Прорыв американцев

Прорыв американцев

Бои постепенно смещались с западного участка наших позиций к северо-западу, то есть из района Карантана в район Перье. Противник, которому не удалось осуществить прорыв наших позиций, нанес удар вдоль реки Вир в юго-восточном направлении. Как я уже говорил, мы парировали эти действия, перебросив части, удерживавшие северный участок фронта нашего корпуса, на восточный. Наконец, 26 июля, противник, желая добиться решительного успеха, произвел прорывы на шоссе на Кутанс, сразу к западу от Сен-Ло, в направлении Ле-Мениль – Амей – Сен-Жиль. В ночь с 25 на 26 июля мы попытались вывести на позиции 983-й гренадерский полк. Но запланированная нами контратака была обречена на провал. Вражеская авиация задерживала все передвижения полка и даже все движения на позициях, поэтому мы абсолютно не могли ничего планировать. Полк даже не сумел выйти на намеченные для начала атаки рубежи.

День 25 июля оказался довольно спокойным, но это не было основанием строить иллюзии, поскольку нас ожидала еще бо?льшая опасность. В тот день противник достиг лишь ограниченных целей, потому что, следуя своей практике, останавливался либо намеренно, либо из-за того, что героическое сопротивление немецких пехотинцев мешало ему развить первоначальный успех. Но следовало ожидать, что 26 июля он продолжит свое продвижение вперед. По всей очевидности, враг располагал достаточными силами для удачного развития наступления. Он был в состоянии пренебречь островками сопротивления и выделять подкрепления для сохранения достигнутых результатов.

В армейском корпусе отдавали себе отчет в том, что завтрашний день станет решающим, но, поскольку у нас не было никаких резервов, мы не могли отвратить судьбу.

Итак, противник возобновил наступление на рассвете 26 июля с рубежей, завоеванных накануне. Бесчисленные неприятельские самолеты полностью господствовали над нашим участком фронта. Артиллерийские батареи и даже отдельные пулеметы, еще продолжавшие отчаянное сопротивление, были нейтрализованы. После такой подготовки противник проделал брешь в наших позициях южнее Эбекревона, на стыке с позициями 2-го парашютного корпуса. А затем бросил плотные боевые порядки своей бронетехники в прорыв глубоко на юг.

2-й парашютный полк попытался защитить свой угрожаемый фланг, отведя группу 352-й пехотной дивизии, сражавшейся слева от него. Таким образом, линия обороны проходила от реки Вир, западнее Сен-Ло до высот восточнее Сен-Жиля. Одновременно с танковым прорывом крупные пехотные соединения противника, поддерживаемые танками и боевыми самолетами, двинулись от Ла-Шапель-ан-Жюже в направлении Мариньи и далее на восток. Два полка 275-й дивизии, занимавшие позиции на высотах Мариньи, ненадолго остановили продвижение противника. 353-я дивизия организовала линию обороны южнее Монтрея и западнее Лозона. Ночью она сумела соединиться своим правым флангом с 275-й пехотной дивизией, а левым – с частями 17-й моторизованной дивизии СС. Правый фланг последней и 353-я дивизия отразили все атаки противника, направленные против их центра. Продвижение неприятеля в направлении Мариньи угрожало теперь с тыла правому флангу удерживаемой корпусом позиции, что вынудило нас снова отойти назад.

Тогда противник возобновил свои атаки на северном участке. Ему удалось глубоко вклиниться в позиции боевой группы 2-й танковой дивизии СС «Райх» и 91-й пехотной (иногда называлась авиапосадочной. – Ред.) дивизии. Первая остановила наступающих возле Ле-Мильери, а вторая – у Ла-Бансери.

К вечеру наше положение к юго-востоку от Сен-Ло стало критическим. Танковые части противника прорвались к востоку от Сен-Жиля и оттеснили еще дальше на восток оборонявшиеся боевые группы 352-й пехотной дивизии. Возле Ле-Мениль-Эрман разведгруппа № 12 парашютистов сумела наконец задержать их продвижение. Подразделения учебной танковой дивизии, смешавшись с частями 5-й парашютной дивизии и 275-й пехотной дивизии, не смогли остановить продвижение численно превосходящих сил противника. Однако в результате продолжительных боев вражеское наступление в южном направлении удалось затормозить, и еще раз неприятель не смог совершить окончательного прорыва. В конце этого наполненного жестокими схватками дня наши силы, малочисленные и измотанные, смогли организовать новую линию обороны на высотах, протянувшихся севернее Канизи и Мариньи.

