Глава 5 Прорыв
Глава 5
Прорыв
Кзиме 1942-го главная задача командующего Ленинградским фронтом прежняя — прорвать блокаду города. До сих пор все попытки терпели неудачу, потому что основной удар наносился снаружи блокадного кольца. Теперь Говоров готовится поддержать наступление Волховского фронта не менее мощным встречным ударом из Ленинграда. Снятые с передовой, резервные части не знают отдыха. Командующий приказывает выстроить макеты немецких укреплений и устраивает изнурительные тренировки.
Накануне прорыва блокады встал элементарный вопрос: как блокадный солдат сможет пробежать 800 метров, форсируя по льду Неву? Провели опыт в одной из дивизий. К середине дистанции люди обессилели, попадали, ругались, как сапожники. И Говоров приказал начать учиться бегать. Забегал весь фронт: отделениями, взводами, батальонами, полками. Ругались, падали, хлебали снег. Тем не менее, дистанция далась — научились бегать.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Беляев Павел
Я врач, и моя задача заключалась в том, чтобы оказать помощь раненым, вынести с поля боя, отправить на дальнейшую эвакуацию, добиться, чтобы в войсках не было эпидемических заболеваний. Но ведь голодали не только гражданские люди, но и военные. Питание было очень плохое. И ко мне на амбулаторный прием приходили люди совершенно ослабленные, с отеками, авитаминозными поносами. Я некоторых освобождал от тяжелого физического труда. Меня вызвал секретарь партийной комиссии, говорит: «Товарищ Беляев, вы что, решили сорвать прорыв блокады Ленинграда?» А я говорю: «А что бы вы сделали на моем месте как врач?» — Молчит. В конце концов, не помню формулировку, но мне выговор всучили. А потом, через 10 дней, приходит приказ по фронту, подписанный Говоровым, такого рода больных освобождать от тяжелого физического труда. Я прихожу к секретарю партийной комиссии, говорю: «Снимайте выговор, вы не правы». А он: «Не имеем права, только через 3 месяца сможем снять». За всю мою деятельность это был первый и последний выговор. Незаконно приписанный.
2 декабря 1942 года вышла директива о подготовке операции «Искра». Цель — прорыв блокады Ленинграда в районе Шлиссельбурга встречными атаками 2-й ударной армии Волховского фронта под командованием Федюнинского и 67-й армии Ленинградского фронта под руководством Говорова. Армии на этот раз полностью были укомплектованы и снабжены всем необходимым. Как вспоминал генерал Федюнинский, в полосе прорыва он имел более чем пятикратное превосходство над немцами в силах и средствах.
На острие удара Ленинградского фронта находилась 136-я дивизия генерал-лейтенанта Симоняка.
ДОСЬЕ:
Симоняк Николай Павлович, 41 год. Родился на Украине в семье запорожского казака. Участвовал в Гражданской войне, награжден орденом Красного Знамени. Закончил курсы красных командиров и Военную академию имени Фрунзе. Участвовал в Советско-финской войне, за отличие в боях при прорыве линии Маннергейма был награжден вторым орденом Красной Звезды. В 1941 году был переведен на полуостров Ханко и назначен командиром 8-й стрелковой бригады.
Военно-морская база Ханко в Финском заливе была получена Советским Союзом в 1940 году по условиям мирного договора. Ханко — это незамерзающий порт и небольшой курортный городок с населением 8 тысяч человек. На маленьком полуострове разместили советский гарнизон — 30 тысяч бойцов. К 1941 году Ханко стал мощной крепостью, которую обороняли отборные подразделения армии и флота.
Гарнизон Ханко финны называли «курортниками» и продавали нашим бойцам молоко. Но 22 июня 1941 года финские солдаты принесли два пустых бидона и сказали: «Молока больше не будет». Так началась война с Финляндией.
