Глава 54 Спасители цивилизации Германия, Британия, Франция, Америка и остальной мир. Вчера, сегодня и навсегда

Глава 54

Спасители цивилизации

Германия, Британия, Франция, Америка и остальной мир. Вчера, сегодня и навсегда

После завершения Второй мировой войны перед Европой встала сложнейшая задача восстановления, потребовавшая напряжения всех ее сил. Следовало не только отстроить разрушенные города, но и создать условия, позволившие бы народам вернуть себе национальную идентичность. Одним из важнейших способов достижения этой цели стало возвращение на родину украденных нацистами предметов искусства. В одной только Южной Германии союзники обнаружили более тысячи хранилищ, а в них – миллионы произведений искусства и других сокровищ: церковных колоколов, витражей, реликвий, городских архивов, манускриптов, книг и целых библиотек, винных бутылок, золота, бриллиантов и даже энтомологических коллекций. Их упаковка, перевозка, каталогизирование, фотографирование, создание архивов и реституция в страну, откуда они были вывезены (за возврат законным владельцам несли ответственность власти этой страны), целиком легли на плечи ПИИА. Его сотрудники посвятили всему этому шесть долгих лет.

Они проделали огромную работу, но до сих пор остаются сотни тысяч предметов искусства, документов и книг, которые только предстоит найти. Наверное, самая знаменитая картина – это «Портрет молодого человека» кисти Рафаэля, украденный из собрания Чарторыйских в Кракове. Его последний известный владелец – нацист Ганс Франк, печально известный губернатор Польши. Десятки тысяч произведений искусства были уничтожены. Прежде всего – личная коллекция главы СС Генриха Гиммлера, которую штурмовые отряды СС успели сжечь до прихода британских войск. Похоже на то, что и знаменитая Янтарная комната Петра Великого, украденная нацистами из Екатерининского дворца под Санкт-Петербургом (тогда еще Ленинградом), стала жертвой войны и сгорела в Кёнигсберге во время артиллерийского обстрела. Осталось только несколько небольших мозаик, одна из которых всплыла в Бремене в 1997 году. Тысячи картин и прочих произведений искусства так и не нашли владельцев – иногда в силу того, что установить, у кого они были украдены, оказалось невозможно, иногда по той простой причине, что лиц, которым они принадлежали, не осталось в живых. И, увы, далеко не все музеи, которым эти предметы искусства достались на временное хранение, проявляли похвальное рвение, стремясь вернуть их законным владельцам. Со дня смерти Адольфа Гитлера прошло больше шестидесяти лет, но мы продолжаем жить в мире, над которым по-прежнему веет его тень. Многие личные вещи фюрера хранятся в музеях и частных коллекциях. Большая часть принадлежавших ему книг попала в библиотеку Конгресса США, в отдел особого хранения, еще восемьдесят томов хранятся в в отделе редких книг библиотеки Джона Хэя при университете Брауна. Картины и акварели вошли в коллекцию военного искусства Национального музея армии США. Оригиналы последней воли и политического завещания можно найти в Национальных архивах в Колледж-Парке, штат Мэриленд, и Имперском военном музее в Лондоне. Столь дорогой диктатору Дом немецкого искусства до сих пор находится в Мюнхене, хотя сейчас называется Домом искусств и в нем проходят выставки современных художников. Но истинные последствия трагедии, связанной с гитлеризмом, измерить куда сложнее: это пятьдесят миллионов любимых кем-то людей, которые так и не вернулись домой, не воссоединились с родными и не создали новых семей; это удивительные открытия, которым не суждено было свершиться, потому что ученые и изобретатели умерли слишком рано или так и не родились; это культурные ценности, обращенные в пепел волей человека, считавшего себя вправе делить людское сообщество на высшие и низшие расы.

В октябре 1945 года начался Нюрнбергский процесс, на котором верхушку гитлеровского правительства судили за преступления против человечества. Рейхсмаршал Герман Геринг, предполагаемый преемник Гитлера и его соперник в борьбе за культурное наследие Европы, был арестован американскими солдатами за несколько месяцев до этого, 9 мая 1945 года. На нем был парадный мундир, в руках – маршальский жезл, и он до последнего пытался добиться аудиенции у Верховного Главнокомандующего союзных сил Эйзенхауэра. Вместо этого его отвели в тюрьму в Аугсбурге. Как и остальные лидеры НСДАП, на судебном процессе он поначалу отрицал свою роль в организации холокоста, утверждая: «Я уважаю женщин и считаю, что убивать детей не по-мужски».

В конце концов он оказался одним из немногих, кто признал свое участие в худших преступлениях Третьего рейха.

Однако в том, что касалось его собрания произведений искусства, он продолжал все отрицать. «Из всех предъявленных мне обвинений, – рассказывал он психиатру Леону Голдесону, – наибольшую душевную боль причиняют мне обвинения в так называемых кражах шедевров мирового искусства».

В другой беседе с доктором Геринг утверждал: «Меня пытаются выставить грабителем произведений искусства. Но, во-первых, на войне все понемножку что-то грабят. Мои же так называемые кражи никогда не были незаконными. Я либо платил за них, либо мне поставляла их дивизия “Герман Геринг” совместно с комиссией Розенберга. Моя единственная слабость заключается в том, что я люблю окружать себя красивыми вещами; моя артистическая натура такова, что созерцание шедевров греет меня и помогает чувствовать себя живым. Но я всегда собирался передать эти сокровища <…> государственному музею после моей смерти или до нее, чтобы еще более приумножить славу немецкой культуры. С этой точки зрения я не могу увидеть в своих действиях ничего морально предосудительного».