Обороняющиеся были на пределе, и существовала сильная вероятность того, что, если противник завтра возобновит наступление, они не смогут эффективно противодействовать ему. Корпус располагал еще двумя ротами 2-й танковой дивизии СС, которые следовало отправить на левый фланг американского прорыва. Поэтому существовало мнение, что наилучший выход – немедленно отойти на юг и реорганизовать оборону на подготовленных позициях «зеленой линии». Но корпус имел разрешение отступить только до «красной линии». Совершенно не зная положения на северном участке, вышестоящее командование приказало снять с фронта всю 2-ю танковую дивизию СС, а также 353-ю пехотную дивизию и бросить их затыкать брешь.

Отвод войск был осуществлен в ночь с 26 на 27 июля. Все прошло в соответствии с планами, поскольку части были готовы уже давно. Была проведена разведка, и обозы вышли вперед заранее, чтобы не замедлять общее движение. Арьергард оставили только на главном участке обороны.

Решающий прорыв был осуществлен 27 июля.

На рассвете противник возобновил свои атаки с захваченного сектора, нанося главный удар в юго-западном направлении. Его танковые соединения, поддерживаемые авиацией, действовавшей на малых высотах, прорвали слабую линию обороны, удерживаемую тем, что оставалось от учебной танковой дивизии, 275-й пехотной дивизии и 5-й парашютной дивизии, пребывавшей в состоянии полного распада. Эти соединения были отброшены к реке Суль возле Канизи – Мариньи и вынуждены были отойти в район Серизи-ла-Саль – Пон-Брокар – Суль. Там, подкрепленные тыловыми и взятыми откуда только можно разнородными подразделениями, они сумели продержаться до вечера, но в конце концов были отброшены и рассеяны. В ту же ночь противник форсировал реку Суль в вышеперечисленных местах, но с рассветом прекратил свои действия. Остатки учебной танковой дивизии перегруппировались севернее Перси, а остатки 275-й пехотной дивизии – возле Амби.

353-я пехотная дивизия, получившая приказ отойти в течение ночи на «красную линию», смогла отразить все атаки противника по обеим сторонам Ле-Лоррея.

Наступление противника от Мариньи на юг и юго-запад отрезало правый фланг дивизии и создало угрозу выхода ей в тыл с юга. Продвижение вражеских танков по дороге Мариньи – Кутанс было остановлено дивизионной артиллерией, а также армейской артиллерией, размещенной южнее Ле-Лоррея. Противник потерял несколько танков, а доблестная дивизия осталась на своих позициях, хотя им по-прежнему сильно угрожал неприятель.

Отступление на юг значительно облегчило положение на северном участке, поскольку арьергард своими действиями вынуждал противника преследовать его очень осторожно.

Вечером 27 июля окружение корпуса продолжалось. Отбросив за реку Суль остатки учебной танковой дивизии и 275-й пехотной дивизии, равно как и прочие части и соединения, противостоявшие ему у Канизи и Мариньи, противник успешно произвел прорыв. В районе от северных окраин Амби до правого фланга 353-й пехотной дивизии больше не осталось боеспособных германских частей. Проходившая в тылу позиций корпуса дорога на Кутанс и Бреаль была свободна для противника. Приняв во внимание сложившуюся ситуацию, командование армии наконец разрешило корпусу отход на высоты, находящиеся северо-западнее Кутанса. Тем самым сокращалась линия фронта, удерживаемая корпусом, но не устранялась угроза его окружения. Нам стало известно, что 2-й танковый корпус СС готовится в скором времени контратаковать из района Тесси-сюр-Вир в направлении юго-восточного выступа вражеских позиций; это дало нам надежду на уменьшение давления, которому мы подвергались. Эта надежда побудила нас остаться на своих позициях вместо того, чтобы выйти из окружения, отступив в южном направлении.

