Сергей Кремлёв. Если бы самолеты взлетели…
Сергей Кремлёв. Если бы самолеты взлетели…
Не за горами уже семидесятая годовщина со дня начала Великой Отечественной войны, но по сей день остается актуальным вопрос: «Можно ли было начать ту войну иначе, чем она для нас началась?» Этот вопрос волновал наших отцов и дедов в 1941 году, он по-прежнему волнует и нас.
При этом кто-то боится правды, кто-то ее хочет знать.
И знать ее можно. Ведь историческая правда всегда есть. Правда — это то, что было на самом деле, но было в целом, а не на одном каком-то направлении и не в один какой-то момент времени. Потому что иногда правда о причинах поражений или побед народов уходит в глубь веков.
Из чего складывается подготовленность или неподготовленность страны к войне?
Устойчивость власти, развитие народа, оснащенность Вооруженных сил, умение войск использовать свое оружие, принципы мобилизации — все это важно и само по себе в отдельности, и тем более важно в комплексе. И все это — объективные факторы. Они на данный исторический момент сложились так, как сложились, и не в нашей воле здесь что-то быстро изменить.
Имеются факторы, зависящие от текущей ситуации, от воли людей, проявляемой в реальном масштабе времени, то есть — факторы субъективные. Например, один и тот же полк может быть хорошо подготовлен к войне — если им командует толковый командир, а может быть и не готовым — если им командует разгильдяй, дуболом или невежда.
Но даже семи пядей во лбу командир полка не обеспечит эффективной боевой работы полка, если полк в середине XX века будет вооружен кремневыми ружьями начала XIX века. И тут уже свое значение имеют объективные факторы. Эфиопские воины были бы и рады воевать против итальянцев в Абиссинии в 1935 году автоматическим оружием, но Абиссиния его ни сама не производила, ни закупить не могла.
Так были ли мы готовы к войне объективно? Могли ли мы с объективной точки зрения остановить немцев с меньшими потерями, меньшей кровью? Можно ли было не допустить их до Москвы и если не выиграть кампанию 1941 года, то хотя бы свести ее «вничью»?
Вопросы эти вполне понятны и научно корректны. Подчеркиваю — они вполне корректны и со строго научной точки зрения! Ведь историк, уверяющий нас, а тем более убежденный сам, что история не имеет-де сослагательного наклонения, сегодня может быть оценен скорее как регистратор или в лучшем случае как добытчик исторических фактов, но отнюдь не как пытливый их исследователь.
Сегодня историческое исследование можно считать полноценным только тогда, когда дан ответ на вопрос — не было ли в исследуемом историческом периоде каких-то иных, чем реализовавшиеся, вариантов развития ситуации?
Если окажется, что исследуемый период мог реализоваться только так, как он реализовался, работа историка закончена.
Но если окажется, что все могло сложиться иначе, логически неизбежны уже другие вопросы: «Почему вполне возможный вариант не реализовался? Что и кто этому помешали? И что надо было сделать, чтобы упущенные шансы реализовались?»
Лишь после ответа на эти вопросы можно считать, что мы исследовали данный исторический период полностью.
Посмотрим под таким углом зрения на 22 июня 1941 года. Почему оно началось так, как началось? И могло ли начаться иначе?
Зная ситуацию в целом, можно уверенно ответить: «Конечно, могло!»
Я уже имел однажды повод сослаться на две советские монографии 1970-х годов, где отыскиваются небезынтересные данные, относящиеся к весне и лету 1941 года. Это, во-первых, коллективный труд «Начальный период войны» (Воениздат, 1974, под общей редакцией генерала армии С.П. Иванова). Анализу начала непосредственно Великой Отечественной войны там посвящено не очень много страниц, но имеются интересные сведения и рассуждения. Во-вторых, это монография 1977 года «Тыл Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» под общей редакцией генерала армии С.К. Куркоткина.
Безусловно, общий список информативных изданий советского периода двумя названными книгами не исчерпывается, но знать эти две работы (или, по крайней мере, знать о них) нам не мешает. Так, в последней монографии содержится вполне представительная статистика, которая позволяет понять, что, хотя о готовности РККА к ведению инициативных наступательных действий в стиле превентивного удара в 1941 году говорить не приходится, общий потенциал РККА уже в 1941 году полностью исключал вариант бесповоротного разгрома Красной Армии Вооруженными силами Германии, зато позволял встретить агрессию вполне достойно.
Но сразу замечу: речь об общем потенциале РККА, а не о том, можно ли было им распорядиться в 1941 году так, чтобы избежать разгромного проигрыша приграничного сражения.
Чтобы последняя мысль стала понятнее, поясню ее современными примерами.
У ныне павшего Советского Союза в 1985 году было — в материальном, в научно-техническом отношении — все для того, чтобы освободиться от коросты брежневщины и в считаные годы конструктивно преобразиться. Реально же СССР в считаные годы был развален и уничтожен, и главную роль в этом сыграли власть и народы СССР.
Другой пример…
По сей день судостроительный и приборостроительный потенциал Российской Федерации, особенно вкупе с потенциалом Украины и Белоруссии (судостроение Николаева, Херсона, Феодосии, Керчи, приборостроение и электроника Киева, Минска, Харькова), позволяет проектировать и строить современные военные корабли, но власти «Россиянин» предпочитают закупать «Мистрали».
По сей день у «Россиянин» есть все для того, чтобы из системной полуколонии Запада быстро преобразовать себя в новый, динамично развивающийся Советский Союз. Для этого имеется мощная комплексная база, созданная первым, павшим, Советским Союзом. Но власти и интеллигенция «Россиянин» предпочитают и далее разрушать оставшееся.