30 июня финские войска предприняли штурм Ханко, который продолжался 10 дней. Бойцы Симоняка отбили все атаки. В июле — августе финны сумели высадить десанты на ближайшие острова. Они атаковали с моря, но краснофлотцы выставили минное заграждение, на котором подорвался финский броненосец. До августа 1941 года гарнизон Ханко сдерживал целую дивизию. Оборона базы продолжалась 164 дня. В октябре 1941-го было принято решение эвакуировать гарнизон Ханко в Кронштадт.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Тиркельтауб Самуил
Мы когда пришли на Ханко, увидели не очень большой полуостров, 25 километров длины и 8 километров в самом широком месте. Город абсолютно пустой, все дома раскрыты, где-то валяются вещи, летают листки газет и книг. Финны в пожарном порядке уезжали с Ханко, так что из местных там никого не было.
Я служил на Ханко в батальоне связи телефонистом. Перед войной, в мае и начале июня, регулярно объявляли боевые тревоги. В очередной раз такая тревога была 19 июня, нас собрали, мы как попало выскочили и думаем: сейчас обратно, но не тут-то было, — стали тщательно нас проверять, тех, кто не взял необходимое, послали забрать из казармы. Мы выехали, команда была дать связь по всем точкам, то есть раскинуть полевую линию. Раздали боевой комплект: патроны, гранаты, — чего раньше никогда не делалось. 20-го мы день просидели, 21-го — просидели, а в ночь с 21-го на 22-е, я как раз дежурил у телефона, где-то часов в 5 утра начальник штаба подходит, говорит: «Ребята, война». Вот так для нас началась война, за 3 дня до того, как ее официально объявили.
Тиркельтауб Самуил
Началась и оборона Ханко, уже 22-го немецкие самолеты налетели на полуостров и бомбили, хотя финны объявили нам войну только 25-го. Это кратковременный налет был, они не очень интенсивно и бомбили в этот день, так, сбросили как бы мимоходом.
25 июня финны начали обстрел с ближайших островов. В ответ пошла такая артиллерийская пальба, что я принял по телефону распоряжение: «Прекратить огонь, вы раскрываете все наши огневые точки, незачем зря палить».
Дальше началась позиционная оборона, потому что у нас все было очень хорошо укрыто. Была скрытая дорога вдоль всего полуострова. Ее выкопали, сверху засыпали и заложили настилом из бревен, так что можно было под землей проехать из одного края полуострова в другой. Мы же полтора года на Ханко находились, все время занимались подготовкой оборонительных сооружений. Очень много было землянок, мы все были укрыты. Боеприпасов было так много, что мы их даже везли обратно в Ленинград, когда эвакуировались. На Ханко сбросили 800 тысяч снарядов и мин, а народу было — 25 тысяч человек, это получается по 30 с лишним снарядов на каждого, а погибло около 800 человек.
Финны кидали листовки с самолетов. Мы только смеялись над ними. Смысл был примерно такой: вас обманывают политруки и командиры, мы не против русского народа, мы за вас, переходите на нашу сторону, и вам будет хорошо. Настрой у нас был очень патриотичным. Мы только переживали, что так быстро немцы продвинулись, что мы оказались глубоко в тылу, от Ханко до Ленинграда 450 километров.
Южный берег Финского залива заняли немцы, а ведь, собственно, Ханко и нужен был, чтобы преграждать путь вражеским кораблям к Кронштадту и Ленинграду. А когда Осмуссаар был взят немцами (это остров в Рижском заливе), мы остались одни и обороняли сами себя. Прекрасно подготовленные бойцы, почти все прошли финскую войну, 25 тысяч хорошо вооруженных солдат, со снарядами, с боеприпасами. У нас было два пути: либо пробиваться через Финляндию, либо идти заливом, эвакуироваться в Ленинград. Приняли решение идти заливом.
Финны, благодаря нашей хитрости, пришли на полуостров только через 4 дня после того, как мы оттуда ушли. Каждый раз, когда эшелон уходил с Ханко в Ленинград, мы усиливали огонь, обстреливали более интенсивно, то есть делали для финнов представление, что это прибыл эшелон, а не убыл.