В ночь с 27 на 28 июля дивизии выполнили предписанные им перемещения: 353-я пехотная дивизия отошла к югу в район на юго-востоке от Ронсея, где должна была соединиться с 243-й дивизией, снятой с северного участка фронта, тогда как части 17-й моторизованной дивизии СС и 2-й танковой дивизии СС «Райх» заняли позиции севернее и южнее Бельваля. Остальная часть северного участка была поручена боевой группе 91-й пехотной дивизии, имевшей приказ отходить на Кутанс, оставив по старой линии фронта только арьергард. Таким образом, корпус надеялся создать сплошной фронт по общей линии Амби – Ронсей – Бельваль – Кутанс.

На рассвете 28 июля КП корпуса был устроен в Ле-Мениль-Обер. В течение ночи все перемещения частей удалось произвести без помех. Даже 353-я пехотная дивизия, чьи действия представлялись наиболее рискованными, смогла пересечь Монпеншон и достичь района западнее Сен-Мартен-де-Сенийи, где она оборудовала линию обороны от атак с востока. Также ей удалось войти в слабое соприкосновение с остатками боевой группы 275-й пехотной дивизии, находившимися возле Амби. Против всех ожиданий, в тот день вражеская авиация вступила в дело только ближе к полудню, что позволило 353-й дивизии спокойно завершить свой отход.

Начальник штаба совершил инспекторскую поездку. Сначала он побывал во 2-й танковой дивизии СС «Райх» (чей КП находился на северной окраине Иенвиля). Туда еще не была проведена телефонная связь. На участке фронта, удерживаемом 353-й пехотной дивизией, и дальше к северу противник предпринял новую танковую атаку и, прорвав фронт, удерживавшийся обескровленными частями, двинулся в направлении Лангрона. Пройдя южнее Ронсея, он направился на Камбри.

Дошедшие до нас свежие новости, частично крайне тревожные, позволяли предположить, что шоссе Кутанс – Гавре перерезано по меньшей мере в двух местах: у Лангрона и у Камбри. Также мы узнали, что танки противника наступают на Серанс. В этот момент командующий армией не сумел прибыть в штаб 84-го корпуса через Лангрон. Начальник штаба позвонил нам с КП 2-й танковой дивизии СС, чтобы сообщить, что 243-й пехотной дивизии стало известно о движении вражеских танков к Камбри.

В эти часы громадной катастрофы немецкий солдат проявил свою невероятную инициативность. Командиров дивизий, полков, батальонов и даже рот практически не осталось, но рядовые собирались небольшими группами вокруг артиллерийских орудий и продолжали бой, не проявляя ни малейших признаков паники.

Хотя тревожные известия можно было проверить лишь частично, в течение второй половины дня казалось, что противник способен за несколько часов выйти на побережье и замкнуть кольцо окружения вокруг корпуса. Ситуация в воздухе производила то же впечатление. На участке Серанс – Лангрон – Камбри – Иенвиль атаки с воздуха достигли невероятной интенсивности. Таким образом, цель, поставленная противником, вырисовывалась все яснее и яснее. Около 18 часов начальник штаба 7-й армии передал генералу по телефону приказ отвести корпус на юго-восток, с опорой на Перси, то есть на 20 километров юго-восточнее удерживаемых на тот момент позиций. Новый оборонительный рубеж должен был создаваться за рекой Сьен. В присутствии моего начальника штаба, подполковника Вибига, я высказал решительное несогласие с этим приказом, подчеркивая, что, отходя на юго-восток, мы рискуем быть отрезанными от побережья. Я даже отказался его выполнять и потребовал соединить меня напрямую с командующим 7-й армией, поскольку, своими глазами видя ситуацию, не мог понять, как возможно отдавать подобный приказ. Но командование армии осталось непоколебимым и дало мне понять, что запланированный маневр будет поддержан контратакой, произведенной на данном участке силами свежих дивизий.

Начальник штаба вернулся около 19.30; его задержали частые атаки с воздуха. Он доложил, что появление танков противника возле Трели вызвало локальную панику. Его сопровождал адъютант 2-й танковой дивизии СС «Райх», командир которой, Тихсен, наткнулся на вражеские танки западнее Камбри, был ими обстрелян и, тяжело раненный или убитый, захвачен неприятелем.

