НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ

НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ

Постановлением СНК 11 июля 1918 г. И.И. Вацетис был назначен главнокомандующим чехословацким (Восточным) фронтом. В телеграмме начальника оперативного отдела Наркомата по военным делам С.И. Аралова начальнику штаба Восточного фронта В.Ф. Тарасову, отправленной после полудня 12 июля, говорилось: «Декретом Совнаркома Генштаба тов. Вацетис назначен главнокомандующим чехословацким фронтом, тов. Данишевский назначен членом Революционного военного совета. До приезда тов. Вацетиса командование сохраняется в том виде, как оно установлено тов. Мехоношиным»{81}.

Карл Данишевский дополнил состав РВС Восточного фронта — кроме него членами являлись П.А. Кобозев, К.А. Мехоношин, Г.И. Благонравов. При обсуждении кандидатуры И.И. Вацетиса были учтены, видимо, его опыт и успехи в подавлении мятежей — польского корпуса Довбор-Мусницкого в Белоруссии и левых эсеров в Москве.

В 1918 г. Советскую Россию буквально лихорадило. Едва успели на западе замириться в марте месяце с Германией, как «прорвало» на востоке. И связан был этот прорыв с действиями чехословацкого корпуса. Немного об истории создания этого корпуса. Формирование чехословацких частей из пленных и чешских колонистов в России началось еще при царизме, но особенно ускорилось оно при Временном правительстве. К осени 1917 г. были сформированы уже две дивизии, сведенные в корпус численностью в 30–35 тыс. человек. Командовать корпусом был назначен русский генерал В.Н. Шокоров, а начальником штаба — генерал М.К. Дитерихс. Дислоцировался корпус на Украине.

По поводу использования этого корпуса. Чехословацкий Национальный совет под руководством профессора Т. Масарика при поддержке западных союзников добивался переброски корпуса во Францию. В мае 1917 г. русский Генеральный штаб дал на это свое согласие. Однако первоначальный проект отправки реализован не был. В сентябре того же года Томаш Масарик вновь обратился к Временному правительству с просьбой ускорить переброску чехословацких частей на Западный фронт морем через Архангельск.

Однако были и другие виды на чехословацкий корпус. Силы, противодействующие нарастанию революционного движения в стране, надеялись использовать его в своих целях. Например, генерал Лавр Корнилов советовал другому генералу — Н.Н. Духонину перевести один из чехословацких полков в Ставку, а остальные части корпуса сосредоточить на линии Орша — Могилев — Жлобин.

Были ли серьезные основания рассчитывать на использование чехословацких частей в интересах противников революции в России? Ведь основная масса пленных чехов и словаков так же ненавидела ведущуюся войну, как и население России, и сочувственно относилась к революционным событиям 1917 г. в ней. Вместе с тем были и другие обстоятельства, относящиеся прежде всего к условиям формирования корпуса. Во-первых, в легионеры было отобрано менее 10% общего количества военнопленных чехов и словаков, причем отбирали в первую очередь из числа националистически настроенных лиц, отсеивая сочувствующих большевикам. В корпусе был высокий процент офицеров (один на 16 солдат). Старшие командиры были представителями той части русского офицерства, которая не приняла «новшества» Февральской революции 1917 г. Младшие командные должности занимали бывшие чешские офицеры австрийской армии. Поэтому неудивительно, что чехословацкий корпус оказался на стороне противников большевиков и Советской власти. Во-вторых, большую роль в создании антисоветских настроений в корпусе сыграла развернутая Национальным советом националистическая пропаганда, на которую поддались многие легионеры.

Октябрьские события 1917 г. ускорили процесс поляризации сил в обществе. Одним из ярых противников Советской власти выступало донское казачество во главе с Калединым. Для его поддержки руководители Белого движения замыслили перебросить чехословацкий корпус на Дон. В конце ноября 1917 г. в Яссах состоялось тайное совещание, на котором присутствовали представители Антанты, белогвардейского и румынского командования. В качестве представителя от чехословацкого корпуса выступал офицер Черженский, который позже рассказал: «Мне был поставлен вопрос, способна ли чехословацкая армия к вооруженному выступлению против большевиков и сможет ли она занять область между Доном и Бесарабией»{82}.

Томаш Масарик впоследствии признавал, вожди белого движения Корнилов, Алексеев и Милюков убеждали его присоединиться к ним и выступить против большевиков. Однако, по свидетельству Масарика, тогда корпус еще не был готов к такому выступлению. К тому же разгром мятежа легионеров 1-го польского корпуса генерала Довбор-Мусницкого служил для них «устрашающим» примером. А начавшееся наступление советских войск против калединцев заставило окончательно отказаться от плана использования чехословацких частей на Дону.

Очередная попытка договориться уже с советскими властями о переброске чехословацкого корпуса на Западный фронт была предпринята в начале февраля 1918 г. Тогда в Киеве между командующим советскими войсками на Украине М. А. Муравьевым и представителями чехословацких организаций, за спиной которых стояли страны Антанты, состоялись переговоры, закончившиеся соглашением о свободном пропуске чехословацких частей во Францию. Однако и на этот раз достигнутое соглашение осталось нереализованным ввиду начавшегося немецкого наступления.

После заключения Брестского мира чехословацкий Национальный совет обратился к Советскому правительству с просьбой отправить корпус во Францию через Архангельск. Совнарком согласился (в принципе, без окончательного решения) пропустить эшелоны корпуса, но только другим, более безопасным для Советской власти маршрутом — через Сибирь и Владивосток. При этом Совнарком потребовал от Национального совета обеспечения ряда гарантий: контрреволюционно настроенные офицеры подлежали удалению из корпуса; чехи и словаки должны были передвигаться не как воинские части и подразделения, а как группы свободных граждан; оружие подлежало сдаче органам Советской власти. На случай отпора различным бандам по пути следования в эшелонах оставался минимум оружия. Однако на практике эти условия остались невыполненными.

