Лето 1915 г. – новый курс во внутренней политике

Лето 1915 г. – новый курс во внутренней политике

Итак, в результате влияния Ставки был принят новый курс, в рамках реализации которого почти все наиболее непопулярные среди либерального лагеря члены правительства были заменены на деятелей, пользовавшихся доверием либералов. Правительство И. Л. Горемыкина и ранее не было однородным по политическим пристрастиям его членов, теперь же в

нем усиливались позиции либеральной группировки. Однако при этом, как совершенно верно отмечал ленинградский историк М. Ф. Флоринский, эта группировка не была внутренне монолитной, что, конечно, сказывалось на эффективности работы правительства: «Назначенные в разное время под воздействием различных факторов и связанные в результате с отнюдь не одними и теми же течениями и группировками внутри правительственного лагеря, либеральные министры не были единомышленниками в полном смысле слова. Существовавшие в этой связи расхождения между ними притупились, но не исчезли окончательно»¹.

Противоречия эти отчетливо проявились летом 1915 г. и особенно при смещении Верховного главнокомандующего. Как представляется, оно стало практически неизбежным, после того как его новый курс не принес обещанных и ожидаемых результатов. 16 (29) июля 1915 г. на заседании правительства А. А. Поливанов заявил: «Отечество в опасности. Несомненное переутомление войск. Немцы давят со всех сторон»². Новый военный министр обрушился на Ставку, которая, по его словам, проявляла растерянность в управлении войсками. «Печальнее всего, – отметил при этом генерал, – что правда не доходит до Его Величества. Государь оценивает положение на фронте и дальнейшие перспективы только на основании сообщений, обработанных Ставкой. На рубеже величайших событий в русской истории надо, чтобы Русский Царь выслушал мнение всех ответственных военачальников и всего Совета министров. И наша, господа, обязанность, не откладывая ни минуты, умолять Его Величество немедленно собрать под Своим председательством чрезвычайный военный совет»³.

Итак, А. А. Поливанов активно выступал за созыв экстренного совещания главнокомандующих и за изменение положения Ставки. В его предложениях явно звучал тезис о повышении роли правительства и, разумеется, самого военного министра: «Надо Государю мнение не только Дан[илова] и Янушкевича, а всего Совета (министров. – А. О.) и главнокомандующего. На рубеже событий нужен голос и Совета министров, ибо впереди трагедия внутренняя и внешняя»⁴. В правительстве эти предложения получили полную поддержку⁵. Сам А. А. Поливанов в это время был уже убежден в том, «что неудачи в боях и продолжительные отступления, в связи с недостатками в боевом снабжении, укрепили в умах армии мысль о превосходстве противника (особенно германцев) и вызвали в войсках упадок духа»⁶. Все это происходило на фоне подготовки к открытию Думы.

Обстановка была весьма напряженной, Ставка по-прежнему смело использовала виселицу в качестве громоотвода. 18 (31) июня были повешены еще трое проходивших по делу С. Н. Мясоедова – Борис Фрейдберг, Шлиома и Арон Зальцманы⁷. Защита к суду не была допущена⁸. 23 июня (6 июля) в Петрограде на бывшей квартире С. Н. Мясоедова (ул. Лиговская, дом 47) был проведен аукцион имущества казненного, за которое выручено 2 тыс. рублей!⁹ Казни создавали благоприятный контекст для будущих действий думцев, ведь предатели мерещились решительно повсюду. Шпиономания начала захлестывать страну, и ее попытались сдержать. 6 (19) июля Верховный главнокомандующий издал приказ № 524, в котором говорилось об опасности появления в армии «необоснованных слухов об обнаруженном предательстве». Николай Николаевич подтверждал свою готовность продолжать борьбу со шпионами, но желал избежать истерии: «В столь важном деле Я не допускал и не допущу никаких послаблений, но предваряю, что на всякое подпольное обвинение лиц ни в чем не винных или только носящих нерусскую фамилию и честно несущих службу во славу Царя и Родины, Я буду смотреть как на недопустимую попытку внести смуту в рядах нашей доблестной армии или среди населения театра военных действий. С виновными в распространении подобных ничем не проверенных слухов, несомненно идущих из вражеских источников, Я повелеваю поступать с той же полнотой строгости законов военного времени»¹⁰.

Успокоить такими заявлениями страну в период отступления ее армии и после того, что было сделано для развития подозрительности и недоверия, было уже невозможно. К тому же в тылу привыкли к неудачам, и упадок духа там чувствовался гораздо сильнее, чем на фронте. Некоторые считали возможным в ближайшем будущем потерю и Киева, и Петрограда, и Москвы. Московские кадеты, ссылаясь 24 июля 1915 г. на мнение петроградских «общественных кругов», говорили о том, что Киев и Петроград могут считаться в безопасности только в том случае, если немцы не захотят захватывать их¹¹. «Пылкие стратеги опасаются за Петроград и даже за Москву, – еще 16 (29) июня записал в своем дневнике Ф. Ф. Палицын. – Но наш враг не о них думает, а о нашей многострадальной армии, которую ему надо уничтожить. Зачем им думать о Петрограде и Москве? Их военная мысль вышколена в разумной школе старика Мольтке. Ум их дисциплинирован, и он чужд увлечений, столь свойственных нам»¹².

