Глава третья. «Баклажан»
Глава третья. «Баклажан»
Усевшись удобнее в кресле, Казаченко открыл полученное из архива Первого главного управления КГБ дело агентурной разработки Ганнибала Сесе Секо Куку Нгумбенду Ваза Банга, старшего сына императора.
Впервые в поле зрения резидентуры КГБ, действовавшей с позиций советского посольства в Чаде, кронпринц попал в 1955 году, начав посещать курсы русского языка при посольстве СССР в Чаде.
Пятнадцатилетний африканец обратил на себя внимание преподавателей (читай: офицеров КГБ) не только тем, что его привозили на занятия в «мерседесе» в сопровождении дюжины телохранителей. Таких было немало, ибо посещение курсов входившего в моду русского языка становилось своеобразной прихотью в кругу отпрысков правящей африканской элиты.
Никита Хрущев решил нанести международному империализму удар в подбрюшье, совершив обходной маневр. Почему бы не попробовать превзойти Генералиссимуса? Что нам турецкие проливы, озеро и плодородная долина вокруг горы Арарат? Не удалось Иосифу Виссарионычу создать форпост социализма в Малой Азии — обойдемся! Зато я овладею Африкой! Нет, не в ходе боевых действий — в ходе наступления идеологического!
Неплохая задумка, да? От перестановки воспетых в «Интернационале» слагаемых итоговая сумма, то есть триумф коммунистической идеологии на Земле, не изменится, ведь так? И хотя на содержании у КПСС по-прежнему оставались компартии в странах, так называемой западной демократии, но направление нашего главного идеологического удара теперь было нацелено на африканский континент.
Африка — это стратегический простор, где можно развернуть в боевые порядки пропагандистские армии, способные с ходу брать целые африканские государства. А вот продвижение коммунистических идей в США и странах Западной Европы представлялось советскому руководству «уличными боями в осажденном, но хорошо укрепленном городе, где каждый дом огрызается контрпропагандистским огнем на поражение». Потери велики, а результат? Ведь каждые четыре года, а то и чаще надо рапортовать партии и стране о семимильных шагах и достижениях. А это значит, что в отчетных докладах места поражениям быть не должно!
* * *
Изучая дело агентурной разработки, Казаченко не мог не отдать должное виртуозной работе своих коллег с Ганнибалом. Хотя кое-где, как патина на бронзе, с течением времени белыми пятнами проступили и промахи наших разведчиков.
Венценосного отпрыска обложили, как «волка флажками». Сотрудники резидентуры фиксировали каждый его шаг через навербованных в окружении монарха осведомителей из числа гувернеров Ганнибала. Все поступки будущего правителя тщательно анализировались. Постоянным опросам подвергались даже французские проститутки местных борделей, куда престолонаследник захаживал, дабы вкусить подпорченных плодов европейской цивилизации, а заодно самоутвердиться в собственном превосходстве:
«Смотрите, я — черный. Вы — белые. Но покупаю вас — Я. И делаю с вами, что взбредет мне в голову».
Принц посещал курсы русского языка при советском посольстве уже полгода, когда вдруг местный репортер-француз предложил нашим дипломатам приобрести у него подготовленную к публикации статью о скандале, якобы приключившемся с сыном африканского «помазанника Божьего». Находясь в публичном доме, тот якобы изувечил французскую проститутку. Статья эта, вместе с фотоснимком Ганнибала, выходящим из борделя, была подшита в деле. За отказ опубликовать разоблачительный материал репортер запросил 15 000 франков (сумма по тем временам, скажем прямо, сумасшедшая!).
По согласованию с Центром притязания щелкопера были удовлетворены. Реноме будущего императора благодаря резервным средствам резидентуры не пострадало.
Казаченко откинулся в кресле. Закурил.
«Что это? Шантаж, инициированный репортером-делягой, который тонко прочувствовал конъюнктуру и решил в одночасье разбогатеть, продав нам компрматериал на представителя высшей власти Чада? Ну а если допустить, что этот шантаж — составная часть игры, проводимой моими французскими или американскими коллегами? Игры, в которой французика держали за мальчика, подающего мячи? Американцы и французы не могли не заметить возни, которую мы затеяли вокруг принца, так? Так! Допустим, они фабрикуют компрматериал и через щелкопера предлагают его нам. А для того, чтобы определить, насколько мы дорожим отпрыском, назначают баснословную цену выкупа за отказ от публикации подробностей инцидента. Заплатим, значит, дорожим. А если дорожим, значит, делаем на него ставку. И рассматриваем преемника как будущего кремлевского наместника в Чаде. Логично! Значит, история с изувечением в публичном доме — всего лишь заранее просчитанный и подготовленный ход американцев или французов.
