Смена военного министра, проблема снарядного голода

Смена военного министра, проблема снарядного голода

9 (22) июня русские войска оставили Львов. Ставка сухо сообщила о потере последнего крупного трофея кампании 1914 г.¹ На фоне неудач главковерх сумел довести до конца начатую кампанию против своего старого противника. Июньский погром в Москве чрезвычайно взволновал Николая Николаевича (младшего), и главнокомандующий просил Николая II вслед за Н. А. Маклаковым уволить также и В. А. Сухомлинова, министра юстиции И. Г Щегловитова, обер-прокурора Святейшего синода В. К. Саблера². История с В. А. Сухомлиновым, таким образом, не была исключением. Планы Ставки были весьма решительными – там искали опоры в общественности³, причем иногда этот поиск слабо камуфлировался соображениями тактического характера.

2 (15) июня 1915 г. начальник Военно-походной канцелярии императора генерал-майор князь В. Н. Орлов писал из Царского Села Н. Н. Янушкевичу: «В двух словах: Россия прозрела, что кабинет не объединенный и что дело не идет; все слои требуют удаления Маклакова, Сухомлинова, Щегловитова, Саблера и Шаховского. Пора действовать – думские фракции понемногу съезжаются in corpore, и, может, не в далеком будущем они силою посадят Родзянко на председательское кресло… Тогда будет поздно уступать, тогда потребуют большего, и много большего. Разум говорит: сейчас надо бросить им кость, надо удалить хотя бы Маклакова и Щегловитова – и это одно даст успокоение; можно будет созвать Думу, и тогда будет новый взрыв патриотизма, и осудят в Думе в один голос погромы и ношение портретов Государя во главе уличных громильных масс»⁴.

В. Н. Орлов стучался в открытую дверь. Таковы были настроения далеко не последних по значению сотрудников Ставки. Не удивительно, что Ю. Н. Данилов напрямую объясняет изменения в правительстве следствием московских событий. Главковерх горячо поддержал предложения

С. Д. Сазонова и А. В. Кривошеина о дальнейших отставках непопулярных министров и созыве Государственной думы⁵. Альфред Нокс, очень хорошо информированный современник, также полностью увязывал последовавшие изменения в правительстве с событиями в Москве⁶.

27 мая (8 июня) 1915 г. в Петрограде начал работу IX Всероссийский съезд представителей промышленности и торговли. В ответ на призыв товарища министра торговли и промышленности С. П. Веселаго о «мобилизации промышленности» здесь была провозглашена идея создания Военнопромышленных комитетов⁷. Их будущее виделось следующим образом: «Вся работа этих объединяющих учреждений, проникнутая самоотверженным патриотизмом, верой в победу и деловитостью, должна избегать старых путей и не отступать перед ответственностью за самые решительные меры»⁸. «На съезде лежит обязанность, – сказал в ответ на призыв С. П. Веселаго депутат М. М. Федоров, – заявить правительству о своей готовности помочь делу обороны. Я уверен, что правительство пойдет нам навстречу. Тогда упреки, раздающиеся с разных сторон по нашему адресу, будто мы стремимся только к наживе, сами собой отпадут, и те, кто играет на скверных струнах, откажутся от своего нехорошего дела»⁹.

От имени съезда его председателем, членом Государственного совета Н. С. Авдаковым была направлена телеграмма Николаю Николаевичу (младшему), которая завершалась следующим пассажем: «Русский торгово-промышленный класс готов напрячь все силы свои и принять самое деятельное участие в организации снабжения армии всем необходимым снаряжением». Из Барановичей также последовали приветствие и поддержка патриотическому начинанию¹⁰. В ответ на такую же телеграмму съезд приветствовал и император, выразивший в телеграмме свою «благодарность за готовность прийти на помощь правительству» в деле снабжения армии¹¹. Это немедленно было использовано М. В. Родзянко, который 28 мая (10 июня) в своем приветственном слове съезду также призвал к созданию организации в масштабах всей страны.

Приветствие императора председатель Думы трактовал как санкцию: «Ни для кого, господа, теперь не секрет, что достигнуть этого участия промышленности, могучего участия в победе над врагом, возможно только путем объединения органов, ведающих заказы и поставки для действующей армии, с теми органами, которые будут несомненно работать над их осуществлением и завершением. Вот те главные цели, которые побудили созвать это совещание, и цели его вполне определены именно в том направлении, как я позволил себе изложить здесь. Они санкционированы Высочайшей властью и таким образом призваны к жизни. Из этого, господа, вытекает необходимость не останавливаться на пути, не останавливаться только на петроградском совещании, не могущем, разумеется, вместить всех представителей промышленности. Из этого, господа, вытекает необходимость, чтобы это совещание развило свою деятельность, вступая в тесную связь с провинциальными промышленными группами»¹².

Несмотря на столь громкие заявления, деловое обсуждение военных проблем было сорвано, в первую очередь, усилиями представителей Москвы¹³. Для принятия и проведения в жизнь «исключительных мер» съезд потребовал немедленного созыва Думы¹⁴. Часть промышленников хотела даже потребовать созыва Учредительного собрания, но усилиями П. П. Рябушинского от этого отказались, и призыв С. П. Веселаго был поддержан¹⁵. В результате были приняты резолюция съезда о широком привлечении к работе земских и городских союзов и резолюция, предусматривавшая: 1) мобилизацию промышленности на нужды фронта; 2) создание рабочих комитетов и Центрального военно-промышленного комитета, в ведомстве которого будет контроль над производством и перевозками; 3) на организационные расходы ЦВПК было выделено 25 тыс. рублей¹⁶.