А потенциал-то мы имеем все еще мощный!
Так вот, с одной стороны, в 1941 году Россия имела выдающегося, высококомпетентного верховного вождя, имела в целом компетентную и адекватную ситуации власть (то, что часть представителей власти с началом войны провалилась, в общей оценке ничего не меняет), и, самое главное, Россия имела нового массового своего гражданина, воспитанного Советской властью.
«Олигархов», Немцовых, попцовых, Шендеровичей, ганапольских и Задорновых в 1941 году в России не было.
Однако в СССР в 1941 году все еще с избытком хватало того, что очень точно назвали «родимыми пятнами капитализма и царизма».
Они-то, эти родимые «расейские» «родимые пятна», и сыграли в 1941 году свою зловещую и трагическую роль. Они и помешали в полной мере использовать уже в 1941 году тот огромный материальный и нравственный потенциал, который Советский Союз создал к 22 июня 1941 года.
В давней работе о том периоде западногерманские авторы Ф. Круммахер и Г. Ланге писали, что в 1941 году Красная Армия была не готова даже к обороне, не говоря уже о наступательном превентивном ударе. Однако более верным будет сказать, что к лету 1941 года Красная Армия и была готова к обороне, и не была готова к ней.
Мы еще об этом поговорим…
Ограниченный рамками статьи, я не могу часто цитировать источники, в том числе и упомянутые выше две монографии, но заинтересованный читатель может ознакомиться с ними сам и вряд ли будет разочарован. Стиль обеих книг далек, конечно, от сенсационного, а генштабистский труд вообще суховат, но при этом весьма и весьма неплох, особенно — по «дубовым» брежневским временам.
Именно монографией «Начальный период войны» я и воспользуюсь для того, чтобы ознакомить читателя с основными идеями оперативного плана, разработанного к осени 1940 года Генеральным Штабом РККА и дополненного весной 1941 года планом обороны государственной границы.
План предусматривал действия в форме ответного удара после стратегического развертывания главных сил Красной Армии. На первом этапе войны армии прикрытия должны были активными оборонительными действиями при поддержке авиации и фронтовых резервов отразить первый удар и обеспечить сосредоточение и развертывание главных сил. По плану обороны государственной границы требовалось за счет упорной и активной обороны с использованием укрепленных районов и полевых укреплений прикрыть развертывание; противовоздушной обороной и действиями авиации обеспечить нормальную работу коммуникаций; всеми видами разведки определить группировку войск противника; активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и ударами по железнодорожным узлам, коммуникациям и соединениям противника нарушить и задержать сосредоточение и развертывание войск: не допустить высадки (выброски) воздушных десантов.
В случае прорыва обороны крупными мотомеханизированными войсками противника предусматривалось массированное использование механизированных корпусов, противотанковых артиллерийских бригад и авиации для ликвидации прорыва.
При благоприятных условиях войска должны были быть готовы по указанию Главного командования к нанесению стремительных ударов для разгрома перешедших границу группировок противника и перенесения боевых действий на его территорию.
Так выглядит принятая к лету 1941 года советская концепция начального периода войны в изложении одного из авторов монографии «Начальный период войны» — Н.А Фокина.
Если мы проанализируем оперативный план 1940 года и его развитие весной 1941 года, то увидим, что ничего особо нереального (разве что за исключением задачи завоевания превосходства в воздухе) оперативный план не содержал. В принципе «сценарий», говоря языком современным, разработанный Генштабом РККА осенью 1940-го — весной 1941 года, был достаточно оптимальным, и если бы он был реализован, то…
А вот тут и начинаются вопросы и проблемы…
Начнем с того, что разработчики оперативного плана и плана обороны границы почему-то считали, что обе стороны начнут боевые действия лишь частью сил и что для завершения развертывания главных сил Красной Армии, как и главных сил противника, потребуется не менее двух недель. А за это, мол, время армии прикрытия сумеют отразить первый удар врага.
Далее я прямо цитирую монографию «Начальный период войны»:
«В случае, если бы войскам первого стратегического эшелона удалось не только отразить первый удар врага, а и перенести боевые действия на его территорию еще до развертывания главных сил, второй стратегический эшелон (его рубежом развертывания намечался Днепр) должен был нарастить усилия первого эшелона и развивать ответный удар в соответствии с общим стратегическим замыслом».
И вот этот удивительный, даже по тем временам, взгляд советского Генштаба на возможное развитие ситуации сразу программировал очень непростое положение для сил прикрытия в случае начала войны. И очень сложно понять — как могли так безответственно мыслить два подряд начальника Генштаба РККА, то есть генерал армии Мерецков до января 1941 года и генерал армии Жуков с января 1941 года?
Ну, как-то еще можно объяснить их расчет на то, что советские соединения будут развертываться не в одночасье, а в течение полумесяца, и в этот период вся тяжесть обороны в приграничном сражении ляжет на армии прикрытия. В разработке этой части «сценария» надо было думать только за себя, за «красную» сторону.
Но в той части «сценария», где рассматривались возможные действия «синей», так сказать, стороны, то есть немцев, мыслить-то надо было за противника!
За противника!
Не так ли?
Но как после стремительных Польской 1939 года и Французской 1940 года кампаний Вермахта, успешных для немцев в том числе и за счет немедленного ввода в дело основных ударных сил, Мерецков, Жуков и подчиненный им Генеральный Штаб РККА могли допускать вариант постепенного и неспешного развертывания Гитлером основных сил вторжения?
Вот уж это понять не то что сложно, но просто невозможно. Ведь не надо было иметь на петлицах десять генеральских звезд на двоих и быть генералом армии, чтобы понимать, что немцы ударят сразу всей массой войск.