Но настоящим ударом для заключенного в тюрьму рейхсмаршала стало известие о том, что его главная ценность, шедевр Яна Вермеера «Христос и блудница», которую он выменял на 150 других картин, была подделкой. Фальсификатора, Хана ван Меегерена, арестовали в Голландии за коллаборационизм и расхищение датского культурного наследия. Но когда оказалось, что он обвел вокруг пальца ненавидимого всеми рейхсмаршала, многие стали превозносить его как национального героя. Эту новость сообщил Герингу хранитель памятников Стюарт Леонард, который позже говорил, что, услышав ее, рейхсмаршал «выглядел так, будто впервые узнал о существовании зла». Рейхсмаршал воображал себя человеком эпохи Ренессанса, но в итоге оказался всего лишь невежественным и жадным глупцом.

Герман Геринг не стал опротестовывать свой смертный приговор в Нюрнберге. Он попросил только, чтобы его казнили с честью, через расстрел, а не через повешение, как простого уголовника. В просьбе ему было отказано. 15 октября 1946 года, в ночь перед казнью, окончательно сломленный рейхсмаршал покончил с собой при помощи ампулы цианистого калия. Как к нему попал яд, до сих пор неизвестно.

Альфред Розенберг, глава Оперативного штаба и первый расовый теоретик нацизма, абсолютно ни в чем не раскаивался и полностью отрицал соучастие в любых преступлениях. Он был признан виновным и казнен через повешение 16 октября 1946 года.

Эрнст Кальтенбруннер, глава гестапо, по итогам Нюрнбергского процесса был признан виновным в массовых убийствах мирных жителей, отборе и уничтожении расово и политически нежелательных элементов, создании концентрационных лагерей, использовании рабского труда и казнях военнопленных и во многих других чудовищных преступлениях. Он был казнен через повешение 16 октября 1946 года. Участие в спасении художественных сокровищ шахты Альтаусзее было, кажется, единственным хорошим делом, совершенным за всю его бесчестную и гнусную жизнь.

Ганс Франк, генерал-губернатор Польши, которого в конце войны схватили, обнаружив у него украденные шедевры, заново обратился в католицизм и даже испытывал какие-то угрызения совести за свое чудовищное правление вместе с остальными нацистскими главарями, но он так и не раскрыл тайну, где спрятан последний Рафаэль.

Альберт Шпеер, личный архитектор и друг Гитлера, практически в одиночку противостоявший приказу фюрера «Нерон», был единственным высокопоставленным нацистом, который выразил искреннее раскаяние в содеянном. Он был признан виновным в военных преступлениях и преступлениях против человечества и после ожесточенных судейских споров приговорен к двадцати годам тюрьмы. Когда в 1966 году его выпустили, он взялся за сочинительство. Три книги его воспоминаний о гитлеровском правлении, в особенности первая – «Третий рейх изнутри», стали бесценным источником информации для историков, занимающихся этим периодом. Шпеер умер от инсульта в 1981 году.

Август Айгрубер был арестован в мае 1945 года. Его судили на 1-м процессе Маутхаузена в марте 1946 года. Он был признан виновным в военных преступлениях, совершенных в концентрационном лагере Маутхаузен, в том числе в казнях военнопленных. Большая часть используемых против него доказательств была найдена в архивах в соляной шахте в Альтаусзее – возможно, это и была настоящая причина, по которой он так стремился ее уничтожить. 28 мая 1947 года он отправился на виселицу, ни в чем не раскаявшись. Его последними словами было: «Хайль Гитлер!»

Герман Буньес, историк искусства, который в Париже продал душу и пытался выкупить ее обратно, рассказав хранителям памятников Поузи и Керстайну про Альтаусзее, повесился на оконной решетке своей тюремной камеры 25 июля 1945 года. Керстайн впоследствии рассказывал, и бесчисленные историки повторяли вслед за ним, что, прежде чем покончить с собой, Буньес застрелил жену и детей. Но это неправда. Он оставил своих родных без гроша, напуганными и несчастными в голодающей разрушенной войной Германии, но живыми и невредимыми. На самом деле его жена Хильдегард умерла лишь в августе 2005 года. Перед тем как сойти в могилу, она объявила: «Мой муж не был нацистом, он был идеалистом».

Бруно Лозе, представитель Геринга в Оперативном штабе Розенберга в Париже, был арестован Джеймсом Роримером 4 мая 1945 года. Роример нашел его имя в книге учета в Нойшванштайне и узнал, что Лозе проживает в санатории в расположенной неподалеку деревне. Поначалу Лозе пытался выдать себя за простого капрала люфтваффе (его официальное звание), но ему не удалось одурачить Роримера, предупрежденного Розой Валлан, что ему предстоит иметь дело с «двуличным лживым подонком». «Капрал» отправился в тюрьму.

Лозе признал, что принимал участие в действиях Оперативного штаба в Жё-де-Пом, но настаивал на том, что не делал ничего плохого. Он служил Герингу, следовательно, действовал целиком в рамках закона. Как же он был разочарован, когда следователи начали в подробностях описывать ему все злодеяния Геринга, включая тот факт, что рейхсмаршал не заплатил за картины. Лозе преклонялся перед Герингом, и ему было больно узнать, что его шеф оказался настолько жаден, что не заплатил за вывезенные произведения искусства даже те абсурдно низкие цены, что назначили перепуганные парижские аукционисты.