Какие этапы «в верхах» проходило решение «чехословацкого вопроса», узнаем из воспоминаний генерал-лейтенанта в отставке М.Д. Бонч-Бруевича: «Падение самодержавия не отразилось на судьбе чехословаков, по-прежнему занятых нескончаемым «формированием». После Октябрьской революции корпус занял особую политическую позицию, в те дни ни для кого из нас не ясную.

Русский комиссар корпуса в середине марта приехал в Москву. Явившись ко мне (военному руководителю Высшего военного совета. — Н.Ч.)с докладом, он не скрывал уже своей тревоги по поводу антисоветских настроений, господствующих в корпусе, особенно среди его офицеров.

Поставив в известность об этом тревожном докладе кого-то из политических руководителей Высшего военного совета, я предложил срочно обсудить этот вопрос. На специально назначенное заседание Высшего военного совета был приглашен заместитель народного комиссара по иностранным делам Чичерин. Приехал и Дзержинский.

На заседании этом, происходившем в моем вагоне, присутствовали почти все военные чины Высшего военного совета — каждый из нас, военных специалистов, отлично понимал, какую угрозу для Республики представлял этот сомнительный в политическом отношении корпус, постепенно без чьего бы то ни было разрешения передвигавшийся с Юго-западного фронта, где он формировался, в центральные губернии России.

Весь корпус был уже на колесах, чехословаки двигались эшелон за эшелоном с оружием в руках и в полной, как нам доносили, боевой готовности. Было ясно, что корпус надо ликвидировать или, во всяком случае, разоружить. Мы, военные специалисты, входившие в Высший военный совет, стояли на самой радикальной точке зрения и были готовы пойти на любые крайние меры, лишь бы устранить угрозу вооруженного выступления чехословаков против Советской власти.

— Утопить их в Днепре, если не будет другого выхода, — весьма недвусмысленно предлагали и я и кое-кто еще из обычно сдержанных и не очень решительных бывших генералов.

Чичерин, больше всего обеспокоенный и без того трудным международным положением республики, даже слушать не захотел о таком решении, грозившем, по его словам, осложнить наши отношения с капиталистическими странами.

Троцкий (председатель Высшего военного совета. — Н.Ч.) то ли мало интересовался вопросом, то ли умышленно принял столь двойственную ему позу этакого разочарованного Чайльд-Гарольда и никого из нас не поддерживал. Стало понятно, что дальше разоружения корпуса совещание не пойдет. Вопрос о разоружении чехословаков, однако, упирался в их дальнейший маршрут.

Мне представлялось очевидным, что наиболее благоприятное время для разоружения упущено, — это надо было сделать, пока эшелоны чехословаков двигались растянуто в глубину. Теперь же, когда корпус начал сосредоточиваться, отсутствие у нас достаточно дисциплинированных воинских частей делало эту задачу чрезвычайно трудной.

Жаркий спор на заседании Высшего военного совета завязался и по вопросу о том, как вывести чехословацкий корпус из пределов Республики и переправить его во Францию. Последнее можно было сделать только морским путем, а, следовательно, либо через Мурманск, либо через Одессу или другой черноморский порт и, наконец, избрав самый дальний маршрут через Владивосток.

Последний маршрут вызвал самые категорические возражения мои и других военспецов. Выйдя уже из пределов Украины, чехословацкие эшелоны вот-вот могли оказаться в опасной близости от главной базы наших вооруженных сил и в случае мятежа захватить эту базу. Наконец, добравшись до Дальнего Востока, они могли столковаться с японцами, враждебно относившимися к советской Республике. Путь на юг, казавшийся мне более безопасным, был решительно отвергнут политическими работниками Высшего военного совета, считавшими, что направление туда чехословацких эшелонов резко усилит враждебные Советской России силы, действовавшие на Украине. Направление на Мурманск вызвало не менее обоснованные возражения: прибыв в незамерзающий северный порт, чехословаки могли стакнуться с англичанами, уже начавшими в этом районе интервенционистские военные действия в сторону Архангельска.

Получалось, как в известной народной присказке: «Хвост вытянешь — нос увязнет».

В тщетных поисках выхода из создавшегося положения в моем видавшем виды вагоне было немало выкурено и папирос, и трубок, и самокруток, и еще больше проведено многословных и горячих споров. Голоса разделились, и решения Высший военный совет так и не вынес. Но к единодушному выводу пришли все: в любом случае корпус надо было разоружать во что бы то ни стало.

Втянутое в антисоветский заговор командование корпуса дало для вида согласие на разоружение и обязалось, что чехословаки, сдав оружие в Пензе, дальше поедут уже в качестве частных граждан. Условие это, конечно, не было выполнено.

Снова приехавший в Высший военный совет русский комиссар корпуса, узнав о вероломстве командования корпуса, застрелился, едва выйдя из моего вагона.

Рассредоточенные почти вдоль всей Сибирской железнодорожной магистрали чехословаки подняли давно подготовленный мятеж»{83}.

Западные державы, прежде всего Англия и Франция, а затем и США готовили корпус для вооруженного выступления в России. Английские военные круги предполагали, что в Сибири чехи и словаки могли бы выступить в районе Омска и соединиться с атаманом Семеновым. Правительства Англии и Франции выделили на подготовку этого мятежа большие средства. По неполным данным, только эти два государства для этой цели передали лидерам национального совета около 15 млн. рублей{84}.