Принятием этой программы всеобщего объединения ради обеспечения фронта всем необходимым для победы 29 мая (10 июня) съезд закончил свою работу. Некую пикантность ситуации придавало имя Н. С. Авдакова – человека, оказавшего перед войной весьма активное противодействие мобилизационным усилиям военных в экономике. В немалой степени благодаря его действиям еще весной 1914 г. Военное министерство и, что особенно важно, Главное артиллерийское управление вплотную подходили к осознанию необходимости борьбы с организованным частным капиталом, с которым пришлось иметь дело менее чем через год в лице военно-промышленных комитетов и их Центрального комитета.

23 января (5 февраля) 1914 г. деятельность синдикатов «Продамет» и «Продуголь» стала предметом рассмотрения Совета министров. Как оказалось, они нарушали статью 1180 Уложения об уголовных наказаниях издания 1885 г., которая воспрещала «соглашение промышленников в целях ограничения производства продукта первой необходимости и установления однообразной, устраняющей конкуренцию цены на него»¹⁷. Следствие по делу синдикатов было признано «мерой весьма полезной, ибо истинный характер их далеко еще не выяснен»¹⁸. В результате правительством было принято решение о создании особой комиссии из представителей различных министерств, в том числе Военного и Морского¹⁹. Уже 10 (23) февраля 1914 г. начальник Главного артиллерийского управления отдал распоряжение о сборе постановлений окружных советов по организации борьбы с синдикатами²⁰. Один из ответов был получен примерно через месяц. Военные были настроены весьма решительно.

В марте 1914 г. Хозяйственный комитет Петербургского арсенала призывал: «Для борьбы с огромным злом, причиняемым казне синдикатами и сообществами вообще, и в частности теми, которые причиняют ущерб правильной деятельности арсенала, могут служить… разрешения на приобретение всех нужных арсеналу материалов, цены на которые являются завышенными в России, по означенной причине за границей, устройство казенных заводов с производительностью в размерах, обеспечивающих удовлетворение потребностей в случаях возникновения синдикатов и могущих послужить препятствием даже и к образованию их, и наконец уничтожение образовавшихся в настоящее время распоряжением высших правительственных учреждений»²¹. 1–4 (14–17) апреля в Харьковском отделении общества «Продуголь» и в его правлении в Петербурге прокуратурой была проведена «выемка всех документов, касающихся истории возникновения этого общества, его организации, задач и достигнутых результатов»²².

5 (18) апреля 1914 г. проблема синдикатов в нефтяной промышленности обсуждалась в Думе. Представители кадетов призвали к созданию государственной нефтяной промышленности, которая могла бы обеспечить потребности армии и флота и тем самым облегчить положение и рынка, и казны²³. Наиболее непримиримо по отношению к монополиям были настроены правые. Н. Е. Марков призвал правительство приступить «к борьбе не на жизнь, а на смерть с синдикатами, признав их как явных врагов народа, признав их вреднейшей, опаснейшей, угрожающей гибелью государству организацией. Если правительство не станет бороться с ними, а будет отрицать самый факт существования этих синдикатов, то правительство приведет Россию на край гибели»²⁴.

Рапорт прокурора Харьковской судебной палаты на имя министра юстиции от 11 (24) апреля 1914 г. о действиях в отношении «Продугля» гласил: «Эти первоначальные действия по результатам оказались, по-видимому, целесообразными, так как даже при беглом обозрении отобранных документов составляется убеждение в том, что акционерное общество Продуголь, при основном капитале в 1 000 000 рублей ежегодно терпевшее убытки от 300 000 до 750 000 рублей и тем не менее продолжавшее существовать, вопреки утверждениям его представителей, никогда не было самостоятельным коммерческим предприятием, а являлось распорядительным органом для ряда крупнейших предприятий Донецкого бассейна, вступивших путем заключения тождественных договоров с Продуглем в соглашение между собой с целью установления возможно более высоких цен на уголь путем ограничения добычи этого предмета первой необходимости и устранения конкуренции»²⁵.

Реализация предложений Н. Е. Маркова стала возможной после отставки В. Н. Коковцова, последовавшей 30 января 1914 г. Новый министр финансов П. Л. Барк выступил с программой «нового курса», инициатором которого стал А. В. Кривошеин. Эта политика, среди прочего, включала в себя такие предложения военных, как расширение льготных закупок металлов и сырья за рубежом и оптимизация работы государственного сектора экономики.

VIII съезд представителей промышленности и торговли, состоявшийся 2–4 мая 1914 г., выступил категорически против этой программы. 5 мая Советом съезда была направлена телеграмма с соответствующими предложениями на имя председателя Совета министров И. Л. Горемыкина. 9 июня последовало выступление Н. С. Авдакова в Государственном совете, членом которого он являлся. 21 июня к И. Л. Горемыкину была отправлена делегация предпринимателей. В результате единодушного давления буржуазии на правительство 16 июля 1914 г. были отменены (формально временно) Правила от 18 апреля 1914 г., ограничивавшие акционерное землевладение, вводившие общие ограничения для евреев и иностранных подданных в руководстве предприятиями, а также часть антисиндикалистских мер²⁶.

