Период Битвы за Москву

Период Битвы за Москву

Находясь в госпитале, Иван Данилович, несмотря на высокую температуру и плохое самочувствие, следил по газетам за обстановкой на фронтах. Дела всюду шли неважно. 10 сентября Информбюро сообщило:

«…Закончилось Смоленское сражение, длившееся более двух месяцев. По указанию Ставки войска Западного фронта прекратили наступление и перешли к обороне. К этому времени войска Северо-Западного, Западного, Резервного и Брянского фронтов, прикрывавшие центральное стратегическое направление, находились на линии западнее Осташков, Андреаполь, Жарковский, Ярцево, Ельня, р. Десна. Упорная оборона и сильные контрудары советских войск нанесли большой урон немецко-фашистской армии, похоронили намерения гитлеровцев прорваться через Смоленские ворота и молниеносно продвинуться к Москве. Враг вынужден был остановиться в 300 км от советской столицы, перейти к обороне и заняться перегруппировкой сил».

Вроде бы неплохо: два месяца не хуже нас бились и все же остановили, — отметил Черняховский. Но тут же ниже очень неприятные короткие строки:

«Начался отход войск Юго-Западного фронта из района Киева.

Начало отхода было связано с наступлением немецкой 2-й армии со стороны Чернигова, 2-й танковой группы со стороны Конотопа на юг, 1-й танковой группы со стороны Кременчуга на север с угрозой окружения войск фронта».

Лежа в постели, вдали от боевой нервотрепки, Черняховский пытался осмыслить, понять, почему так неудачно складываются для нас дела на фронте. Вспоминал теорию, историю войн, которые изучал в академии. В книгах и лекциях объяснялось логичное, последовательное развитие военного искусства, вооружения армии, изменение стратегии и тактики. В начале Первой мировой войны сложилось превосходство обороны над наступлением. Применение пулеметов, которыми обильно были снабжены окопы, обеспечивало частям, занимающим оборону, громадный перевес над атакующими. Продвижение вперед в открытом поле и овладение укрепленными позициями противника стало невозможным.

Преодолеть эту трудность пытались огнем артиллерии, которая должна подавлять пулеметы и разрушать окопы. Но эффективность артиллерийской подготовки и поддержки была невелика из-за небольшого количества орудий.

Кризис наступления разрешил танк. Сначала танки выполняли роль движущейся огневой поддержки пехоты и даже щита ее, доводя до рукопашной схватки. Но они все же не ускорили прорыва, двигаясь на уровне пехоты. На этом завершилось их сенсационное появление и возможности в Первой мировой войне.

К началу Второй мировой танк прошел стремительное качественное усовершенствование. Он стал быстроходным, толстобронным, гибкие гусеницы, пушка и пулеметы на нем с солидным боекомплектом, а также приличная заправка горючим увеличили радиус действия, проникновения в глубину обороны.

В ходе операций гитлеровцев против Польши, Франции и Бельгии танки показали свои новые качества в полном блеске. То же происходит и в боях против нас. Но почему у них это получается, а у нас все идет наперекосяк?

Черняховский вспоминал свои предложения применять танки массированно, а не по старинке, как в Первую мировую — в качестве поддержки пехоты. Но в первые дни войны была такая кутерьма и неразбериха, что старшие начальники, не зная точно обстановки, бросали полки, бригады и дивизии на затыкание обозначившихся прорывов. Надо было бить не растопыренным пальцами, а кулаками — корпусами и даже армиями под основание клина, который забивают немцы. Вот на юге, например, в сводке сказано: два клина — один с севера, другой с юга грозят окружением. Под корень бы их, поддых, под основание клиньев бить! Но, видно, как и у нас, нечем! И словно подтверждая эти соображения Ивана Даниловича, через несколько дней 15 сентября опубликовано в очередной сводке:

«Немецко-фашистские войска 1-й и 2-й танковых групп в районе Лохвицы соединились и отрезали пути отхода на восток войскам Юго-Западного фронта. В окружении оказались 5-я, 37-я, 26-я армии и часть 21-й и 38-й армий. Обстановка в полосе Юго-Западного фронта резко ухудшилась. Противник получил возможность наступать в глубь Левобережной Украины».

Читать это было неприятно, но еще более удручало то, что в эти дни не было опубликовано ни одного сообщения о положении на Северо-Западном фронте. Черняховский уже знал, что подобное умолчание предвещает очередные беды.

Неизвестность, бездействие угнетали Ивана Даниловича, он решил выписываться из госпиталя. Обратился к главному врачу с этой просьбой:

— Но вы еще не окрепли. У вас температура вечерами поднимается, — возразил врач.

— Так то вечерами, а днем я могу воевать, — пытался шутить Черняховский.

Но врач перешел на официальный тон:

— Товарищ полковник, я не могу вас выписать, лечение не закончено.

— Убегу, — тихо сказал Черняховский.

