.
К «наследственным дворам» закон относил крестьянское хозяйство, владелец которого («крестьянин» (Bauer), в отличие от «сельского хозяина» (Landwirt), которых оставалось довольно много) доказал в семи поколениях свое арийское происхождение (с 1 января 1800 г.); размеры земельного участка определялись довольно либерально — с 7,5 до 125 га, непременным условием была также рентабельность хозяйства, но из сферы действия закона о наследственных дворах были изъяты все мелкие крестьянские владения и латифундии свыше 125 га.
Дети от брака крестьянина с неарийской женщиной, разумеется, в соответствии с РЭГ не имели права наследовать землю. Наследство передавалось по мужской линии, бездетная вдова крестьянина имела право лишь на незначительную компенсацию (Altenteil), при этом не учитывалось, что, может быть, она принесла в дом значительное приданое или даже часть земли, а также долгие годы вкладывала свой труд в землю совместно с мужем. Стремление нацистов вовсе отстранить женщин от права собственности на землю на практике не удалось довести до конца — слишком нелепым оно было: в 1933–1939 гг. 11% единоличных владельцев сельскохозяйственных угодий были женщинами{586}. Крестьяне не были довольны запретом самостоятельно решать судьбу своей земли: если у крестьянина не было сыновей, а только дочь, то он терял всякий интерес к интенсификации и требующим больших вложений улучшениям в своем хозяйстве… Многие крестьяне логично ставили вопрос: если работящий и деловой зять перенимает хозяйство, что в этом плохого? Лазейки, впрочем, были — в исключительных случаях владельцы наследственных дворов через суд могли без проволочек оперативно решить дело в свою пользу — сказывалась долгая традиция немецкого правопорядка. Положительные решения по крестьянским искам были возможны еще и по той причине, что местные крестьянские функционеры самыми важными считали интересы производства, а не абстрактные мотивы своих руководителей. Если считали, что дочь умершего крестьянина будет хозяйствовать более эффективно, чем его сын, то и решали в пользу наследницы.
К тому же в 1943 г. крупный эксперт по продовольственной политике Герберт Баке ревизовал РЭГ и провел распоряжение о том, что хозяйство может наследовать вдова или дочь погибшего на фронте крестьянина, чтобы избежать перехода земли в руки дальних родственников по линии мужа{587}. Такая коррекция прежнего жесткого курса была вызвана объективными факторами, и, прежде всего, возросшим значением женского труда в сельском хозяйстве: в 1933 г. из 11,5 млн. занятых на селе женщины составляли 4,3 млн., а к началу войны доля женского труда составила уже 55%{588}. Налицо были противоречия объективных показателей и нацистских лозунгов о материнстве как единственной главной задаче женщин. Нацистское руководство нашло выход в том, что работа женщин в сельском хозяйстве была признана — наряду с работой в социальных службах и в сфере обслуживания — как свойственная и естественная (arteigen) для женщин.
Наследнику уже не нужно было платить налог на наследство, но его право распоряжения землей сокращалось: крестьяне, собственно, уже не являлись «владельцами» земли, но только пользующимися и управляющими ею.
РЭГ вводил принудительное наследование земли, независимо от желания и воли владельца; тем самым покупка нерентабельного крестьянского двора для создания более эффективного хозяйства исключалась. Арендуемые земли при этом во внимание не принимались. Любые операции с землей для крестьян были сопряжены с огромной бюрократической волокитой, многочисленными увязками и согласованиями. В июне 1936 г. был принят Закон о переделах земли (Umlegungsgesetz), который позволил государству вмешиваться в отношения собственности на земле. Посевные площади, дабы не допустить чересполосицы, были рационально переделены между крестьянами с учетом возделываемых культур. Если крестьянское хозяйство не давало приемлемой производительности, то, в принципе, возможна была процедуры пересмотра вопроса о старшинстве в крестьянской семье (Abmeierung) и передача прав крестьянина его родственнику или даже постороннему человеку. Для учета упомянутой производительности вводились «картотеки производительности дворов» (Hoflcarte), в которых скрупулезно фиксировались производственные показатели отдельных хозяйств{589}. В упомянутой картотеке, которые заводили на каждое хозяйство, регистрировались наемные работники, отмечалась структура посевов, возрастной состав скота, степень обеспеченности машинами, урожайность, объем обязательных и сверхнормативных поставок. Обязательное и хорошо организованное планирование было повсеместно введено с 1937–1938 гг.{590}, оно не обошло и аграрную сферу.