Война помешала руководителям военной промышленности взять реванш: в частности, следствие «по делу о стачке углепромышленников и торговцев углем Донецкого бассейна, входивших в состав общества «Продуголь», было приостановлено, а 5 (18) марта 1915 г. прекращено «за недостаточностью собранных улик»²⁷. Но в данном случае важно отметить: отношения между Главным артиллерийским управлением и частным капиталом были далеки от идеальных. Теперь реванш брала частная промышленность, предпочитавшая действовавать в союзе с политической оппозицией. Призывы, прозвучавшие на съезде промышленников, были рассчитаны на поддержку съездов Земского и Городского союзов, которые прошли 5 (18) июня 1915 г., в день отставки Н. А. Маклакова²⁸.

Думцы встретили эту отставку довольно единодушно: в интервью П. Н. Милюков, Н. В. Савич, В. М. Пуришкевич и А. Д. Протопопов оценили уход министра как несомненную победу²⁹. Земцы и горожане согласились направить в военно-промышленные комитеты своих представителей, выбор которых был поручен Главным комитетам – руководству союзов, которое в лице Г Е. Львова немедленно озвучило претензии в адрес власти, виновной, по его мнению, в отсутствии «священного единения» в стране³⁰. Военнопромышленные комитеты сразу же начали возникать на местном уровне: так, 3 (16) июня ВПК во главе с П. П. Рябушинским был создан в Москве³¹. Новый орган приветствовал Николай Николаевич, а через два дня комитет под председательством Н. С. Авдакова был образован в Киеве³².

Все это сопровождалось невиданной кампанией во славу деловитости предпринимательского класса. «Пропаганда деятельности военно-промышленных комитетов велась чрезвычайно интенсивно, – вспоминал министр промышленности и торговли. – Во всех газетах печатались сообщения о кипучей деятельности этих новых образований, еще ничем, кроме словоизвержений, не успевших себя зарекомендовать»³³. 9 (22) июня под председательством все того же Н. С. Авдакова состоялось первое заседание Центрального военно-промышленного комитета. Его открыли доклады Г. Е. Львова и М. В. Челнокова, выступивших с программой координации действий ВПК с Земским и Городским союзами³⁴.

Немецкие успехи на фронте придали борьбе с В. А. Сухомлиновым не только новую силу, но и новое направление. «В Думе негодование против Сухомлинова и главарей Артиллерийского управления не имело границ. Их еще не обвиняли открыто в измене, в сознательном саботаже, но до этого было уже недалеко. По крайней мере, часто вспоминали, что один из интимных друзей военного министра Альтшиллер скрылся в момент мобилизации, а другой, Мясоедов, повешен за измену»³⁵. Правда, Альтшиллера уже проверяли в 1909 г. на предмет шпионажа, но ничего подозрительного обнаружить не удалось. В 1910 г. он переехал в Петербург, где чувствовал себя более уверенно под защитой В. А. Сухомлинова³⁶. Доказательств его шпионской деятельности, разумеется, тоже не было, но и в них также не особо нуждались.

В августе 1917 г. генерал М. В. Алексеев был вызван в Петроград в качестве свидетеля для дачи показаний по делу своего бывшего начальника. Он набросал заметки, в которых фактически обвинял и В. А. Сухомлинова, и своего предшественника по штабу Киевского военного округа генерала

A. А. Маврина как минимум в преступной легкомысленности в общении с подозрительными людьми – Альтшиллером и Фурманом. Именно болтливости

B. А. Сухомлинова при первом из них М. В. Алексеев приписал разоблачение русского агента в Австро-Венгрии полковника А. Редля (что никак не соответствовало истине). Тем не менее там содержалось следующее признание: «Единственно, что 3 месяца надзора за Альтшиллером до его приезда в Петербург (подразумевалось, что наблюдение началось с момента назначения М. В. Алексеева. – А. О.) и 4 года наблюдения за Фурманом до моего нового назначения в Смоленск не дали положительных результатов. Люди остались подозрительными, но никаких фактов наблюдение не добыло»³⁷.

В лучшем случае сторонники обвинения утверждали, что, хотя В. А. Сухомлинова и нельзя упрекать в сознательном предательстве, но он все же участвовал в сомнительных торговых операциях, проводившихся его окружением³⁸. Даже М. Д. Бонч-Бруевич, который считал В. А. Сухомлинова «русским патриотом в самом лучшем понимании этого слова», а обвинения против него – «полной нелепостью», среди причин, превративших в 1915 г. военного министра в козла отпущения, перечислил следующие: странные выходки его жены; разнузданность доверенных лиц; клевета врагов, в том числе и Верховного главнокомандующего; общественная молва и всероссийская сплетня; беззаботность и неосторожность его самого; старания тех, кому надо было свалить его как преданного России человека³⁹.

Эта кампания не просто ставила под угрозу положение военного министра – она развращала и подрывала веру фронта в победу. «Боевой фронт, – писал генерал Н. А. Данилов (Рыжий), – верит в победу только до тех пор, пока верят в нее народные массы, питающие этот фронт и материально, и морально. Настроения тыла передаются на фронт. Они приносятся ему приходящими пополнениями, возвращающимися отпускными, выздоравливающими больными и ранеными, не говоря уже об оживленной корреспонденции, которой обменивается фронт с тылом. Огромное большинство людей фронта – люди женатые, оставившие свои семьи по мобилизации, но живущие их интересами. Фронт чутко прислушивается к тому, что происходит дома, в тылу. До тех пор пока тыл верит в победу, фронт борется геройски. Но если фронт поймет, что в тылу чаша переполнилась, что материальные невзгоды измотали его, что тыл считает войну безнадежной, то есть бессмысленной, тогда энергия фронта падает и развивается неудержимая тяга домой, домой во что бы то ни стало»⁴⁰. Именно эту тягу невольно и бездумно поддерживала и провоцировала своими действиями Ставка. Борьба с В. А. Сухомлиновым активизировалась и во время удач, и во время неудач на фронте. Военный министр вспоминал: «Каждый раз я чувствовал себя при появлении в Ставке тем красным сукном, которым раздражают быка, и в конце концов перестал появляться в резиденции главнокомандующего»⁴¹.