— Будете иметь неприятности.

— Товарищ доктор, вы полковник и я полковник, неужели мы не найдем общий язык? Смотрите, что на фронте творится.

Черняховский дал доктору газету с сообщением об окружении пяти наших армий.

— Читал, — сказал главврач. — Но я рискую, если у вас наступит ухудшение здоровья…

— А я не рискую? — улыбнулся Иван Данилович.

— Ну, Бог с вами, фронтовику не могу отказать. Я вас понимаю.

И отпустил, дал справку, но с указанием в ней: «Выписывается для продолжения амбулаторного лечения».

На Северо-Западном фронте Черняховский узнал о многих переменах. Об этом рассказывает в своих воспоминаниях генерал армии Курочкин. Я считаю лучшим источником рассказ участника событий и поэтому ниже цитирую из воспоминаний генерала армии Курочкина П. А.:

«Я был срочно вызван в Москву Маршалом Советского Союза Б. М. Шапошниковым. Когда я прибыл в Генеральный штаб, мне сказали:

— Вас вызывает товарищ Сталин.

Машина уже ждала. Я подъехал к особняку напротив станции метро “Кировская”. Здесь в те времена размещалось оперативное управление Генерального штаба. Поднявшись по лестнице, я очутился в маленькой приемной, обставленной скромно и строго. Широкий письменный стол, на нем карта, телефоны. По углам стулья. Вот и все. Никаких украшений, ничего отвлекающего.

В комнате кроме И. В. Сталина, сидевшего за столом, находились В. М. Молотов, Б. М. Шапошников, С. М. Буденный, Н. С. Хрущев. По всему было видно, что шло совещание. Верховный Главнокомандующий сказал:

— На Северо-Западном фронте большие неполадки. Неясно, что там происходит. Недавно мы ввели 34-ю армию, и уже три дня нет сведений ни от армии, ни от фронта. Поэтому мы просим вас поехать на Северо-Западный фронт в качестве представителя Ставки, разобраться в делах и доложить, что там происходит.

Сталин пригласил меня к карте. Подошел и Б. М. Шапошников. Меня коротко ввели в курс обстановки на Северо-Западном фронте. По всему было видно, что там сложилась трудная обстановка, и это, естественно, вызывало большую тревогу Ставки.

Убедившись, что задача для меня ясна, Сталин в заключение сказал:

— Главное — удержать Валдайские высоты, не пустить немцев к Октябрьской железной дороге, на Бологое.

Он пожелал мне успеха.

— Предписание вам немедленно вручат.

Когда я получил предписание, был поражен: мне предоставлялись самые широкие полномочия вплоть до отстранения от должностей командармов и разрешение давать рекомендации командующему фронтом, а также вне всякой очереди разговаривать со Ставкой. С этим я и отправился на Северо-Западный фронт.

Ситуация действительно была трудная. В этом я убедился сразу же по прибытии в штаб фронта. Противник находился в 100 километрах от Ленинграда. Несмотря на потери, он располагал крупными силами. Данные разведки говорили о том, что немецко-фашистские войска готовятся возобновить наступление на Ленинград, стремясь захватить город любой ценой. В связи с этим Ставка Верховного Главнокомандования непрерывно усиливала войска северо-западного направления. 6 августа из Резервного фронта в состав Северо-Западного фронта была передана 34-я армия под командованием генерал-майора К. М. Качанова. При этом Ставка потребовала от командующего фронтом генерал-майора П. П. Собенникова не распылять армию, а держать ее как ударный кулак для проведения наступательной операции с целью разгрома противника в районе Сольцы, Старая Русса, Дно. Одновременно Ставка обращала внимание командующих Северным и Северо-Западным фронтами на необходимость создания глубины обороны на важнейших направлениях.

Чтобы облегчить положение наших войск под Ленинградом, Лугой, Новгородом, командующий Северо-Западным фронтом по указаниям Ставки в середине августа провел контрудар 34-й армией с рубежа р. Полнеть в направлении Болот, имея в виду во взаимодействии с 48-й и 11-й армиями под командованием генерал-лейтенантов С. Д. Акимова и В. И. Морозова окружить и уничтожить противника в районе Шимск, Сольцы, Старая Русса. В ходе контрудара войска 34-й армии продвинулись до 60 км, выйдя в район ст. Тулебля, глубоко охватили правый фланг старорусской группировки противника и создали угрозу удара в тылу вражеской группировки, вышедшей в район Новгорода и Чудова. Это вынудило командующего группой армий «Север» спешно снять с новгородского направления моторизованную дивизию СС «Мертвая голова», а из-под Луги — 56-й моторизованный корпус и направить их против 34-й армии. Туда же были переключены основные усилия 8-го авиационного корпуса пикирующих бомбардировщиков. Кроме того, вражеское командование спешно начало переброску на северо-западное направление из района Смоленска 39-го моторизованного корпуса в составе одной танковой и двух моторизованных дивизий.