Ладно, — примирительно сказал Казаченко, — американцы, французы… Сейчас это не принципиально. Да и вообще, всё это — лишь гипотезы. Как говорят мои коллеги из французских спецслужб, “чтобы приготовить жаркое из кролика, надо, как минимум, иметь кошку”. Был в их распоряжении кролик, или кошка — вот в чем вопрос!..»
* * *
Гипотезы в дальнейшем нашли подтверждение в реальных событиях, описанных в деле.
Условия работы нашей резидентуры, действовавшей с позиции советского посольства в Чаде, осложнялось еще и тем обстоятельством, что император в 1955 году никак не мог определиться в выборе союзников за укрепление собственной авторитарной власти.
Амплитуда колебаний шкалы его идеологических ценностей была непредсказуема. Действительно, спустившись с раскачивающихся лиан, где ты прожил большую часть сознательной жизни, поневоле будешь стоять на ногах нетвердо…
Именно это и случилось с императором. Продолжая играть роль послушного французского сателлита (Чад в то время продолжал оставаться колонией Франции), он вместе с тем всё чаще завороженно поглядывал на северо-восток, туда, где находилась Москва.
Одной рукой он направил своего сына-преемника на курсы русского языка при советском посольстве, другой — в полицейскую школу с инструкторами-французами. И если придворная знать блефовала, указывая в посольских анкетах вымышленное происхождение своих детей, то император сделал решительный ход, указав истинное социальное положение своего сына.
Жест повелителя Чада немедленно стал достоянием Центра. Сотрудники КГБ, они же — преподаватели курсов русского языка при посольстве — взялись за разработку Ганнибала с присущим славянам рвением, присвоив ей кодовое название «БАКЛАЖАН».
* * *
Ганнибал был пытлив и прилежен. Через два года занятий, к началу Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве в 1957 году, он бегло говорил по-русски, отличал пельмени от вареников, успел попробовать черного хлеба и сельди пряного посола под водочку. При этом не преминул отметить, что русские ближе к африканцам, так как изобрели ч ё р н ы й хлеб. В то время, как американцы и западные европейцы — наоборот, изобретением б е л о й туалетной бумаги дистанцировали себя от черных аборигенов африканских джунглей. Еще, со слов принца, ему по вкусу пришлась к р а с н а я икра, напоминавшая ему красные стяги Великого Октября, о которых он столько слышал от своих наставников-преподавателей (читай: офицеров КГБ) на курсах русского языка.
Этими своими замечаниями Ганнибал вызвал неподдельный восторг резидента, который, расценив слова «БАКЛАЖАНА» как приглашение к танцу, немедленно отбил в Центр победную реляцию-шифровку: «БАКЛАЖАН» созрел. Плод пора сорвать».
Что на общедоступном языке означало, что разработка Ганнибала успешно закончена и можно выходить на вербовочную беседу.
«Да! — хлопнув ладонью по делу, вслух сказал Казаченко. — Простодушный подхалимаж из глубины африканских бунгало питоном обвил разработчиков из резидентуры. Они услышали то, что хотели слышать. “БАКЛАЖАНУ” удалось накормить всю резидентуру семечками в шоколаде, а они решили, что игра уже сделана и рванули к окошку выдачи вознаграждений. Н-да…»
Вновь углубившись в чтение разработки, Казаченко понял, что Центр не разделял оптимизма своих «колониальных» сотрудников, мудро выжидая в тиши и прохладе лубянских кабинетов.
Ответ Центра был неоспорим: «Обезьяну хорошенько пощупать за розовую попку!»
Что на общедоступном языке означало, что изучение объекта надо продолжить и впредь скоропалительных решений не принимать.
К открытию Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве в июле — августе 1957 года Ганнибал с успехом окончил курсы русского языка и полицейскую школу, проявив недюжинные способности как в лингвистике, так и в оперативно-розыскной деятельности. Русские и французские спецнаставники наследного принца Чада не могли нарадоваться на свое чадо.
* * *
Поиском, но не научным, а оперативным занялись другие. Русочубые парни-крепыши из московской службы наружного наблюдения, приставленные к прибывшему на фестиваль Ганнибалу.
Ознакомившись с его анкетными данными, опера из «наружки» присвоили ему ласковую кличку «КУКУНЯ», не подозревая еще, что он — парень, ну, совсем без «куку», и фору в сто очков даст любому своему опекуну из московской «наружки». Два года в полицейской школе под наблюдением французских инструкторов — это вам не ликбез под названием «Курсы повышения квалификации оперативного состава КГБ при СМ СССР».