Я не допускаю мысли о прямом предательстве Тимошенко и Жукова, да и Мерецкова — тоже (хотя с последним и «темна вода в облацех»), однако подобные взгляды профессиональных военных на возможные действия противника проще всего объяснить прямой изменой. Ведь они были обязаны знать и изучить реальный стиль действий Германии в уже идущей мировой войне. Но вот же — не изучили.
Или — «не изучили»?
Так или иначе, здесь уместно говорить о преступных безответственности и верхоглядстве Генштаба РККА, Наркомата обороны РККА и их руководителей накануне большой войны.
Причем говорить надо о преступном небрежении именно военных, а не Сталина. Ведь здесь речь — о профессиональных проблемах стратегического полководческого планирования, к которым Сталин в то время прямого касательства не имел и не обязан был иметь.
На этом, как правило, упускаемом из виду моменте стоит немного остановиться — даже в краткой статье.
После чистки армии в 1937–1938 годах Сталин, конечно, был обеспокоен — не снизился ли командный уровень РККА? В 1935 году на одном из первых заседаний Военного совета при наркоме обороны СССР командующие просили наркома обороны Ворошилова поставить вопрос перед ЦК о разрешении Высшему командованию РККА хотя бы в полевые поездки летать самолетами, но Ворошилов, даже не адресуясь к ЦК и Сталину, вновь жестко запретил это, мотивируя запрет высоким уровнем аварийности в ВВС. «Вот ликвидируете аварийность, тогда летайте» — таков был смысл ответа Ворошилова. При всем том большинство высших командиров РККА, о личной безопасности которых так заботился Сталин в 1935 году, в течение 1937 и 1938 годов были арестованы и после следствия расстреляны. Уже эта коллизия 1935–1938 годов доказывает, что репрессии были объективно вынужденной мерой. Если бы Сталин хотел устранить «конкурентов», достаточно было бы разрешить Тухачевскому с Якиром и прочими летать в войска и обратно в Москву самолетами. Смотришь — и не было бы нужды в арестах. Но причиной арестов 1937 года стал реальный заговор, о котором в 1935 году никаких сведений у Сталина еще не было.
В целом «чистки» 1937 года командный уровень Красной Армии скорее подняли — как шутят англосаксы, удачный бомбовый удар врага по высшему штабу резко повышает боеспособность своих собственных войск. Но Сталин не мог не беспокоиться — каков же истинный командный потенциал армии?
Первая относительно серьезная проба сил после 1937 года пришлась на Халхин-Гол, на лето 1939 года. Это был, конечно, всего лишь локальный конфликт, но — самый крупный со времен Гражданской войны. В целом РККА показала себя тогда неплохо, и даже накладки осеннего «освободительного похода» в Западную Украину и Западную Белоруссию особых тревог не вызывали.
Тревожный звонок раздался в конце того же 1939 года, когда начались неожиданные неудачи РККА в финской войне. Это была тоже локальная, но все же уже война. И она для нас сразу же «не задалась». Причем не столько из-за бойцов, сколько как раз из-за командиров. Однако низкий уровень организации военных действий объяснялся не отсутствием компетентных кадров после «чисток», а тем, что мирное время выдвигает в армии вперед чаще всего не самых лучших. Уже потом реальная война быстро расставляет все на свои места, показывая, кто чего стоит на самом деле. Так что провалы быстро сменились успехами, и это отнюдь не было не замечено умными людьми на Западе. Например, военный обозреватель «Таймс» способность Красной Армии к обновлению оценил очень высоко. Но проблема была.
Новая тревога и недовольство Сталина выразились в том, что явно по его инициативе с 14 по 17 апреля 1940 года в ЦК ВКП(б) было проведено Совещание начальствующего состава РККА по сбору опыта боевых действий против Финляндии.
Сталин не только на нем присутствовал, но и принял активное участие в дискуссии, задавал вопросы, подавал реплики, а под конец выступил с очень содержательной речью. Судя по всему, в апреле 1940 года он пришел к выводу, что армейцы из финской войны необходимые уроки извлекли, и в декабрьском совещании высшего начальствующего состава РККА 23–31 декабря 1940 года, где обсуждались чисто профессиональные вопросы, Сталин участия уже не принимал, хотя в ЦК было проведено обсуждение итогов двух военных игр, состоявшихся после совещания.
После этого Сталин, как можно предполагать, решил, что военная работа ведется верно, армейцы суть задач понимают и готовы их решать. А в политическом отношении за армию можно не беспокоиться.
Не мог же Сталин в этой ситуации подменять собой наркома обороны маршала Тимошенко, начальника Генерального штаба генерала Жукова, заместителя наркома — Мерецкова, артиллерийских начальников — маршала Кулика и генерала Воронова, авиационных генералов Рычагова и Смушкевича, танкиста — генерала Федоренко, руководителей боевой подготовки пехоты — генералов Курдюмова и Смирнова, интенданта — генерала Хрулева и прочих высших генералов РККА! В том числе и командующих приграничными военными округами.
Как глава государства Сталин был обязан и действительно внимательно относился к вопросам прежде всего материального обеспечения обороны — производства вооружений и боеприпасов, создания стратегических резервов, структуры Вооруженных сил и т. д. И здесь был компетентен.
Как глава государства, обладающий к тому же исключительным авторитетом и в силу этого облеченный не только огромной властью, но и огромной ответственностью за все происходящее в государстве, Сталин, конечно, был знаком с общими планами возможной войны и не только обсуждал их с военными, но и высказывал свое мнение на сей счет, которое учитывалось.