Практическая подготовка осуществления задуманного плана вооруженного выступления началась сразу же после достижения соглашения о переброске бывших пленных чехов и словаков через Сибирь. Особенно она активизировалась после высадки интервентов на Дальнем Востоке. В этих условиях чехословацкие части, растянувшиеся в эшелонах в Поволжье, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке, представляли серьезную опасность. По этому поводу ряд сибирских организаций запросили Москву, как быть с дальнейшим продвижением чехословацких эшелонов. В ответ они получили следующие указания: «распоряжение о пропуске чехословацких эшелонов при условии оставления при них минимального количества оружия было дано от имени Совнаркома при иных условиях, когда не было японского десанта, а контрреволюция в Сибири была пришиблена. Теперь после десанта положение изменилось. Теперь необходимо полное разоружение эшелонов и отпуск их на восток только маленькими частями и с перерывами, ни в коем случае не вместе…»{85}

Однако попытки разоружить части корпуса наталкивались на их сопротивление, вплоть до открытия огня.

В конце мая началось вооруженное выступление чехословацкого корпуса. Снова обратимся к воспоминаниям М.Д. Бонч-Бруевича: «26 мая чехословаки под командованием Гайды захватили Новониколаевск (ныне Новосибирск. — Н.Ч.). Другой отряд под командой Войцеховского занял Челябинск. Наконец, почти одновременно эшелоны полковника Чечека в ответ на требование Пензенского Совета сдать оружие, подняли бой и, овладев городом, разогнали Совет, а ряд депутатов его — коммунистов — арестовали и приговорили к смертной казни.

При приближении советских войск мятежные чехословаки оставили Пензу и через Сызрань двинулись на Самару. Войцеховский же после захвата Челябинска двинулся на соединение с Гайдой и 7 июня занял Омск.

Оказавшиеся уже за Байкалом четырнадцать тысяч чехословаков свергли Советскую власть во Владивостоке и устремились на запад на соединение с Гайдой.

Соединившись, отряды Гайды и Войцеховского повернули и повели наступление на Екатеринбург, а Чечек двинулся на Уфу, с тем чтобы, взяв ее, пойти на соединение с сибирской группировкой.

Сухое перечисление предпринятых мятежным корпусом военных операций говорит о том, насколько тщательно был разработан план мятежа.

Выступление чехословацкого корпуса должны были поддержать контрреволюционные мятежи в Москве, Рыбинске, Ярославле, Муроме, Костроме, Шуе и, наконец, в казачьих и кулацких районах. Высадившийся в Мурманске англо-американский десант предполагал занять Вологду, а войска контрреволюционного правительства Украины, конные части Краснова и «Добровольческая» армия Деникина — одновременно захватить южные области России.

Таков был обширный план контрреволюции. Но тогда никому из нас он не казался единым, и мы были бессильны связать друг с другом его отдельные звенья…»{86}

Были захвачены многие города и железнодорожные станции, в их числе Челябинск, Новониколаевск, Иркутск, Пенза, Петропавловск, Курган, Омск, Самара. Совместно с мятежниками действовали вышедшие из подполья белогвардейские офицерские группы, белоказаки и эсеровские группы.

Так возник новый фронт — Восточный (чехословацкий). Командовать войсками, направленными против мятежников, 1 июня был назначен активный участник Октябрьской революции А.Ф. Мясников (Мясникян). Но уже 13 июня 1918 г. телеграммой, подписанной В.И. Лениным, вся власть по руководству советскими войсками передавалась Революционному совету фронта в составе М.А. Муравьева — главнокомандующего (левого эсера), П.А. Кобозева, К.А. Мехоношина, Г.И. Благонравова. Всем командирам частей и отрядов предписывалось подчиняться этому Реввоенсовету.

Усилиями РВС фронта отдельные части и отряды, задействованные против мятежного корпуса, стали сводиться в более крупные боевые единицы — дивизии и армии. В этом плане М.А. Муравьев провел значительную работу Так, в июне 1918 г. в составе Восточного фронта были сформированы 1, 2 и 3-я армии. В его состав вошла и Особая армия, вскоре переименованная в 4-ю. Формирование 5-й армии началось уже в период командования фронтом И.И. Вацетиса, во второй половине июля, а закончилось оно в августе.

Немного о М.А. Муравьеве. Революции и гражданские войны имели одну особенность — они могли стремительно вознести того или иного человека на невиданные ранее высоты власти, давая ему на какое-то время огромные властные полномочия. И так же быстро его спустить с высот Олимпа, развенчивая ореол бывшего вождя, властителя дум, вчерашнего всеобщего любимца. Довольно часто этот спуск с заоблачных высот заканчивался физической смертью. Как правило, такое случалось с людьми авантюрного склада, сумевшими на гребне волны событий заполучить важный пост.

В примерно таком положении оказался левый эсер. Бывший подполковник М.А. Муравьев. Предложив свои услуги Советской власти, он на третий день после Октябрьского переворота был назначен начальником обороны Петрограда, а еще через два дня (30 октября) командующим войсками, участвовавшими в ликвидации мятежа Керенского-Краснова. В декабре 1917 г. Михаил Артемьевич — начальник штаба Южного революционного фронта. Затем он командовал войсками в районе Одессы. В этот период Муравьев имел ряд конфликтов с руководителями Советской власти на местах, в результате чего был вынужден уехать в Москву, где был арестован по обвинению в злоупотреблении властью. Однако вскоре был освобожден по ходатайству ряда руководящих работников, в том числе и Л.Д. Троцкого. В середине июня 1918 г. Муравьев назначается командующим Восточным (чехословацким) фронтом.

Член партии левых эсеров М.А. Муравьев после разгрома в Москве ее штаба решил разыграть собственную карту.