По свидетельству А. А. Поливанова, В. А. Сухомлинов во время визитов в Барановичи даже не приглашался на доклады Верховного в присутствии императора: «Это последнее обстоятельство, объясняемое, может быть, недоверием Вел. Кн. Николая Николаевича к генерал-адъютанту Сухомлинову, было однако способно лишить военного министра возможности тех относительно редких случаев, когда он мог бы получить подробную осведомленность о расположении наших армий и внести на основании такой осведомленности поправки в свои соображения о сроках и размерах подготовки для армии сил и средств в подведомственном ему районе внутри империи»⁴². А. Н. Яхонтов отметил, что отношения военного министра и Верховного главнокомандующего ухудшались по мере того, как последний «проявлял тенденцию переносить ответственность за свои боевые неудачи за счет непредусмотрительности тыла и на непригодность военного министра»⁴³.

Вспоминая о позиции Николая Николаевича в это время, генерал А. А. Мосолов писал: «Ставка выдвинула в свое оправдание две причины неудач: недостаток снарядов и германский шпионаж. Козлом отпущения стал военный министр Сухомлинов. Для поддержания этих тезисов, по требованию Великого Князя Николая Николаевича, сменили военного министра и отдали его под суд, а для подтверждения версии о шпионаже был повешен жандармский подполковник Мясоедов и начались ссылки лиц, носивших немецкие фамилии. В последнем особенно усердствовал начальник контрразведки генерал Бонч-Бруевич»⁴⁴. Впрочем, последний вообще прославился своим жестким отношением к инородцам. Нельзя не согласиться с Ю. Н. Даниловым, который был вынужден потом разбирать последствия деятельности М. Д. Бонч-Бруевича, что принцип коллективной ответственности более легко применим, чем доказательство конкретной вины отдельного человека⁴⁵. Но эти карательные меры, проводившиеся с согласия Николая Николаевича и Н. Н. Янушкевича, имели чрезвычайно разрушительные последствия.

Верховная власть резко изменила курс политики в Остзейском крае. В результате она оказалась как бы на стороне латышей и эстонцев в их вековом конфликте с немцами, невольно провоцируя местный национализм⁴⁶. П. Г Курлов, назначенный генерал-губернатором Прибалтийских губерний, летом 1915 г. вспоминал о весьма сложной обстановке, которую он застал в Риге: «… старинная вражда между местным немецким населением и латышами разгорелась до значительных размеров. Со стороны латышей сыпалась масса обвинений на своих противников не только за их чрезмерную любовь к германцам, но и за шпионство и даже за государственную измену. Во всем этом была масса преувеличений, которые в последующей моей службе в Риге создали мне тяжелые недоразумения»⁴⁷.

И, конечно, совершенно непродуманной акцией было разрешение Верховного на формирование в Остзейском крае частей по национальному признаку (латышские стрелки). Подобная практика никак не свидетельствует ни в пользу моральных качеств Верховного главнокомандующего и помощника военного министра, ни в пользу их ума, так как подобного рода интриги разлагали и армию, и тыл. Посетивший Петербург в январе 1916 г. русский представитель при британском флоте отмечал: «Война неожиданно изолировала страну. Националистическое движение, которое шло не из народа, а искусственно раздувалось в шовинизм правящими классами, несло свою долю вины в ускорении начинавшегося развала»⁴⁸.

Нельзя не отметить, что первые массовые волнения в тылу и во флоте были частично спровоцированы пропагандой борьбы с «немецким засильем», шпионами и шоком, вызванным отступлением, последовавшим после Горлице. С мая 1915 г. вести о «снарядном голоде» проникли в тыл и вместе со словом «измена» завладели умами масс⁴⁹. «Должен сказать, что в первой части 1915 г. политической жизни почти не было, – вспоминал министр народного просвещения граф П. Н. Игнатьев. – Все были убеждены, что война скоро кончится… Так продолжалось приблизительно до мая, июня, когда для нас стало ясно, что это не то»⁵⁰. Председатель Государственной думы паниковал и своими рассказами о положении дел на фронте наводил панику на думцев. Представителям цензовой общественности нужна была жертва, и она уже давно была выбрана. Глава думской канцелярии отмечал: «Бывший недавний друг Родзянко Сухомлинов весьма скоро впал в немилость у Родзянки»⁵¹. Он был не одинок, над обработкой общественного мнения трудились и другие.

Совсем недавно гучковский «Голос Москвы» в передовице «Борьба за Львов» призывал своих читателей к спокойствию: «Очень легко радоваться и ликовать при успехе. Гораздо важнее и труднее сохранить спокойствие и уверенность в будущем в минуту неопределенности. Между тем в этом долг каждого, кому дорога наша родина. Преувеличение и распространение всяких слухов о немецких успехах, конечно, идет из немецких же рук и имеет вполне определенную цель – внести в наши сердца тревогу и неуверенность»⁵². Как это часто бывает, моралисты не следовали своим призывам. «Гучков А. И. кричит, – записал в своем дневнике 28 июня (11 июля) 1915 г.

С. П. Мельгунов, – что немцы дойдут до Москвы; приехавший из Петербурга Тан (Богораз) доводит немцев уже до Омска. Сеятели паники»⁵³. Ранее никто не сомневался в окончательной победе России и никто не задумывался о возможности переноса боевых действий в глубь страны.