Около 20 часов поступивший от командования 7-й армии приказ об отходе был передан в дивизии. По телефону удалось связаться только со 2-й танковой дивизией СС, а в другие дивизии пришлось посылать адъютантов. Связь со штабом 7-й армии была прервана с 19 часов. Но даже связь через посыльных становилась все более трудной, поскольку командование корпуса располагало всего двумя легкими мотоциклами.

Полк под командованием полковника Кесслера, предназначенный для выполнения специальных заданий, получил приказ оборонять от неприятельских танков на линии Гавре – Бреаль и далее до самого побережья ведущие на юг дороги, а также подготовить оборонительные позиции для частей корпуса, которые должны были отступить ночью. Также этому полку было дано разрешение подчинять себе все подразделения, держащие оборону близ Гранвиля. Разведывательные поиски, предпринятые по приказу командования корпуса, позволили установить, что к моменту наступления темноты противник еще не занял Каранс. Незадолго до отвода КП корпуса, который должен был начаться в 23 часа, начальник интендантской службы, майор Кауфман, приехал на велосипеде и привез приказ, отменявший предыдущий. Теперь мы должны были отступать не на юго-восток, а на юг. Командующий группой армий фельдмаршал фон Клюге был проинформирован о достойном сожаления приказе командования 7-й армии, но он не знал о моих энергичных протестах против его исполнения.

Передо мной встал вопрос, можно ли еще изменить приказ, разосланный по дивизиям. Я принял решение сохранить его в силе, поскольку не сомневался в том, что их движение уже началось. Отменяя первоначальный приказ, я рисковал тем, что не смогу связаться со всеми дивизиями, что породит полнейший хаос. Впрочем, офицеры, посланные с приказом, еще не вернулись, так что даже с чисто технической точки зрения проблема была неразрешима. Хотя и с тяжелым сердцем, я решил передать новый приказ только занимавшей позиции на севере 91-й пехотной дивизии, которая должна была выступать самой последней. Ей следовало отступать на юг, не отходя далеко от побережья. Эта дивизия, точнее, то, что от нее осталось, на новой линии заняла такой протяженный участок, что уже не могло быть и речи о его эффективной обороне.

КП корпуса в течение ночи был без помех отведен на восток по дороге на Серанс, ярко освещенной многочисленными горящими автомобилями. Тогда выяснилось, что корпус, возможно, мог бы выйти из окружения, тогда как, отступая на юго-восток, ему пришлось вести ожесточенные бои. Прибыв на свой новый КП в местечко Таню, командир корпуса узнал, что Лангрон свободен, а противник еще не распространил действия своих разведывательных групп до Гавре. Подтвердилось наше предположение, что вырвавшиеся далеко вперед неприятельские танки были за ночь отведены назад.

29 июля ситуацию, сложившуюся за предшествующую ночь, можно было резюмировать следующим образом: 91-я пехотная дивизия сумела, как и было запланировано, отойти на юг. Включив в себя полк специального назначения, она закрепилась в районе Гавре на линии обороны южнее населенных пунктов Серанс и Бреаль.

Основным же силам корпуса пришлось прокладывать себе путь в ночных боях, интенсивность которых возрастала по мере того, как дивизии пытались прорваться на восток.

Двигаясь на Амби, 353-я пехотная дивизия сначала встретила сильное сопротивление противника, но потом сумела выйти из района Котреля и, пройдя через Сен-Дени-ле-Каст – Ла-Бален, переправиться через реку Сьен. Дивизия заняла оборону западнее Перси, за излучиной реки Сьен. Она включила в свой состав остатки 275-й пехотной дивизии, уже занявшей позиции южнее Ла-Бален.

Отдельные подразделения боевой группы, выделенной из 17-й моторизованной дивизии СС, достигли Перси, до которого добрались несколько легче, проследовав через Серанс. Эта боевая группа, усиленная остатками учебной танковой дивизии, заняла оборону по обе стороны Перси.

Боевая группа, составленная из частей 243-й пехотной дивизии, наткнулась на упорное сопротивление противника возле Ронсея и не сумела пробиться. На рассвете она находилась на открытом месте, на шоссе. В развернувшихся там боях бо?льшая часть группы погибла, в первую очередь были потеряны вся артиллерия и обоз. Лишь жалкие остатки, приблизительно двести человек, сумели избежать смерти или плена, уйдя на запад или юго-запад за реку Сьен. Эта дивизия дороже всех прочих заплатила за злосчастный приказ командования 7-й армии.