Изящную поступь профессионала (на то он и профессионал, чтобы выглядеть безобидно, а уход от «хвоста» обставить так естественно просто, что преследователи сами себя же и будут винить в потере объекта!) наша «наружка» осмыслила далеко не с первых шагов Ганнибала по московской тверди. А уж его московский роман, бурный и молниеносный, с секретарем Фрунзенского райкома комсомола Аношиной Анной — вообще остался «за кадром» для столичной «наружки».
Однажды, когда до убытия гостя из Москвы оставался один день, «наружке», опекавшей Ганнибала, удалось «срисовать», как он усаживал в машину с дипломатическими номерами посольства Чада в Москве красивую высокую девушку славянской внешности. Происходило это в двух шагах от здания, где располагались РК КПСС, райисполком и РК ВЛКСМ Фрунзенского района.
Машина с девушкой и объектом проследовала на территорию посольства. Бригады затаились поблизости в ожидании выхода или выезда девушки для последующего установления ее личности. Не тут-то было. Девушка не появилась ни через час, ни к вечеру. А утром из ворот посольства «веером», на большой скорости вылетел весь посольский автопарк — всего 5 машин. С зашторенными задними стеклами они бросились врассыпную петлять по переулкам Арбата.
Было ясно: «залповым выбросом» автопарка посольства предпринята попытка «растащить» силы наблюдателей и, таким образом, сохранить инкогнито прекрасной незнакомки. Попытка удалась.
Девушку установили через месяц после отъезда Ганнибала из Москвы.
В подразделении КГБ, где вели дело «БАКЛАЖАН», прочитав первые письма и отправителя, и получателя, оптимистично оценили дополнительно открывшиеся возможности по оказанию нашего влияния на объект оперативной разработки. Еще бы! Ведь «БАКЛАЖАН» влюбился в нашу, доморощенную, гражданку. Да мы через нее вмиг обратим его в нашу, коммунистическую веру.
По замыслу режиссеров-разработчиков, Анне отводилась не последняя скрипка в оркестре. Однако после первой же встречи с Аношиной ведомственный оптимизм поугас. Опрашивавшие Анну интеллектуалы из Лубянской синекуры были нимало удивлены ее неосведомленностью о статусе «БАКЛАЖАНА» в стране постоянного проживания, о его происхождении и т. д.
Пытаясь выяснить ее намерения в плане возможного переезда из СССР в Чад, оперативники наткнулись на твердый ответ:
«Никуда я из Союза не поеду. Всё сделаю, чтобы Ганнибал переехал жить сюда!»
Такая перспектива перемещения «БАКЛАЖАНА» в физическом и социально-политическом пространстве никак не устраивала Комитет. Нам он нужен был т а м, и только там, но под нашим присмотром. Было принято решение до поры воздержаться от привлечения Анны для участия в мероприятиях по «БАКЛАЖАНУ», пока эмоциональный шлейф, оставленный в душе славянской девушки «черным метеоритом», не перестанет заслонять ей разум, так как было видно невооруженным глазом, что она по уши влюблена.
В беседе выяснилось также, что Анна ждет ребенка и ради него готова поступиться многим, даже перспективами, открывающимися в связи с ее секретарством в РК ВЛКСМ.
Дознаватели поинтересовались, как Анна собирается назвать ребенка. Она ответила, что этот вопрос уже обсуждался с родителями. Ее отец, Аношин Павел Иванович, наотрез отказался давать свое имя возможному внуку. Поэтому Анна решила, что сына назовет именем возлюбленного. Если тот, конечно, не будет против. В письмах они еще об этом договорятся. Ну а если родится дочь — будет Анной…
Контрразведчики, приятно удивленные детской наивностью Аношиной и ее трогательным оптимизмом, на прощание взяли с нее подписку о неразглашении содержания беседы и отобрали визитную карточку «суженого». Но просвещать ее о подробностях происхождения «БАКЛАЖАНА» и его социальном статусе не стали.
Визитная карточка, как и предусмотрительность оперов, пригодятся Казаченко спустя тридцать с лишним лет, при планировании мероприятий по объекту оперативной разработки «ПРОРОК».
В резюмирующей части рапорта контрразведчики охарактеризовали Аношину как волевую, умную, патриотично настроенную, романтично-доверчивую и внешне привлекательную женщину.
Годы мытарств с малолетним темнокожим сыном по общежитиям и коммуналкам вытравят бесследно все перечисленные оперработниками качества. Останутся только воля и ум.
* * *
Дело оперативной разработки «БАКЛАЖАН» Казаченко читал как захватывающий авантюрный роман.
По возвращении принца из Москвы Центром было получено донесение, что он во всеуслышание заявил о своем намерении вместо Сорбонны отправиться на учебу в Московский государственный университет, так как во время пребывания на фестивале встретил и полюбил русскую девушку, на которой собирается жениться.