Но конкретное стратегическое планирование — это уж, позвольте, профессиональный «хлеб» военных, Генерального штаба, товарищей Мерецкова, Жукова, Ватутина, Смородинова, Василевского…
Да, Сталин был ошибочно уверен в том, что Гитлер основной удар нанесет по Украине. Однако за такой вариант объективно говорило многое. К тому же и военные не очень-то упирались, соглашаясь со Сталиным.
И дело было не в поддакивании (Сталин, вообще-то, бездумного поддакивания не терпел), а в том, что, во-первых, удар по Украине для немцев был действительно стратегически оправдан настолько, что после всех успехов на Московском направлении Гитлер был вынужден-таки в ходе войны переориентировать войска на юг, к Киеву, и дальше.
Во-вторых, имелось и еще одно как минимум обстоятельство. Выявленное, к слову, не мной.
Сталина сегодня упрекают в том, что он неверно определил направление главного удара Гитлера. Мол, немцы ударили на Минском направлении и далее на Смоленск и Москву, а Сталин предполагал главный удар в южном направлении, на Украину.
Но вот генерал-полковник Горьков в своей книге 1995 года «Кремль. Ставка. Генштаб», книге, к Сталину не очень-то лояльной, высказал интересное соображение. Весь тогдашний руководящий состав Наркомата обороны и Генштаба был тесно связан именно с Киевским военным округом. Нарком Тимошенко и начальник Генштаба Жуков им командовали, первый заместитель Жукова, Ватутин, служил там начальником штаба, начальник оперативного управления Генштаба был у него заместителем. И, как пишет генерал Горьков, «все они считали главным для себя, а значит, и для всех, то, к чему они привыкли».
То есть товарищи Тимошенко и Жуков, выделив «родной» им Особый Киевский военный округ как наиболее важный, поддержку Сталина в такой оценке КОВО получили и на том успокоились.
И вместо того чтобы не вылезать с марта 1941 года из приграничных округов, отслеживая динамику ситуации, руководители РККА (не только Тимошенко с Жуковым) удовлетворились тем, что разрабатывали, сидя в Москве, оперативные и мобилизационные планы.
Дело это, конечно, нужное, но ведь и этого толком сделано не было! Оперативный план 1941 года предусматривал начальный период войны продолжительностью 15–25 суток боевых действий до вступления в дело главных сил.
А претензии по сей день предъявляют к товарищу Сталину.
Что получалось?
С одной стороны, общие размеры имевшихся к 22 июня 1941 года вооружений и резервов, количество современных образцов военной техники, численность сил прикрытия, их оснащенность и т. д. были в принципе такими, что приграничное сражение тогдашняя Красная Армия убедительно выиграть, конечно, не смогла бы, и армии прикрытия не смогли бы перенести боевые действия на территорию агрессора.
Но свести приграничное сражение «вничью» силы прикрытия все же смогли бы — если бы были умно и вовремя ориентированы руководством НКО СССР и ГШ РККА. Это как у Мальчиша-Кибальчиша: «Нам бы только ночь простоять да день продержаться».
Если бы Мерецков и Жуков ориентировали войска верно (что как профессионалы они обязаны были сделать), то есть ориентировали бы их на мощный удар немцев всеми силами сразу, то двадцать пять — не двадцать пять, пятнадцать — не пятнадцать, но неделю армии прикрытия продержаться смогли бы и уж Минск на шестой день войны не сдали бы.
Материальные и человеческие возможности к тому были.
Но руководство Вооруженных Сил СССР ориентировало подчиненные ему войска в своих планах на 1941 год неверно. Оно не ориентировало войска сил прикрытия границы на отражение сразу мощного, внезапного и предельно массированного удара немцев. И такая установка «сверху» сразу резко снижала наши шансы на пристойное для нас развитие приграничного сражения. Снижала уже потому, что она дезориентировала и расхолаживала войска.
Другими словами, мы к лету 1941 года и были готовы к оборонительной войне, и в то же время к ней готовы не были.
В странной слепоте оперативного плана на 1941 год, возможно, сказалась еще «Тухачевская отрыжка» в нашем военном строительстве. Ниже приводимый пример я использую уже не в первый раз, но буду приводить его раз за разом по причине его разоблачительности для генералитета и теоретиков «Тухачевского» образца.
Удивительные данные отыскиваются в рассекреченной в 1990 году стенограмме доклада начальника Генерального Штаба РККА генерала армии Мерецкова на Совещании высшего руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 года. Даже в 1940 году по советским уставам стрелковая дивизия штатной численностью в 17 (семнадцать) тысяч человек выделяла в первый эшелон наступления 640 (шестьсот сорок) бойцов.
320 бойцов в ударной группе и 320 — в сковывающей.
И еще 2740 (две тысячи семьсот сорок) бойцов ждали прорыва обороны, чтобы «развить успех».
Каково?
Мерецков в своем докладе не указал конкретного устава, содержащего подобный удивительный «расклад» для сил стрелковой дивизии, но, как я понимаю, это мог быть только новый Боевой устав пехоты 1938 года (часть 1-я), который заменил прежний Боевой устав пехоты конца 1920-х годов. Вряд ли в 1938 году, к моменту принятия нового БУПа (часть 2-я была принята, к слову, в 1942 году), какие-то серьезные разработки его проекта, проведенные в середине 1930-х годов, были отброшены как негодные. То есть в БУП-38 был, надо полагать, вложен «труд» и «Тухачевской» когорты, а смысл «гениальных идей» выражался русской пословицей: «Один с сошкой, семеро с ложкой».
Но ведь и оперативные планы Генерального штаба предусматривали к лету 1941 года нечто подобное — армии прикрытия сражаются, а основные силы только раскачиваются.