Михаил Артемьевич командовал Восточным фронтом менее месяца — до 10 июля. Склонность к авантюризму и принадлежность к партии левых эсеров привели его к трагическому концу. Когда начался мятеж левых эсеров в Москве, перед СНК (правительством) встал вопрос о целесообразности дальнейшего пребывания Муравьева на занимаемом посту. Председатель СНК В.И. Ленин поручил передать по прямому проводу членам РВС Восточного фронта (П.А. Кобозеву, К.А. Мехоношину, Г.И. Благонравову), что левые эсеры похвалялись, что они рассчитывают на Муравьева. «…Я думаю, что это простая похвальба, но предписываем вам установить тройной контроль над Муравьевым. Вы (Кобозев. — Н.Ч.), Мехоношин и Благонравов попеременно дежурьте при нем, не оставляйте ни на один миг. Телеграфируйте мне сейчас, можете ли вы гарантировать, что Муравьев не пойдет на эту глупую авантюру…»{87}

Муравьев, почувствовав опасность, быстро сориентировался в обстановке и принял меры предосторожности. Он заверил членов РВС фронта в том, что решительно осуждает мятеж, организованный лидерами его партии, и выходит из нее. РВС фронта сразу же сообщил В.И. Ленину в Москву об этом заявлении М.А. Муравьева. В ответ председатель СНК потребовал: «Запротоколируйте заявление Муравьева о его выходе из партии левых эсеров, продолжайте бдительный контроль. Я уверен, что при соблюдении этих условий нам вполне удастся использовать его превосходные боевые качества»{88}.

Не удалось советским лидерам использовать потенциал военачальника Муравьева во благо Республики Советов… Михаил Артемьевич, усыпив бдительность членов РВС фронта своим заявлением о выходе из партии левых эсеров, все-таки пошел на авантюру. В ночь на 10 июля он без ведома РВС покинул Казань (штаб фронта) и на пароходах с вооруженным отрядом своих сторонников (их количество составляло около тысячи человек) направился в Симбирск. Оттуда он телеграфировал в СНК, в германское посольство в Москве, командованию чехословацкого корпуса, а также в другие адреса о том, что он объявляет войну Германии. В войска фронта пошло распоряжение Муравьева повернуть оружие против немцев, которые якобы перешли в наступление на Советскую Россию.

В воззвании к населению, желая приобрести возможно большее количество сочувствующих, Муравьев призывал: «Всем рабочим, солдатам, казакам, матросам и анархистам… Всех моих друзей и боевых сподвижников наших славных походов и битв на Украине и на юге России ввиду объявления войны Германии призываю под свои знамена для кровавой и последней борьбы с авангардом мирового империализма — Германией. Долой позорный Брестский мир! Да здравствует всеобщее восстание!»{89}

Приспешники Муравьева в Симбирске арестовали ряд партийных и военных работников, в том числе командующего 1-й армией М.Н. Тухачевского. Отряд солдат, возглавляемый адъютантом Муравьева, занял почту, телеграф и другие важные объекты города. На собрании актива левоэсеровской организации Симбирска Муравьев заявил, что он за Советскую власть, но обстановка требует передачи власти на местах в руки левых эсеров. Он предложил образовать Поволжскую Советскую республику во главе с лидерами партии левых эсеров. Предлагалось также заключить перемирие с чехословаками.

Москва принимала срочные меры к ликвидации муравьевской авантюры. В правительственном сообщении об измене М.А. Муравьева, подписанном В.И. Лениным и Л.Д. Троцким 11 июля, говорилось: «Бывший главнокомандующий против чехословаков левый эсер Муравьев подкуплен англо-французскими империалистами.

Муравьев сбежал из штаба Революционного военного совета в Симбирск и отдал по всем войскам приказ повернуть против немцев, которые будто бы взяли Оршу и наступают на нас. Приказ Муравьева имеет своей предательской целью открыть Петроград и Москву и всю Советскую Россию для наступления чехословаков и белогвардейцев. Измена Муравьева своевременно раскрыта Революционным военным советом, и все войска, действующие против чехословаков, верны Советской власти.

Сим объявляется по войскам, по Советам и всем гражданам Советской республики:

1. Немцы нигде на нас не наступают, на немецком фронте все спокойно.

2. Всякие призывы к наступлению на немецком фронте являются провокацией и должны караться расстрелом на месте.

3. Бывший главнокомандующий на чехословацком фронте левый эсер Муравьев объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте.

4. Все приказы по войскам, действующим против чехословаков, будут впредь до нового распоряжения подписываться Мехоношиным и Благонравовым»{90}.

Симбирский губком РКП(б) вот главе с Иосифом Варейкисом организовал отпор Муравьеву. При попытке задержания тот был убит 11 июля. По времени путч Муравьева был недолгим, однако вреда он принес немало. Восточный фронт на какое-то время остался без управления. Муравьев успел разослать в войсковые части телеграммы о заключении мира с чехословаками, о войне с Германией и проч. А через некоторое время те же части получили другие телеграммы — об измене Муравьева, объявлении его вне закона. По утверждению М.Н. Тухачевского, «все это произвело огромное впечатление на не сформировавшиеся еще части Восточного фронта. Началась паническая боязнь предательства, развилось недоверие красноармейцев к командному составу… начались непрерывные ложные слухи об отходах, изменах и проч. Войска стали отходить даже без боя»{91}.