Кроме того, вдоль границы перешейка (а там перешеек очень маленький, всего полтора километра) были поставлены пулеметы, которые стреляли автоматически. Горела сигнальная лампа, и если ее луч пересекался каким-то посторонним предметом или телом, пулеметы начинали стрелять. И вот они, пока не закончился запас патронов, 3 дня финнов не пускали на полуостров.
На Ханко были ТМ-3–12 — 12-дюймовые орудия на железнодорожной платформе. Они в то время являлись наиболее совершенными, даже сегодня не все орудия могут стрелять, как те. Установка с третьего выстрела разбила мост в Таммисари. За 25 километров разбить мост — это и сегодня непросто сделать орудийными стрельбами.
Эвакуировать орудия на кораблях не имело смысла. Важнее было боеприпасы вывезти. Так вот, эти орудия мы уничтожали. Всю систему наводки разбивали, ствол засыпали песком, заряжали и выстреливали. Ствол, конечно, разрывало, и в таком виде мы оставили орудия финнам. Правда, они через 2 года сумели их восстановить.
Всего предстояло вывезти на кораблях с полуострова Ханко около 28 тысяч человек и около 3 тысяч тонн продовольствия и боеприпасов. Эта операция прошла гораздо успешнее, чем Таллинский переход. В течение месяца малыми караванами судов удалось перевезти в Кронштадт большую часть гарнизона. Корабли шли в обстановке секретности, по ночам, и большинство из них благополучно достигло Кронштадта. Однако избежать потерь не удалось. Несмотря на постоянное траление фарватера, несколько кораблей погибли, подорвавшись на минах.
2 декабря 1941 года из Ханко вышел последний караван. В его составе были турбоэлектроход «Иосиф Сталин», 2 эсминца, 6 тральщиков, 7 «морских охотников», 4 торпедных катера. На кораблях разместились почти 9 тысяч бойцов и командиров гарнизона Ханко.
3 декабря в час ночи турбоэлектроход «Иосиф Сталин» подорвался на минах и потерял ход. На нем были 5,5 тысяч бойцов и командиров. По советским данным, 4-м тральщикам и 5 катерам якобы удалось принять с «Иосифа Сталина» 1740 человек. «Иосиф Сталин» остался на плаву и 5 декабря придрейфовал к берегам Эстонии. Несколько тысяч бойцов и командиров гарнизона Ханко, а также экипаж судна, попали в плен к немцам. Всего из почти 28 тысяч человек гарнизона Ханко до Кронштадта добрались 23 тысячи.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Решетняк Михаил
Начало войны застало меня на полуострове Ханко, или Гангуте. Он был воротами в Балтику. Нас туда отправили в августе 1940 года. Хорошее укрепление было, техника новая вся. В начале войны мы стали делать землянки с накатами и охраняли полуостров. Нас бомбили. Первая батарея нашего дивизиона сбила один самолет. А другие самолеты отгоняли нас, не давали бомбить прицельно.
Когда финны занимали островки, 8-я отдельная стрелковая бригада[31] их отбивала. Мы до конца держались на Ханко, пока приказ не пришел эвакуироваться. Мы даже не знали, что Ленинград уже в блокаде.
Сначала с Гангута эвакуировали гражданское население, а потом военных. Мы в самую последнюю очередь эвакуировались, вместе с пограничниками. Финский залив был заминирован весь. Нам пришлось приостановить эвакуацию и встать на якорь около острова Гогланд. Только на вторую ночь добрались до Кронштадта.
А оттуда шли по льду в Лисий Нос. Там нас погрузили в поезд, но почему-то он шел не в Ленинград, а в обратную сторону — на Сестрорецк. В Горской попали под бомбежку, три последних вагона взорвались, а там находились пограничники, — они почти все погибли. Зенитный дивизион был в средних вагонах, мы не пострадали. Сами исправили разрушенную железную дорогу и на следующую ночь 2 января 1942 года мы уже были в Ленинграде.