Целых полмесяца!
С учетом того, как реально развернулись события, тот, кто знает историю войны, может заметить: «И слава богу, что не все подтянули к границе! Если бы подтянули все, то немцы и разгромили бы все, все перемололи бы и после этого свободно двинулись бы на не прикрытую войсками Москву».
Так-то так, да не совсем!
Если бы оперативный план Генштаба рассматривал открытие боевых действий немцами реалистически и профессионально, то ведь и психологическая готовность войск была бы иной. Даже в армиях прикрытия.
Конечно, все концентрировать в приграничной зоне было нельзя. Масштабы наращивания войск на границе имели свои пределы по внешнеполитическим соображениям, и опасения Сталина на сей счет имели под собой основания. Но если бы в советский оперативный план 1941 года были заложены две главные идеи: немедленная готовность войск к полнокровному удару немцев и развертывание наших основных сил в кратчайшие сроки, то вряд ли бы даже при дислоцировании основных сил на достаточном удалении от границы силы прикрытия начали бы войну в подштанниках.
Впрочем, и тут не все просто…
Вот два мнения 1965 года.
ПЕРВОЕ «Какой силы, спрашивается, нужны были на границе с нашей стороны войсковые эшелоны, которые в состоянии были бы отразить удары врага… и прикрыть сосредоточение и развертывание основных Вооруженных сил страны в приграничных районах? По-видимому, эта задача могла быть посильной лишь только главным силам наших вооруженных сил, при обязательном условии своевременного их приведения в боевую готовность и с законченным развертыванием их вдоль наших границ до начала вероломного нападения на нас фашистской Германии».
А ВОТ ВТОРОЕ
«Думаю, что Советский Союз был бы скорее разбит, если бы мы все свои силы развернули на границе, а немецкие войска имели в виду именно по своим планам в начале войны уничтожить их в районе границы.
Хорошо, что этого не случилось, а если бы наши силы были бы разбиты в районе государственной] границы, тогда гитлеровские войска получили бы возможность успешнее вести войну, а Москва и Ленинград были бы заняты в 1941 году».
Первое мнение принадлежит Маршалу Советского Союза Александру Михайловичу Василевскому, а второе было высказано 6 декабря 1965 года в ответ на соображения Василевского Маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым.
И мнение Жукова 1965 года хорошо согласуется с установкой Жукова войскам 1941 года в том смысле, что мнение 1965 года — это, безусловно, попытка задним числом оправдать собственные просчеты 1941 года.
Но и мнение маршала Василевского небезынтересно. Александр Михайлович в 1965 году считал, что мы могли бы сразу отразить немецкий удар, но при условии своевременного приведения Вооруженных сил в боевую готовность и их быстрого развертывания.
Камень здесь был брошен, вообще-то, в Сталина — мол, это он сдерживал генералов, рвущихся привести войска в боевую готовность.
Но о каком быстром приведении основных войск наших сил в боевую готовность могла идти речь при том, что плановый срок для такого акта, предусмотренный руководящими документами Генштаба в 1941 году, составлял не менее двух недель ?
Это ведь Генштаб такое развертывание планировал, а не товарищ Сталин!
И такое планирование заранее вело скорее к неудачам и провалам в приграничном сражении, чем к успехам.
Конечно, мне можно возразить — а что, мол, имелась объективная возможность отмобилизоваться и привести в боевую готовность основные силы быстрее чем за полмесяца? Это ведь не шутка — развернуть такую махину, как Вооруженные Силы СССР военного времени.
Что ж, за день-два такое сделать действительно невозможно. Но заранее неторопливый «сценарий» с раскачкой был тоже недопустим. Особенно же недопустимым было, повторяю, предположение о том, что и противник будет «раскачиваться», а не ударит сразу всеми силами.
Поставим мысленный эксперимент… Что, если бы оперативный план Генерального Штаба РККА исходил из того, что немцы начнут войну с немедленным вводом в бои всей той массы войск, которую они сосредоточили вдоль советских границ? Что, и в этом случае сроки развертывания основных сил Красной Армии оперативный план определял бы в две недели?
Думаю, что если бы оперативный план весны 1941 года оценивал намерения немцев реалистично, то и сроки развертывания были бы существенно меньшими.
Не так ли?
Я вывожу за скобки в этой статье подробное рассмотрение вопроса о том, санкционировал или не санкционировал Сталин приведение сил прикрытия в полную боевую готовность ранее вечера 21 июня 1941 года. Заинтересованного читателя отсылаю к своим книгам «Берия — лучший менеджер XX века» и «10 мифов 1941 года», где об этом сказано достаточно много, хотя и меньше, чем можно и нужно сказать на сей счет.
Если же говорить коротко, то скажу так…
Чем больше анализируешь события и факты последней предвоенной недели, тем более убеждаешься в том, что Сталин дал санкцию на решительный шаг не позднее 18 июня 1941 года, но у соответствующей директивы оказалась очень странная судьба, и до войск она доходила по очень странным траекториям, нередко обминая войска.
Как, например, надо объяснять тот факт, что в центре полосы 6-й армии Киевского Особого военного округа (Юго-Западного фронта) в районе Рава-Русская сразу, с первых минут войны , успешно действовала 41-я стрелковая дивизия старейшего командира Красной Армии генерала Г.Н. Микушева? В краткой истории Великой Отечественной войны издания 1970 года утверждается, что «передовые подразделения дивизии еще до нападения фашистов были выдвинуты непосредственно к границе» якобы по инициативе самого Микушева. Но верится в это плохо. Опытный комдив — это не партизан Денис Давыдов и самовольно, без приказа, дивизию по тревоге — даже из лучших побуждений — поднимать до начала боевых действий не будет.