А. Н. Яхонтов вспоминал: «Тем болезненнее был переход от горделивой уверенности к наступившей суровой и беспощадной действительности. Жестокие удары судьбы резко потрясали общественное сознание. Нервы побеждали терпение и выдержку. Вера сменялась отчаянием, а самоуверенность – малодушием. Поддавшийся паническим слухам обыватель стал искать виновников неудач. В разговорах об этом угасал пафос войны. Реальная, животрепещущая Россия затуманивалась и менялась отвлеченным понятием «страны», которая, согласно радикальным исповедованиям, признавалась родиною лишь при условии пользования властью над ней»⁵⁴. Естественно, вспоминалась и предвоенная статья В. А. Сухомлинова «Россия хочет мира, но готова к войне», опубликованная в марте 1914 г. в «Биржевых ведомостях». Ее автора упрекали теперь во всех грехах, включая и предательство⁵⁵.

Вольно или нет, но Верховный главнокомандующий в своей борьбе с военным министром потакал этим настроениям. Ф. Ф. Палицын, давний сотрудник Николая Николаевича, в мае 1915 г. дал весьма нелестную оценку действиям своего бывшего командира: «Он политикой занимается, к нему министры ездят – я бы их не принимал, а армией не командует. Я ему говорил это, говорил, что приказчикам все роздал, а сам больше не хозяин своего дела. Это нельзя, нельзя заниматься политикой и войной. Это не совместимо, и добра не будет»⁵⁶. Прибывшему в Ставку 10 (23) июня 1915 г. В. Ф. Джунковскому Николай Николаевич сообщил о своем намерении настоять на замене В. А. Сухомлинова на А. А. Поливанова, так как он считал первого абсолютно скомпрометированным связью с С. Н. Мясоедовым и кризисом в снабжении армии боеприпасами. 11 (24) июня в Ставку прибыл император. Перед отъездом он принял В. А. Сухомлинова, но военному министру не удалось отстоять себя⁵⁷: он чувствовал, как постоянно ослабляются его позиции, и до последней минуты надеялся на то, что император понимает, что и почему происходит⁵⁸.

В Ставке обычно не очень радовались приездам императора. С весны 1915 г. каждый визит Николая II вызывал опасения среди сторонников великого князя: «С тревогой смотрели мы на медленно проходивший в Ставку мимо нас царский поезд, за которым как бы тянулась струя гнетущей атмосферы, окружавшей Престол и известные столичные круги, и облегченно вздыхали, когда царский поезд покидал Ставку»⁵⁹. В этот раз все было наоборот: с пребыванием царя в Барановичах связывались большие ожидания. «В этот приезд Царя заметно стало стремление чинов Ставки к вмешательству в дела внутреннего управления», – вспоминал В. Н. Воейков⁶⁰. Как только прибыл императорский поезд, великий князь отправился в вагон императора. Между ними состоялся долгий разговор без свидетелей. Верховный главнокомандующий много говорил о сложности ситуации, в которой находилась страна. В какой-то степени Николай II уже был готов к решению, которого хотел добиться великий князь. В дороге из Северной столицы он уже думал о смене министров и созыве Государственной думы⁶¹.

При роспуске трехдневной третьей сессии Думы 29 января (11 февраля) 1915 г. был оглашен императорский указ Правительствующему сенату от 11 (23) января, по которому предписывалось созвать следующую сессию не позднее ноября 1915 г.⁶² Причиной царского визита в Барановичи и его фоном были события в той же Галиции. Николай Николаевич (младший) поначалу рассказывал о том, что все спокойно, генерал-квартирмейстер Ю. Н. Данилов заявлял, что моральное состояние войск по-прежнему на высоком уровне и вся проблема сводится к отсутствию снарядов. Настроение самого высшего командования плохо соответствовало этим радужным оценкам. Начальник штаба Юго-Западного фронта генерал В. М. Драгомиров готовился отступать до Киева, не лучшим образом выглядел и сам Верховный. Николай II так описывает один из докладов Николая Николаевича (младшего) о положении на фронте: «Бедный Н [иколай], рассказывая мне все это, плакал в моем кабинете и даже спросил меня, не думаю ли я заменить его более способным человеком»⁶³.

На вопрос императора о кандидатуре на пост военного министра Николай Николаевич (младший) назвал А. А. Поливанова. «Просмотрев ряд фамилий генералов, – писал Николай II, – я пришел к выводу, что он мог бы оказаться подходящим человеком»⁶⁴. Поведение А. А. Поливанова перед войной, его связи с А. И. Гучковым и опальным уже графом В. Н. Коковцовым вызывали в придворных кругах самые серьезные подозрения. Доверие Государственной думы к генералу оборачивалось недоверием со стороны Двора⁶⁵. Но на этот раз император решил уступить. Выйдя из вагона, главнокомандующий шепнул генералу В. Ф. Джунковскому: «Все сделано»⁶⁶. Таким образом, в день прибытия Николая II в Барановичи судьба военного министра была решена. А. А. Поливанову, состоявшему тогда при верховном начальнике санитарной и эвакуационной части принце А. П. Ольденбургском, был отдан приказ срочно явиться в Ставку. В Петрограде уже ходили слухи об отставке В. А. Сухомлинова⁶⁷.