Успешные первоначальные боевые действия 34-й, частично 11-й и 27-й армий на некоторое время облегчили положение войск 48-й армии и лужского участка обороны.

В последующем же войска Северо-Западного фронта вследствие недостатка сил и средств, главным образом средств противовоздушной обороны, не только не развили первоначальный успех контрудара, но и не смогли отразить новый удар фашистских войск, предпринятый им 19 августа. К 25 августа они отошли за р. Ловать.

Нужно сказать, что незавершенность контрудара наших войск под Старой Руссой объясняется не только слабым их прикрытием с воздуха, но и тем, что управление соединениями, особенно в 34-й армии, оказалось далеко не на должной высоте. В связи с этим Ставка Верховного Главнокомандования была вынуждена сменить руководство 34-й армии…

А мое пребывание на Северо-Западном фронте в качестве представителя Ставки было весьма кратковременным.

23 августа я был вызван на узел связи.

— У аппарата Шапошников. Товарищ Курочкин, передаю вам по поручению Верховного Главнокомандования следующее. Первое. Командующему 43-й армией генерал-лейтенанту Курочкину немедленно вступить в командование Северо-Западным фронтом и о вступлении в должность доложить. Второе. Командующему Северо-Западным фронтом генерал-майору Собенникову сдать должность командующего СЗФ генерал-лейтенанту Курочкину, о чем и доложить. По поручению Верховного Главнокомандования начальник Генерального штаба Б. Шапошников.

В тот же день я вступил в командование фронтом.

Тем временем положение на фронте постепенно начинало стабилизироваться. Наступало временное затишье.

Главная задача нашего фронта состояла в том, чтобы, находясь на стыке ленинградского и московского стратегического направлений, не допустить захвата противником Валдайской возвышенности и Октябрьской железной дороги и содействовать нашим другим фронтам в разгроме врага, рвущегося к Москве и Ленинграду».

* * *

На командном пункте фронта Черняховский вошел в кабинет начальника штаба генерала Ватутина и доложил:

— Прибыл после выздоровления, товарищ генерал.

— Очень кстати, — радушно встретил Николай Федорович. — Ваши танкисты дрались превосходно, попали в окружение и с честью вышли из него. Плохо одно — Демянск так и остался у немцев.

— Где же теперь дивизия? — спросил Иван Данилович.

— У генерала Берзарина, в составе двадцать седьмой армии. Перешла к обороне. Вот ознакомьтесь, только получено.

Ватутин покопался в служебных бумагах и одну из них протянул Черняховскому. Это было боевое донесение командования 28-й танковой дивизии Военному совету Северо-Западного фронта, а в копии — Военному совету 27-й армии.

«Приняв для обороны участок от озера Велье до озера Селигер, отведенный нашей дивизии приказом 27-й армии от 13.9.41, — читал Иван Данилович, — считаю необходимым довести до вашего сведения.

Участок обороны рассчитан на занятие его четырьмя батальонными Ура и не менее двумя полками полевых войск. На оборудование участка затрачены огромные средства, хотя укрепления полностью не закончены и сделаны лишь узко полосой без глубины.

28-я танковая дивизия, насчитывающая в своем составе всего 552 человека и имеющая на вооружении: винтовок — 336, пулеметов ДТ — 13, ст. пулеметов — 3, автоматов — 11, 76-мм орудий — 2, 122-мм гаубиц — 2, в таком составе обеспечить надежную оборону не может. Нами будут приложены все силы на удержание указанного выше рубежа, но, принимая во внимание огромное тактическое значение данного участка как для СЗФ, так и для соседнего фронта, необходимо определенное усиление: а) огневыми средствами; б) живой силой — минимум стрелковый полк; в) средствами связи, которые в дивизии отсутствуют; г) саперами и средствами заграждения; ни саперов, ни средств заграждения дивизия не имеет.

Если не поступит немедленное усиление, в первую очередь огневыми средствами, это будет величайшее преступление перед Родиной. Дивизия будет оборонять рубеж до последнего человека, но даже гибелью всех людей она не сможет восполнить затраты на этот рубеж».

Донесение подписали Корнилов, Банквицер, Хантимиров и Третьяков. Черняховский прочитал документ два раза и невольно задумался.

— Что скажете? — спросил Ватутин, принимая от Черняховского бумагу.

— Читать больно, товарищ генерал. Не документ, а вопль исстрадавшейся души. Я присоединяюсь к товарищам. Надо что-то делать: или помочь укомплектовать дивизию, чтобы она соответствовала своему назначению, или ее совсем расформировать.

— Танкисты, танкисты! — Ватутин вздохнул. — Нет у нас, дорогой Иван Данилович, танков. Пока нет, и, видимо, не скоро еще будут. Придется вашу танковую переформировать в стрелковую. Так что будете не танкистом, а общевойсковым начальником.