Давление на армию все же существенно сказывалось в тылу. Вслед за отступавшим Юго-Западным фронтом из Галиции устремилась масса беженцев, которая стала еще больше, как только немцы и австрийцы вступили на землю русской Волыни. Армия оставляла противнику выжженную местность. «Зрелище от этих пожаров было грандиозное и незабываемое, – вспоминал участник Великого отступления. – Огнем беспощадно уничтожались целые цветущие районы. Население выгонялось с насиженных мест и должно было бежать в глубь России, погибая по дороге от голода и эпидемий»¹³. На дорогах разыгрывались кошмарные сцены: потерянные дети, брошенный инвентарь и обессилевший домашний скот – семьи и хозяйства, создаваемые годами, разрушались за дни¹⁴. «Днем и ночью шли подводы одна за другой сплошной линией в 2–3 ряда, загораживая пути войскам и застопоривая движение»¹⁵.

Вся эта масса шла в глубь России, неся с собой отчаяние. К концу лета, уже после оставления Бреста, беженцев, оказавшихся в дорогах среди болот Белоруссии, настигла еще одна беда – началась холера. Жертвы среди гражданского населения просто не поддавались исчислению. Под Минском беженцев, наконец, начали пересаживать на железнодорожный транспорт. Ехать дальше на своих измученных лошадях они не могли – не хватало фуража. С другой стороны, ввиду отсутствия достаточного количества платформ и вагонов взять с собой лошадей и повозки беженцы также не могли. На станциях посадки распродавалось имущество: лошадь уходила в среднем за 2 рубля, куры, гуси и утки – за копейки¹⁶. Все это разлагающе действовало на насыщенный полувооруженными и слабо дисциплинированными частями тыл русского фронта, организация которого и раньше не отличалась особенным порядком.

Внимательным наблюдателям было ясно, что отчаяние одних и нежелание идти на фронт других создавали условия для весьма опасной смычки интересов и настроений. «Я блуждаю по тыловым железным дорогам и узлам и, Боже мой, сколько я вижу безоружного народа, пока тихого, но уже затронутого распущенностью, – отмечал Ф. Ф. Палицын. – Никто о них не думает или думает мало. Бедные ополченцы с берданками без штыков. И зачем их так много. Болезнь числа нас заедает… Но необходимо распутать узел, а мы его все более затягиваем»¹⁷. Для исправления ошибок были необходимы как миниум воля и политическое единство. Тем временем ужас отступления навис над страной. Генерал-адъютант Н. И. Иванов настаивал на подготовке эвакуации Киева. В столице даже возникла идея эвакуации коллекции Эрмитажа, не реализованная из-за отрицательного к ней отношения императора. Вместе с толпами беженцев паника приходила в Псков, Смоленск, Чернигов, Полтаву¹⁸.

19 июля (1 августа) 1915 г., в первую годовщину войны, начала работу четвертая сессия IV Государственной думы. В этот день император подписал приказ по армии и флоту: «Год тому назад Германия, Австро-Венгрия, а затем и Турция подняли оружие против России и направили полчища свои в пределы Отечества нашего. Доблестные войска Армии и Флота, ровно год вы призваны к защите чести России и благосостояния мирного населения Родины нашей. В течение этого года вы явили издревле присущие вам доблесть и мужество, покрыли знамена свои новою славою и многие тысячи лучших сынов Родины запечатлели жизнью своею преданность правому делу России. Подготовлявшиеся в течение десятилетий к вторжению в Отечество наше враги не сокрушили мощи вашей и, попирая существующие законы войны, разбивают полки свои о гранитную твердость русского солдата. С гордостью и умилением взирает на вас все Отечество наше, и с глубокой благодарностью к подвигам вашим относятся верные союзники России. Несмотря, однако, на всю проявленную вами беспримерную доблесть, силы врага не сокрушены, и много усилий и упорства потребуется еще, чтобы вернуть России блага мирной жизни. Да не сокрушаются сердца ваши и да не падет дух ваш перед предстоящими новыми испытаниями и новыми жертвами. В неисповедимой мудрости своей Господу Богу неоднократно угодно было ниспосылать Отечеству нашему тяжкие испытания, и каждый раз выходило оно из борьбы с новою силою и новою мощью. Верные долгу своему и охваченные одним общим чувством все истинные сыны России встали ныне, чтобы в духовной связи с вами содействовать достижению предстоящей задачи и облегчить вам помощью своею трудное дело одоления врага»¹⁹.

Итак, сессия должна была продемонстрировать единение тыла с фронтом. За несколько недель перед началом ее работы в оппозиционной прессе наступило молчание. «Как это ни странно, – отмечало 3 (16) июля «Новое время», – но ответы, даваемые на вопрос о задачах Государственной] думы партийной печатью, в большинстве случаев страдают или намеренной уклончивостью, или же расплывчатою неопределенностью общих мест»²⁰. Видимость затишья была очевидной и явно указыла на приближение штурма. Внимание к летней сессии Думы было чрезвычайно высоким. «В начале картина заседания Гос [ударственной] думы обычная, – сообщал думский корреспондент «Утра России». – Только едва ли когда-нибудь раньше ложи для публики были так переполнены, как сегодня. На правительственных скамьях весь состав Совета министров во главе с И. Л. Горемыкиным. Кажется, впервые со дня учреждения законодательных палат в Думе присутствует министр Императорского двора гр. Фредерикс»²¹. Начиналось действо, которому придавали столь большое значение в Ставке и, разумеется, в среде прогрессивной общественности. «Минувший год не прошел бесследно, – заявляло в этот день «Утро России». – Слепым и не желавшим видеть он открыл глаза и заставил их признать спасительную силу свободного творчества общественных и народных сил»²².