Казаев Петр
После госпиталя назначили меня штурманом группы кораблей для эвакуации нашего гарнизона с Ханко. В эту группу входило 5 тральщиков, за ними шли канлодки «Москва» и «Кама». Это бывшие грунтоотвозные шаланды. Когда углубляли акватории, они грязь отвозили к берегу, посторонние их называли «грязнухами». Но шаланды оказались отличными канонерскими лодками. На них установили по две 130-миллиметровые флотские пушки Б-13, 45-миллиметровые пулеметы. Помню, шли транспортер «Водолей» и еще два или три транспорта. В общем, всего 15 единиц. Там несколько групп было. Эсминцы участвовали даже.
Первую ночь шли из Кронштадта до Гогланда, или до Лавенсари, кто как успевал. Вторую ночь — от Гогланда или Лавенсари до Ханко. Там загрузились и обратно. Конечно, переход от Ханко до Гогланда и Лавенсари более трудный и опасный, потому что там мин больше.
Самая большая потеря при эвакуации с Ханко — это турбоэлектроход «Иосиф Сталин», только что построенный, с современной техникой. Не верьте сплетням. Я знаю, что «Сталин» подорвался на плавающей мине. Две или три мины встретил, корму снесло на минное поле. Там взорвалось в общей сложности 6 мин, но он еще не тонул.
На Гогланде Святов[32] командовал, тот, который руководил Петергофским десантом. Он рискнул послать буксиры, эсминец и один катер к «Сталину», чтоб буксировать его. Но в это время катер, как сейчас помню, там был лейтенант Макаренко с нашего дивизиона «морских охотников», налетел на мину. Столб воды! Столб воды опустился, — ни катера, ни людей нет. Святов тогда, чтобы еще и эсминец не потерять, эсминец отозвал. Так «Иосиф Сталин» на минном поле остался, и куда его придрейфовало, неизвестно. Версий разных много, например, что Святов отправил специально торпедный катер его подорвать. Не верьте этим сплетням. Никто не знает, что с ним случилось, что с народом. Там же войска были. Некоторые говорят, что видели его в Таллине. Некоторые говорят, утонул. Не знаю, был сильный шторм, волна большая, минное поле густое. Что с ним дальше… На флоте никто не знает, а сплетни разные.
Тиркельтауб Самуил
Эвакуация шла ровно месяц. Первый эшелон ушел сразу после 7 ноября, всего было, по-моему, 7 или 8 эшелонов. Мы уходили последними.
С воздуха не было налетов. Я уходил на корабле «Иосиф Сталин». Это самый совершенный в то время турбоэлектроход на Балтике. Их было два одинаковых — «Иосиф Сталин» и «Вячеслав Молотов». Он мог взять 2,5 тысячи пассажиров, а эвакуировалось на нем 6,5 тысяч. Все трюмы были забиты снарядами, мешками с мукой, а сверху был настил, где расположились люди.
Шел эшелон из 4-х тральщиков, 2-х эсминцев, корабля «Иосиф Сталин» и катеров. Где-то на траверзе Суропской батареи (она на эстонском берегу, примерно милях в 18–20) взорвалась мина на параване. Параван — это поплавок для отвода мин. Он с рулем, оттаскивает трос в сторону от корабля. Я выскочил наверх посмотреть, что произошло. И в этот момент очень крупную ошибку допустил тот, кто стоял на вахте. Вместо того чтобы выбросить другой параван и продолжать двигаться вперед, он скомандовал «стоп» и стал разворачивать корабль, зачем, непонятно, и кормой напоролся на другую мину.
Корабль потерял ход, были взорваны и руль, и ходовой винт, в таком состоянии он двигаться дальше не мог. Но два взрыва… Ночь лунная, видимость прекрасная, — начался обстрел. Причем мы хорошо видели вспышки с Суропской батареи; потом я узнал, что стреляли еще и финны, но чей снаряд попал в корабль — неизвестно.