— Что вы, товарищ генерал! Мы только и живем мечтой — вот-вот танки получим, а теперь вы и мечту у нас отнимаете.

— Не отнимаю, обстановка. А сейчас пойдете к командующему, я представлю вас, доложу и донесение. Там подумаем, как и чем вам помочь на первое время.

Генерал-лейтенант Павел Алексеевич Курочкин, человек высокой воинской культуры, с выправкой старого кавалериста. Он был кавалеристом в годы Гражданской войны, после которой окончил академию Фрунзе и Генерального штаба. До начала Отечественной войны командовал Забайкальскими округами. Как он вступил в командование Северо-Западным фронтом, я рассказал выше.

Павел Алексеевич расспросил Черняховского о прежней службе, выслушал Ватутина и прочитал докладную о состоянии 28-й танковой дивизии. С сочувствием сказал Ивану Даниловичу:

— Основательно усилить вашу дивизию сейчас нечем, но в будущем обещаю. А пока пришлю саперов, связистов. Поговорю с Берзариным, чтобы он из маршевых рот дал вам пополнение.

В расположении дивизии Черняховского с радостью встретили боевые друзья. Дивизией временно командовал подполковник Корнилов. Он еще до болезни Черняховского прибыл на должность начальника штаба 56-го полка, когда был ранен командир полка Гиренко, на его должность назначили В. А. Корнилова. Командир разведбата Котов стал командовать 56-м полком.

После возвращения Черняховского они вернулись на свои прежние должности.

На следующий день Черняховский осмотрел первым 10-километровый рубеж обороны дивизии и нашел ее хорошо подготовленной — окопы полного профиля вдоль всего берега Селигера. Перед дзотами хорошо расчищены сектора обстрела. Удачно выбраны наблюдательные пункты.

Надо было создавать глубину обороны. Но за счет чего? Понимал слабость обороны и командующий фронтом и, как обещал, прислал Черняховскому саперный батальон, два дивизиона полевой артиллерии, дивизион противотанковых орудий. А позднее позвонил:

— Принимайте два стрелковых полка.

Радость Ивана Даниловича, что дивизия набирает былую мощь, была недолгой: полки, оказывается, недавно вышли из окружения, где понесли большие потери, но все же боеспособность не утратили.

В результате был создан надежный второй рубеж обороны. Дивизия была готова дать отпор очень сильному противнику.

Противник активных действий не предпринимал. Наоборот, Черняховский по своей инициативе улучшал оборону — отбил Городилово в центре обороны дивизии, в межозерном дефиле, и создал здесь прочный опорный пункт.

Жизнь в обороне некоторое время проходила спокойно, что позволило больше уделить внимания бытовым делам: построили бани, прачечную, утеплили землянки, помылись, побрились, красноармейцы постирали обмундирование — совсем другой вид. Это отметил посетивший дивизию командарм Берзарин. В дни затишья и командование стало внимательнее присматриваться к людям.

Добавлю от себя: на передовой, там, где непосредственно соприкасались наступающие и отступающие части, бои шли жестокие. И если мы мало знаем об этих боях и о тех мужественных людях, которые сдерживали там врага, то это из-за того, что было потеряно управление войсками — от дивизионных штабов до Верховного Главнокомандующего. В такие трудные минуты как раз и совершили свои подвиги герои, которые чаще всего остались неизвестными.

Там, на передовой и в окружении, из последних сил выбивались роты и батальоны, остатки полков и дивизий, делая все, чтобы сдержать наступление врага, о них не писали в эти дни в газетах, не оформляли наградные документы на отличившихся, потому что всем было не до того. Надо было остановить могучий вал войск противника, который, превосходя во много раз силы обороняющихся, продвигался вперед. Потом политработники и журналисты находили героев этих боев, но, увы, только тех, кто остался в живых, кто может рассказать о том, что делал сам или видел, как мужественно сражались другие. Ну а те, кто погиб в бою и совершил, может быть, самые главные подвиги? О них так никто и не узнает. Да и не принято в дни неудач, после отступлений, после того как оставлены города, села, говорить о геройских делах. Какое геройство, если драпали на десятки и сотни километров? Какие наградные реляции, когда столько погибло людей и потеряно техники?

Чуткий к однополчанам Берзарин думал иначе. После очередного посещения дивизии Черняховского Берзарин сказал члену Военного совета бригадному комиссару Рудакову:

— Хороший, грамотный и умелый командир 28-й дивизии полковник Черняховский. Как прекрасно он действовал в первых боях. Почему мы это не оцениваем? Я полагаю, надо представить его к награде. Не возражаешь?

— Всячески поддерживаю! — с радостью согласился бригадный комиссар.