Несмотря на свое несогласие с этим приказом, который был оставлен в силе вопреки моим энергичным возражениям, я тем не менее счел своим долгом подчиниться ему по двум причинам. Во-первых, меня заверили в том, что попытка прорыва моего корпуса будет эффективно поддержана контратакой свежего танкового корпуса. Кроме того, Верховное командование прислало командующим группами армий и армиями личный приказ Гитлера, определявший, что всю ответственность несут высшие инстанции, чьи директивы должны исполняться любой ценой.

Последствиями моей дисциплинированности стали ненужные бои в ночь с 28 на 29 июля, в которых мы понесли тяжелые потери. Даже спустя много лет мне не дают покоя мысли о том, что я мог бы в той ситуации действовать по-своему.

Пусть и ценой тяжелых потерь, но корпус еще раз сумел организовать новую линию обороны между Перси и морским побережьем, однако силы его были слишком малы, чтобы можно было рассчитывать на серьезное сопротивление. И дело было не только в том, что участок фронта корпуса был чрезмерно растянут, чтобы его могли защищать столь малочисленные войска; сказывались усталость людей после продолжительных боев и слабая сплоченность между частями и подразделениями. К этому следует добавить, что потери в технике, особенно артиллерии 243-й пехотной дивизии, не могли не иметь катастрофических последствий. Отход корпуса с юго-востока оставил почти без прикрытия район от Гавре до побережья, и это было особенно тревожным фактом. Следовало ожидать немедленного крушения нового фронта, едва противник возобновит наступление, и у корпуса не было возможностей ему помешать в этом.

В этой ситуации меня сняли с должности командующего 84-м армейским корпусом. Командующий 7-й армией, генерал СС Хауссер, утром 30 июля прибыл ко мне на КП с моим преемником. После сдачи дел я в тот же вечер отправился прямо в штаб армии. Представляясь на следующий день фельдмаршалу фон Клюге, я узнал, что был снят с должности из-за отданного мною приказа на отход в ночь с 28-го на 29-е в юго-восточном направлении. Фон Клюге был сильно удивлен, узнав, что этот приказ был отдан командованием армии, вопреки моим категорическим возражениям. Это совершенно меняло дело, и он предложил вернуть меня на прежнюю должность, но я попросил его не делать этого.

Меня вновь отправили в распоряжение командования армии, которое немедленно возложило на меня обязанность сформировать для защиты левого фланга новую боевую группу из частей и подразделений, вырвавшихся из окружения. В мое распоряжение передали группу штабных офицеров и двух генералов. Кроме того, мне разрешили включать в группу все силы, разбросанные по тыловой зоне.

Постепенно, преодолевая огромные трудности, были собраны некоторые не слишком крупные силы. Они были сбиты в части и переброшены на фронт как «пожарная команда». Из ремонтных мастерских с трудом доставили артиллерийские орудия. Через восемь – десять дней при виде того, как из всех этих элементов появилось нечто похожее на боеспособное соединение, возродилась надежда. Возможно, в дальнейшем этому соединению удастся на несколько дней сковать созданную американцами внешнюю линию окружения, что поможет 7-й армии в ее усилиях выбраться из Фалезского котла. Я был полностью погружен в свою нелегкую задачу, как вдруг меня совершенно несвоевременно вызвали в ставку фюрера.

84-й армейский корпус, понесший огромные потери, переживал трудный период, его положение было безнадежным. Все, от юного солдата-новобранца до генерала и его штаба, знали, что с того момента, когда противник, выйдя на западное побережье полуострова Котантен, рассек корпус на две части, сражение было проиграно. Мы сражались с противником, чье техническое и численное превосходство было невероятным, а господство в воздухе – совершенно абсолютным. Кроме того, нам противостояли совсем свежие и специально подготовленные войска, которые не продвигались вперед ни на метр, не убедившись, что противник уже подавлен их артиллерией и авиацией. В конце концов неприятель просто затопил своим числом то немногое, что мы еще могли ему противопоставить. Повторяю здесь еще раз то, что уже говорил ранее: в течение этих семи недель[73] немецкий солдат вновь совершил необыкновенные подвиги. Он не переставал демонстрировать свои высокие человеческие качества, свое упорство, свою твердость и свою выносливость.