В обмен на снисхождение Бруно Лозе свидетельствовал против своих «коллег по грабежу» и помог французам обнаружить несколько важных тайников (оба его главных соратника, Курт фон Бер и Герман Буньес, покончили с собой). В 1950-м его выпустили из тюрьмы, вскоре после чего он стал «законным» торговцем произведениями искусства в Мюнхене. В середине 1950-х годов он публично отрицал участие в любого рода преступлениях и усердно работал над восстановлением своей репутации. Немало сил он тратил также на шантаж и преследование своего главного обвинителя Розы Валлан. В 1957 году Валлан писала Роримеру, с которым всю жизнь поддерживала дружеские связи: «Лозе, который строит перед тобой жертву, совсем иначе ведет себя в Мюнхене, если верить сообщениям, которые до меня доходят, и снова превращается в нациста, жаждущего мести и отрицающего реституции. К примеру, он публично жалеет, что не последовал приказам фон Бера и не устранил (путем депортации и казни) меня, как тот планировал. В Германии это ничтожество, якобы вынужденно повиновавшийся нацистским приказам, делал вид, что оскорблен в лучших чувствах лишь потому, что его заставили отвечать за свои поступки».

Лозе умер в марте 2007 года в возрасте 95 лет, прожив последние десятилетия своей жизни в относительной тишине и безвестности. В мае 2007 года была обнаружена принадлежащая ему ячейка в швейцарском банке в Цюрихе. Внутри хранилась картина Камиля Писарро, украденная гестапо в 1938 году, и несколько картин Моне и Ренуара. Согласно записям банка, с 1983 года из ячейки забрали еще не менее четырнадцати полотен. Международное расследование продолжается.

Остаются еще второстепенные «герои» Альтаусзее. Это обычные люди, чьи имена для многих остались неизвестными и которые выбрали свой собственный путь в послевоенном хаосе. Все они состояли в НСДАП. Впрочем, активным членом партии никто их них не был. В 1930-х годах в Австрии и Германии заниматься профессиональной деятельностью можно было, только вступив в НСДАП. Так что «денацификация» послевоенной Германии коснулась не одних злодеев и подонков, но и уничтожила многих невинных, а иногда даже героических людей.

Одним из них был Отто Хёглер, главный инженер соляной шахты Альтаусзее, благодаря которому Пёхмюллер смог привести в действие взрывчатку. Хёглер был арестован 9 мая 1945 года, на следующий день после прибытия американцев. Интересно, что копия рапорта о его аресте была отправлена доктору Михелю с припиской, что рапорт был подписан «искренне преданными делу» людьми. Не Михель ли позаботился убрать Хёглера, чтобы вся слава спасения шахты досталась ему одному? Этого мы никогда не узнаем. Как бы то ни было, Хёглер попал за решетку. В декабре 1945 года его освободили, но через три месяца снова арестовали.

В 1947 году Хёглера выпустили из тюрьмы. Несколько лет он работал дератизатором, затем, обив множество порогов, в 1951 году снова был принят на шахту, но с одним условием: никогда и никому ничего не рассказывать об истории спасения произведений искусства. Только в 1963 году, уйдя на пенсию, он начал бороться за то, чтобы люди узнали правду. Но борьба его не увенчалась успехом. В 1971 году он написал письмо в журнал, напечатавший большую статью о спасении шахты, не имевшую ничего общего с реальностью. «Только одно в вашей статье является правдой – что спасителю шедевров мирового искусства так и не было воздано должных почестей (разве что паре-другой мошенников, занявших его место), и, возможно, именно по этой причине заслуживающий нашей благодарности поступок превращается в сюжет для бульварного чтива». В 1972-м он предпринял последнюю попытку и вместе с несколькими шахтерами составил подробный рассказ о том, что именно произошло в апреле–мае 1945 года. Австрийское правительство вежливо приняло документ и… положило его под сукно. В 1973 году Отто Хёглер умер.

Доктору Герберту Зайберлю, австрийскому чиновнику, который с самого начала состоял в заговоре с Пёхмюллером, было запрещено работать в своей области, поскольку он состоял в НСДАП. Он пытался рисовать рождественские открытки и писать, осваивал – без особого успеха – ремесло реставратора. Доктор Герберт Зайберль умер в 1952 году в возрасте сорока восьми лет, оставив вдову и четырех детей. Его семью спасли от нищеты миссис Бонди и мистер Оппенгеймер, благодарные обладатели спасенных из шахты Альтаусзее произведений искусства.

Реставратор Карл Зибер продолжал работать на шахте и стал одним из важнейших источников информации для американцев. Сам он публично никогда не рассказывал о своей роли в спасении шахты, но его версия событий была изложена хранителем памятников Томасом Карром Хауи-младшим, который написал книгу «Соляные шахты и замки». Именно из-за этой книги многие стали считать, что скромный реставратор – главный спаситель произведений искусства. Американцы помогли Зиберу вернуться на родину, в Германию, способствовали его освобождению из-под домашнего ареста, но он больше никогда не занимался реставрацией. Умер он в 1953 году.

Увы, наихудшая из судеб выпала директору шахты доктору Эммериху Пёхмюллеру, подлинному герою Альтаусзее. Его арестовали 17 июня 1945 года, обвинив в попытке взорвать сокровища Альтаусзее. Во время допроса американский офицер избил его так, что Пёхмюллер потерял шесть зубов и не мог стоять на ногах. В ноябре 1945 года его сестра пробилась в австрийское министерство образования. Она показала чиновникам дневник брата, в котором были подробно описаны все его действия в шахте.

– Все, что пишет ваш брат, – правда, – ответил ей адвокат. – Мы все проверили. Но мы не в силах способствовать его освобождению.