К нам кормой подошел один из эсминцев, чтобы взять нас на буксир. Уже кинули леер и втаскивали буксирный трос. Вся команда собралась на носу. В это время снаряд попал в носовые трюмы. Там, как я уже сказал, снаряды, мешки с мукой. И люди. 600 человек. От детонации снаряды в трюме взорвались. Столб огня метров 70 высотой, взрыв колоссальный, головы-ноги летят кверху, 600 человек взлетело на воздух сразу, не считая тех, кто был на носовой палубе. Меня осколком чиркнуло, кусок уха оторвало. Но я сразу даже не заметил этого, потом кто-то сказал, что у меня все плечо в крови, тогда я только перевязался.
Подошли тральщики, чтобы снимать людей, но на каждом из судов пассажиров было больше, чем они могли вместить, то есть все было забито полностью и, конечно, снять всех не могли.
Корабль был на плаву долгое время. Он, правда, медленно погружался, но дрейфовал еще по заливу. Через трое суток подошли два тральщика: один под финским флагом, другой под немецким. Встали довольно далеко, наверное, в паре кабельтовых от нас и спустили шлюпку с белым флагом. Подошли к трапу, поднялись наверх, по радиотрансляции (как ни странно, она еще работала) объявили, что просят старших офицеров пройти в каюту командира корабля.
Туда собралось какое-то количество командиров. Примерно через полчаса они вышли без ремней, без портупей, без оружия, сели в катер, который подошел. Переводчик в рупор кричит с катера: «Не вздумайте сопротивляться, за вами пришлем баржу, и вас отсюда снимут». Вот так началось наше пленение.
Привезли нас в Палдиски. Мы мечтали только о том, чтобы до берега добраться, думали, там сумеем прорваться, захватили кто что мог: пистолеты, гранаты. У меня было в кармане две гранаты. Но немцы нас перехитрили, они причалили баржи в 200 метрах от берега, вдоль узких мостков выставили солдат с автоматами, и нас через строй пропускали по одному, вырваться было невозможно.
На следующее утро нас стали переписывать. Документы мы, конечно, побросали в воду. Я еврей, назвался русским, Алексеем Михайловым. Нас разместили в порту, примерно около тысячи человек, и каждый день гоняли расчищать снег, убирать.
Кормили нормально, так чтобы мы с голоду не умерли, они же хотели, чтоб мы работали. А через две недели, числа 20–21 декабря, нас построили и командуют: на первый-второй рассчитайсь. Первые номера 5 шагов вперед, налево, шагом марш, вторые на месте остались.
Когда стали первые уходить, охранник, который стоял около меня, дернул за шинель одного из уходивших, а меня коленом под зад толкнул вместо него. Я на него разозлился страшно, потому что он изо всех сил саданул, а он мне жизнь спас. Пленных поделили пополам между финнами и немцами, первые номера погрузили на корабль, загнали в трюм, и через двое суток мы оказались в Хельсинки.
Привезли нас 25 декабря, в сочельник, религиозный праздник. Прямо с корабля привели в столовую офицерского училища и накормили хорошим обедом. Вывели нас из училища уже поздно вечером. Город весь — ярко освещен. Во время войны очень удивительно было увидеть так красиво освещенный город.
Привели на станцию, там стоял эшелон из теплушек. Набили нас в них человек по 40. В нашей теплушке — 2 буханки хлеба, пара килограммов селедки и ни капли воды. И мы ехали четверо или пятеро суток, я сейчас уже точно не помню, никакой другой еды не было. Приехали на станцию Мустье, в пересыльный лагерь. Из этого лагеря через два дня нас отвезли на Ханко.
На Ханко нас заставили разминировать то, что мы минировали перед уходом. Я все уговаривал наших ребят не работать на финнов, и они меня приняли за политрука. В один прекрасный день вытащили меня из барака, посадили в легковую машину и отвезли в первый офицерский лагерь, посадили в барак политруков. Так началось мое путешествие по финским лагерям.
