Вернер Пихт Немецкий солдат

Вернер Пихт

Немецкий солдат

У вдумчивого читателя может возникнуть вопрос: почему в книге, в которой должны излагаться итоги и опыт второй мировой войны, приводятся рассуждения о немецком солдате? Разве недостаточно наглядно показан он на страницах самой истории? Разве в памяти старых солдат нет таких глубоких впечатлений, что им достаточно только порыться в них, чтобы в полных блеска, страданий и позора воспоминаниях увидеть отражение солдатской действительности, о которой печатное слово может дать лишь весьма слабое представление?

Кто задает подобные вопросы, тот не признает исчезновения солдатских традиций из сознания немцев. Главные события прусско-немецкой истории уже давно перестали быть для нас современностью. Хуже того, в нашем сознании они совершенно изменили свой образ. Их вытеснили другие. Разговоры о ремилитаризации пробуждают сейчас сохранившееся у нас в душе чувство обиды за собственное солдатское прошлое, и часто даже старые солдаты теряют основные понятия о войне. Говорят, что немцу надоела солдатчина. Это не является следствием тотального поражения, понесенного хотя и на поле боя, но не в результате плохой боеспособности войск. Нормальной реакцией народа на неудачный исход войны, вызвавшей такие колоссальные жертвы, является то, что он чувствует себя усталым от всего, что напоминает ему о войне. Это — факт. Но здесь речь идет о другом.

Национал-социалистское перенесение военных форм на все области жизни привело к опошлению военной идеи. Армия не оправдала тех надежд, которые многими возлагались на нее, как на единственно возможного противника, способного оказать сопротивление силам зла внутри Третьей империй. На генералитет ложится ответственность за то, что он не препятствовал развязыванию войны, которую он не одобрял. Те рассуждения об ответственности и судьбе, в которых запутались немецкие генералы, мало интересуют общественное мнение и не влияют на его приговор. Уважение к человеку зависит от того, как он действует в роковой для него час. Если у него не хватает сил, то над ним ломается шпага, даже если он может привести в свое оправдание самые веские доводы. Систематически осуществлявшийся верховным командованием подрыв вооруженных сил, правда, встречал в войсках удивительно сильное моральное сопротивление, но не мог не вызвать и определенных последствий. Немногие оставшиеся в живых из тех, что когда-то носили военную форму, по своему опыту хорошо знают, как безупречно несли солдаты свою службу.

Выводом из всего этого является то, что немец начал сомневаться в полезности своей военной службы. Она стала для него сомнительной! Это не так странно, как может показаться на первый взгляд. История говорит, что в мирное время вооруженные силы никогда не имели за собой сомкнутых рядов немецкого народа. В период абсолютной монархии этого вообще не могло быть. А то, что в освободительных войнах народ «поднимался» и «спешил к знаменам», является только легендой. С тех пор как буржуазия и рабочий класс выросли в политические силы, армия стала не только объединяющим союзом, но одновременно и яблоком раздора немецкой нации, которую на славу и позор не без оснований называли «солдатской». Но отнюдь не все слои населения относились с почтением к военной службе. Особенную антипатию к пруссачеству питали немцы южных и юго-западных районов, называвшие его «милитаризмом». Это не удивительно. Ведь вся Пруссия представлялась населению южных густо населенных провинций с их более мягким климатом как бы одетой в военный мундир. Но на поле битвы новая империя под прусским командованием нашла свое место. Во дворе казармы все непрусское — будь то по происхождению или по складу мыслей — противопоставлялось прусскому, причем в самой вызывающей форме. Конечно, не следует думать, что военная служба за пределами прусских провинций была непопулярной. Склонность к военной службе и одаренность в этом отношении не были только прусским качеством. Но на военной службе, как в фокусе, сходилось все то противоречивое. что скрывалось в этом неприятном и неудобном образе жизни.

В военной службе — иначе не может и быть — ярче, чем в любой другой области, выступает основное внутреннее противоречие Германии — отсутствие единства немецкого народа.

К внутри германским проблемам прибавляется еще одна, имеющая всемирно-исторический характер, которая отчуждает наших современников от военной службы и заключается в том, что война в собственном смысле этого слова, как военный конфликт между вооруженными силами соперничающих держав, благодаря технике не только претерпевает изменения, но уже стала жертвой техники. Этим самым солдатская служба в той форме, в которой мы ее понимаем, ставится под вопрос. Становится понятным, почему поражение германских вооруженных сил совпадает с уменьшением роли солдата на поле боя, а также с концом эпохи национального государства, "в котором современная военная служба выполняет одну из функций.

Начертанный судьбой путь немецкого солдата во второй мировой войне приводит к совершенно неизбежному концу, и поэтому он должен рассматриваться только в целом. Немецкая военная история, продолжавшаяся в течение двух тысячелетий, прервана. Это не значит, однако, что немец, если он опять возьмется за оружие, освободится от своих исторических устоев и традиций. Если даже он займется созданием новой формы борьбы, не связанной с его историческим опытом, то все равно он вынужден будет во всем придерживаться уроков истории. В незначительной степени пострадают и внутренние законы солдатской службы. И все же воин будущего принадлежит к новой эре военной истории. Если такой воин действительно появится, то он придет не как простой носитель оружия, а как прямой наследник современного солдата, и это может осуществиться только в результате творческого акта, в котором наиболее жизнеспособные элементы прошлого соединятся с силами, творящими современную историю.

На грани между вчерашним и завтрашним необходимо попытаться понять те события, свидетелями которых мы были, сопоставляя их с опытом прошлого. Лишенные прав на солдатскую службу и отстраненные от борьбы за власть, мы стоим сейчас в положении созерцателя, и эта позиция дает нам возможность уже сегодня видеть в правильных пропорциях те события, в которых, действуя и страдая, мы принимали участие.