Это стало кульминационным моментом борьбы, которая не была простым столкновением двух генерал-адъютантов, занимавших два высших военных поста – Верховного главнокомандующего и военного министра. Как отмечает современный историк: «Это был политический конфликт, в котором Императорский двор, правительство, Дума и политические партии боролись друг против друга. Армия, высшее командование и генштабисты были глубоко вовлечены в этот огромный политический конфликт»⁶⁸. В. А. Сухомлинов был смещен А. А. Поливановым. Николаю II, как свидетельствует его собственноручное письмо от 11 (24) июня, было трудно пойти на эту уступку, и он решил по возможности смягчить ее. «Царствование Николая II, – вспоминал один из членов «Прогрессивного блока», – вообще было довольно своеобразно тем, что ему всегда приходилось делать обратное тому, что он желал»⁶⁹.

Император писал: «Владимир Александрович, после долгого раздумывания я пришел к заключению, что в интересах России и армии Ваш уход необходим в настоящую минуту. Поговорив с Вел. Кн. Николаем Николаевичем, я окончательно убедился в этом. Пишу Вам это, чтобы Вы от меня первого узнали. Мне очень тяжело сказать Вам об этом, тем более, что я вчера только Вас видел. Сколько лет мы с Вами работали, и никогда между нами не было недоразумений. Благодарю Вас, что Вы положили столько труда и сил на благо нашей родной армии. Беспристрастная история будет более снисходительна, чем осуждение современников»⁷⁰. В письме содержался также приказ временно передать министерство генералу А. П. Вернандеру. Прав ли был Николай II, утверждая, что В. А. Сухомлинов мог рассчитывать на беспристрастность суда истории? В каком состоянии в этот момент находилось снабжение армии боеприпасами и оружием?

Потребность армии в легких парках в начале 1915 г. составляла 30 в месяц или один в день, в январе – феврале реально поставлялось 12 парков в месяц. В апреле эта цифра выросла до 15, в мае – до 20, в июле – до 33, в ноябре – до 50⁷¹. Это был впечатляющий успех, но динамика роста не свидетельствует о переломе в производстве при А. А. Поливанове. «Условия русской индустрии, финансов и культуры в общем таковы, – считал военный министр, – что нам очень трудно быть независимыми и не отставать от Запада»⁷². Эту, в общем-то, бесспорно очевидную истину были в состоянии усвоить и правильно оценить ситуацию лишь единицы, как, например, генерал Г К. Маннергейм. По его мнению, В. А. Сухомлинов стал козлом отпущения за индустриальную и финансовую слабость страны⁷³. Почти так же описал причину падения военного министра и генерал Ю. Н. Данилов, не веривший в обвинения в измене. Это падение, по его словам, «являлось одною из искупительных жертв за грехи старой России»⁷⁴.

Такой же точки зрения придерживался и один из самых талантливых организаторов русской военной промышленности генерал А. А. Маниковский: «Что боевого снабжения действительно не хватало нашей армии – это факт неоспоримый; но в то же время было бы грубой ошибкой ограничиться только засвидетельствованием этого факта и всю вину за понесенные неудачи свалить на одно только «снабжение»; это было бы, что называется, «из-за деревьев не видеть леса», так как истинные причины наших поражений кроются глубоко в общих условиях всей нашей жизни за последний перед войной период. И сам недостаток боевого снабжения нашей армии является лишь частичным проявлением этих условий, как неизбежное их следствие. И только принадлежа к числу внешних признаков, всегда наиболее бьющих в глаза, он без особых рассуждений был принят за главную причину нашего поражения (выделено мной. – А. О.)»⁷⁵.

На первых этапах кризиса император склонен был поддерживать В. А. Сухомлинова практически во всем. «Немцы в своей промышленной стране, – писал военный министр Н. Н. Янушкевичу 2 (15) декабря 1914 г., – имея Круппа, 40 лет готовились к войне, а мы всего каких-нибудь пять лет и вот уже пятый месяц беспрерывно стреляем, да как еще палим, и даже просто бросаем боевые припасы. А что было в I и II армиях… По-видимому, по снарядам и в иностранных армиях также слабо, и они не справляются»⁷⁶. Поддержка императора была весьма важна. Для многих не было секретом и то, что великий князь Сергей Михайлович, генерал-фельдцейхмейстер, особенно старался в обвинениях в адрес военного министра, для того чтобы отвести возможную критику в собственный адрес. «Вообще после войны тут многое, что откроется, – отмечал в своем дневнике в конце апреля 1915 г. Андрей Владимирович, – скорее, в пользу Сухомлинова и не в пользу тех, кто его так открыто обвиняет»⁷⁷.

На самом деле ни одна армия, вступившая в войну, не была готова к ее требованиям. «Наше снабжение боевыми припасами было тоже не на высоте тех требований, которые предъявляла русской армии всемирная война, – вспоминал В. А. Сухомлинов. – Но наша армия в 1915 г. со своим недостатком снабжения находилась точно в таком же положении, как и другие армии. В августе 1914 г. ни одна армия, выступавшая на войну со своими запасами боевого снабжения, не была в силах покрыть неисчислимые обширные потребности войск. Русская армия была обеспечена всего лишь едва на 6 месяцев. Наступивший тогда в действительности расход снарядов превзошел все самые широкие предположения»⁷⁸.

Об этом же свидетельствуют и противники, и союзники Р оссии в войне. Генерал Э. Людендорф отмечал: «На востоке у нас никогда не было недостатка в боевых припасах. Мы всегда имели их столько, сколько транспорт мог доставить по плохим дорогам. В позиционной войне тогда еще не образовывали крупных складов. На западе обстоятельства складывались иначе, и там чувствительно сказывался недостаток в боевых припасах. Все вступившие в войну государства недооценили как действительность сильно сконцентрированного артиллерийского огня, так и расход боевых припасов»⁷⁹. Отметим для правильного понимания слов германского генерала, что, во-первых, на востоке интенсивность артиллерийских поединков была гораздо ниже, чем на западе, а во-вторых, сбои в снабжении германской армии все же имели место в конце 1914 г. Довоенная германская военная промышленность, насчитывавшая до 30 заводов, не могла обеспечить снабжение в требуемых объемах без милитаризации производства⁸⁰.