Чехословацкие части и белогвардейские отряды воспользовались моментом и активизировали свои действия, взяв города Бугульму, Мелекес, Сенгилей, Симбирск, Екатеринбург. «Измена левого эсера Муравьева, — отмечал В.И. Ленин, — стоила жизни десяткам тысяч рабочих и крестьян в войне с белогвардейцами…»{92}

Поданным В. Краснов и В. Дайнеса, с назначением И.И. Вацетиса главнокомандующим Восточным фронтом получилось по принципу «Без меня меня женили». 10 июля 1918 г. Нарком по военным делам Л.Д. Троцкий принял И.И. Вацетиса в своем кабинете в доме № 1 по Лесному переулку. «Нарком имел озабоченный вид. Он поспешно пожал руку Вацетису и сказал:

— Ваше назначение главнокомандующим Восточным фронтом Совнаркомом (решено) окончательно. Дело не терпит отлагательства и поэтому с вами предварительно не поговорили, но мы надеемся, что возражений не будет.

— Да, то, что вы мне сообщили, для меня неожиданность. И, конечно, трудно вот так, с ходу определить свое отношение к этому назначению…

— Я вас понимаю, Иоаким Иоакимович. Поймите и вы нас. Положение на востоке тяжелое, главком Муравьев своими действиями чуть не ввергнул страну в войну с Германией. Подробности можете узнать в оперативном отделе Наркомвоена. Общее руководство военными действиями осуществляет Высший военный совет. Поэтому посетите военрука Бонч-Бруевича и обсудите с ним все вопросы, касающиеся вашей будущей деятельности. Какие будут просьбы ко мне?

— Для успешного ведения операций на востоке считаю необходимым направить туда части Латышской стрелковой дивизии. Одну бригаду желательно отправить на Северный Урал, а остальные части — на Среднюю Волгу. При этом 5-й Земгальский полк прошу разрешения срочно перебросить в Казань.

— Над вашими предложениями мы подумаем. Желаю успешной работы на новом поприще».

Впоследствии Вацетис скептически оценивал эту свою беседу с Наркомвоеном. «Лев Троцкий отнял у меня слишком мало времени, — писал он, — и поэтому я задал себе вопрос: Зачем он вызвал меня к себе? Какие указания от него я получил? Сходить туда. Сговориться с тем. И это называются указания человека, поставленного революцией во главе обороны величайшей в мире страны? Особенно неуместным является указание мне Л. Троцким отправиться к М.Д. Бонч-Бруевичу и сговориться с ним. Л. Троцкий знал мои расхождения с М.Д. Бонч-Бруевичем как в вопросах военной политики, так и военного строительства»{93}.

Нарком по военным и морским делам Л.Д. Троцкий относился к И.И. Вацетису в целом достаточно доброжелательно. В своих мемуарах он пишет: «Главнокомандующим Восточного фронта был назначен полковник Вацетис, который командовал до этого дивизией латышских стрелков. Это была единственная часть, сохранившаяся от старой армии. Латышские батраки, рабочие, бедняки-крестьяне ненавидели балтийских баронов. Эту социальную ненависть использовал царизм в войне с немцами. Латышские полки были лучшими в царской армии. После февральского переворота они почти сплошь обольшевичились и в Октябрьской революции сыграли большую роль. Вацетис был предприимчив, активен, находчив. Вацетис выдвинулся во время восстания левых эсеров. Под его руководством были установлены легкие орудия против штаба заговорщиков. После измены авантюриста Муравьева на востоке Вацетис заменил его. В противоположность другим военным академикам[6] он не терялся в революционном хаосе, а жизнерадостно барахтался в нем, пуская пузыри, призывал, поощрял и отдавал приказы, даже когда не было надежды на их выполнение. В то время, как прочие «спецы» больше всего боялись переступить черту своих прав, Вацетис, наоборот, в минуты вдохновения издавал декреты, забывая о существовании Совнаркома и ВЦИКа…»{94}

Назначением на пост главнокомандующего Восточным фронтом И.И. Вацетис был обязан, безусловно, в первую очередь В.И. Ленину. Давайте порассуждаем: почему председатель СНК отдал предпочтение именно ему, а не кому-либо другому? Почему на главный в тот момент фронт Республики был назначен не кто-то из многочисленных в стране главнокомандующих фронтами или командующих армиями, а всего лишь начальник дивизии, пробывший в этой должности всего лишь три месяца? Ответ здесь напрашивается такой: во-первых, В.И. Ленин, видимо, лично убедился в наличии у Вацетиса организаторских качеств и оперативного кругозора во время встреч при подавлении мятежа левых эсеров; во-вторых, этому решению способствовало то, что Иоаким Иоакимович являлся начальником не простой дивизии, а дивизии латышских стрелков, об успешных действиях которых при защите революционных завоеваний Ленину было известно из многочисленных докладов с мест; в-третьих, сыграли, очевидно, свою роль и положительные рекомендации известных партийных функционеров, с которыми Вацетису приходилось общаться до и после революции (П.И. Стучка, К.Х. Данишевский, К.А. Петерсон, Н.И. Подвойский).

Сдав дивизию начальнику штаба А.В. Косматову, И.И. Вацетис 17 июля убыл в Казань в штаб Восточного фронта. Уже короткое знакомство И.И. Вацетиса с положением дел показало, что необходимо принятие самых срочных мер. Это видно из доклада его первого донесения в Москву — докладной записки председателю СНК В.И. Ленину и председателю ВЦИК Я.М. Свердлову, отправленной 19 июля. В этой записке, в частности, говорилось: «Революционный военный совет считает своим долгом поставить в известность, что под Симбирском и Екатеринбургом положение критическое, наши войска бегут не сражаясь. Надо спасти Симбирск и Екатеринбург, в особенности надо удержать за нами Симбирск, ибо с потерей его мы лишаемся исходного положения на Волге. Для защиты Симбирска мы попробуем направить 4 Латышский полк с артиллерией.