Между тем эта спасительная сила почти ничем еще не проявила себя. Большинство членов Думы за прошедший год застоялось без дела: «Кое-кто из депутатов, бывших когда-то военными, поступил в строй, другие пристраивались к Красному Кресту, бюджетники имели в виду необходимость в скором времени собраться для рассмотрения проекта записи, но большинство томилось в бездействии, околачивалось в кулуарах и в кабинете председателя, куда притекали самые последние новости с театра войны»²³. Именно к ним были обращены слова И. Л. Горемыкина, предлагавшего программу сотрудничества во имя победы. Расчеты правительства на скоротечный характер войны окончательно провалились. Глава правительства фактически говорил о новом курсе: «Взглянем правде прямо в глаза и открыто признаем, что война грозит быть долгой и требует новых усилий и жертв. Решив без всякого колебания идти на них, правительство считает, однако, своим долгом и испытывает нравственную потребность окончательно избрать этот путь не иначе, как в полном единомыслии с законодательными учреждениями»²⁴.

Настроение представителей общественности было откровенно паническим. По столице ходили слухи о ее сдаче через 2–3 месяца, о готовящемся перевороте в пользу Николая Николаевича (младшего). «Открытие сессии обеих законодательных палат, – вспоминал член Государственного совета А. Н. Наумов, – совпало с чрезвычайно угнетенным настроением их членов, находившихся под свежим впечатлением громадных потерь, общей растерянности и слабости наверху. Страх за будущее мелькал у всех в голове и высказывался в разговоре»²⁵. Своеобразным выражением этих настроений стали слова А. В. Тырковой, записанные в дневнике накануне открытия думской сессии: «Завтра еще небывалый для России день, день, когда мы будем держать перед Европой экзамен на государственную зрелость. Больше того, свобода Европы зависит от того, что может завтра дать русское народное представительство»²⁶.

При этом большая часть думцев искренне верила в то, что парламентская система является панацеей от всех бед страны. Показательным для таких настроений была серия статей Д. И. Шаховского «Путь к победе», опубликованная в «Речи». В одной из них член ЦК кадетской партии и «выборжец» призывал к «разгрузке власти» путем расширения полномочий и финансирования городов, земств и кооперативов и, разумеется, освобождения их от административного контроля²⁷. Сигнал к осаде власти прозвучал с самого начала, во вступительной речи М. В. Родзянко: «И армия, и флот уже подают нам всем пример бестрепетного исполнения долга; они свершили все, что было в силах человека; настал и наш черед, и объединенные ныне общественные силы, работая не покладая рук, я уверен, смогут снабдить армию всем необходимым для дальнейших ее боевых подвигов. Но для успеха этих ответственных общественных трудов необходимо, помимо доброжелательного отношения отдельных лиц, поставленных во главе ведомств, изменение самого духа и управления действующей системы»²⁸.

В день открытия сессии правительство представило три основных законопроекта: о призыве ратников ополчения 2-го разряда; о расширении эмиссионных прав Государственного банка; о создании Особого совещания для объединения мероприятий по обороне государства. Последний и должен был убедить думцев в искренности желания правительства идти на сотрудничество и ввести единоначалие в мобилизации тыла для работы на нужды фронта. Как заявил И. Л. Горемыкин, «третий законопроект имеет задачею объединить в одном учреждении и существенно расширить участие представителей законодательных собраний, общественных учреждений и русской промышленности в деле снабжения армии боевыми припасами, обеспечения промышленности топливом и согласования мер по продовольствию армии и страны. Опыт такого привлечения общественных сил к делу обороны сделан и доказал свою жизненность и пригодность. Это побуждает правительство шире и крепче сплотить внутренние силы страны в работе над обеспечением боевого снабжения армии и устроением нашего тыла»²⁹.

Правительство заявило об уступке и в польском вопросе. Совету министров был дан именной указ о подготовке проекта о предоставлении Польше по окончании войны национальной, культурной и хозяйственной автономии в рамках империи³⁰. Однако сотрудничества не получилось. Дума вовсе не была настроена на него, на предложения в либеральном лагере смотрели как на уступки, а на уступки – как на проявление слабости. Слабость правительства лишь более убеждала думцев в правоте своих требований и в собственной силе. Если добавить к этому слухи о готовящемся дворцовом перевороте, который должен отдать власть в руки главковерху, поддерживающему Думу и инициировавшему ее созыв в Ставке, картина настроений получится полной³¹. На этом фоне призывы главы правительства и части правых депутатов воздержаться от политической борьбы не имели успеха³².

Весьма примечательным было выступление в Думе нового военного министра. Он заявил о том, что армия продолжит отступление и что раз победа зависит от снабжения оружием и боеприпасами, то вся его работа будет сосредоточена «на развитии и у нас тех видов промышленности, которые изготовляют предметы государственной обороны, а более всего тех отраслей, которые изготавливают предметы артиллерийского снабжения»³³. Ставка на развитие оборонной промышленности и «живых людей» и стала программой нового военного министра, во всяком случае первично заявленной. Выступление генерала в Думе имело большой успех и не меньшие последствия³⁴. Оно понравилось всем, даже Николаю II³⁵. Примерно такой же линии А. А. Поливанов придерживался и на закрытом заседании Государственного совета, но при этом значительно сгустил краски относительно положения на фронте. Рассуждения о том, что в армии нет ни винтовок, ни снарядов, ни обученных кадров и что спасти от немецкого наступления могут только «осенняя грязь да зимний снег», произвели там удручающее впечатление. Спасением могла быть только новая политика в промышленности, которой препятствовали засевшие в Военном министерстве «шляпы» и «мертвые люди»³⁶.