«Несмотря на крупные военные морские программы, осуществленные в законопроектах 1911, 1912 и 1913 гг., – отмечал в своих мемуарах Маттиас Эрцбергер, – мировая война застигла немецкий народ неподготовленным (выделено автором. – А. О.) в военном, хозяйственном и политическом отношении; без гениального открытия способа добывания азота из воздуха в начале 1915 г. производство пороха в Германии должно было прекратиться»⁸¹. В октябре 1914 г. из-за недостатка пороха были даже прекращены штурмы Вердена: командование боялось, что армия кронпринца в случае контрудара противника окажется без огневой поддержки, эти же соображения тормозили широкое использование тяжелой артиллерии на Западном фронте. 17 ноября 1914 г. А. фон Тирпиц, находившийся в Ставке кайзера в Шарлевилле, отмечал: «С тяжелыми «Бертами» придется обождать, пока у нас не будет достаточно пороха. С начала войны мы (то есть военно-морской флот. – А. О.) передаем армии весь следуемый нам по контрактам порох, а также сукно, провиант и различные материалы»⁸².

Только с весны 1915 по конец лета 1916 г. германский фронт, по свидетельству военного министра Второго рейха генерала Э. фон Фалькенгайна, не испытывал проблем в снабжении снарядами⁸³. Что же касается австрийцев, то у них положение со снарядами было особенно тяжелым. Объективной трудностью мобилизации промышленности стало большое количество устаревших моделей артиллерии, австро-венгерская армия использовала сорок пять видов орудий, каждое из которых требовало особого вида снарядов. К декабрю 1914 г. ежемесячное производство боеприпасов в Австро-Венгрии составило 116 тыс. единиц, в то время как недельная потребность фронта равнялась 240 тыс. Только к 1916 г. ежемесячное производство снарядов Дунайской монархии достигло максимальной цифры в 1 млн, в то время как русское производство превосходило ее более чем в четыре раза, а германское – в семь раз⁸⁴. Всего же с начала войны и до 1 марта 1917 г. на фронт поступило (кроме предвоенного запаса) 52,6 млн трехдюймовых снарядов (из них 9,2 млн от зарубежных поставщиков), 14 310 легких орудий и 1657 гаубиц⁸⁵.

Не была исключением и Франция, имевшая до войны 30 казенных и частных военных заводов. Во французской армии кризис в обеспечении артиллерии проявился уже в октябре 1914 г., и, по свидетельству маршала Ж. Жоффра, был преодолен только к концу 1915 г.⁸⁶ Последнее не удивительно, ведь с началом войны и объявлением мобилизации во Франции было закрыто 47 % всех заводов, фабрик, учреждений и магазинов, в незакрытых фабриках и заводах 22 % рабочих были мобилизованы, 44 % уволены и только 34 % остались работать. Многие военные заводы резко сократили свои объемы, так как артиллерийское производство аннулировало многие довоенные заказы⁸⁷. Восстанавливать производство и разворачивать его начали с конца 1914 – начала 1915 г.

Еще хуже дело обстояло в Англии. Там тоже ошиблись в расчетах, и военному министру Г Китченеру пришлось обращаться к французам с просьбой временно выделить в распоряжение экспедиционного корпуса 300 орудий 90-мм калибра⁸⁸. Д. Ллойд-Джордж, возглавлявший Министерство боеприпасов, вспоминал: «Хотя недостаток в военном снаряжении обнаружился весной 1915 г. во всех или почти всех отраслях снабжения военными материалами, нужда в артиллерийских снарядах на фронте оказалась особенно большой»⁸⁹. Потребности британской армии были удовлетворены только к летней кампании 1916 г.⁹⁰ Как знакомо для России звучат слова Д. Ллойд-Джорджа о Военном министерстве Британии: «К сожалению, военное ведомство находилось во власти реакционных традиций. Политика военного ведомства, казалось, сводилась не к подготовке будущей войны, а к подготовке предыдущей или предпредыдущей войны… Ум военного человека ищет опоры в традиции; память заменяет военным гибкость мысли»⁹¹.

Россия, имеющая перед войной 21 военный завод, не слишком отличалась от других государств Европы⁹². Сходство проявлялось не только в количественных показателях, но и в качестве управления. Русские заводы были в основном крупными современными предприятиями с большим производственным потенциалом. Но в их управлении не было ни жесткой централизации, ни планов создания обученного резерва инженеров и квалифицированных рабочих, которые в случае мобилизации производства могли бы позволить резко увеличить выпуск продукции в сжатые сроки⁹³.

В начале войны было еще одно сходство России с ее европейскими союзниками. Правительство, «общественность» и народ были убеждены в том, что армии и государству предстоит тяжелая борьба с Германией, но абсолютное большинство было уверено в том, что война не затянется дольше нескольких месяцев и, уж во всяком случае, закончится к зиме 1914 г.⁹⁴ Но это сходство носило формальный характер. Русское общество очень скоро забыло о своих настроениях начала войны. Тем не менее, когда в декабре 1914 г. и в феврале 1915 г. Главное артиллерийское управление и военный министр вновь, как и в первые дни войны, обратились в Совет министров с предложением утвердить проект об особом положении в государственной военной промышленности, правительство опять не поддержало его⁹⁵.