И вскоре был составлен и отправлен «наверх» наградной лист:

«Полковник Черняховский в течение многих дней и недель с ограниченными силами успешно сдерживал противника при наступлении его на Новгород. Четкой организацией, большевистской настойчивостью и смелостью с незначительными силами переходил к атаке противника. Геройски, не отступая шага назад, оборонял Кремль в Новгороде, уничтожив сотни солдат и офицеров противника, захватывая пленных и его материальную часть.

В течение сентября и октября месяцев 28 тд под командованием тов. Черняховского показала мужество и высокую боеспособность в борьбе с германским фашизмом. Используя опыт и особенности тактики противника, тов. Черняховский воспитал десятки молодых бесстрашных командиров — патриотов Родины, показавших пример мужества и отваги в боях и разведке.

Тов. Черняховский при организации и ведении боя личным участием воодушевлял бойцов и начсостав на новые подвиги за честь и победу советского оружия.

В боевой обстановке проявляет настойчивость и отвагу, решителен и бесстрашен. Достоин награждения орденом Красного Знамени».

Затишье принесло не только отдых, но и своеобразные неприятности, командование фронтом воспользовалось паузой в боевых действиях и решило переформировать 28-ю танковую дивизию в 241-ю стрелковую. Полки стали 318, 303, 322.

Объединяли, создавали новые формирования из остатков танковых частей, куда потребовались кадровые танкисты, их стали забирать из стрелковых частей.

Пришлось Ивану Даниловичу расставаться с начальником штаба Ахитом Хантемировым, военкомом подполковником Третьяковым и комиссаром Банквицером. На их место прибыли: подполковник Арабей — стал начальником штаба, комиссаром — полковой комиссар Ольшевский, военкомом — батальонный комиссар Загрузин.

Правильно говорит пословица: «Затишье всегда предвещает бурю». Чтобы последующие события были понятны читателям, сделаю довольно большой экскурс в вышестоящие штабы — наши и немецкие.

После завершения Ельнинской операции 9 сентября Сталин вызвал к себе Жукова. Как всегда, вызов Сталина означал что-то срочное и конечно же сложное.

Жукова встретил Власик и проводил на квартиру Сталина.

Сталин ужинал с Молотовым, Маленковым, Щербаковым и некоторыми другими членами руководства. Поздоровавшись, пригласил Жукова к столу. После разговора о некоторых кадровых делах (на Западный фронт вместо Тимошенко был назначен Конев) Сталин пригласил Жукова к карте:

— Очень тяжелое положение сложилось сейчас под Ленинградом, я бы даже сказал, положение катастрофическое. — Помолчав, Сталин явно подбирал еще какое-то слово, которым хотел подчеркнуть сложность обстановки на Ленинградском фронте, и наконец вымолвил: — Я бы даже сказал, безнадежное. С потерей Ленинграда произойдет такое осложнение, последствия которого просто трудно предвидеть. Окажется под угрозой удара с севера Москва.

Жукову стало ясно, что Сталин явно клонил к тому, что ликвидировать ленинградскую катастрофу, наверное, лучше всего сможет он, Жуков. Понимая, что Сталин уже решил послать его на это «безнадежное дело», Георгий Константинович сказал:

— Ну, если там так сложно, я готов поехать, командующим Ленинградским фронтом.

Сталин, как бы пытаясь проникнуть в состояние Жукова, снова произнес то же слово, внимательно при этом глядя на него:

— А если это безнадежное дело?

Жукова удивило такое повторение. Он понимал, что Сталин делает это неспроста, но почему, объяснить не мог. А причина действительно была.

Еще в конце августа под Ленинградом сложилась критическая обстановка, и Сталин послал в Ленинград комиссию ЦК ВКП(б) и ГКО в составе Н. Н. Воронова, П. Ф. Жигарева, А. Н. Косыгина, Н. Г. Кузнецова, Г. М. Маленкова, В. М. Молотова. Как видим, комиссия была очень представительная и с большими полномочиями. Она предприняла много усилий для того, чтобы мобилизовать имеющиеся войска и ресурсы и организовать стойкую оборону. Но этого оказалось недостаточно, и после отъезда комиссии положение Ленинграда ничуть не улучшилось. Противник продолжал продвигаться в сторону города, остановить его было нечем и некому. Ворошилов явно не был способен на это. Сталин понимал, что принятые им меры ни к чему не привели. Поэтому и пульсировали в его сознании эти неприятные, но точные слова: «Положение безнадежное». Жуков оставался последней надеждой, и Сталин почти не скрывал этого.

— Разберусь на месте, посмотрю, может быть, оно еще окажется и не таким безнадежным, — ответил Жуков.

— Когда можете ехать? — считая вопрос решенным, спросил Сталин.

— Предпочитаю отправиться туда немедленно.

— Немедленно нельзя. Надо сначала организовать вам сопровождение истребителей. Не забывайте, Ленинград теперь окружен со всех сторон фронтами.

