Труд и занятость рабочих во время войны
В Германии во время войны положение в сфере занятости радикально отличалось от других западных стран, где сохранялась высокая безработица, и массовый призыв в армию только сбалансировал занятость; в Третьем Рейхе необходимость формирования все новых крупных военных соединений действовала подобно помпе, высасывающей не только гражданские структуры занятости{640}, но и негативно действующей на военное производство. Уже летом 1939 г. вермахт изъял из производства 2,5 млн. военнообязанных. Проблема усугублялась тем, что полная занятость в Германии была достигнута за счет форсированного производства вооружений, а заменить военнообязанных, уходящих в армию, было некем.
Если в первый период войны как солдат, так и рабочих, было достаточно, то с началом войны на Восточном фронте положение резко изменилось в худшую сторону. Приоритет, естественно, был отдан армии, и из-за призыва на военную службу ощущалась нехватка рабочих: между маем 1939 и маем 1942 гг. было призвано 9,7 млн. мужчин, оставивших рабочие места. К таким потерям нацистская система занятости не была готова; учет рабочей силы был поставлен плохо: система «трудовых книжек», созданная министерством труда, учитывала только занятых, не имеющих самостоятельного дела, и оставляла неучтенными всех остальных (крестьян, ремесленников, лиц свободных профессий); так называемая «народная картотека» (она должна была учесть все трудовые ресурсы Германии) к 1939 г. еще не была готова и только выходила из стадии планирования. В результате этой неразберихи к началу войны была учтена только половина занятых, что стало серьезной помехой для мобилизации.
Первоначально все рабочие военных предприятий получали «бронь» (освобождение от военной службы), поэтому каждое предприятие стремилось получить военный заказ и сохранить таким образом квалифицированных рабочих, машинный парк и складские помещения. Это приводило к распылению военных заказов. Хотя с началом мобилизационных мероприятий «незаменимые» специалисты (рабочие и инженеры) были освобождены от военной службы, но они рассматривались как мобилизованные и должны были считаться с отрывом от семьи, казарменным положением и снижением оплаты труда. «Бесполезные» в военное время предприятия закрывались, а специалистов переводили оттуда на военное производство, что, понятно, также не вызывало восторга у рабочих.
Потребность в «пушечном мясе» росла, и соблюдать систему «брони» (к началу операции «Барбаросса» ее имели 5 млн. немецких рабочих) уже было трудно; тогда перешли к беспрецедентной практике отзыва солдат из действующей армии и возвращения их на время в военную промышленность. Но такая практика была возможна только при среднестатистических потерях, ведь каждая фронтовая потеря ощущалась вдвойне — и на фронте, и в тылу: нужно было найти замену и погибшему или раненому солдату, и потерянному для производства специалисту. На подобный риск мог пойти лишь тот, кто был убежден в абсолютном успехе своего стратегического планирования{641}; эта убежденность Гитлера, казалось, на самом деле сработала в сенсационной победе над Францией, где вермахт имел глубоко эшелонированные оперативные резервы, которых у вермахта летом 1941 г. в СССР почти не было, да и не могло быть хотя бы в силу совершенно немыслимых масштабов кампании.
На вакантные рабочие места первоначально начали вербовать иностранцев{642} из Польши, Голландии, Бельгии, Люксембурга, Норвегии и Дании. Ответственным за вербовку был гитлеровский уполномоченный по рабочей силе Фриц Заукель[42] (гауляйтер Тюрингии, бывший моряк и фабричный рабочий), который пообещал быстро привлечь 5 млн. иностранцев, преимущественно западных рабочих (их не нужно было изолировать и охранять). Рабочие западных стран, однако, не особенно охотно ехали в Германию, и Заукель начал переходить к практике передач военных заказов западноевропейским заводам, которые за это освобождались от мобилизации рабочих в Германию. Эта политика, впрочем, не имела особого успеха, и Заукель организовал охоту за людьми: миллионы людей по всей Европе, — кто обманом, а кто и силой, — были вывезены в Германию для работы на полях и заводах. Интересно, что Заукель серьезно относился к обещаниям, данным людям, отправлявшимся на работу. Во Франции, например, он заключил своеобразную сделку с добровольцами: военнопленным предложили немедленное освобождение, если они подпишут контракт и поедут работать на немецких фабриках. По условиям еще одного договора предлагалось освободить одного военнопленного в обмен на трех добровольцев, которые согласятся покинуть Францию и поехать в Рейх{643}. До конца 1941 г. призывам немецких вербовщиков в западных странах последовало 300 тысяч человек. Уполномоченные Заукеля носили армейскую форму: и сам Заукель и Гитлер считали организацию подневольного труда приравненной к участию в военных операциях.