В вопросах регулирования цен РЭГ был довольно эффективен, он установил регулирование закупочных сельскохозяйственных цен; с 1934 г. была введена система твердых цен на продукты сельского хозяйства. Были фиксированы обязательные квоты поставки — сначала только для пшеницы и ржи, а затем и для молока. Впоследствии вышло распоряжение о запрете самостоятельной продажи на рынке и переработки сельскохозяйственных продуктов на месте. Эти меры вызвали глухое неудовольствие крестьян: помимо экономических обстоятельств, большое значение имело и то, что продажа молока, яиц, овощей и свежего хлеба было женской обязанностью и составляло для них некоторое развлечение и средство социанизации в процессе монотонного и тяжелого крестьянского труда. Кроме того, деньги, вырученные от этих продаж, составляли немаловажную часть бюджета крестьянской семьи. С одной стороны, эти доходы позволяли женщинам достичь некоторой самостоятельности, а, с другой стороны, некоторые новые вложения в расширение того или иного хозяйства или фермы часто были возможны исключительно благодаря этим «женским доходам». А это сильно подкрепляло право голоса женщины и ее автономию в семье — и по отношению к мужу, и по отношению к сыновьям. Нацистское же руководство выдвинуло лозунг: «крестьянка не должны быть торговкой». Женщины реагировали на эти запреты «мешочничеством»{591}. Репрессивные же меры редко имели эффект, поскольку какие-либо серьезные наказания законом не предусматривались.
Представим себе масштабы действия РЭГ: число «наследственных дворов» к 1939 г. составляло 689 700, они охватывали четверть немецкого крестьянства и 38% посевных площадей. По Германии в 1939 г. интенсивность распространения «наследственных дворов» была разная: в Сааре — 1%, в Бадене — 6%, в Вюртемберге и Гессен-Нассау — 11%, в Ганновере — 27,3%, Баварии — 29%, Саксонии — 33%, Шлезвиг-Гольштейне — 46%{592}. В отличие от прочих крестьянских хозяйств, «наследственные дворы» государство всячески поддерживало, субсидировало, им в первую очередь поставлялась сельскохозяйственная техника, удобрения, а самих крестьян превозносили как фундамент нации, источник ее силы и здоровья, хранителей сокровищницы арийской крови и всего германского достояния. Гитлер даже как-то заявил, что германский народ может обойтись без городских жителей, но без крестьян — нет. Дарре также рассчитывал, что наследственные дворы, включенные в централизованную и регулируемую хозяйственную систему, будут способствовать преодолению «хаоса рынка» и ликвидации капиталистической анархии производства. На деле, однако, до войны проблемы сельскохозяйственного производства регулировались в основном при помощи рыночных механизмов, материального стимулирования крестьян и прямого поощрения роста производства. В начале 1937 г. был принят целый пакет государственных решений, направленных на улучшение положения сельского хозяйства: цены на удобрения были снижены на 25–30%, существенно понижены транспортные тарифы, а заготовительные цены на рожь, картофель и корма — повышены. Год спустя распоряжением имперского правительства были понижены цены на сельскохозяйственные машины. За короткий срок по всей стране была создана сеть консультационных пунктов для крестьян; специалисты из этих пунктов были обязаны помогать крестьянам правильно и рационально организовывать производство{593}.