Подобного рода заявления попадали на подготовленную почву. В тылу возникали самые фантастические слухи, с которыми уже не справлялась цензура. С этой проблемой столкнулся еще В. А. Сухомлинов, который считал, что «самый совершенный цензурный аппарат не может помочь, если во время войны правительственная политика не будет основана на единодушной народной воле. Мне вскоре было ясно, что на стороне царя не народная воля, а лишь тонкий слой чиновничества, офицерства и промышленников, в то время как политические партии готовили свою мерзкую похлебку на костре военного времени»³⁷. Атмосфера накалялась, и ее пытались разрядить уступками и очередными жертвами общественному мнению, которые снова стали бы ответственными за отсутствие снарядов и «потерю успехов» великого князя главнокомандующего. Общественное внимание вновь притягивалось к шпионской теме.

Обвинения в предательстве и стали одним из главных доводов думской оппозиции. 19 июля (1 августа) 1915 г., то есть уже в первый день работы Думы, фракции националистов, центра и земцев-октябристов предложили формулу перехода к делам, в которой содержалось требование жертв и уступок во имя заявленного И. Л. Горемыкиным диалога: «…выражая непреклонное убеждение в том, что бывшие до сих пор недостатки в деле снабжения армии будут при участии законодательных и широких общественных сил безотлагательно устранены, а виновные в обнаруженных недочетах, в бездействии и преступлениях понесут суровую законную кару, независимо от служебного их положения, Государственная дума переходит к очередным делам»³⁸. Формула была разработана фракцией националистов, и ее появление оказалось полной неожиданностью и для публики, и, очевидно, для правительства³⁹. Атмосфера была весьма напряженной, каждое заявление о злоупотреблениях в Военном министерстве сопровождалось в Думе единодушными восклицаниями: «Под суд!»⁴⁰.

Интересным и показательным в этот момент было поведение кадетов. Всячески приветствуя формулу постфактум, они воздержались при голосовании за нее⁴¹. Тем не менее в тот же день, 19 июля (1 августа), свой контрпроект на предложения И. Л. Горемыкина внесли кадеты. Под ним стояли подписи П. Н. Милюкова, А. И. Шингарева, В. А. Маклакова, М. С. Аджемова, Ф. И. Родичева, всего 47 человек. Они предлагали создать еще одно совещание, которое объединило бы всю работу по обороне. Но самое главное, во главе этого ОСО должен был стоять или член Государственной думы, или член Государственного совета⁴². Работа сессии быстро превращалась в публичное противостояние Думы с правительством. Наиболее ярким представителем этой борьбы стал, конечно, П. Н. Милюков, весьма убедительно оперировавший слухами.

«В верхах и низах, – заявил он, – среди грамотных и неграмотных в столице и глухой провинции, из края в край Земли Русской расползается темный слух о предательстве, об измене. Слух этот, господа, забирается высоко и никого не щадит. Я должен сказать, что как бы нелепы и фантастичны ни были подчас те формы, которые эти слухи принимают, в основе их лежит здоровое чувство народного самосохранения (выделено мной. – А. О.). Нездоровое направление этому чувству создала сама власть своим потворством новому навету на евреев, своим поощрением народного негодования против «нерусских фамилий» и прямым попустительством погромных настроений, следствием которых являются события вроде московских. Господа, раз разбужденная народная подозрительность будет искать новой пищи, и она обратится против самой власти, которая эту подозрительность возбудила»⁴³. К этим словам стоит добавить, что, защищая евреев, выселяемых из прифронтовой полосы, думцы решили организовать комитет по борьбе с «германским засильем» в России. Справедливости ради необходимо заметить, что это была инициатива октябристов, поддержанная прогрессистами. Кадеты выступили против нее⁴⁴.

Очевидно, чтобы «народная подозрительность» не успокаивалась, лидер кадетов перешел к обвинениям бывшего военного министра во взяточничестве и других преступлениях. Доказательства не приводились, ибо они были «общеизвестны»: «Я мог бы привести ряд случаев – вы о них слышите каждый день, – когда наивные предложения взять заказ по дешевой цене были отвергнуты, с тем чтобы потом передать те же заказы по цене несравненно более дорогой более наторелым и опытным контрагентам, готовыми быть щедрыми… за счет казны. Высшее управление Военного министерства перешло теперь в другие руки, и мои указания относятся к порядкам, установившимся ранее. Но необходимо прибавить, господа, что простой уход военного министра не удовлетворяет ни армии, ни страны. Это был министр, который обманул Государственную думу, давши на ее вопросы неверные сведения. Господа, можно объяснять многое бездействием власти, но даже простое бездействие власти при настоящих обстоятельствах является ведь не простой ошибкой, а тяжким государственным преступлением. А кроме того, никто ведь не верит, чтобы вина лежала на одном военном министре и чтобы простой факт его ухода пресек источник дальнейших злоупотреблений. Обвинения, господа, идут дальше, и только судебное следствие может положить конец упорным толкам, отделив виновных от невиновных»⁴⁵.

20 июля (2 августа) после небольшой дискуссии была принята предложенная накануне формула – Дума явно требовала наказать предшественника А. А. Поливанова⁴⁶. Разумеется, В. А. Сухомлиновым дело не ограничивалось, кадеты не забывали и про еще одного своего врага, отправленного в отставку, и требовали отдать под суд и Н. А. Маклакова⁴⁷. Значительная часть думцев свято верила в то, что чем более полномочий будет иметь сама Дума и чем менее ограничена и менее контролируема будет деятельность общественных организаций, тем сильнее станут страна, ее армия и экономика.