Рассказывая об отступлении из России, я тоже говорил о каждодневном выполнении долга. Возвращаясь назад, я могу себе позволить сказать, что ни прекрасная Франция с ее великолепным климатом и очаровательными жителями, ни отдых, ни бездействие, ни всматривание в морскую даль нисколько не уменьшили боевого духа наших солдат. Именно потому, что в ту пору меня во Франции не было, я хотел бы подчеркнуть тот факт, что командующие боевыми дивизиями исполнили свой долг, не жалея сил для поддержания у своих солдат отличной физической формы и высокого боевого духа. Когда я командовал корпусом в Нормандии, мне часто доводилось возвращаться на свой КП смущенным после того, как я собственными глазами убеждался, что мои солдаты на передовой показывали себя на высоте поставленных перед ними задач и справлялись с ними лучше, чем можно было от них ожидать. Провоевав продолжительное время в России, я сохранил живые воспоминания о наших солдатах, на чьи суровые, решительные лица ежедневные бои наложили свой отпечаток. Во Франции у немецких солдат не было непримиримой решительности их боевых товарищей, сражавшихся в России. Но ни те ни другие не были движимы фанатизмом (утверждать обратное может только генерал Эйзенхауэр в своих мемуарах). Они сражались за свою родину и, в конце концов, защищали родную землю, любимую ими. В период начавшихся военных неудач их доблесть поражала еще сильнее, оставаясь при этом именно доблестью, что бы об этом ни говорили в наши дни. Так было и после Авраншского прорыва 31 июля – 1 августа, предоставившего противнику свободу рук; так было, даже когда уже начала вырисовываться катастрофа Фалезского котла. В целом, как заявил мой преемник на посту командующего корпусом, наши солдаты сохранили собственное достоинство, даже когда каждый оказывался предоставленным самому себе и вынужден был искать в бегстве спасение от окружения.

История этой войны однажды установит, что солдат на фронте, особенно наш обычный пехотинец, в те дни и в те недели воздвиг себе монумент, который навечно станет доказательством его мужества.

Если мы рассуждали о солдате на фронте, если, с полным знанием предмета, подчеркивали его бескорыстную преданность, его упорство и любовь к родине, мы хотели бы добавить, что в тылу многое сильно отличалось от того, что было на фронте, и не в лучшую сторону. Я и сегодня не могу без возмущения и негодования вспоминать о том, что видел в тылу и в тыловых службах. Четыре года приятной жизни вдали от фронта развили у тыловиков жуткий бюрократический дух. Эти деятели уже давно по большей части работали на самих себя, а не являлись частью сражающейся армии. В тылу в значительной мере появились и развились изнеженность, нравственное разложение и деморализация. И в часы серьезных испытаний служащие тыловых учреждений уже не были способны на твердость и решительность для того, чтобы облегчить жизнь и поддержать бойца на фронте, чего мы были вправе ожидать и требовать от них.

Приведу в качестве примера всего один из бесчисленного множества известных мне случаев, поскольку он, как мне кажется, особенно ярко высвечивает этот менталитет: воздушной бомбардировкой был уничтожен один из главных наших складов боеприпасов. Фронт испытывал такую нужду в них, что командующий был вынужден вмешаться лично и со всей энергией, чтобы получить хотя бы самое необходимое. Армии пришлось даже предоставить грузовики, доставлявшие продукты, чтобы сформировать колонну из 300 автомобилей. Колонна была отправлена в Рен за боеприпасами, в которых армия остро нуждалась. Через два дня она возвратилась пустой, потому что отвечавший за отгрузку тыловик отказался отпустить требуемое под предлогом, будто накладные были фальшивыми.