Разумеется, вмешательство в порядок организации аграрного сектора вызывали различные отклики, часто весьма нелицеприятные. Так, в августе 1934 г. статс-секретарь министерства экономики фон Pop в памятной записке на имя канцлера довольно резко высказался о РЭГ; он указывал на то, что законом о наследственных дворах будет создана неблагодарная и бесперспективная категория иждивенцев на шее государства, что большинство крестьян отвергает новый закон, противоречащий их правовому чувству и элементарной свободе, что закон выдуман безответственными писаками, а не вырос из практических потребностей крестьян, что в случае неэффективности отдельных хозяйств закон сделает их обузой прежде всего для самих крестьян{594}. Выводы из докладной записки эксперта полностью оправдались на практике: прежде всего, ограничение кредита имело следствием торможение модернизации сельскохозяйственного производства в Третьем Рейхе, его стагнацию и потерю мобильности. Несмотря на некоторое благоприятное для крестьянского благосостояния действие, создание РНШ не могло отменить ни экономических законов, ни социальных противоречий. Огромная организация РНШ (некоторые функционеры НСДАП даже называли ее «партией в партии») была сначала очень влиятельна — даже Шахт, находясь в пике своего могущества, не мог ничего с ней поделать, что и привело к продолжительному конфликту между ним и Дарре. Собственно, этот конфликт и побудил Гитлера использовать в качестве посредника Геринга, который впоследствии, на посту Генерального уполномоченного по четырехлетнему плану, смог сделать «имперское продовольственное сословие» частью своей гигантской экономической администрации. Против Дарре также резко выступил Лей; он заявил, что «крестьянский вождь» виноват в безобразных условиях жизни и труда крестьян и в их массовом бегстве из деревни. Отчасти это обвинение соответствовало истине, но, скорее, это была борьба за компетенции.
Примечательно, что закон определял наследование крестьянского хозяйства целиком старшим сыном по правилу майората, то есть младшие сыновья должны были либо служить, либо основывать свои собственные хозяйства; в процессе восточной колонизации младшие сыновья владельцев «наследственных дворов» получали кредиты на приобретение земельных участков до 25 га. Тем не менее, современники отмечали, что число желающих поступать в сельскохозяйственные школы (техникумы) резко сократилось — молодые люди говорили, что если они не первенцы, то не станут владельцами земли, и зачем учиться на крестьянина?
Вообще, нацистское руководство не рассмотрело весьма существенную черту аграрной организации Германии — самой большой проблемой немецкого аграрного сектора была нехватка рабочих рук: еще до Первой мировой войны в Германии ежегодно насчитывалось около полумиллиона сезонных сельскохозяйственных рабочих, в Веймарскую республику эта тенденция сохранилась. Первое время после 1933 г. нацистам не была видна эта проблема, но как только безработица была преодолена (это произошло довольно быстро), началась ожесточенная борьба за трудовые ресурсы. На VI съезде крестьян Дарре заявил, что проблема дефицита рабочих рук на селе — это не столько экономическая, сколько расово-политическая проблема{595}, но от таких заклинаний, конечно, положение к лучшему не изменилось. Из-за нехватки рабочих рук уже с 1937 г. на сельскохозяйственные работы стали привлекать армию, СА, службу трудовой повинности (РАД). С февраля 1933 г. для молодых людей в возрасте с 16 до 21 года сначала была введена добровольная единовременная шестимесячная повинность — так называемая «помощь селу» (Landhilfe), а с апреля 1934 г. она стала обязательной, хотя многие избегали этого «года в деревне» (Landjahr) — лазеек было достаточно. Поденщики, которые из года в год ездили на сезонные работы из города, стали получать от государства «премии за верность»{596}. Из-за нехватки мужчин на селе значительная нагрузка ложилась на женские плечи, что было чревато снижением рождаемости и подрывом самых оснований теории «почвы и крови»… С началом войны Дарре прямо призвал немецких крестьянок сохранить производственные показатели их хозяйств, несмотря на то, что их мужья и сыновья отправились на фронт{597}. Исходя из прагматических целей с началом войны всякое разделение труда по половому признаку, ранее считавшееся бесспорным, было объявлено «устаревшим».