Это к ним обращался П. Н. Милюков, заявляя: «Нужна политика власти, не связывающая живых сил народного источника. Снимите путы, дайте дорогу общественным организациям, верните народу свободное общение и объединение, сделайте все это в порядке управления, и явятся на сцену такие новые средства, такие возможности, которые сразу исправят функциональные расстройства народной жизни, вызванные не только войной и не столько войной, сколько неумелым вмешательством властей (выделено мной. – А. О.). Дайте, господа, стране внутренний мир (?! – А. О.), прекратите разжигание межнациональных распрей и вызовете новый порыв энтузиазма, вы дадите народу возможность сосредоточить всю свою мысль на задаче момента: все для войны»⁴⁸. Между тем хорошо организованный порыв энтузиазма все более и более направлялся не в созидательном, а в разрушительном направлении. Слухи о предательстве В. А. Сухомлинова дискредитировали внешнеполитический авторитет страны и раскачивали ее внутриполитическую стабильность⁴⁹.

Впрочем, об этом в Думе не переживали. Там прежде всего стремились развить в свою пользу достигнутый успех. Единства в воюющей стране по-прежнему не было, а ее армии продолжали отступать. Причем, некоторые думцы связывали с отступлением собственные далеко идущие планы. Великое отступление весьма повлияло на настроения в тылу. В разгар думских прений в Петроград пришли новости об очередном отходе в Польше. «По условиям общей обстановки наши войска, находившиеся к западу от Варшавы, – гласило сообщение Ставки от 23 июля (5 августа) 1915 г., – получили приказ отойти на правый берег Вислы. Согласно полученного донесения, приказание это выполнено. Войска, прикрывавшие Варшаву, 23 июля, в 5 часов утра, отошли без давления со стороны противника на указанный им новый фронт, взорвав за собой все мосты через Вислу»⁵⁰. В тот же день Главное управление Генерального штаба сообщило о том, что был оставлен Ивангород⁵¹.

Отношение думской оппозиции к событиям на фронте предельно точно сформулировал А. Ф. Керенский: «Пал Перемышль – ушел Маклаков, пал Львов – ушел Сухомлинов, падет Варшава – уйдет Горемыкин»⁵². И. Л. Горемыкин не ушел, а после падения Варшавы в Москве, вообще довольно слабо контролируемой правительством, как это доказали трехдневные волнения после оставления русской армией Перемышля, росло опасное недовольство. Британский вице-консул отмечал: «…профессиональные политики (имеются в виду деятели либерального лагеря. – А. О.) были взволнованы, и их нервозность распространялась, как влажный туман до тех пор, пока не охватила половину населения»⁵³. В ряде вопросов общественность все же выступала единым фронтом.

В Думе ярким тому свидетельством стали два весьма важных события. Прежде всего, впервые за все время существования Военно-морской комиссии в ее состав были введены представители оппозиции (два независимых депутата, два прогрессиста, девять кадетов (включая П. Н. Милюкова и

А. И. Шингарева), один мусульманин, два трудовика и два социал-демократа)⁵⁴. За этим последовало избрание А. И. Шингарева главой Комиссии по военным и морским делам, куда до войны допускались только октябристы. Орган кадетской партии приветствовал это решение, объясняя однопартийцам причины отхода от оппозиции: «Мы не можем занимать теперь, когда идет упорная борьба с внешним врагом, положение безответственных критиков»⁵⁵. Следующим шагом стал I Всероссийский съезд военно-промышленных комитетов, который был проведен в Петрограде 25–27 июля (7–9 августа) 1915 г. в атмосфере жесткой критики правительства И. Л. Горемыкина⁵⁶. Следует отметить, что в процессе подготовки съезда его организаторы подчеркивали: он «должен будет прежде всего своими работами наладить дело военно-промышленной организации по всей России»⁵⁷. О политической составляющей мероприятия и речи не было – обсуждались лишь организационные проблемы, прерогативы центрального и районных комитетов⁵⁸.

На деле далеко не эти проблемы стали главными в работе съезда. Его работа пошла по другому сценарию. Это было весьма многочисленное и представительное собрание крупнейших политических и экономических сил русского либерализма – политический характер съезда сразу же отметила пресса. В день начала его работы присутствовали свыше 1200 человек, включая руководителей Думы, Земского и Городского союзов⁵⁹. Своих представителей прислали свыше 80 учрежденных в стране комитетов⁶⁰. Тон собрания вновь задавали москвичи. Пресса Первопрестольной призывала к действиям. «Все те указания, которые Дума облекла в формулу «пожеланий», – заявило в своей статье, посвященной открытию съезда, «Утро России», – должны быть выполнены. Армия должна получить те количества снарядов, которые ей нужны. И армия, и страна должны получить людей, которые им нужны»⁶¹.