Так почему дивизия генерала Микушева встретила удар трех пехотных и части сил трех танковых дивизий немцев организованно, а соседние дивизии удар проспали? Дивизия Микушева уже 23 июня 1941 года контратаковала противника, отбросила его за государственную границу и на три километра продвинулась на польскую территорию. Она оставила Раву-Русскую лишь 27 июня 1941 года, и только по причине отхода соседей.
Много, много странного отыскиваешь сегодня в 1941 годе на высших и более низких руководящих уровнях РККА, когда знакомишься с ныне рассекреченными документами.
Скажем, в 2006 году такой, предельно предвзято относящейся к Сталину «конторой», как международный фонд «Демократия» (Фонд Яковлева), был издан сборник документов «Лубянка. Сталин и НКВД — НКГБ — ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946». И там, среди прочего, сообщается, что неблагополучное состояние дел с Военно-Воздушными силами обсуждалось на Политбюро ЦК ВКП(б) в 1941 году несколько раз. Но даже к началу лета 1941 года боевая подготовка даже в ВВС Московского военного округа — то есть под носом у будущих «жертв сталинского и бериевского беззакония» заместителя наркома обороны Рычагова, помощника начальника Генштаба по авиации Смушкевича, командующего ВВС МВО Пумпура — была из рук вон плоха.
23 % летчиков вообще не летали на боевых самолетах. В частях 24-й авиационной дивизии ПВО не было проведено ни одного учения, не было объявлено ни одной учебной боевой тревоги с реальным подъемом истребителей в воздух. В марте 1941 года инспекция Наркомата обороны обнаружила, что почти все части ВВС МВО не боеспособны, пулеметы не пристреляны, бомбодержатели не отрегулированы, боевая готовность по тревогам не отработана.
Из-за высокой аварийности личный состав нес потери, исчисляемые десятками убитых и раненых — только по ВВС столичного военного округа. В целом же по ВВС потери составляли 600–900 самолетов в год.
Два особо возмутительных примера зимы и весны 1941 года.
В 29-й авиадивизии пропал самолет командира звена — младшего лейтенанта М.В. Кошляка, однако поиски его были организованы так халатно, что самолет с замерзшим летчиком был обнаружен неподалеку от населенного пункта лишь через 20 дней, причем случайно, в учебном полете. Из найденных у летчика писем стало ясно, что он жил после катастрофы не менее 8 дней, пытался дойти до жилья, но из-за глубокого снега был вынужден вернуться к самолету и умер от холода и голода.
27 марта 1941 года группа из 12 дальних бомбардировщиков ДБ-Зф (Ил-4) должна была перелететь с аэродрома завода № 18 в Воронеже на место дислокации 53-го авиационного полка в Кречевицы под Новгородом. Несмотря на заведомо неблагоприятную погоду, начальник отделения оперативных перелетов штаба ВВС Красной Армии полковник В.М. Миронов перелет разрешил. Результат: две катастрофы, одна вынужденная посадка, шестеро погибших, трое раненых. Но неужели не было заранее понятно, что выпускать личный состав на новой, только что полученной и хорошо не освоенной технике в непогоду нельзя?
Можно лишь удивляться тому, как при таком «руководстве» ВВС, «руководившем» советской авиацией почти до начала войны, советские ВВС вообще смогли воевать, и воевать — там, где они были умно задействованы, — сразу неплохо, а нередко — и героически, и умело.
Похоже, чем дальше части находились от «безвинно пострадавшего» «руководства», тем лучше они были подготовлены. Хотя безответственность — как минимум и предательство — как максимум части советского генералитета, в том числе и авиационного, свою зловещую роль в неудачах советских ВВС приграничных Особых военных округов сыграли.
Нет, пожалуй, недаром после начала войны из руководства всех видов и родов Вооруженных сил только среди руководства ВВС было так много арестов.
Но и ряд других высших генералов вели себя преступно — вплоть, весьма вероятно, до прямого предательства. Это — сложная и очень плохо документированная сегодня тема, и я ее развивать не буду. Но не могу не отметить, что не только головотяпство и разгильдяйство запрограммировали катастрофы первых дней войны.
А бездарные «Тухачевские» уставы? О «гениальности» БУПа уже сказано. Но ведь и в других родах войск было с этим неблагополучно. Например, для танкистов Боевой устав не предусматривал такой вид боевых действий, как оборона, в том числе из засад.
Реальная война быстро исправила этот завиральный вывих высшей военной «мысли». Скажем, полковник Катуков только умело организованными засадами танки Гудериана на дальних подступах к Москве и сдерживал.
А неотработанная тактика?
А накопившиеся к 1941 году многочисленные проблемы РККА, которые были обусловлены политикой в области военного строительства и материального оснащения РККА, проводимой на протяжении многих лет Тухачевским, Уборевичем, Якиром и их окружением? Одни тысячи танков и самолетов без радиосвязи — прямой результат «деятельности» двух подряд начальников вооружения РККА — Уборевича и Тухачевского — дорого обошелся нам летом 1941 года. Еще бы! Тухачевский всерьез рассматривал как перспективный вид связи на поле боя служебных собак!
Но по сей день всех собак навешивают на якобы «бездарного» Сталина.
А ведь если бы Красная Армия, не дай бог, встретила грозу 1941 года во главе с Тухачевским — этим наполеонистым якобы «гениальным собаководом», то это была бы не просто катастрофа, а полный, необратимый разгром и гибель России! Причем я сейчас не о предательской и вредительской стороне его деятельности. Я — о чисто «полководческих» и воинских «талантах» маршала Тухачевского, командарма 1-го ранга Якира и прочих из «Тухачевской» когорты.