Что касается важной части аграрной политики нацистов — колонизации, то до 1939 г. внутренняя колонизация была затруднена из-за цен на землю, которые выросли с 1935 г. до 1939 г. на 30%. Обещания Дарре начать внутреннюю колонизацию в Восточной Пруссии натолкнулись на сильное противодействие вставшего на защиту юнкеров Гинденбурга, а после его смерти не менее сильного защитника дворяне получили в лице Геринга. Впрочем, у дворян были значительные связи в государственной бюрократии, армии: число хозяйств свыше 1000 га до середины 1938 г. даже росло, но из 14 тыс. больших хозяйств (свыше 125 га) только 8% стали наследственными дворами — 1086{598}.
Одним из важнейших элементов нацистской политики было стремление контролировать аграрный рынок; этот контроль должен был увеличить доходы крестьян и повысить уровень производства продуктов питания. Заготовительные пункты устанавливали закупочные цены на продукты и закупали продукты у крестьян по более высоким, чем на мировом рынке, ценам: таким образом претворялась в жизнь программа защиты отечественного производителя. Наследственные дворы должны были стать самостоятельными экономическими единицами, независимыми от рынка с его конъюнктурными колебаниями и предназначенными только для того, чтобы воспроизводить избранное и «высокоценное» (в нацистской терминологии) крестьянство. Нацисты обещали крестьянам высокие закупочные цены и сдержали слово, но крестьяне не были довольны, поскольку не привыкли к централизованным заготовительным кампаниям, которые подчас были сопряжены с некоторой задержкой платежей. Покупатели также часто были недовольны новыми порядками, так как раньше они могли покупать продукты (яйца, молоко, сметану, творог) у «своего» крестьянина, которому доверяли, теперь же все продукты сдавали в центральные заготконторы и лишь после этого распределяли по магазинам{599}. Для регулирования закупочных кампаний были созданы формальные органы крестьянского самоуправления — заготконторы (Reichsstellen) и инстанции более высокого уровня — хозяйственные объединения (Wirtschaftliche Vereinigungen) — позднее они назывались «главные объединения» (Hauptvereinigungen), но на деле их автономия была фикцией по причине огромного количества всяких вышестоящих инстанций. «Главные объединения» были, по существу, принудительными картелями для производителей и переработчиков сельскохозяйственной продукции, они также устанавливали цены, необходимые кондиции товара и контингенты. Мнимая самостоятельность заготконтор и «главных объединений» создавали у крестьян иллюзию, что их давняя мечта о ликвидации иностранной конкуренции и гарантированных доходах производителей, наконец, осуществилась{600}. Для стимулирования производства заготконторы пытались использовать ценовое регулирование: так, по зерновым поначалу отмечалось перепроизводство, поэтому заготконторы устанавливали более низкие цены, а чтобы после переработки зерна на мельницах не спекулировали мукой, был создан «мельничный синдикат», устанавливающий цены по сложной системе классификации качества зерна. Когда, однако, в 1934 г., год катастрофически низкого урожая, обнаружился недостаток зерна, то цены поднимать не стали, поскольку нацистское руководство стремилось держать на зерно твердую цену, чтобы не отягчать потребителей хлеба; это вызывало у крестьян недовольство. Для сокращения дефицита Дарре стал просить у руководства валюту для закупки зерна за рубежом. Гитлер, опасаясь роста социальной напряженности, его поддержал.
Условия же молокозаготовок были более благоприятны для крупных производителей, а не для мелких крестьянских хозяйств. В секторе жиров наблюдался огромный дефицит, который нацисты стремились смягчить производством маргаринов или заменой масла конфитюрами или вареньем, что, естественно, вызывало недовольство немцев.