Безусловно необходима присылка двух латышских (полков) — 5-го из Бологое и 1-го Либавского из Великих Лук. Оба полка могут быть взяты оттуда без ущерба делу. 5-й полк может быть заменен частями 6-го полка или каким-либо отрядом из Петрограда в 300–400 человек. Полки прошу прислать полностью и одновременно. Оба полка направьте в Симбирск. От своевременности прибытия названных латышских полков зависит спасение Симбирска.

Падение Симбирска повлечет за собой потерю последних остатков нефти, и вся Средняя Волга будет в руках чехов. Утрата последних остатков нефти вызовет полную остановку навигации по всей Волге и бунт сотен тысяч рабочих, что до крайности затруднит ведение операции против чехов. И наше поражение будет неминуемо, поэтому позволяем себе настаивать на безусловно точном и срочном исполнении требуемого»{95}.

С первых дней вступления в должность Вацетис предпринимает большие усилия для перелома обстановки в нашу пользу Он хочет задержать передвижение и сосредоточение чехословацких войск путем разрушения железнодорожного полотна бомбами, сбрасываемыми с самолетов. В рапорте в Наркомат по военным делам, подписанном 20 июля, он просит усилить Восточный фронт самолетами: «При том разложении, в каком находится наша пехота, мы должны прибегать ко всем прочим средствам борьбы против чехословаков. Чехословаки пользуются широко железными дорогами, перебрасывая войска по всему фронту. Необходимо против этого принять энергичные меры. Одной из таких мер является разрушительное действие бомб с аэропланов. Латышских летчиков я уже вызвал. Прошу выслать еще двенадцать аппаратов из русских авиагрупп, которые направить на ст. Рузаевку…»{96}

Хотя И.И. Вацетис и был главнокомандующим фронтом, но что он мог сделать за несколько дней. А противник между тем действовал активно и дерзко. В итоге 22 июля им был захвачен Симбирск, а 25 июля — Екатеринбург. Не снимая с себя части вины за падение Симбирска, И.И. Вацетис в подробном докладе в Высший военный совет и Наркомат по военным делам стремится объективно разобраться в причинах этого события.

«К моему приезду на фронт все армии находились в отступлении.

Муравьевская авантюра расстроила фронт армий и штаб фронта, последнее чувствительно сказывается в настоящее время на правильном управлении армиями.

Наши армии не имеют кавалерии, противник же имеет ее в лице казаков. При отходе наших армий конница противника постоянно угрожает обходом флангов, ударом в тыл и разрушением наших сообщений. При подобной обстановке шансы борьбы на стороне противника. Планомерное отступление обращается в бегство и в бедствие.

В таком положении очутилась наша 1-я армия, отступавшая от бугульминского направления на Симбирск. Отступление было непланомерное, походило на панику: бросали орудия, броневой поезд, войсковое имущество, несмотря на то, что никакой особенной опасности не было, за исключением появления конницы противника на наших флангах и в тылу. Другие группы 1-й армии, действующие от Инзы на Сызрань и от Пензы на Сызрань, по-видимому, крепнут».

Иоаким Иоакимович, несмотря на свою горячую приверженность и любовь к латышским стрелкам, в данном случае не стал выгораживать их «нехорошие» дела, не стал защищать «честь мундира». Так, он прямо, без обиняков, называет предательскими действия 4-го латышского полка: «Находившийся в резерве 1-й армии 4-й латышский стрелковый полк вел себя предательски; этот полк не исполнил моего боевого приказа от 20 июля — выступить из Рузаевки в Симбирск и заблаговременно заняться укреплением этого города, чтобы он не мог бы захвачен противником из рук ослабевших частей 1-й армии.

Симбирск пал 22 числа сего месяца в 2 часа дня и только вечером 23 числа я получил донесение командира 4-го латышского стрелкового полка, что головные части полка выступили из Рузаевки. На мой приказ 4-му латышскому полку выступить из Рузаевки в Симбирск я получил от командира этого полка резолюцию массового собрания о том, что солдаты постановили отправиться в глубокий тыл на отдых. Полк так и не выступил. Тогда я приказал выступить в Симбирск командиру полка, комиссару полка, полковому комитету, всему командному составу, фракции коммунистов и всем честным солдатам, не потерявшим стыд и совесть. В общем набралось 173 человека выступающих. В ответ на этот приказ командный состав подал командиру полка заявление об отказе от занимаемой должности. Я категорически запретил это. Но означенные 173 человека тоже не выступили в Симбирск, а вступили в торг с массой, вместе с которой они и выступили из Рузаевки на Инзу лишь вечером 23 июля после того, как в массе была произведена чистка.

4-й латышский стрелковый полк ответственен за падение Симбирска. Будь он своевременно на месте, то Симбирск был бы до сих пор в наших руках.

Симбирск был захвачен конницей белогвардейцев обходом с тыла с запада, причем бывшие в Симбирске войска наши сопротивлялись очень слабо.

У белогвардейцев было 300 коней и четыре орудия, наши же силы были гораздо многочисленнее, но без дисциплины и привыкшие к произволу и трусости.

Наши солдаты выбирались из Симбирска заблаговременно вместе с комиссарами и членами губисполкома.

Симбирская группа войск вместе с губисполкомом бежала сначала в Буинск. Члены губисполкома приехали в Казань ко мне с докладом, как они говорят. Войска же Симбирской группы потянулись за ними тоже в Казань по дороге Буинск — Казань.

Депутация губисполкома отправлена мною обратно под Симбирск для сбора войск, а против бродяг, идущих в Казань, мною приняты строгие меры организации.