И снова я хочу коротко коснуться вопроса, следовало ли генералам и командирам частей, воевавших в Нормандии, продолжать безнадежную борьбу, или надо было ее прекратить. В тот момент наверняка не осталось уже ни одного фельдмаршала и генерала, включая и генералов войск СС, которые не считали бы невыносимыми и совершенно абсурдными нелепые вмешательства ставки фюрера даже в мелкие решения тактического уровня. Даже самый искренне верящий в идеи Гитлера генерал, а я сильно сомневаюсь, чтобы под моим началом таковые находились, давно уже понял, что диктатура в чисто военной сфере абсолютно невозможна. Подобная диктатура, в конечном счете, отнимала у командующих войсками ответственность, которая должна принадлежать им одним, и низводила их на уровень рядовых исполнителей, поэтому они, рано или поздно, начинали задаваться вопросом, могут ли они в подобных условиях оправдать в глазах своей родины продолжение войны и исполнение приказов.

Несомненно, что фельдмаршал фон Клюге, руководствуясь глубоко нравственными побуждениями, рассматривал возможность окончания войны во Франции. Он наверняка воспринимал продолжение боев в Нормандии как несчастье или, возможно, как ничем не оправданное бедствие и определенно предпочел бы проявить инициативу и предложить капитуляцию. Но он не смог на это решиться. Возможно, он полагал, что технически не сможет по своей собственной инициативе завершить боевые действия во Франции. Кто, даже в наши дни, возьмется утверждать, что войска, размещенные тогда на французском побережье и не получившие прямых известий о поражении в Нормандии, выполнили бы приказ прекратить сопротивление? Не вызывает никаких сомнений и то, что подобный приказ, отдай его фон Клюге, породил бы новую мощную легенду об ударе в спину. И те, кто повторял бы ее, забыли бы, что этот приказ сохранял от разрушения сотни немецких городов, чьи многочисленные жители не погибли бы.

Легко упрекнуть генерала или генералов за то, что они не сложили оружия. Однако необходимо поставить себя на наше место в том времени: мы стояли перед перспективой безоговорочной капитуляции Германии и ее последующей оккупации войсками союзников. Мы знали, что и в случае устранения Гитлера наши противники откажутся дать самые малейшие гарантии даже участникам немецкого Сопротивления, лучше всех осознававшим свою ответственность. Мы не могли и не хотели сдаваться глупо, без условий. Мы отнюдь не бездумно выбирали простейший путь «сохранения верности присяге». В игре было задействовано слишком много факторов, из которых не последним был призрак большевизма, который со времени Тегерана и Ялты нависал над восточными областями нашей страны. Требование безоговорочной капитуляции, появившееся на конференции в Касабланке, стоило жизни, возможно, миллиону человек, поскольку крах фронта на Западе произошел бы намного раньше, не имей мы дело с противником, желавшим нас полностью уничтожить. Если немецкий солдат был охвачен апокалипсическими предчувствиями, побуждавшими его продолжать сопротивление даже в Тиргартене, даже в районе рейхсканцелярии, то виноват в этом Рузвельт. Благодаря ему немецкие командующие, фельдмаршалы и генералы, в то время знали, что судьба их окончательно решена, что они будут преданы в руки юстиции своих противников и осуждены как военные преступники. Если серьезно проанализировать тогдашнюю ситуацию, какой ее должны были видеть немецкие командующие, и попытаться оценить, насколько обоснованны повторяющиеся упреки в их адрес, то приходишь к выводу о том, что командиры боевых соединений действующей армии не совершили ошибки по отношению к германской нации. После этой безобразной и проклятой всеми командующими войны, которая все-таки имела место, и принимая во внимание все обстоятельства, ни один объективно мыслящий человек не мог бы требовать от генерала, чтобы он совершил самозаклание, выставив себя предателем в глазах своего народа. Фон Клюге несколько лет командовал войсками в России. Он знал, что и в техническом плане, и в численности мы уступаем неприятелю, и знал, чего нам можно ожидать от восточного противника. Оказавшись в тупике, он предпочел добровольно расстаться с жизнью. Я допускаю, что существовали иные, более величественные решения, но кто может счесть себя вправе судить его?

Итак, с тяжелым грузом на душе от пережитого в Нормандии и с еще бо?льшей уверенностью в нашем скором поражении я отправился в Париж, а оттуда в ставку фюрера, так как узнал, что Гитлер пожелал лично встретиться со мной, прежде чем передать мне свои распоряжения относительно Парижа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.