Этот призыв был обращен к Н. С. Авдакову, которым уже не были довольны, как раньше. Он болел, и его активности явно не хватало для решения масштабных задач новой организации (в сентябре 1915 г. он умер)⁶². Призыв был услышан. Первым с приветственной речью выступил Н. С. Авдаков, и по его предложению была выдвинута единственная кандидатура в председатели съезда – А. И. Гучков⁶³. По мнению Н. С. Авдакова, А. И. Гучков «был на поле брани и близко знаком с нуждами армии». Избрание прошло единогласно и под аплодисменты⁶⁴. А. И. Гучков заявил: «Я приложу все усилия, чтобы съезд оправдал те надежды, которые возлагаются на него страной и армией»⁶⁵. От его имени императору была направлена приветственная телеграмма съезда с весьма знаменательными словами: «В сознании лежащей на них ответственности участники съезда приложат все усилия для достижения стоящей перед ними важной цели снабжения армии всем необходимым»⁶⁶. Тезис об ответственности возник не случайно. В той или иной степени он прозвучал в первых же речах А. И. Гучкова, Г Е. Львова, М. В. Челнокова и М. В. Родзянко – все они заявляли о готовности исправить «тяжкие грехи и ошибки, а может, и преступления» (Гучков), убеждали, что «отныне участь нашей армии становится в зависимость от нашей работы» (Львов), и прочее⁶⁷. Под предлогом неспособности бюрократии П. П. Рябушинский призвал поставить под контроль ВПК не только распределение заказов на частных предприятиях, но и контроль над их выполнением⁶⁸.

Решение экономических задач немедленно начало приобретать политическое оформление. 26 июля (8 августа) съезд принял первую часть резолюции о невозможности снабжения армии при «существующем строе хозяйственных учреждений военного ведомства, а именно – главных управлений, артиллерийского, военно-технического, интендантского и военно-санитарного, при настоящем личном их составе и порядках, которые в них господствуют». Вывод был очевиден – призыв к «полному обновлению этого строя»⁶⁹. Добавление к первой части состоялось в тот же день: «Принимая настоящую резолюцию, съезд поручает Центральному военно-промышленному комитету, по согласованию с Земским и Городским союзами, своевременно возбудить вопрос о дальнейшей форме управления снабжения армии»⁷⁰.

После перерыва была принята и вторая часть резолюции, представлявшая собой логичное завершение вопроса о формах управления Военным министерством. Министр должен был получить особого помощника, «облеченного общественным доверием и снабженного широкими полномочиями», которому стали бы подчиняться выделенные в одно управление артиллерийское, техническое, интендантское и военно-санитарное ведомства. При помощнике планировалось создать особое совещание из представителей законодательных учреждений, военно-промышленных комитетов, Земского и Городского союзов, а также рабочих. «Широкие полномочия» новой должности носили бы совершенно необычный характер. «В некоторых исключительных случаях тому же помощнику министра, – гласила резолюция, – предоставляется в наиболее крупных центрах учреждать особые временные органы власти с широкими полномочиями и правом принудительного урегулирования дела снабжения»⁷¹.

Присутствовавшему на съезде Н. В. Савичу предложили довести это мнение съезда до Думы и думских комиссий, готовивших проект предложений правительству. Тот немедленно заявил, что, очевидно, придется ограничиться введением «особой должности помощника военного министра по снабжению армии с предоставлением ему чрезвычайных полномочий»⁷². Следует отметить, что, несмотря на столь жесткие и объемные требования, единого плана действий у ЦВПК не было ни до съезда, ни во время его проведения. Впрочем, это никого не пугало. М. В. Челноков предложил давать заказов больше, чем это было необходимо в реальности. «Пусть будет некоторый беспорядок, лишь бы дело шло быстрее», – заявил В. П. Литвинов-Фалинский⁷³. Еще одним и притом чрезвычайно важным следствием съезда стало избрание 27 июля (9 августа) Центрального ВПК под председательством А. И. Гучкова⁷⁴. Он снова был избран единогласно, под аплодисменты⁷⁵. Самую активную роль в этом триумфе сыграли представители Московского ВПК во главе с П. П. Рябушинским⁷⁶. Заместителем

A. И. Гучкова стал А. И. Коновалов. Московский ВПК активно поддержали представители, направленные на съезд Всероссийским союзом городов⁷⁷.

Первое же выступление нового главы ЦВПК не оставляло сомнений в том, что деятельность этого учреждения будет носить характер конфронтации с властью. А. И. Гучков сразу же пообещал делегатам, что будет твердо придерживаться принятой накануне резолюции. «Господа, – заявил он, – я привык учиться в жизни и привык никогда не уклоняться от ответственности. То же я внесу и в это дело, но простите, если я внесу и отрицательные стороны. Это будет та ослабленная и подорванная вера в возможность плодотворных результатов наших усилий при условиях, в которых мы находимся. Тем не менее я беру на себя провести этот опыт в тех условиях, которые нас окружают, но сохраните за мною свободу. Когда веру я окончательно потеряю, то, чтобы не создать дальнейших иллюзий, которые могут успокоить вас и страну, я приду к вам или к тем, кого вы уполномочите стоять во главе вашей организации, и скажу им, что исчезли мои последние надежды на возможность общественной мобилизации, и то, что широкий общественный подъем сможет принести реальные результаты. Мы в начале нашего собрания приняли резолюцию, в которой указали, что достигнуть сколько-нибудь удовлетворительных результатов в деле снабжения при тех условиях, в которых находятся ведомства, занятые этим делом, нельзя. Повторяю вам, что если нам в этой области не удастся достигнуть известных успехов, то все наши усилия и все наши жертвы, весь наш энтузиазм, наш пыл вылетят в трубу, как чад»⁷⁸.