Отдан приказ взять обратно Симбирск…»{97}

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги — гласит мудрая народная пословица. В том же докладе И.И. Вацетис сообщает, что для оказания помощи Симбирску он еще 20 июля приказал выдвинуть из Казани отряд Трофимовского в 350 чел. при двух орудиях, двух аэропланах и 100 конях. Этому отряду было приказано спуститься на пароходе по Волге до Тетюшей и действовать в тылу противника, продвигаясь в направлении ст. Бряндино. Такую же задачу несколько ранее получила и рота мадьяр (венгров).

Однако отправить эти части на выполнение полученной задачи удалось только вечером 23 июля (спустя более суток после захвата Симбирска белыми. — Н.Ч.). Как сообщает И.И. Вацетис, «пока удалось собрать артиллерию, мазут, аэропланы, прошло три дня. В воскресенье артиллеристы отказались нагружать орудия, ссылаясь на то, что праздник. Чтобы получить топливо для парохода, пришлось затратить два дня».

А еще в этом докладе И.И. Вацетис жалуется на возмутительное, по его мнению, поведение руководства 4-й (Особой) армии (командующий А. А. Ржевский), которое на приказ главнокомандующего фронтом о переходе 21 июля в наступление ответило, что армия не готова к этому (Оказывается, «неохота» исполнять боевые приказы существовала не только на полковом уровне, но и в армейском звене.) Для разбора этого вопиющего случая неисполнения боевого приказа РВС фронта направил в 4-ю армию П.А. Кобозева. В результате командарма А.А. Ржевского пожурили, но оставили на месте, и он почти до середины сентября 1918 г. руководил этой армией.

Картина в войсках фронта была безрадостной, и Вацетис честно и откровенно докладывал об этом в Москву. «Я считал своим долгом остановиться на означенных трех эпизодах (потеря Симбирска, неисполнение боевого приказа 4-м латышским стрелковым полком, разруха в Казани) для того, чтобы правдиво обрисовать правительству состояние наших военных и боевых ресурсов. И те, и другие в решительную минуту дают отказ, не дают возможности доводить боевую работу до должного напряжения.

Первой задачей на фронте я поставил остановить при помощи наших наличных сил продвижение противника вперед на всем восточном (чехословацком) фронте.

Второй задачей поставил создать резерв, частью стягиванием из тыла, частью новыми формированиями, и при помощи созданного резерва разбить противника наголову.

Первая задача до некоторой степени достигнута одновременным оживлением нашего фронта активными действиями в возможных направлениях.

Вторая задача потребует некоторого времени. Мною приказано в каждой армии приступить к формированию ездящей пехоты (корволантов). При тех громадных расстояниях, на каких действуют наши части, и при том жидком фронте, каковой наблюдается у противника, корволанты (ездящая пехота) с придачей артиллерии окажут нам неоценимую услугу»{98}.

Докладная записка командования Восточного фронта в Высший военный совет и Наркомвоен от 25 июля 1918 г. фактически являлась программой действий И.И. Вацетиса и РВС фронта на ближайшие месяцы. Наряду с крупными задачами, решались и более мелкие. Но не менее насущные проблемы. «Далее приказано: 1) форсировать формирование казанской дивизии, 2) армию постепенно преобразовать в две дивизии штатного состава, 3) формировать дивизии в Перми и Вятке.

В Казани приступлено к формированию двух кавалерийских полков — одного латышского и одного русского.

На этих днях будет мною назначена комиссия для производства рекогносцировки в устье Камы (при впадении в Волгу) и р. Вятки (при впадении в Каму) с целью принятия мер к их укреплению…

На днях прибывает в Казань личный состав Академии Генштаба. Прошу о передаче в мое распоряжение всего личного состава военной академии в целях обслуживания, закрепления и успешного ведения войны на огромнейшем Восточном (чехословацком) фронте.

В настоящее время в штабе фронта имеется только три человека генштаба и справиться с колоссальной работой, работая и за штаб фронта и частью за штабы армий, нам крайне трудно».

Донося обо всем вышеизложенном, И.И. Вацетис просил назначить следственную комиссию для расследования поведения командного состава и представителей Советской власти при сдаче Симбирска, а также неисполнения боевого приказа командующим 4-й (Особой) армией и 4-м латышским полком.

Главнокомандующего Восточным фронтом особенно беспокоил участок Сызрань — Симбирск: «Главные действия противника намечаются на участке Сызрань — Симбирск. На этом фронте действует наша 1-я армия. Численность этой армии была слаба. Ныне она еще более ослабела, так как Симбирская группа совершенно развалилась, в рядах армии осталось около трех тысяч. Все резервы, посылаемые на Восточный фронт, в первую очередь следует направить на Рузаевку в распоряжение командующего 1-й армией»{99}.

Докладную записку И.И. Вацетиса обсуждали на самом высшем уровне. Положение было признано настолько серьезным, что уже 29 июля было принято постановление ЦК РКП(б) о мероприятиях по укреплению Восточного фронта. В этом постановлении говорилось: «Обсудив обстоятельства, при которых был сдан Симбирск (родной город В.И. Ленина. — Я. Ч.), а равно и другие факты того же рода, ЦК РКП пришел к следующим заключениям:

Недостаточная стойкость красноармейских частей объясняется тем, что: 1) это во многих случаях молодые, наспех сколоченные и необстрелянные части, 2) красноармейским массам, вследствие крайне недостаточной агитации на местах, не всегда ясны смысл чехо-белогвардейского восстания и его грозная опасность для рабочей революции, 3) командный состав либо недостаточно опытен, либо ненадежен, 4) партийно-советские представители и, в частности, военные комиссары обнаруживают сплошь да рядом недостаточную революционную выдержку и преданность делу революции.

I. …Принимая во внимание, что вопрос о судьбе революции решается ныне на Волге и Урале, ЦК предписывает всем партийным организациям строжайше подчиняться распоряжениям Народного комиссариата по военным делам и отдавать лучшие, наиболее стойкие части для отражения опасности на Востоке, оставляя на местах лишь минимальное количество вооруженных сил.