Различия Англии и Франции с воюющей Россией действительно были принципиальными. Во-первых, цитируемые выше слова Д. Ллойд-Джорджа взяты из послевоенных мемуаров британского государственного деятеля; во время войны британское правительство – этот идеал русских либералов – не спешило будоражить общественное мнение своих стран; во-вторых, ни в одной из воюющих стран главнокомандующий не вел столь открытую войну с военным министром; и наконец, нигде «общественность» не объясняла ошибки военного ведомства, допущенные в предвоенный период, прямым предательством главы этого ведомства. Прекрасным примером может послужить поведение французских парламентариев в дни верденского кризиса. В первые недели германского наступления многим казалось, что война проиграна, раздавалась критика в адрес британского союзника, однако эти колебания были быстро преодолены: «Вся Франция знала с большей или меньшей точностью, что были допущены ошибки. Было более чем естественно, что раздавались громкие призывы к официальному расследованию причин этих ошибок и к их исправлению. К чести французского парламентаризма, это требование никогда не выходило за пределы здравого смысла. Французский депутатский корпус явно продемонстрировал врагу, что все его расчеты на внутренний политический раскол были основаны на ложных предположениях»⁹⁶. В России же, судя по воспоминаниям современника, все было по-другому: «Безудержные сплетни и липкая клевета вносили деморализацию, перенося центр тяжести настроений от борьбы с врагом внешним на устранение врага внутреннего»⁹⁷.

После решения об отставке В. А. Сухомлинова в Ставке ликовали, вечером 11 (24) июня там уже открыто обсуждались подробности нового политического курса «на общественность», принятого по настоянию главковерха. Особые надежды были связаны с именем А. В. Кривошеина, который должен был заменить И. Л. Горемыкина⁹⁸. С июня 1915 г. А. В. Кривошеин стал безусловным лидером правительства и уже планировал создание объединенного с представителями общественности кабинета. Поначалу он даже имел поддержку со стороны императора⁹⁹. У него были большие планы, прежде всего в земельном вопросе: с самого начала 1915 г. он считал необходимым решить вопрос о наделении землей семей отличившихся солдат, однако предполагал оформить это в виде льготной продажи государством из особого казенного земельного фонда при обеспечении покупателей ссудами¹⁰⁰.

«Запасы казенных земель в Европейской России, – гласил его доклад, который обсуждался 3 (15) марта и 17 (30) апреля 1915 г. в Совете министров, – орошенных казною земель на Кавказе и в Туркестане, лучших переселенческих участков за Уралом, имений, скупленных ранее Крестьянским банком, а также бывших колонистских и иных земель, подлежащих ныне в пограничной полосе обязательной продаже прежними их владельцами, подданными и уроженцами воюющих с нами держав, выразятся в общей сложности несколькими миллионами десятин»¹⁰¹. Следует отметить, что главную и наиболее ценную часть этого фонда, по мысли А. В. Кривошеина, должны были составить именно колонистские земли. Обеспечить это и должно было положение Совета министров «О землевладении и землепользовании в Государстве Российском австрийских, венгерских, германских или турецких подданных». 2 (15) февраля 1915 г. оно было утверждено императором и стало законом. На расстоянии в 150 верст от государственной границы «в южном и западном пространствах» (то есть фактически в прифронтовой полосе) колонисты, подданные и уроженцы вражеских держав, должны были продать свое недвижимое имущество¹⁰².

Прежде всего речь шла о земле, на дома и квартиры это положение не распространялось. Закон предусматривал категории лиц, на которых его действие не распространялось: 1) православных с рождения и перешедших в православие до 1 (14) января 1914 г.; 2) доказавших свою принадлежность к «славянской народности»; 3) доказавших «свое участие или участие одного из своих восходящих или нисходящих по мужской линии в боевых действиях русской армии или русского флота против неприятеля в звании офицера или в качестве добровольца, или принадлежность свою или кого-либо из означенных лиц к числу получивших награды за боевые отличия в военных действиях сих армии и флота, или смерть одного из восходящих или нисходящих на поле брани»; 4) вдов всех перечисленных выше категорий¹⁰³.

Кроме того, А. В. Кривошеин предлагал изучить вопрос о распространении деятельности Крестьянского банка на территории Галиции, которую планировалось присоединить к империи по окончании войны. 2 (15) мая 1915 г. Николай II одобрил эту программу. Высочайшая резолюция гласила: «Вся суть вопроса в широкой скупке Крестьянским банком колонистских земель. Приступить к ней немедленно, а для пополнения образуемого запаса наладить теперь же подготовку земель казенных»¹⁰⁴. Впрочем, поддержка

А. В. Кривошеина со стороны императора продолжалась недолго. «На сей раз, однако, – подводил итог свершившемуся в Барановичах Ю. Н. Данилов, – император Николай II склонился в своем решении на сторону тех советчиков, которые предлагали ему внять общественным желаниям. Вначале была намечена полная программа перемен в составе правительства. Программа эта предусматривала даже смену председателя Совета министров. Новыми кандидатами на этот пост являлись Кривошеин и Сазонов. Но затем наступили обычные колебания, и государь не пожелал расстаться с Горемыкиным»¹⁰⁵. Утром 12 (25) июня пришла телеграмма от В. А. Сухомлинова, извещавшая императора о сдаче министерства А. П. Вернандеру. Император еще колебался, в Ставке знали об этом, и ситуация оставалась весьма напряженной¹⁰⁶.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.