Расово-идеологические мотивы и опасения, что все советские люди — убежденные коммунисты, препятствовали использованию 3,5 млн. советских военнопленных первого года войны; к 1942 г. 1,1 млн. из них были еще живы, даже в конце 1942 г. — лишь 0,4 млн. советских военнопленных работало в Германии{644}, что составляло около 10% их численности в 1942–1943 гг.; гораздо большую роль в германской экономике сыграли гражданские лица, насильственно угнанные в Германию или приехавшие добровольно. В целом из СССР было депортировано 2,8 млн. гражданского населения, из которых 600 тыс. погибло{645}.
Гитлер во время войны отказался расширять привлечение к работе женщин: до войны работали 14 млн. немецких женщин, после ее начала — столько же (6 млн. на селе и 8 млн. — в других сферах); для сравнения: в США и Великобритании число работающих женщин удвоилось, а в СССР они практически вынесли на своих плечах весь тыл. Война с самого начала была воспринята немцами без особого энтузиазма, а с увеличением издержек военного времени стало наблюдаться снижение патриотических настроений, о чем свидетельствует поведение женщин, которые стремились любыми путями избежать работы: с 30 мая 1939 г. до 31 мая 1941 г. число работающих женщин сократилось на 287 500{646}. Гитлеровское руководство долго терпело это положение, и лишь 23 января 1943 г. вышел «Указ фюрера о всеохватывающем полном привлечении мужчин и женщин для решения оборонных задач» (Erla? des F?hrers ?ber den umfassenden Einsdtze von Manner und Frauen f?r Aufgaben der Reichs-Verteidigung), по этому указу еще не охваченные мужчины с 16 до 65 лет и женщины с 17 до 50 лет должны были явиться в ведомства по труду, пройти регистрацию, встать на учет и устроиться на указанную работу. Результат этого указа был мизерным: через полгода Заукель доложил Гитлеру о привлечении 1,3 млн. человек (1,2 млн. из них были женщины, 700 тыс. из которых работало неполный день); этого было явно недостаточно{647}. Причины небольшого эффекта указа объясняются тем, что руководство опасалось взрыва социальной напряженности: ответственным за эту акцию было дано указание помнить о последствиях своих действий и не усугублять положение на «фронте тыла»{648}.
Такими же колебаниями была отмечена нацистская политика по «вычесыванию» трудовых ресурсов из определенных отраслей промышленности или из управленческих кадров. Когда акции по закрытию предприятий торговли, различных мастерских и служб в гостиницах и ресторанах столкнулись с претензиями со стороны пострадавших, интерес к осуществлению этих мероприятий упал, и осенью 1943 г. всякая активность в реализации этих планов была прекращена из опасений «побить политический фарфор». Тем самым желание Геббельса «сделать тотальными внутренние военные усилия Германии» были сведены на нет{649}.
Поэтому Заукель вынужден был вновь обратиться к иностранной рабочей силе: за три года своей деятельности он рекрутировал 5,3 млн. иностранных рабочих. Самые значительные контингенты шли из Голландии, Бельгии и Франции — в конце 1944 г. 20% всех рабочих в Германии были иностранцами. Летом 1944 г., на пике немецкого военного производства, в Германии работало 7,6 млн. иностранцев: 2,8 млн. советских людей, 1,7 млн. поляков, 1,3 млн. французов, 590 тыс. итальянцев, 280 тыс. чехов, 270 тыс. голландцев и 250 тыс. бельгийцев. В сельском хозяйстве иностранцы составляли 50% занятых, а в промышленном производстве — треть{650}. Не менее значительным, чем количество, было и качество рабочей силы; исследования рабочих свойств 12 тыс. рабочих одного из оборонных предприятий дали следующий результат: по степени пригодности у мужчин наблюдалась такая очередность: французы, русские, немцы, поляки, югославы, голландцы, норвежцы, итальянцы. У женщин по качеству рабочей силы на первом месте оказались русские, затем шли польки, немки, француженки и югославки. В начале 1944 г. Имперская промышленная палата опубликовала результаты исследования о производительности труда иностранных рабочих относительно немецкой нормы в 100%: советские работницы — 90–100%, квалифицированные чешские рабочие — 80–95%, советские рабочие — 60–80%, итальянцы — 70%, рабочие из Голландии, Дании и с Балкан — 50–70%.{651} Несмотря на довольно значительное отставание от немецкого уровня производительности труда, не может быть никакого сомнения в том, что иностранные рабочие были одним из главных факторов успехов немецкой военной промышленности в последние годы войны.