II. По вопросу об уяснении смысла чехо-белогвардейского мятежа ЦК вменяет всем партийным организациям в основу всей агитации, в том числе и по продовольственному вопросу, положить необходимость очищения Волги, Урала и Сибири от контрреволюции. В эту же точку должны неустанно бить вся партийная и советская пресса…

III. Все партийные работники, имевшие в прошлом какой-либо командный опыт, должны быть немедленно и повсеместно взяты на учет, в трехдневный срок, т.е. не позже 3 августа, направлены в Москву и поставлены в распоряжение Народного комиссариата по военным и морским делам для нужд фронта.

IV. Самым важным, прямо-таки решающим является, однако, поведение многих ответственных партийных и советских организаций и работников, проявляющих недостаточную энергию, а то и прямо малодушие.

а) Военные комиссары не умеют бдительно следить за командным составом. Такие случаи, как побег Махина (командующего 2-й армией. — Н.Ч.), как самостоятельный переезд Муравьева из Казани в Симбирск, как побег Богословского (бывший генштаба подполковник Б.П. Богословский непродолжительное время командовал 3-й армией. — Н.Ч.) и проч., ложатся всей своей тяжестью на соответствующих комиссаров. Над недостаточно надежными лицами командного состава должен быть установлен непрерывный и самый бдительный контроль. За побег или измену командующего комиссары должны подвергаться самой суровой каре, вплоть до расстрела.

б) Все члены партии, на каких бы постах они ни стояли, если это подлинные коммунисты, т.е. беззаветно преданные революционеры, а не мелкие советские карьеристы, должны подавать пример мужества и готовности бороться до конца. ЦК констатирует, что это наблюдается далеко не всегда. Нередко советские деятели снимаются с места первыми и покидают город, распространяя вокруг себя панику и очищая место белогвардейцам… В Симбирске коммунистами не сделано было даже попытки собрать вокруг себя все сознательные и честные элементы и до прибытия подкрепления отстаивать город путем баррикадной борьбы. Сдача врагу многочисленных боевых запасов в Симбирске представляет собою чудовищное преступление, равносильное измене и требующее беспощадной кары.

в) Все советские работники, эвакуировавшиеся из захваченных контрреволюционерами местностей, обязаны предоставить себя целиком в распоряжение фронта…

г) Для расследования поведения всех членов партии в связи с военными действиями на фронте учреждается партийно-следственная комиссия из 3 лиц…

Эта комиссия уполномочивается ЦК отстранять от работы и исключать из партии всех тех членов партии, деятельность которых окажется несоответственной партийным задачам и требованиям момента»{100}.

1918 год был годом восстаний, измен и переходом частей и подразделений, а также отдельных военнослужащих РККА, в том числе в армейском звене, на сторону белых. Упомянутые выше Ф.Е. Махин, Б.П. Богословский были перебежчиками из войск Восточного фронта, на других фронтах подобные случаи тоже имели место.

Как известно, председатель СНК В.И. Ленин и Наркомвоен Л.Д. Троцкий являлись сторонниками привлечения для строительства Красной Армии бывших офицеров и генералов, однако при наличии за ними постоянного контроля со стороны комиссаров, политорганов и особых отделов ВЧК. Жесткость такого контроля порой доходила до применения системы заложничества по отношению к семьям офицеров и генералов. Подтверждением этого служит, в частности, телеграмма Л.Д. Троцкого члену Реввоенсовета Республики С.И. Аралову от 2 декабря 1918 г.:

«Еще в бытность вашу заведующим оперодом (оперативным отделом. — Н.Ч.) Наркомвоена мною отдан был приказ установить семейное положение командного состава из бывших офицеров и сообщить каждому под личную расписку, что его измена или предательство повлечет арест его семьи и что, следовательно, он сам берет на себя таким образом ответственность за судьбу своей семьи. С того времени произошел ряд фактов измены со стороны бывших офицеров, но ни в одном из этих случаев, насколько мне известно, семья предателя не была арестована, так как, по-видимому, регистрация бывших офицеров вовсе не была произведена. Такое небрежное отношение к важнейшей задаче совершенно недопустимо»{101}.

Обвинить И.И. Вацетиса и штаб Восточного фронта (начальник штаба П.М. Майгур) в бездействии в указанный период нельзя. Наоборот, прошло всего десять суток со дня приезда Иоакима Иоакимовича в Казань, и он уже представляет в Высший военный совет план предстоящей наступательной операции:

«Наступает момент, когда надо показать нашим врагам, что мы еще сильны. Я решил в ближайшее время нанести противнику решительный удар и отбросить его с линии р. Волги на восток. Операцию эту предполагаю произвести следующим образом:

I. 1 армия:

1) Усилив двумя-тремя полками 1 армию, дать ей пока пассивную задачу, а именно: всеми мерами сдерживать противника и не допускать его распространения на запад от фронта Сызрань — Симбирск, в нужный момент перейти в наступление и сбросить противника в Волгу.

II. 4 армия:

1) В ближайшие дни должна овладеть г. Хвалынском, 2) с началом общего наступления эта армия действует в направлении Самары, заслонившись со стороны Сызрани.

III. 3 армия:

Перейдет в наступление: 1) для овладения Екатеринбургом, 2) для дальнейшего действия на фронте Челябинск-Златоуст.

IV. 2 армия:

2 армии ставится непременной задачей: 1) захватить г. Уфу, 2) овладеть узловой ст. Чишмы, 3) одной группой наступать на ст. Бугульма для связи с группой, действующей правей.

V. Вновь создаваемая армия:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.