В июле 1947 года Пёхмюллер наконец вышел на свободу, намереваясь вернуть себе доброе имя. Осенью он обвинил доктора Михеля во лжи, которую тот распространял в газетах в течение двух лет. 15 декабря 1947 года Михель отправил в австрийское правительство письмо, в котором признал истинную роль Пёхмюллера в спасении шахты (позже он отрекся от этих слов, единственной правды, которую когда-либо говорил об Альтаусзее). Майерхоффер, еще один инженер, помогавший заложить взрывчатку, подтвердил, что Пёхмюллер был патриотом и героем. Полицейское расследование событий в шахте не нашло в действиях директора признаков злоупотребления властью или симпатии к нацистам. Архиепископ Венский просил о снисхождении к нему, а его официальное досье в австрийском правительстве гласило, что он «сыграл выдающуюся роль в спасении сокровищ мирового искусства». Но, несмотря ни на что, в 1949 году прошение Пёхмюллера об «акте милосердия» (снятии с него всех обвинений в незаконной деятельности в пользу нацистов) было отклонено. Оно прошло все инстанции вплоть до президента, но он отказался его подписать. Видимо, на решение президента повлияли силы, которым была выгодна ложь об Альтаусзее.

Без амнистии Пёхмюллер не мог устроиться на работу. Он вступил в НСДАП в 1932 году, а в 1934-м его сделали почетным членом Национал-социалистического механизированного корпуса – организации, куда входили по большей части аполитичные предприниматели. Теперь же это обернулось для него запретом на работу в Германии и Австрии. В 1950 году немецкий суд постановил вычеркнуть почетных, но не активных членов нацистских организаций из списков бывших нацистов. Теперь Пёхмюллер мог предпринять новые попытки, но на нем оставалось клеймо, которое не позволяло рассчитывать на постоянную работу. Безработный, оклеветанный, обнищавший, он вдобавок ко всему столкнулся с серьезными личными проблемами – у него пошатнулось здоровье.

Наконец небольшое издательство согласилось выпустить его книгу «Мировые сокровища искусства в опасности», которую он без всякого успеха издал на собственные средства в 1948 году. Карл Зибер поддержал его, написав, что «все изложенные здесь факты, которым я сам являюсь свидетелем, – правда. Что до фактов, свидетелем которых я не был, то они подтверждаются рассказами известных мне людей, так что, вне всякого сомнения, доктор-инженер Э. Пёхмюллер приложил все усилия, чтобы изложить события объективно и достоверно». Но никто не обратил особого внимания на эту книгу. Тираж был крошечным – например, сегодня найти ее необычайно трудно (но не невозможно, как мы убедились на собственном опыте).

Доведенный до полного отчаяния Пёхмюллер обратился в суд, поскольку, согласно австрийскому закону, каждый, кто спас предметы искусства не для личной выгоды, мог требовать десять процентов от их стоимости в качестве награды. Хотя Пёхмюллер неоднократно заявлял, что деньги ему не нужны, и добивается он только амнистии и справедливости, пресса и заинтересованные лица вроде доктора Михеля немедленно обрушились на него, обвиняя в алчности.

В 1950-е годы Пёхмюллер продолжал выдвигать иск за иском, стремясь вернуть свое доброе имя. В 1954 году он был признан «менее виноватым», что означало разрешение на работу в прежней должности. В 1955 году он наконец нашел себе занятие, но в Германии, а не в любимой Австрии. Последнюю попытку обелить себя он предпринял в 1959 году в письме австрийскому правительству: «Я хотел бы, чтобы мои усилия по спасению сокровищ мирового искусства были официально признаны, чтобы мое величайшее желание работать в Австрии на соответствующей моим знаниям должности <…> было удовлетворено. За одно это я готов отдать все остальное». Ответа не последовало.

Доктор Эммерих Пёхмюллер умер в 1963 году от сердечного приступа. Его заслуги так и не были признаны. Годы борьбы за справедливость сломили его физически и психологически.

Но и доктору Герману Михелю не удалось уйти от наказания. Хотя его и восстановили в прежней должности директора венского Музея естественной истории, отношение к нему было настороженное. В 1945 году ему удалось убедить Министерство образования, что он вступил в НСДАП лишь для того, «чтобы успешнее поддерживать движение Сопротивления в музее». Но Министерство внутренних дел ему одурачить не удалось, и в 1947 году он попал в список бывших нацистов.

В 1948 году, когда стала известна версия Пёхмюллера, от Михеля потребовали представить письменное объяснение всех его действий в Альтаусзее. Он тянул до 1950 года и даже тогда сдал только краткий черновик. На все вопросы он отвечал, что ему угрожал Пёхмюллер, который хотел получить свой куш.

Правительство так и не приняло его доклад, но необходимость тащить на себе груз огромной лжи в итоге подкосила Михеля. Он начал срываться на знакомых и даже подал в суд на одного из кураторов, обвинив того в воровстве. Признавая подсудимого куратора невиновным, судья добавил: «Что касается свидетеля, доктора Михеля, суд считает необходимым заявить следующее. Показания свидетеля были осознанной ложью. Он также пытался склонить ко лжи других свидетелей и потому признается виновным в подстрекательстве к лжесвидетельству».

В декабре 1951 года, пока шло расследование, Михеля отправили в административный отпуск. В мае 1952-го он был вынужден до времени отправиться на пенсию. В октябре 1965 года он умер. Он ушел с позором, что не помешало музею, отчаянно пытавшемуся отмыться от расистских выставок времен нацизма, заявить в 1987 году: «Доктор Михель вместе с прочими борцами за свободу предотвратил уничтожение сокровищ мирового искусства [в Альтаусзее] ».

Что до Жака Жожара, то спасение государственных художественных коллекций Франции от фашистов сделало его национальным героем. Он был произведен в командоры ордена Почетного легиона, получил медаль Сопротивления и был назначен генеральным секретарем по вопросам культуры во французском правительстве Андре Мальро, сформированном после освобождения от оккупации. В 1955 году, провожая его на почетную пенсию, представители Академии художеств воспевали его как защитника искусства: «Перед ним лежит будущее, освещенное великолепием спасенных им шедевров».