Чтобы энтузиазм создаваемой структуры «не вылетел в трубу», его необходимо было подпитывать. Первые расходы ЦВПК были увеличены им же самим в четыре раза, до 100 тыс. рублей⁷⁹. Параллельно с таким исправлением решения I съезда ВПК тогда же несколькими деятелями комитетов вновь был поднят вопрос и об Учредительном собрании⁸⁰. Чрезвычайно важно отметить тот факт, что до августа 1915 г. ВПК действовали без официально утвержденного положения. Особенно если учесть тот факт, что за счет казны стала возникать неконтролируемая государством параллельная система управления, которая сразу же поддержала великого князя в его борьбе с

B. А. Сухомлиновым. Борьба за назначение помощника военного министра из «нашей среды», а не из бюрократии, призыв к созданию параллельных по отношению к существующим органов власти – все это было фактически первым шагом для взрыва власти изнутри⁸¹.

Вряд ли это могло понравиться императору. Однако поначалу он не был слишком обеспокоен развитием событий. В конце концов, кадеты, националисты и октябристы отклонили предложение прогрессистов о немедленном создании «министерства доверия». Николай II, принимая после первых заседаний М. В. Родзянко, признался, что «ожидал больших резкостей» со стороны Думы⁸². Тем не менее император начал искать собственные формы диалога с общественностью, стараясь найти возможность укрепить правительство такими представителями Думы, которые не вызывали бы у него сомнений. 27 июля (9 августа) 1915 г. товарищем министра внутренних дел был назначен товарищ председателя Государственной думы черносотенец князь В. М. Волконский – человек, пользовавшийся симпатиями значительной части думцев, не исключая либералов⁸³. Это назначение, воспринятое всеми как политический ход, многим пришлось не по вкусу⁸⁴.

На мой взгляд, оно свидетельствовало о том, что новый курс главковерха довольно быстро начал исчерпывать себя. По-другому и быть не могло. Уступки не могут быть вечно односторонними. Тем не менее либеральный лагерь не чувствовал этого и уже торжествовал. «Биржевые ведомости» в своей передовице, ссылаясь на мнение анонимного «видного чиновника», заявили о том, что после увольнения неугодных Государственной думе министров ответственное правительство в России фактически уже существует – так, министры полностью зависят от Думы, но исполнительная власть пока не может публично признать свершившийся факт⁸⁵. В назначении В. М. Волконского видели лишь частное проявление этого факта. 2 (15) августа думцы устроили чествование своего коллеги, уходящего в ряды исполнительной власти. П. Н. Милюков, А. И. Шингарев, М. В. Челноков – все заявляли о своем полном доверии князю, а тот в ответ заверил их в том, что его целью является постоянное сплочение с общественными силами через Государственную думу⁸⁶.

Хотя в этот момент целесообразность политики уступок уже вызывала вопросы, от нее еще не отказывались. Преемник В. А. Сухомлинова, выступая в Думе, активно подыгрывал требованиям П. Н. Милюкова. «Генерал Поливанов, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – дал потрясающую картину положения наших войск в смысле снабжения и для успокоения общественного мнения через несколько дней сообщил о согласии Государя на привлечение бывшего военного министра генерала Сухомлинова к расследованию причин неудовлетворительного снабжения армии»⁸⁷. 24 июля (6 августа) 1915 г. принятая Думой формула перехода к делам была обсуждена в Совете министров. И. Л. Горемыкин предложил создать особую следственную комиссию, но ряд министров выдвинули идею учредить комиссию не для следствия, а для расследования, сняв, таким образом, опасность повышения полномочий этого органа и превращения его в трибунал с неясными последствиями⁸⁸. Удержаться в рамках этого верного решения правительство не смогло. 25 июля (7 августа) император дал согласие на создание именно следственной комиссии⁸⁹.

И вновь как нельзя кстати подоспели очередные результаты мясоедовского дела. Пресса не замедлила сообщить об этом⁹⁰. Еще 14 (27) июля 1915 г. Двинский военный суд объявил приговор новой партии подозреваемых в шпионаже. Это были люди, связанные с казненным С. Н. Мясоедовым в довоенный период: деловые партнеры, знакомые, вдова. Все они были приговорены к смертной казни через повешение. 18 (31) июля этот приговор был конфирмирован главнокомандующим Северо-Западным фронтом генералом М. В. Алексеевым с заменой трех смертных приговоров. В ночь на 26 июля (8 августа) казнь состоялась в Вильне. Всего были казнены четыре человека, двое сосланы на каторгу, а К. С. Мясоедова (вдова казненного офицера) – на поселение⁹¹.

Управляющий Военным министерством сообщил о решении об организации следственной комиссии в вечернем закрытом заседании Думы 28 июля (10 августа) 1915 г.⁹² Сообщение было встречено овациями, многие депутаты вставали с мест, чтобы приветствовать генерала⁹³. Он вспоминал: «…приподнятое кругом настроение, вызванное справедливым откликом общества на его справедливые требования, вызвало у меня слова, попавшие в печать: «Ни минуты не сомневаюсь, что наша армия идет к победе, ибо за ее спиной стоит несокрушимая стена русской общественности»⁹⁴. Печать действительно цитировала эти слова с восторгом, заявляя о полной солидарности с ними всей страны⁹⁵. Гарантией этой солидарности стала Особая верховная следственная комиссия, к работе которой должны были привлекаться представители законодательных учреждений⁹⁶.

Обсуждение состава комиссии началось почти сразу же (интересно, что поначалу от Думы предполагалось делегировать туда А. Д. Протопопова), а возглавил ее член Государственного совета инженер-генерал Н. П. Петров⁹⁷. Его имя было на слуху: немногим более чем за месяц до этого назначения он удостоился высочайшего рескрипта в связи с 60-летием и был награжден орденом Св. Андрея Первозванного⁹⁸. Известие о назначении главой комиссии оказалось для него совершенно неожиданным, и поначалу генерал отказался от каких-либо заявлений, ожидая инструкций и дальнейшего развития событий⁹⁹.