С началом отступления на Востоке рекрутирование все более сворачивалось, советских рабочих почти не поступало, поэтому весной и летом 1944 г. по приказу имперского уполномоченного по ведению тотальной войны Геббельса была предпринята последняя попытка перетрясти наличные немецкие трудовые ресурсы. Но и эти меры — расширение обязательной явки на биржи труда, введение 60-часовой рабочей недели, отмена отпусков, очередная кампания по «прочесыванию» управленческого аппарата, усиление борьбы с прогулами — оказались недостаточными и запоздалыми: они ничуть не улучшили положение с рабочей силой в военной экономике. К тому же, через несколько недель развитие военной обстановки сделало эти меры ненужными, так как полный приоритет получил призыв новых солдат, а не набор новых рабочих{652}.
Сам Заукель признавал, что из 5 млн. иностранных рабочих только 200 тыс. были добровольцами; очень непродолжительное время поезда с остарбайтерами, украшенные цветами, прибывали на немецкие вокзалы, и смеющиеся украинцы выгружались на перрон. С 1943 г. на оккупированной территории СССР для отправки на работы в Германию были обязаны явиться все люди с 14 до 65 лет; желающих сделать это добровольно было немного, и началась настоящая охота за людьми. Впоследствии это варварство также было поставлено Заукелю в вину — Нюрнбергским трибуналом он был осужден и казнен.
Рабочие с Запада имели меньший рацион, чем немцы, а рабочие с Востока — половину немецкого рациона; восточные рабочие получали от 7 до 22% от зарплаты западных рабочих. На практике немецкие рабочие были «присматривающими», а западные рабочие занимали подчиненное положение. К тому же они были оторваны от своих семей, что создавало дополнительный дискомфорт, размещались они преимущественно в бараках, в специальных лагерях{653}.
Для польских же рабочих все обычные положения трудового права «польскими указами» в марте 1940 г. были отменены, и вводились особые наказания за прогулы и нарушения трудовой дисциплины; все польские рабочие обязаны были носить нарукавную повязку со знаком «Р» (Pole — поляк), за ними устанавливался полицейский надзор. В дальнейшем эта особая система обращения с поляками вылилась в их полную изоляцию не только от окружающей социальной среды в Германии, но от родины и семьи. Самую же нижнюю часть пирамиды составляли «осты» и советские военнопленные. Наиболее явно дискриминация проступала в оплате труда: в начале 1940 г. для поляков, работающих в Рейхе, вводилась отдельная система расценок, а также был введен «социальный компенсационный сбор» в размере 15% от зарплаты со следующей любопытной мотивировкой — «для обеспечения немцам, по причине их высокого уровня жизни, большего вознаграждения, чем полякам». На зарплату же «остов» ввели налог, переименованный в 1943 г. во «взнос восточных рабочих», который почти полностью урезал заработок советских гражданских лиц{654}.
Что касается социальной политики ДАФ, то довоенные социальные мероприятия в войну хотя и не были отменены, но во многих случаях практически прекратили существование, зато появились другие заботы: специальная служба помощи жильцам разбомбленных квартир в поисках жилья, заводские столовые и пункты раздачи витаминов. Особым вниманием пользовались работающие женщины: для помощи им на предприятиях создавались детские сады, продовольственные магазины обязали доставлять продукты прямо на заводы, чтобы женщины не стояли в очередях. Война наложила свой отпечаток и на деятельность ДАФ: после 1939 г. по некоторым оценкам на долю вермахта приходилось 80% всей деятельности ДАФ — он занимался обучением, размещением и питанием миллионов иностранных рабочих; вплоть до 1944 г. ДАФ управлял 1000 лагерей, где сосредоточилось 1,1 млн. рабочих; также ДАФ надзирал за 4600 такими же лагерями{655}. С началом войны нацистское руководство распорядилось о том, чтобы все указы правительства, касающиеся производственной деятельности, доводились до рабочих на производственных собраниях или линейках (Betriebsappelle). Проведением этих линеек и соответствующей пропагандистской подачей непопулярных правительственных мер на производстве занималось военное ведомство ДАФ, что отнюдь не было легкой задачей. СД передавала, что рабочие без радости принимали известия об очередных ухудшениях своего положения. Рабочий день с началом войны был увеличен до 10, а иногда и до 12 часов, при шестидневной рабочей неделе.