Но в отличие от многих других важных фигур музейного мира Франции Жожар не оставил нам письменного рассказа о своих днях на посту директора Национальных музеев Франции или своей роли в спасении культурного наследия страны. Он благоразумно считал, что те, кто молчит, достигают гораздо большего, чем те, кто слишком много говорит. Единственное оставшееся от него письменное свидетельство о войне – семь страниц, посвященных деятельности Розы Валлан во время немецкой оккупации Парижа. Составил ли он этот документ по ее просьбе или самостоятельно решил предпринять некоторые шаги, чтобы снять возникшие на ее счет подозрения, неизвестно. Но он, конечно, продолжал ее защищать.

В 1967 году Жак Жожар скончался от сердечного приступа. Ему было семьдесят два года. Его друг, знаменитый историк Андре Шамсон, сказал в надгробной речи: «Кульминацией [его жизни] стали годы оккупации, долгий момент истины, когда на кону стояло все, и судьба зависела только от смелости и здравого рассудка. <…> [Он] сражался как истинный боец, сохраняя ясный ум и умение убеждать, честно служа обязательствам, которые взял на себя сам в дополнение к долгу перед родиной…» В 1974 году ограниченным тиражом была напечатана книга сентенций Жожара. Одна из них гласила: «Не важно, испытываешь ли ты страх, если тебе удается это скрывать. Тогда ты – храбрец». И еще одна: «Есть битвы, которые можно проиграть с честью; но, уклоняясь от боя, точно потеряешь честь». Его друг Альбер Анро, один из лидеров французского Сопротивления, вспоминал лаконичный и элегантный девиз Жожара для всех сотрудников Лувра: «Беречь!»

Граф Франц фон Вольф-Меттерних, который помогал Жожару противостоять нацистам, тоже почитался французами как герой. После войны он помогал союзникам возвращать произведения искусства в Германию. Затем поступил на службу в Министерство иностранных дел Западной Германии, где занимался розыском украденного. В 1952 году возглавил знаменитую библиотеку Герциана в Риме – немецкую библиотеку, которая была конфискована Гитлером. Умер Меттерних в 1978 году.

Роза Валлан, главный информатор Жака Жожара, продолжала сражаться за культурное наследие Франции еще долгое время после того, как Джеймс Роример покинул Париж. 4 мая 1945 года, спустя месяц после того, как он получил назначение в 7-ю армию США, Валлан была зачислена в 1-ю армию Франции. «Вдоль [немецких] дорог, – писала она, – я наблюдала душераздирающие картины: процессии беженцев, похожих на призраки, как пять лет назад [при эвакуации Парижа в 1940 году]. <…> Снова те же страдания <…> Увидев их, я утратила то четкое представление о враге, которое прежде подпитывало меня. Я поняла, что мы только тогда сможем по-настоящему насладиться свободой, когда оставим позади ужасы войны».

Между 14 и 16 мая 1945 года, всего неделю спустя после Джеймса Роримера, она прибыла в Нойшванштайн. Наконец-то она здесь, в этом почти легендарном месте, ради которого столько раз рисковала жизнью! Но дальше ворот Розу не пустила американская охрана. Солдаты понятия не имели, кто перед ними, зато хорошо помнили строгий приказ Роримера: никаких посторонних на территории замка. Сам хранитель памятников находился далеко, на другом задании, смысла спорить с солдатами не было. Роза Валлан развернулась и ушла.

Но только в тот день. Она задержалась в Германии еще на несколько лет, на должности офицера службы изящных искусств при 1-й армии Франции. В мужской компании она чувствовала себя как рыба в воде. Сохранились ее бесчисленные фотографии в капитанской форме среди других офицеров на пунктах сбора ПИИА: на лице – неизменная улыбка, в руке – сигарета.

Роза Валлан никогда не была «скромным, застенчивым» куратором, в которые ее записала история. Она была неутомимым борцом за возвращение культурных ценностей. Она могла слиться с окружением, когда это было необходимо, но не боялась подвергать критике чьи угодно действия, как не побоялась бросить вызов Бруно Лозе, заявившему, что ее «расстреляют за малейшую оплошность». После 1951 года, вернувшись из Германии домой, Валлан продолжала разыскивать украденные у французов произведения искусства. Успехи, достигнутые ею в этом и других начинаниях, доказали, что она была не хрупким цветком, а умной, отважной, решительной и смелой женщиной, страстно любившей свое дело и верной своему долгу.

За свои заслуги Валлан получила орден Почетного легиона Франции и медаль Сопротивления. Она также была принята в командоры ордена Искусств и литературы, став одной из самых титулованных женщин Франции. От США ей досталась президентская медаль Свободы, от ФРГ – орден «За заслуги». В 1953 году, после двадцати лет служения французской культуре, она наконец была назначена куратором. В 1961 году вышла ее книга «Фронт искусства», на основе которой в 1965 году был поставлен фильм «Поезд» с Бертом Ланкастером в главной роли. Фильм, в основу сюжета которого были положены события, связанные со спасением художественного поезда, обращался с фактами довольно вольно: и музей Жё-де-Пом, и мадемуазель Виллар (ее прототипом послужила Роза Валлан), удостоились в нем только краткого упоминания.