Вскоре окончательно выяснился и состав комиссии. В итоге в нее вошли три представителя Думы – товарищи председателя Государственной думы И. Я. Голубев и С. Т. Варун-Секрет, депутат граф В. А. Бобринский и избранный член Государственного совета представитель центристской фракции Н. А. Наумов, а также три представителя бюрократии: сам Н. П. Петров, генерал-адъютант, назначенный член Государственного совета А. И. Пантелеев (от Военного министерства), сенатор Н. П. Посников (от Министерства юстиции)¹⁰⁰. Обвинения Военного министерства, выдвинутые в мае – июне 1915 г., от халатности до шпионажа, таким образом, получали частичную санкцию. Правительство снова пошло на уступки общественности. Директор департамента полиции С. П. Белецкий после Февральской революции довольно точно описал эту политику: «.вся наша программа успокоения повелительно диктовала срезание острых углов и нераздражение общественных слоев»¹⁰¹.

Кроме организации следственной комиссии, у Думы были и другие достижения. 1 (14) августа октябристы выдвинули новый проект и в результате дискуссий настояли на создании четырех совещаний: по обороне, перевозкам, продовольствию и топливу. У кадетов был свой проект – министерства снабжения, но они не внесли его на голосование. Совещания должны были осуществлять высший надзор над организацией обороны и снабжения, не исключая и частные предприятия. Председательствующее место в каждом совещании оставлялось за соответствующим министром, а контрольные и совещательные функции гарантировались вводом в их состав представителей Государственной думы и Государственного совета¹⁰². 4 (17) августа при обсуждении положения об Особом совещании Дума приняла проект о том, что в случае болезни или отсутствия военного министра в совещании его может заменять помощник, причем предлагалась следующая трактовка пятой статьи «Положения…»: «Помощником военного министра, ведающим снабжением армии, может быть лицо невоенного звания». Присутствовавший на заседании А. А. Поливанов вяло возражал, ссылаясь на то, что подобного рода ограничений не существует, но статья была принята в думской редакции¹⁰³.

Итак, речь шла о том самом ограничении, о котором 26 июля (8 августа) говорил на съезде военно-промышленных комитетов Н. В. Савич. Формально это был кадетский проект, но с очевидным расчетом на кандидатуру А. И. Гучкова¹⁰⁴. Часть думских депутатов при этом вообще не была настроена на какое-либо сотрудничество с правительством, считая, что чем слабее оно будет, тем ближе победа. Это была осада Иерихона, где все, казалось, зависело от шума, волнами распространявшегося по стране. А. Ф. Керенский договорился до того, что назвал единственным настоящим пораженцем в стране ее правительство, и даже В. И. Ленин, по его мнению, не был таковым¹⁰⁵.

В 1915 г. стены крепости еще крепко стояли, но гарнизон уже начинал нервничать. Прежде всего, нервничал комендант. Верховный главнокомандующий был весьма далек от идеала полководца, описанного его более удачливым противником: «На полководца рушится многое, и он должен иметь крепкие нервы. Непосвященный человек слишком легко начинает представлять себе, что на войне идет все так, как будто решается арифметическая задача с определенными данными. Но война представляет собой все что угодно, только не математическую задачу. Война есть двусторонняя борьба могучих и неведомых физических и духовных сил, и она становится тем труднее, чем больше превосходство сил противника над нашими. Война – работа с людьми различного характера и мыслящих по-своему. Только воля полководца образует неподвижный полюс»¹⁰⁶. Создать такой полюс воля Верховного главнокомандующего не могла. «Николай Николаевич, – отмечал генерал А. И. Спиридович, – был величина декоративная, а не деловая»¹⁰⁷. Между тем чрезвычайно тяжелое положение, в котором оказались русские армии, требовало отнюдь не декоративного руководителя. Во время Великого отступления 1915 г. Верховный главнокомандующий часто терялся, поддаваясь настроению момента. Штаб тоже не знал, что делать, ссылаясь на недостаток снарядов и оружия.

«При таких условиях инициатива не перейдет в наши руки и не может перейти. – сообщал С. Д. Сазонову князь И. А. Кудашев из Барановичей 31 мая (13 июня) 1915 г., – как мне сказал на днях Данилов, стратегия может быть теперь совсем упразднена, так как мы ничего предпринять не можем. Единственным занятием наших войск может быть – отбиваться чем можем, как можем и где можем. Надежда только на утомление самих германцев, на случай и на Св. Николая Чудотворца»¹⁰⁸. Через месяц после этого начальник штаба Ставки все свои надежды связывал с оставлением Варшавы и сокращением фронта: «А там, как выражается Янушкевич, что Бог пошлет»¹⁰⁹. Ставка опасалась высоких потерь, которые несли плохо обученные войска. «Если так будет продолжаться, – писал один из ее сотрудников, – то наша армия представит из себя не что иное, как одетую в военную форму плохо вооруженную толпу»¹¹⁰. Уже в декабре 1914 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Н. Н. Янушкевич жаловался В. А. Сухомлинову на рост пораженческих настроений на фронте: «Много людей без сапог отмораживают ноги, без полушубков или телогреек начинают сильно простуживаться. В результате там, где перебиты офицеры, начались массовые сдачи в плен, иногда по инициативе прапорщиков. «Чего нам дохнуть голодными и холодными, без сапог, артиллерия молчит, а нас бьют, как куропаток. У немцев лучше. Идем»¹¹¹.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.