Это тоже для Сталина было необычным в отношении к Жукову — теперь он проявлял о нем заботу.

Сталин подошел к телефону и приказал сообщить прогноз погоды. Ему быстро ответили. Повесив трубку, Сталин сказал Жукову:

— Дают плохую погоду, но для вас это самое лучшее, легче будет перелететь через линию фронта.

Сталин подошел к столу, взял лист бумаги и написал записку:

«Ворошилову.

ГКО назначает командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Сдайте ему фронт и возвращайтесь тем же самолетом.

Сталин».

Сталин протянул эту записку Жукову, он прочитал ее, сложил вдвое, положил в карман и спросил:

— Разрешите отбыть?

— Нет, поужинайте с нами перед дорогой.

10 сентября 1941 года Жуков вместе с генерал-лейтенантом М. С. Хозиным и генерал-майором И. И. Федюнинским вылетел в блокадный Ленинград.

А вот как обстановку под Ленинградом оценивал противник.

В день приезда Жукова в Ленинград Гальдер записал в своем дневнике:

«На фронте группы армий “Север” отмечены значительные успехи в наступлении на Ленинград. Противник начинает ослабевать…»

Запись Гальдера 13 сентября:

«У Ленинграда значительные успехи. Выход наших войск к внутреннему обводу укреплений может считаться законченным».

Вопрос о падении Ленинграда Лееб и Гитлер считали решенным. Гитлер даже прислал специального офицера в штаб Лееба, который был обязан немедленно доложить о вступлении войск в Ленинград.

Жуков сделал все возможное и невозможное для стабилизации фронта под Ленинградом (подробности опускаю, это выходит за рамки моей темы). Но 23 сентября Гальдер уже записал в своем дневнике:

«В районе Ладожского озера наши войска продвинулись незначительно и, по-видимому, понесли большие потери. Для обороны сил тут вполне достаточно, но для решительного разгрома противника их, вероятно, не хватит».

А 25 сентября он сделал такую запись:

«День 24.9 был для ОКВ в высшей степени критическим днем. Тому причиной неудача наступления 16-й армии у Ладожского озера, где наши войска встретили серьезное контрнаступление противника, в ходе которого 8-я танковая дивизия была отброшена и сужен занимаемый участок на восточном берегу Невы».

Критическим этот день для ОКВ был не только из-за контрудара, организованного Жуковым, но и из-за той истерики, которую Гитлер закатил в верховном командовании сухопутных войск. Он негодовал по поводу того, что вместо ожидаемого скорого взятия Ленинграда гитлеровские войска там даже отброшены. А он уже включил их в расчет для наступления на Москву. Отпор войск Ленинградского фронта под руководством Жукова ломал планы фюрера, ставил под угрозу срыва готовящуюся операцию «Тайфун». Гитлер не мог этого допустить и, наверное, скрежеща зубами, все же приказал осуществить намеченную перегруппировку. Вскоре начальник разведотдела Ленинградского фронта доложил Жукову, о том, что он получил сведения о перемещениях в расположении противника. Но на этот раз противник перебрасывал части не в пределах фронта, а передвигал мотопехоту от Ленинграда на Псков. Кроме этого, были сведения и о том, что противник грузит танки на платформы и тоже перебрасывает их куда-то.

Фельдмаршал фон Лееб понимал, что катастрофа постигла не только его войска, но и его лично, что Гитлер, возлагавший так много надежд на захват Ленинграда, не простит ему эту неудачу. Лееб написал Гитлеру доклад о якобы предпринимающихся дальнейших действиях по овладению Ленинградом, на самом же деле это была попытка объяснить свои неудачи и как-то смягчить удар.

Лееб просил несколько дивизий и обещал все же взять Ленинград. Старый, опытный Лееб, конечно, понимал при этом, что в той обстановке, которая создалась на московском направлении и на юге, Гитлер не сможет найти для него подкреплений. В этой связи он высказал такое предложение: если не будут даны подкрепления, то надо перейти в глухую оборону и сохранить войска для наступательных действий в более благоприятных условиях, которые несомненно — он верит в это — в будущем появятся.

После неудачи под Ленинградом Гитлер сильно гневался на Лееба. На одном из совещаний он с возмущением говорил:

— Лееб не выполнил поставленную перед ним задачу, топчется вокруг Ленинграда, а теперь просит дать ему несколько дивизий для штурма города. Но это значит — ослабить другие фронты, сорвать наступление на Москву. И будет ли взят Ленинград штурмом, уверенности нет. Если не штурм, то Лееб предлагает перейти к глухой обороне. Ни то, ни другое не годится, он не способен понять и осуществить мой замысел скорейшего захвата Ленинграда. Этот город надо уморить голодом, активными действиями перерезать все пути подвоза, чтобы мышь не могла туда проскочить, нещадно бомбить с воздуха, и тогда город рухнет, как переспелый плод… Что же касается Лееба, то он явно устарел и не может выполнить эту задачу.