Несмотря на все титулы и медали, Роза Валлан так никогда и не добилась во Франции ни славы, ни широкого признания. Отчасти это объяснялось ее социальным статусом: скромная женщина, выросшая в маленьком городе, она работала в области, в которой преобладали мужчины-аристократы. Но еще важнее было другое. Как сказал Жак Жожар, «мадемуазель Валлан осознано рисковала жизнью, чтобы спасти от уничтожения и вернуть людям десятки тысяч произведений искусства, для чего она активно сотрудничала с американцами». Для многих французов это звучало почти непатриотично. Современников начала раздражать ее неутомимость в преследовании нацистов и розыске украденных произведений искусства. В то время многие были бы рады забыть ужасы войны; но Роза ничего не забывала и никого не оставляла в покое. Несмотря на поддержку Жожара, Роза Валлан была обречена на роль вечного изгоя.

Последние два десятилетия жизни Валлан прошли относительно спокойно. Она скончалась 18 сентября 1980 года. После публичного прощания в соборе Дома инвалидов ее похоронили на простом деревенском кладбище в родном Сент-Этьенн-де-Сен-Жуаре. Ее коллега по Лувру Магдалена Ауэрс вспоминает:

«Коллеги ее не понимали и часто ей завидовали. Нас, то есть тех, в ком она вызывала восхищение, было совсем немного. В день ее похорон в Доме инвалидов список пришедших отдать ей почести ограничился главой администрации Национальных музеев, главным куратором отдела рисунка, парочкой музейных работников и мной. К этой женщине, которая рисковала своей жизнью ради убеждений, которая прославила корпус кураторов и спасла имущество стольких коллекционеров, многие питали безразличие, если не враждебность».

27 апреля 2005 года, спустя 50 лет после окончания войны, на южную стену Жё-де-Пом наконец была прибита мемориальная доска в память об исключительном вкладе Розы Валлан в дело «сохранения малой части красоты этого мира».

Но если французы так и не смогли воздать должное Розе Валлан, это сделали за них ее коллеги по Службе памятников. В последующие годы они неоднократно отзывались о Розе как о героической фигуре военного времени и одном из немногих незаменимых специалистов в деле охраны памятников. Они были убеждены, что без нее, возможно, не удалось бы разыскать не только тысячи украденных из Франции произведений искусства, но и обнаружить имеющие огромное значение архивы Оперативного штаба.

Как и Валлан, хранители продолжили работу по охране памятников искусства и после окончания военных действий, впрочем, их служба продлилась недолго.

21 августа 1945 года Гентский алтарь покинул мюнхенский пункт сбора и отправился в Бельгию. Это было самое важное произведение искусства из всех, украденных немцами, и потому его первым вернули законным владельцам. Был назначен особый рейс, все двенадцать панелей закрепили в пассажирском отделении самолета. Оставалось место только для одного пассажира: хранителя памятников Роберта Поузи.

В два часа ночи 22 августа самолет приземлился на британской военной базе в Бельгии. Ожидалось, что он сядет в аэропорту Брюсселя несколькими часами ранее, но планы смешались из-за непогоды. Так что вместо торжественного приема, подготовленного бельгийским правительством, Поузи увидел совершенно пустое летное поле. Ему удалось дозвониться до американского офицера, который собрал в бельгийских барах дюжину-другую солдат. Под проливным дождем панели были выгружены и отвезены в Королевский дворец в Брюсселе. Их доставили в половине четвертого утра, и через несколько часов после этого из дворца вышел Поузи с квитанцией о доставке в руках. Затем он ненадолго отправился в Париж, а когда вернулся в штаб 3-й армии США, командир передал ему награду: орден Леопольда, высшую государственную награду Бельгии, которую ему должны были вручить на церемонии в честь прибытия алтаря. Позже его удостоили также французского ордена Почетного легиона.

На этом, впрочем, военные подвиги Поузи закончились. После завершения военных действий он скучал и постоянно ссорился с новыми хранителями. В начале мая, незадолго до конца войны, он презрительно отзывался о тех, кто не на фронте: о них, мол, «не стоит и думать. Если они где-то далеко в Англии, то это просто гражданские в форме». В Германии, которая теперь тоже стала миром «гражданских», он не находил себе места. Ему милее была железная дисциплина генерала Паттона, который требовал, чтобы завтрак всем бойцам 3-й армии, включая хранителей, подавали рано утром, как во время войны. А новоприбывшие хранители предпочитали подольше поспать. Хуже того, они наняли грудастую немецкую секретаршу, несмотря на строгий запрет принимать на работу немцев (даже пышногрудых блондинок). Поузи ее уволил.

Поузи покинул Европу в сентябре 1945 года, всего через месяц после возвращения Гентского алтаря и за три месяца до того, как в декабре его учитель и кумир генерал Джордж С. Паттон-младший умер от ран, полученных в автокатастрофе под немецким Мангеймом. В 1946 году Поузи вернулся к работе архитектора, став старшим консультантом в известной фирме «Скидмор, Оуингс и Меррилл». Он построил такие знаменитые небоскребы, как здание корпорации «Карбайд» и Левер-хаус в Нью-Йорке, а также Уиллис-Тауэр в Чикаго. Вышел на пенсию в 1974 году и умер в 1977-м.

Его напарник Линкольн Керстайн, который не верил, что из Германии удастся выбраться «до пенсии», в сентябре 1945 года был освобожден от военной службы в связи с особыми обстоятельствами – у его матери диагностировали рак – и вернулся в Америку. В 1946 году он вместе со своим партнером по бизнесу хореографом Джорджем Баланчиным основал Балетное общество (в 1948-м оно было переименовано в «Нью-Йорк Сити балет») – одну из лучших и самых известных балетных трупп ХХ века. До 1989 года Керстайн оставался ее генеральным директором. В 1964-м он опубликовал сборник своей военной поэзии «Стихи рядового первого класса». Но в целом он редко вспоминал годы службы в Европе, даже несмотря на то что еще несколько лет переписывался с Поузи и думал написать вместе с ним книгу. Ему удалось даже уговорить Стаута стать соавтором книги о хранителях памятников: «Это будет не книжка с картинками, а история». Но Керстайн не обольщался по поводу собственной роли в этих событиях и чувствовал вину за то, что не столкнулся с большими опасностями. Он был из тех людей, которые склонны преуменьшать собственные достижения.