По данным осведомителей нашей резидентуры, у Ганнибала по этому вопросу состоялся бурный разговор с отцом. Выяснить, чем он закончился, не представилось возможным, однако, по предположению источников, заслуживающих доверия, итоги состоявшихся между отцом и сыном объяснений были для нас неутешительны…
В Чаде после ухода французских колонистов наступил период реакции. Вместе с тем были отмечены признаки усиления американской экспансии в страну, в частности, эмиссаров американских спецслужб, которые располагали достаточно прочными позициями в окружении монарха и способны были оказывать влияние на принятие им решений, касающихся внешнеполитической арены.
12 декабря 1957 года «Фигаро» на первой полосе сообщила:
«Накануне в Чаде, в ходе традиционного обряда глумления над поверженным врагом наследный принц Ганнибал Сесе Секо погиб, поперхнувшись малой берцовой костью съеденного им представителя враждебного племени, и скончаля в муках у ритуального костра».
Статья и фотографии поверженного наследника в набедренной повязке из шкур леопарда были подшиты в деле.
«Ни хрена себе! — в сердцах воскликнул Казаченко, едва не выпрыгнув из кресла. — В агентурных сетях КГБ кого только не было: священники и проститутки, дипломаты и гомосексуалисты. Но чтобы людоеды! Что-то я не помню, чтобы в вербовочной практике Комитета государственной безопасности фигурировали каннибалы… А ведь “БАКЛАЖАНА” готовили и обрабатывали именно в целях вербовки. Неужели нашей резидентуре не было известно, что семья императора, и “БАКЛАЖАН” в том числе, балуются каннибализмом?! А я, в свою очередь, собираюсь использовать его сына — “АРАПА” для подставы “ПРОРОКУ”. Генерал говорит, что “четвертой попытки не будет”, а, по-моему, так и третьей может не случиться, если в “АРАПЕ” проснется “голос отцовской крови”, и он с потрохами сожрет “ПРОРОКА”!!»
Вдруг Олега осенило. Открыв дело на той странице, где излагались подробности передачи 15 000 франков французскому репортеру за отказ от публикации компрометирующих «БАКЛАЖАНА» материалов, он сразу всё понял и успокоился. И компрматериалы и очерк в «Фигаро» о трагической кончине каннибала были подписаны одной и той же фамилией: Жан-Мария Лумье! Не было никакого людоедства! Парня просто ликвидировали. Нет, не парня. Будущего африканского лидера кремлевской ориентации. А мировой общественности дело представили как заурядный эпизод каннибализма.
«Ну что, дескать, с них взять, с этих африканских вурдалаков в набедренных повязках? Жрут друг друга, да и всё тут! Можно сказать, сами себе могилы роют собственными зубами. А мы им еще заводов-фабрик понастроили, школ да больниц понаоткрывали, а они нас, обозвав колониалистами, вышвырнули из страны. При нашей администрации того, что случилось с принцем, не случилось бы никогда. А теперь вот, после нашего ухода, даже заместитель Председателя Народной партии не гнушается поеданием себе подобных. А еще в Парижский университет собирался, упырь чертов! Может, и слава Богу, что к нам не попал!»
Вышеприведенными стенаниями и заклинаниями изобиловал очерк Жан-Марии Лумье.
«Сколько же этот малый получил от американских или французских спецслужб за свой гноеточивый очерк? — задал себе вопрос Казаченко. — Думаю, несравненно меньше, чем двумя годами раньше от нашей резидентуры. А сколько выложили американцы или французы за устранение принца? Это останется за кадром. Ясно одно: мы потеряли неизмеримо больше!
Кроме того, — продолжал размышлять Олег, — в спецслужбах, уничтоживших “БАКЛАЖАНА”, всегда помнили о его поездке в Москву. И для них это был вопрос вопросов: выезжал он туда, чтобы участвовать в праздничных мероприятиях Фестиваля или для того, чтобы пройти спецподготовку под началом инстркторов из КГБ?
Кто знает, — Олег ставил себя на место противника, — может, русские экстрасенсы и гипнотизеры настолько обработали наследного принца, что в Африку он вернулся уже “сложившимся коммунистом”?
Если исходить из этого, то у американцев или французов были причины убрать преемника императора. Посещением Москвы он вынес себе приговор, впоследствии приведенный в исполнение спецслужбами… Похоже, для “БАКЛАЖАНА” поездка на фестиваль стала ознакомительной прогулкой со своим кладбищем…»
— Всё, надо идти к генералу! — вслух произнес Олег, поднимая телефонную трубку прямой связи с Карповым.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.