Единоборство войск Северо-Западного и Ленинградского фронтов с группой войск «Север» закончилось победой наших войск, несмотря на то, что у Лееба было гораздо больше сил и возможностей. Начинал наступление на Ленинград Лееб, пожалуй, в самый пик своего полководческого взлета, после удач в первые дни войны он думал, что просто по инерции, на крыльях этих удач, влетит в Ленинград, но кончил тем, что Гитлер отправил его в отставку.

Серьезные неудачи, постигшие немецкие войска на северном крыле советско-германского фронта, все же дали возможность гитлеровскому командованию начать подготовку решающей операции на главном направлении.

На одном из совещаний в «Волчьем логове» Гитлер сказал:

— Наши успехи, достигнутые смежными флангами групп армий «Юг» и «Центр», дают возможность и создают предпосылки для проведения решающей операции группы армий «Центр»… В полосе группы армий «Центр» надо подготовить операцию таким образом, чтобы по возможности быстрее, не позднее конца сентября, перейти в наступление и уничтожить противника, находящегося в районе восточнее Смоленска, посредством двойного окружения, в общем направлении на Вязьму, при наличии мощных танковых сил, сосредоточенных на флангах…

Большая работа по подготовке наступления, конечной целью которого был захват Москвы, была проделана и в генеральном штабе сухопутных войск, проведено несколько совещаний, предприняты меры для доукомплектования частей и соединений группы армий «Центр». 6 сентября Гитлер подписал директиву № 35 на проведение этой операции, которая получила кодовое наименование «Тайфун».

Операция должна была быть осуществлена в самое короткое время, до начала осенней распутицы и зимы, и обязательно завершиться победой. Эта мысль отразилась и в ее названии, которое придумал сам Гитлер, — наступающие войска должны, как тайфун, смести все на своем пути к Москве.

Итак, «Тайфун» разразился 30 сентября ударом танковой группы Гудериана и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта. Не встречая серьезного сопротивления, Гудериан рвался к Орлу, оказались под угрозой окружения 3-я и 13-я армии Брянского фронта. Нанеся мощный удар на правом фланге, гитлеровцы приковали все внимание нашего командования к этому направлению, а 2 октября нанесли еще более мощные удары по войскам Западного и Резервного фронтов. Все три наших фронта вступили в тяжелейшие бои.

С этих дней внимание всех наших воинов, и конечно же Черняховского, было приковано к событиям на московском направлении, о которых сообщали по радио в сводках Информбюро (а порой и замалчивали, но приходили эти новости по «солдатскому телефону»).

2 октября сообщалось в газете «Известия»:

«Начались оборонительные действия войск Западного и Резервного фронтов на ржевском и вяземском направлениях против войск немецко-фашистских групп армий «Центр».

Войска Брянского и Западного фронтов нанесли контрудары по прорвавшимся группировкам противника, но не смогли приостановить наступление превосходящих сил врага. Обстановка становилась все более угрожающей. В наступление перешли главные силы немецко-фашистской группы армий «Центр» — 9, 4 и 2-я армии, 3 и 4-я танковые группы, а также правофланговые соединения 16-й армии группы армий «Север». Ударом встык между 30-й и 19-й армиями (командующий генерал-лейтенант М. Ф. Лукин) противник прорвал оборону советских войск и к исходу дня продвинулся на глубину 10–15 км. Командующий Западным фронтом решил контрударами 30-й и 19-й армий и частью своих резервов отбросить противника и восстановить положение. Однако превосходство в силах и средствах оставалось на стороне противника, и контрудары успеха не имели. Противник продолжал развивать наступление. Другая группировка противника прорвала оборону войск 43-й армии (командующий генерал-майор П. П. Собенников) и вышла на рубеж Ельня, Спас-Деменск, Мосальск».

На следующий день, 3 октября, было объявлено о взятии немцами Орла и продолжении удара на Вязьму.

4 октября:

«Войска 19, 16 и 20-й армий Западного и 32, 24 и 43-й армий Резервного фронтов оказались глубоко охваченными с обоих флангов. Оценив сложившуюся обстановку, Ставка Верховного Главнокомандования приказала отвести за Ржевско-вяземский оборонительный рубеж находившиеся под угрозой окружения войска 19, 16 и 20-й армий Западного фронта и войска 32, 24 и 43-й армий Резервного фронта».

И через день:

«Ставка Верховного Главнокомандования отдала директиву Военному совету Западного фронта о приведении Можайской линии обороны в боевую готовность, выделив для ее укрепления из своего резерва шесть стрелковых дивизий, шесть танковых бригад, более десяти противотанковых артиллерийских полков и пулеметных батальонов. На Можайскую линию обороны перебрасывалось несколько дивизий Северо-Западного, Юго-Западного и Западного фронтов. Принимались меры к тому, чтобы восстановить нарушенное управление войсками и создать новую группировку, способную дать отпор немецко-фашистским захватчикам.