Я был в семи лагерях, от Ханко до Петсамо, весь западный берег Финляндии прошел. Пори, Турку, Оулу, Кеми. И последний лагерь был не в самом Питсану, а поблизости, в лесу, мы на лесозаготовках работали.
Финны относились к советским военнопленным по-разному. Кто-то по человечески, а некоторые издевались как могли. В офицерском лагере было очень плохо. Там находилось порядка 2,5 тысяч заключенных, и ежедневно мы хоронили 45–50 человек. Паек состоял из таких круглых лепешек сухих с дыркой посередине, по-фински «рекелейпе», граммов, наверное, 70–80 и полкружки теплой воды. Вот весь паек на сутки.
Я два раза убегал, но, к сожалению, неудачно, потому что финны хитрее нас. Гражданский финн, если видит военнопленного, он близко не подходит. Он идет домой и звонит по телефону. Высылают наряд, в лесу ловят. За первый побег дали 15 палок, за второй — 25, это было у них узаконено. А я просто бежал не в ту сторону. Бессмысленно было бежать в сторону России, бежать надо было в Швецию, там граница рядом совсем, а мы тогда не соображали.
Эвакуированная с Ханко 8-я стрелковая бригада Симоняка на Ленинградском фронте стала 136-й стрелковой дивизией[33]. В январе 1943-го защитникам Ханко предстояло прорывать блокаду в направлении деревни Марьино. Наши войска находились на правом пологом берегу Невы. А немцы — на левом, крутом и обрывистом. Высота его — метров 14. Гитлеровцы регулярно поливали его водой, превращая в ледяную горку смерти. За ней — сплошные оборонительные позиции, построенные за два с половиной года. Система траншей, торфяные валы, облитые водой. На километр фронта — 8 дзотов, 16 минометных окопов, 70 блиндажей. Подступы прикрывали минные поля и проволочные заграждения. В центре узлов обороны — дополнительные минные поля. Все кирпичные здания поселков приспособлены к обороне. Снаряды орудий и минометов не в состоянии были разрушить окопы противника и его добротно сделанные блиндажи. Невозможно было использовать и преимущество в танках. Тяжелые или средние танки проваливались и вязли в торфяной почве и канавах.
Численное превосходство советских войск над противником было создано по пехоте в 4,5 раза, по артиллерии — в 6–7 раз и по танкам — в 10 раз.
Утром 12 января над Невой стоял густой туман, так что противоположный берег был еле различим. В 9:30 началась небывалая по мощи артподготовка. Форсировать Неву планировалось широким фронтом — от Шлиссельбурга до Невского пятачка. Пехота бросилась на лед Невы, но, распаханная снарядами, оборонительная линия немцев ожила. По атакующим ударили пулеметы.
18 января 1943 года в Рабочем Поселке № 1 и № 5 части Волховского и Ленинградского фронтов соединились
Наступление Красной армии захлебывалось. Однако форсировать Неву помогла случайность. Генерал Симоняк перед началом прорыва приказал доставить на позиции оркестр. Первые звуки Интернационала служили сигналом к атаке пехоты.
Оркестр заиграл немного раньше, чем закончилась артподготовка. Пехота дивизии Симоняка бросилась в атаку. Прямо в зону огня реактивных минометов. Но красноармейцы добрались до противоположного берега уже в тот момент, когда «катюши» перестали стрелять. Наступающим первой волны повезло вдвойне, потому что «катюши» заставили молчать немецкие пулеметы. Бойцам дивизии Симоняка удалось прорвать оборону.
Со стороны Волховского фронта сопротивление немцев было не менее ожесточенным. Но Говоров и Мерецков сосредоточили силы на участках прорыва и медленно, но верно продвигались вперед. 18 января 1943 года в Рабочем Поселке № 1 и № 5 части Волховского и Ленинградского фронтов соединились.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.