Вот «гениальные» откровения образца 1935 года, принадлежащие В.В. Хрипину, заместителю начальника ВВС Алксниса (оба через три года репрессированы):
«…Я считаю, что в последнее время… значение воздушного боя несколько падает, и оно будет падать еще больше, поскольку встреча с воздушным противником будет еще больше затруднена… Оказалось, что истребители должны атаковать не сверху, а вести атаку в горизонтальной плоскости или находясь ниже ее…»
Достаточно сравнить эту непрофессиональную галиматью со знаменитой формулой трижды Героя Советского Союза Покрышкина «Высота — скорость — маневр — огонь», чтобы понять — снизилась ли боеспособность советских ВВС после расстрела Алксниса и Хрипина? Собственно, последующие предвоенные руководящие «успехи» Смушкевича и Рычагова тоже имеют своей базой «школу» Алксниса. Ведь тот же Хрипин требовал от бомбардировщиков, чтобы они маневрировали «зигзагообразно», а «если нужно» — разворачивались по команде «все вдруг», как в морской тактике.
«Тухачевский» генералитет правил бал до лета 1937 года. Можно ли было изжить за четыре года «похмелье» от этого «бала»?
Вообще-то — да, можно.
И его изжили.
Почти!
Вот это «почти» и стало одной из причин провалов 1941 года. У самобытного белорусского драматурга Макаенка есть отличная пьеса — «Затюканный апостол», где мальчик, главный герой, прекрасно говорит о том, что слово «почти» — это почти слово. «Живой» и «почти живой»… «Умный» и «почти умный»…
Вот и мы к лету 1941 года почти изжили фанфаронское наследие Тухачевских.
Почти изжили…
Даже историки не очень-то обращают внимание на два выдающихся по объему «информации к размышлению» события в жизни РККА, относящиеся к 1940 году.
Имеются в виду известные читателю Совещание при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии, прошедшее с 17 по 24 апреля 1940 года, и Совещание высшего начальствующего состава РККА 23–31 декабря 1940 года. Как я уже сообщал, на втором совещании Сталин не присутствовал, а на первом был и выступил с большой речью, где говорил, кроме прочего, вот что:
«Наша армия, как бы вы ее ни хвалили, и я ее люблю не меньше, чем вы, но все-таки она — молодая армия, необстрелянная. У нее техники много, у нее веры в свои силы много, даже больше, чем нужно. Она пытается хвастаться, считая себя непобедимой, но она все-таки молодая армия. …Наша современная Красная Армия обстреливалась на полях Финляндии — вот первое ее крещение. Что тут выявилось?.. Наша армия вышла из этой войны почти (выделено мной. — С.К.) вполне современной армией, но кое-чего еще не хватает. «Хвосты» остались от старого. Наша армия стала крепкими обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии…»
Как видим, и здесь имелось это сакраментальное для России «почти», сыгравшее после 22 июня 1941 года свою недобрую роль.
Увы, не только армия лишь становилась к 1941 году на «рельсы» уверенной деятельности. Вот, например, проблема трудовой дисциплины. Знаменитый предвоенный Указ о запрещении самовольного оставления работы с установлением в случае злостного прогула уголовной (к слову, очень мягкой, отнюдь не «расстрельной», как это облыжно утверждают) ответственности за трудовые нарушения был вызван необходимостью укрепить очень уж расшатавшуюся трудовую дисциплину. Из-за прогулов и из-за «летунов» наша экономика даже в конце тридцатых годов не использовала по некоторым отраслям до трети своего потенциала!
До трети!
Что, и дальше надо было терпеть такое положение вещей накануне войны?
А ведь были еще и застарелые «родимые пятна» царизма, тяжкое наследие проклятого прошлого…
Я не иронизирую, я — всерьез. Не будет натяжкой объяснение многих наших неудач 1941 года именно этим наследием. И если вдуматься, можно понять, что в тяжелых поражениях Красной Армии летом 1941 года во многом виноваты следующие конкретные лица: Николай Павлович Романов, Александр Николаевич Романов, Александр Александрович Романов и Николай Александрович Романов.
Скорее всего, читатель уже догадался, откуда такое обилие Романовых среди виновников поражений 1941 года — в русской истории они более известны как Николай I, Александр II, Александр III и Николай II.
Четыре последних русских царя — даром что Александр III стал автором крылатой фразы «У России есть лишь два надежных союзника — ее армия и флот» — управляли вверенной им державой с разной, надо признать, степенью бездарности и безответственности, а кое-кто временами — не так уж и плохо, но в целом, увы, все они управляли Россией бездарно и безответственно.
Николай I несет ответственность за нарастающее экономическое и военное отставание России от Запада, за неудачи Крымской войны.
Александр II — за то же, но еще и за сдачу блистательных перспектив России на Тихом океане и продажу Русской Америки, за втягивание России в неумную «балканскую» политику, за резкое увеличение внешнего долга, пошедшего на обогащение кучки авантюристов, а не на развитие страны.
Александр III и его неудалой сын Николай II ответственны и за новые избыточные внешние долги, и за впутывание России в делишки англо-французской Антанты и США, за глупую дальневосточную политику, за пренебрежение к творческому потенциалу народа, за народную темноту, отсталость и неразвитость.
Можно ли было надеяться при таком наследстве, доставшемся большевикам от царизма, на немедленный успех России в ее смертельном столкновении с единственно великой к XX веку мировой державой Запада, успехи которой уже в XIX веке были обеспечены не только немецким унтер-офицером, но и сельским учителем?