Для ДАФ был важен вопрос о зарплате немецких рабочих; влиять на положение в этой сфере ДАФ почти не мог, так как «Постановлением об экономике военного времени» от 4 сентября 1939 г. зарплата была заморожена, все доплаты за сверхурочные, ночные и работу в выходные дни и в праздники отменялись. Это значительное снижение доходов было усугублено увеличением на 50% подоходного налога, от которого освобождались только те, чей доход не превышал 2400 марок в год. Были повышены акцизы на пиво, табак и спиртное. Правда, как только положение на фронте прояснялось, руководство шло на попятную: вскоре министр труда восстановил дополнительные выплаты за работу в воскресенье, в праздники и по ночам, а с конца 1939 г. стали вновь платить за сверхурочные, превышающие 10-ти часовой рабочий день. В сентябре 1940 г. опять стали доплачивать за 9-й и 10-й рабочие часы, так что все пункты постановления об экономике военного времени оказались изъятыми — в силе остались только налоговые предписания{656}. Эти позиции правительства в области зарплаты оставались неизменными до конца войны, то есть следует признать, что во время войны Гитлер смог минимизировать материальные тяготы немецких рабочих. По официальным данным реальные доходы промышленных рабочих до 1941 г. росли, а затем — до 1944 г. — стабилизировались на уровне относительно благополучного 1938 г.{657}
В 1940 г. Роберт Лей по предложению Гитлера выступил со своим «планом Бевериджа»[43] — проектом социальных мероприятий, охватывавших все периоды жизни немца от колыбели до гробовой доски. Если бы этот проект был осуществлен, то было бы создано общество социального подъема и многообразных возможностей развития человека с системой почти полного социального страхования. План Лея предусматривал строительство жилья с низкой квартплатой, страхование по болезни, прогрессивную структуру зарплаты и широкую систему пенсионного обеспечения. План Лея предвосхищал многие прогрессивные социальные новшества, осуществленные в Европе после войны, особенно — стараниями лейбористского правительства — в Англии. Правда, в отличие от плана Бевериджа, основополагающим элементом нового нацистского социального порядка должно было стать угнетение побежденных народов, которые бы обеспечили немцам преимущества метрополии перед колониями, особенно на Востоке. Лей указывал, что «колонизация на Востоке одним махом может поставить сотни тысяч немцев (в терминах нацистов — Volksgenossen) на привилегированные рабочие места, которые они никогда бы не смогли получить в старом Рейхе»{658}. После войны уровень жизни самых бедных немцев не мог быть ниже уровня жизни самых богатых представителей покоренных народов, которым планировалось оставлять только часть произведенного продукта: остальное должно было передаваться немцам в качестве вознаграждения за политическое руководство. Это означало, однако, реализацию новой разновидности эксплуатации, которая должна была заменить традиционную капиталистическую эксплуатацию. Лей писал: «Через 10 лет Германию будет не узнать. Из пролетарского народа немецкий народ превратится в нацию господ. Через 10 лет немецкий рабочий будет выглядеть лучше, чем нынешний английский лорд»{659}.
До реализации этих утопий нужно было еще дожить, а пока военные будни рабочих определялись другими, менее радостными заботами. Летом, 1943 г. СД передавала, что среди рабочих, — особенно в Саксонии, долгое время бывшей оплотом коммунистов, — распространялись суждения, что при большевиках будет плохо только нацистской элите, а рабочему классу и широким массам будет все равно, кто ими руководит: нацисты или большевики. Старые рабочие говорили, что при кайзере, в республику и при нацистах им приходилось много работать; и от большевиков они тоже ничего, кроме работы и скудной оплаты не ждут. На Западе Рейха рабочие поговаривали, что им нечего бояться в случае немецкого поражения, так как они войдут в англо-франко-американскую зону оккупации. Аналитики СД, как бы извиняясь, отмечали, что это только частные высказывания, но при этом указывали на опасный характер этой тенденции{660}. На деле каких-либо опасных эксцессов неповиновения властям в рабочей среде до конца войны так и не было отмечено, даже когда в конце сентября 1944 г. нацисты стали создавать народное ополчение (Volkssturm), в которое включали всех мужчин от 16 до 60 лет.
В итоге следует констатировать, что за всю свою историю именно в период Третьего Рейха немецкий рабочий класс в наибольшей степени был не субъектом, а объектом развития{661}. В этом, впрочем, нет ничего обидного или унизительного для немецкого пролетариата, так как у него, как и у остальных классов общества, не было и не могло быть иммунитета против коричневой заразы, а условия тоталитарной действительности не оставляли никаких возможностей для политического самовыражения, в том числе и выражения особого классового сознания немецких рабочих. Акценты и активизм нацистской социальной политики находились в совершенно иной плоскости, нежели традиционные политические подходы СДПГ и КПГ, поэтому нацисты смогли, репрессиями выведя КПГ И СДПГ «за скобки», представить дело так, что именно они являются настоящими носителями и выразителями истинной национальной общности, равноправной и весомой частью которой является и немецкий рабочий класс.