К концу жизни Линкольн Керстайн считался одним из культурных героев своего поколения и, возможно, самым заметным покровителем искусств. «Он принадлежал к тем редким талантам, – писала критик Клементина Крисп, – которым близки все художественные сферы своего времени. Балет, кино, литература, театр, живопись, скульптура, фотография – он всему уделял внимание». В 1984 году Рональд Рейган вручил ему президентскую медаль Свободы. Керстайн также получил Национальную медаль искусств (1985) и разделил с Баланчиным Золотую медаль за заслуги от Национального общества литературы и искусств. Линкольн Керстайн умер в 1966 году в возрасте 88 лет.

Уокер Хэнкок покинул Европу в конце 1945 года, вскоре после того, как основал пункт сбора в Марбурге. Он вернулся домой и построил дом, о котором столько мечтал на войне. Они с Саймой жили и работали в Глостере, штат Массачусетс, до конца жизни. Уокер вернулся к преподаванию в Пенсильванской академии изящных искусств и прослужил там до 1967 года. Он также оставался крайне востребованным скульптором. Главным его трудом может считаться Пенсильванский мемориал войны, расположенный на железнодорожной станции «30-я улица» в Филадельфии. Законченный в 1952 году мемориал, посвященный тысяче тремстам работникам железной дороги, погибшим во Вторую мировую войну, представляет собой фигуру солдата, поднимающегося ввысь в объятиях архангела воскрешения Михаила. Одной из последних его работ был официальный бюст Джорджа Буша-старшего.

Хэнкок был награжден Национальной медалью искусств (ему вручил ее Буш-старший) в 1989 году и президентской медалью Свободы в 1990-м. Его жена Сайма умерла в 1984 году, Уокер Хэнкок пережил ее на 14 лет и умер в 1998-м в возрасте девяноста семи лет, обожаемый всеми, кто его знал. Ему до конца дней удалось сохранить свой вечный оптимизм – в 1997 году он писал: «Хотя я прожил на редкость счастливую жизнь и мне всегда способствовала удача, я тоже несу на себе тяжкий груз воспоминаний, иногда трагических. Но я твердо избрал для себя путь, который на старости лет может считаться обязательным, – стараться как можно меньше думать о таких вещах».

Джеймс Роример оставался в Европе до начала 1946 года как глава Западного военного округа ПИИА 7-й армии США. Затем он вернулся в музей Метрополитен в Нью-Йорке и в 1949 году стал главой «Клуатров» – здания, хранившего музейную коллекцию средневекового искусства, которое он сам еще молодым куратором помогал открывать. Как следовало из его писем домой, он собирался писать книгу. После нескольких неудачных попыток в 1950 году воспоминания о его службе в ПИИА были наконец опубликованы по названием «Выживание». К тому времени страна была переполнена военными мемуарами, и книга не нашла читателя. Это был редкий случай разочарования в жизни, состоявшей из непрерывных успехов. В 1955 году Джеймс Роример, не потерявший ни проницательности, ни работоспособности, стал преемником Френсиса Генри Тейлора в должности директора художественного музея Метрополитен – одной из самых высоких в мире американских музеев.

Во многих смыслах Джеймс Роример был нужным человеком в нужном месте, но вряд ли эти совпадения можно считать случайными, поскольку энергия, ум и целеустремленность таких людей обыкновенно помогают им найти себя в этом мире. В конце 1940-х – начале 1950-х США из культурной провинции превратились в один из центров мировой культуры и искусства. Благодаря Второй мировой войне миллионы американцев познакомились с искусством и архитектурой Европы и Азии, и из этого знакомства мгновенно выросли интерес и преклонение перед искусством, которые в обычной ситуации взращивались бы поколениями. «Обновленная» нация впервые и вдруг столкнулась с массой людей, которые жаждали учиться, удивляться и просто наслаждаться живописью, музыкой и скульптурой. Хранители памятников, которых и самих просветил их заморский опыт, были в числе первых, кто мог утолить эту жажду. С тем же умением смотреть в будущее и дипломатией, какие он демонстрировал в ходе войны, Джеймс Роример направил энтузиазм толпы на то, чтобы сделать из Метрополитена музей мирового уровня, превратив входящую в его комплекс библиотеку Уотсона в одну из крупнейших художественных библиотек страны и приобретя для коллекции музея такие ключевые шедевры, как «Аристотель с бюстом Гомера» Рембрандта и «Благовещение» одного из старых голландцев – Робера Кампена. Во времена правления Роримера музей Метрополитен пережил невероятный приток посетителей: от двух до шести миллионов человек в год.

Джеймс Роример гордился своей службой в ПИИА и практически никогда не снимал армейских сапог – он носил их и на работе, и с костюмом, и со смокингом. Его смерть во сне от сердечного приступа в 1966 году стала огромной потерей для всего художественного мира. Ему было всего шестьдесят лет.

Прощание проходило в его любимых «Клуатрах». Церемонию посетили более тысячи многочисленных друзей и поклонников Джеймса Роримера, ведь его знали во всем мире. «Он был погружен в историю, – говорил в своей речи его друг и коллега по ПИИА Шерман Ли, – и черпал из нее добродетели терпения и неуклонного следования цели. Он обладал тончайшим вкусом, он знал и мог измерить цену культурного наследия, и как бы стремительны ни были перемены кругом, он всегда пытался сохранить это наследие, чтобы каждый имеющий глаза мог его увидеть».