Фашистский итальянский режим стремился в собственных целях использовать массовый энтузиазм населения: по призыву Муссолини устраивались бесчисленные общественные кампании, например, битвы за урожай (battaglia del grano). В Германии Дарре охотно прибегал к этому средству мобилизации, надеясь поднять производство продуктов питания. Первую битву за урожай (Erzeugungsschlacht) в Германии провели в неурожайный 1934 г., при этом помощь селу горожанами рассматривалась как «долг перед отечеством», крестьянский же труд был назван «долгом чести».
Вопреки благим пожеланиям и устремлениям руководства РНШ, отток крестьян из деревни в 1933–1938 гг. был довольно значительным (в город ушло около 1 млн. крестьян{601}) по причине низкого уровня жизни в деревне. Несмотря на пропаганду, доля сельскохозяйственного населения в Германии с 1933 по 1939 гг. уменьшилась с 20,8% до 18%. Непрекращающийся процесс индустриализации и отток крестьян из села имел следствием то, что большое количество земли вообще не обрабатывалось — на селе в 1938 г. не хватало 600 тыс. рабочих рук{602}. Помимо всего прочего, низкий уровень жизни на селе находился в глубоком противоречии с романтической аграрной идеологией нацистов, которая временами казалась крестьянам насмешкой и грубой маскировкой для выкачивания из села ресурсов.
Следует, однако, отметить, что инвестиции в сельскохозяйственное машиностроение с 1933 по 1939 гг. выросли на 26%{603}. Химические удобрения стали применять гораздо интенсивнее, что, впрочем, привело в ряде случаев к закислению почвы. В целом, с 1933 г. до начала войны объем сельскохозяйственного производства вырос с 18,6 млрд. рейхсмарок до 22,6 млрд., но вырос и импорт — с 0,9 млрд. рейхсмарок до 1,1 млрд: достичь искомой автаркии не удалось{604}. Тем не менее, видно, что темпы роста ввоза аграрной продукции сократились. Крестьяне, благодаря значительным субсидиям, торговали по фиксированным ценам и могли рассчитывать на твердый доход (правда, не растущий). Кстати, устранение еврейских посредников не совсем благоприятно сказалось на ценах, ранее свободно формировавшихся на рыночной основе: так, 3 марта 1933 г. местное отделение РНШ баварского местечка Муггендорф жаловалось, что, вопреки категорическому требованию, крестьяне продолжают пользоваться услугами евреев-скупщиков скота{605}.
Хотя положение в сельском хозяйстве определяли не колонисты и владельцы «наследственных дворов», а восточноэльбские латифундисты, но и хозяйства юнкеров во все большей степени попадали под давление планового хозяйства и плановых решений. Стремление нацистов обеспечить максимальную эффективность аграрной сферы натолкнулось на идеологические противоречия, ибо геббельсовская пропаганда постоянно нападала на юнкеров и латифундистские хозяйства восточных районов Германии, но именно эти хозяйства являлись наиболее продуктивными{606}.
Крестьяне не могли самостоятельно решать вопрос о специализации своего хозяйства; в целом сельское хозяйство оказалось изъятым из естественного хозяйственного процесса. В результате прибыльность крестьянских хозяйств упала, а задолженность выросла. Поначалу крестьяне не ощущали неудобств, но в условиях экономического подъема первых лет нацизма перспектива работы при не растущих доходах становилась все менее привлекательной. В конечном счете весьма притягательные и психологически очень действенные гарантии крестьянской собственности оказались стертыми из-за расширения государственного вмешательства и экономической несвободы крестьян. В этой связи следует отметить, что пресловутый «социализм» нацистов был нацелен не на социализацию и обобществление, а на изменение социального сознания, на кооперацию с политическим режимом и вездесущими правами фюрера — даже право на собственность стало, как и все другие гражданские права, функцией служения новому государству. Крестьяне в целом были недовольны регулированием рынка, которое напоминало им регулирование и регламентирование в годы Первой мировой войны{607}. Недовольны были и потребители, которые считали, что аграрному сектору благоприятствовали в ущерб другим.