Вряд ли…
Мы забываем, и нам очень помогают забывать, чем Россия была даже в «пиковом» для нее 1913 году и чем она стала всего через четверть века, пережив к тому же две изнурительные войны, обе из которых были результатом внешнего враждебного и чуждого влияния на Россию.
При этом нас уверяют, что без большевиков и социализма Россия добилась бы еще большего.
Черта с два!
Втянутая в мировую войну, старая Россия была также втянута в такие, и до того огромные, внешние долги, что — если бы Россия осталась в капиталистической мировой системе хозяйства, ей была бы уготована в дальнейшем — в 1920-е, 1930-е и так далее годы — участь сырьевой и системной полуколонии Запада.
На вечные времена!
Вот от чего увела Россию партия Ленина — Сталина.
И стоит ли забывать, что ВКП(б) было отведено после окончания Гражданской войны всего два десятка лет на восстановление и мирную работу? Большевики, к слову, сознавали этот цейтнот заранее, прекрасно понимая, что взалкавший кровавого золота мировой капитал на одной мировой войне не остановится.
Что можно сделать за двадцать лет?
Ну, за такой срок можно сделать многое — например, за срок с 1990 по 2010 год можно почти полностью уничтожить могучий потенциал сверхдержавы, как это было сделано «россиянцами» во главе с Ельциным и ельциноидами. Но, как известно, ломать — не строить, душа не болит.
А что можно за двадцать лет построить?
Что ж, реальная история России в XX веке дала ответ и на этот вопрос. Всего за двадцать лет Россия из лапотной стала «днепрогэсной», «магнитогорской», бронетанковой и авианосной!
Думаю, если бы в 1920 году Сталина спросили: «А знаешь, Иосиф, какой будет Россия в 1940 году?» — и развернули бы перед ним картину будущей державы, то сам же Сталин и усомнился бы в возможности подобного за срок в двадцать лет.
Ведь тогда, в 1920 году, даже самые стойкие и толковые большевики могли лишь догадываться, на что окажется способен народ, все творческие и созидательные силы которого будут призваны к делу новой, Советской властью. Ведь ни один предыдущий период мировой истории, ни одна страна мира (даже Япония после «революции Мэйдзи» 1867 года) не давала нам примеров подобного.
В 1920 году России лишь предстояло понять и узнать — на что она способна, работая сама на себя… К 1940 году она это узнала, но как многое свинцовое и мерзкое, доставшееся нам от царизма и капитализма, к этому году мы еще не изжили.
Обычно говорят о крахе 1941 года. А ведь можно посмотреть на тот год и иначе! В некотором отношении мы можем говорить о нашем триумфе в 1941 году! Триумфе нового строя, нового человека! Даже в 1941 году многие советские воины сражались не менее умело и эффективно, чем в 1943, 1944 и 1945 годах.
Я уже не говорю о героизме. Уже на второй день войны, 23 июня 1941 года, начальник ОКХ генерал Гальдер записал в своем служебном дневнике:
«Противник в белостокском «мешке» борется не за свою жизнь, а за выигрыш времени».
Что, те, о ком это сказано, считали, что они накануне краха? Нет, это сказано о тех, кто 22 июня 1941 года начал готовить почву для штурма Рейхстага в апреле 1945 года и нашего триумфа 9 мая 1945 года.
Разве можно сказать, что пограничники Берии, пехотинцы генералов Микушева и Руссиянова, летчики Бориса Сафонова, танкисты полковника Катукова, артиллеристы генерал-майора Москаленко, защитники Рава-Русской, Бреста, Одессы, Севастополя, Смоленска потерпели в 1941 году крах? Один из лучших фильмов немки Лени Рифеншталь называется «Триумф воли». Однако наиболее точно это емкое определение подходит для тех, что приняли первый бой летом 1941 года и стали в 1941 году «просто землей и травой».
Не крах, а именно и только триумф — единственное слово, которое характеризует последние минуты их жизни!
Триумф воли!
До этого ни одна армия мира не смогла выстоять под ударами Вермахта, а мы его сдержали. И то, что сдержали не сразу, славы у нас не отнимает. Зато достойно гордости то, что только советские люди так быстро оправились, так быстро восстановили способность не только сражаться, но и побеждать! До Москвы Вермахт не дошел, а дополз.
В целом в 1941 году новая Советская страна тяжелейший экзамен сдала если и не блестяще, то вполне достойно.
Поражения в приграничном сражении 1941 года, сдача в плен в первые месяцы войны до миллиона человек — это наследие царизма и капитализма.
А то, что миллионы советских людей с первого дня войны сражались героически, и сражались на отечественной боевой технике — это заслуга социализма и Сталина.
Между прочим, насчет массовой сдачи в плен… Возможно, эта тема несколько уведет нас в сторону, но я немного на ней остановлюсь.
Во-первых, присмотримся к сводным цифрам. В октябре 1941 года Гитлер обнародовал явно пропагандистскую цифру в 2,4 миллиона взятых в плен на Восточном фронте.
При этом на 1 февраля 1942 года — по немецким учетным данным, хранящимся в федеральном и военном архивах ФРГ и Центральном архиве МО РФ, — в лагерях ОКВ находилось 1 168 267 советских военнопленных, используемых в немецкой экономике.
Кроме того, в конце июля 1941 года в связи со скоплением большого числа военнопленных на сборных пунктах и в пересыльных лагерях немцы освободили из плена в период с 25 июля по 13 ноября 1941 года 318 770 человек — украинцев, белорусов, прибалтов и т. д., оставшихся, естественно, на оккупированной территории.
Суммирование 1 168 267 и 318 770 дает нам не пропагандистскую, а достаточно реальную «немецкую» цифру — 1 487 037 человек наших пленных в 1941 году.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.