Впрочем, еще лучше кредо Роримера можно выразить его же словами. Когда его спросили о секретах успеха, он ответил: «Удачный старт, желание – даже страстное стремление – работать за пределами обязанностей, игра только по-честному и умение распознавать возможности еще до их появления. Иными словами, важно найти курс и твердо его держаться». Он точно так же мог бы отнести эти слова к службе ПИИА и своей роли в ней.

К лету 1946 года только двое хранителей памятников первого призыва оставались в Европе: те, кто там погиб.

Уолтер Хачтхаузен, убитый в Западной Германии, был похоронен на Американском военном кладбище в голландском городе Маргратене. В октябре 1945 года его родной университет в Гарварде получил письмо от Фриды ван Шаик, которая подружилась с Хачтхаузеном во время его пребывания в Маастрихте вместе с 9-й армией США и теперь ухаживала за его могилой. «После нашей первой встречи он несколько раз бывал в нашем доме и стал близким другом семьи. <…> Нас невероятно опечалило известие о его внезапной смерти. <…> Я бы очень хотела связаться с его семьей. Он похоронен на большом Американском военном кладбище в голландском Маргратене (в шести милях от моего дома), и я присматриваю за его могилой. <…> Знаете ли вы адрес его матери? Я буду крайне признательна, если вы поделитесь им со мной». Один из начальников штаба писал его матери: «В последний раз, когда я видел его в Маастрихте в прошлом феврале, он казался таким довольным своей работой и так гордился ею. Вы – как и все мы – можете гордиться им. Это невосполнимая утрата». Так что Уокер Хэнкок был прав, когда говорил, что «те немногие – и друзья, и враги, – кто видел его за работой, благодаря ему останутся лучшего мнения о человечестве».

Рональд Бальфур был похоронен на британском кладбище под немецким Клеве. В 1954 году на восстановленное здание городских архивов повесили мемориальную доску с его портретом и словами: «Майор Рональд Э. Бальфур, преподаватель Кинг-колледжа в Университете Кембриджа, погиб в бою в марте 1945 года в районе Клостер-Шпик. Британский офицер Службы охраны памятников, он спас бесценные средневековые архивы и предметы искусства из городов Нижнего Рейна. Мы чтим его память». Через десять лет после смерти Бальфура в Клеве приехала его мать. Городские власти заверили ее, что «высоко чтят память этого прекрасного человека», и пообещали «приложить все усилия, чтобы за его могилой всегда был особый уход». Но вряд ли эти слова могли примирить ее с утратой сына.

Последним хранителем памятников на действительной службе оставался конечно же Джордж Стаут. В конце июля 1945 года он покинул Европу, отправившись в Америку, но всего на два месяца. Потом он попросил перевода на Тихоокеанский фронт – и получил его. В октябре 1945 года он прибыл в Токио, где служил главой Службы изящных искусств и памятников в главном штабе Верховного командования союзных сил. В середине 1946 года он уехал из Японии. За все свои заслуги он получил Бронзовую звезду и Похвальную медаль армии США.

После службы в Японии Стаут ненадолго вернулся в гарвардский Музей Фогга. Затем он был назначен директором Вустерского музея искусств в Массачусетсе, а оттуда перешел в Музей Изабеллы Стюарт Гарднер в Бостоне, который обладал постоянной коллекцией и поэтому идеально ему подходил.

Когда Джордж Стаут вышел на пенсию в 1970 году, он был известен во всем мире как один из главных специалистов по консервации. В 1977 году он опубликовал статью о своих первых опытах в Музее Фогга, который к тому времени уже называли «первым по художественной консервации в Америке». В 1978 году профильные журналы воспевали Стаута и его коллегу-химика Джона Геттенса как «отцов-основателей Фогга», положивших начало новой эпохе консервации. Другой журнал провозгласил, что главным достижением Стаута было примирение новых технологий с «эстетической чуткостью традиционного искусства консервации и исторической науки». Иными словами, при всей своей способности идти в ногу со временем Джордж никогда не забывал, что живые люди гораздо важнее машин.

Однако о годах его службы на Второй мировой войне никто почти ничего не знал. Главным образом потому, что сам Стаут почти никогда о них не распространялся. Когда в начале 1978 года к нему пришли из Смитсоновского института брать интервью для Архива американского искусства, Стаут, как всегда скромничая, сказал, что был призван для работы в Службе памятников и выполнял свой долг, как обычный солдат. Он ни словом не упомянул, что больше, чем кто-либо другой, сделал для создания этой службы. Когда в 1978 году Стаут умер, в его некрологе говорилось только, что он был «известен во всем мире как один из создателей и главных экспертов в области художественной реставрации» и что во время Второй мировой войны он участвовал в разработке техники камуфляжа, а после этого «был приписан к командованию генерала Дуайта Д. Эйзенхауэра и служил в Отделе памятников, изящных искусств и архивов».

Но те, кто был знаком с ним лично, не сомневались в той огромной роли, какую он сыграл в ПИИА и в деле сохранения европейской культуры. В официальной армейской характеристике отмечалось, что он был «воодушевлен своей задачей и почти все время проводил на линии фронта, не заботясь о личном удобстве и безопасности. <…> В своих отношениях с другими боевыми подразделениями демонстрировал неизменный такт и отличную штабную работу». Стоит также вспомнить слова хранителя памятников Крейга Хью Смита, соратника Стаута по его последним дням в Европе: «Стаут был лидером – тихим, бескорыстным, скромным и в то же время очень сильным, невероятно заботливым и замечательно современным. Говорил ли он, или писал – он не разбрасывался словами, выражался точно и образно. Ты верил его словам и был готов им следовать».