Войска Брянского фронта оставили Карачев. Противнику удалось выйти в район восточнее Брянска. 2-я немецкая армия, начавшая наступление 2 октября, вышла в район Сухиничи, а своим 43-м армейским корпусом начала охватывать нашу 50-ю армию (командующий генерал-майор М. П. Петров) с севера, стремясь соединиться у Брянска с войсками 2-й танковой армии».

— Вот и обозначились огромные клещи, — отметил для себя Черняховский. А к вечеру его мнение подтвердилось таким сообщением:

«Войска Западного фронта оставили г. Ельня.

Войска Брянского фронта оставили г. Брянск».

А «беспроволочный солдатский (да и офицерский) телефон» принес слух: под Вязьмой попали в окружение наши 19, 20, 24, 32 и почти вся 16-я армии!

Это уже было похоже на катастрофу. «Чем будут защищать Москву?» — подумал Черняховский. Он понимал, что именно эти армии и предназначались для обороны столицы.

Черняховский не мог дать для себя ответ на этот вопрос. Ничего не сообщали на сей счет ни радио, ни газеты. Их молчание не предвещало ничего хорошего.

А 14 октября «как снег на голову»:

«Государственный Комитет Обороны постановил эвакуировать из Москвы в Куйбышев часть партийных и правительственных учреждений, а также весь дипломатический корпус, аккредитованный при Президиуме Верховного Совета СССР. В связи с тем, что участились воздушные бомбардировки Москвы, грозившие разрушить предприятия, уничтожить научные и культурные ценности столицы, ГКО признал целесообразным срочно вывезти оставшиеся еще в городе и области крупные оборонные заводы, научные и культурные учреждения…»

А ниже сообщение о том, что в поисках выхода из создавшегося положения подключают и соседей Черняховского:

«Началась наступательная операция войск Ленинградского фронта. Ставка приказала войскам Ленинградского фронта (командующий генерал-майор И. И. Федюнинский) организовать и провести наступательную операцию против войск 18-й армии противника с целью деблокады Ленинграда. Для этого нанести два удара: один — силами 54-й армии (командующий генерал-лейтенант М. С. Хозин) с востока и второй — силами Невской оперативной группы и 55-й армии (командующий генерал-майор технических войск И. Г. Лазарев) с запада в общем направлении на Синявино с задачей окружить и уничтожить шлиссельбургско-синявинскую группировку противника».

Но в этот же день вечером:

«Войска Западного фронта оставили г. Калинин.

Развернулись ожесточенные бои войск 5-й армии на подступах к Можайску, в районе Бородина. Основную тяжесть боев на Бородинском поле вынесла 32-я стрелковая дивизия полковника В. И. Полосухина, поддержанная 18, 19 и 20-й танковыми бригадами. Несмотря на превосходство в силах противника, отважные воины этих соединений четверо суток сдерживали врага западнее Можайска, уничтожили десятки танков и несколько тысяч вражеских солдат и офицеров.

Часть сил окруженных под Вязьмой советских армий вырвалась из окружения и отошла на можайский рубеж обороны».

— Молодцы танкисты! — порадовался Иван Данилович за свой любимый род войск. — Дали жару фрицам!

18 октября опять печальная весть: гитлеровцы прорвали нашу оборону на можайском рубеже, взяли Малоярославец и Можайск, приблизились к столице на 80–100 километров. Москва стала прифронтовым городом.

И опять замолчали средства информации. На этот раз очень долго — с 19 октября по 7 ноября. Писали о боях на других фронтах, о трудовых успехах в тылу, о подвигах героев. Уже появлялись страшные опасения — не пала ли Москва? И только «беспроволочный телеграф» приносил весть: «Под Москвой стоят насмерть!»

И вдруг 7 ноября ошеломляющее сообщение о невероятном, фантастическом событии: на Красной площади в Москве состоялся традиционный парад Красной Армии в день 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Советские воины, снаряженные для боя, прямо с парада уходили на Западный фронт.

Эти несколько строк, а точнее, это невероятное событие прогремело на весь мир. Все ждут вести о падении столицы, а там парад! Радость Ивана Даниловича была безгранична. Но поскольку он и его соратники не знали многие подробности осуществления этого великого события, считаю необходимым рассказать читателям о том, как готовился этот парад, о его стратегическом значении, потому что все это имеет самое прямое отношение к боевым действиям, в которых принимал участие Черняховский.

Это известно мне по архивным документам, воспоминаниям участников, да и сам я — современник тех исторических дней.

В дни, когда враг находился в нескольких десятках километров от города, проведение парада было очень рискованным. Ведь если бы немцы узнали о нем, они могли обеспечить десятикратное превосходство наземных и воздушных сил, пронзить, как ударом кинжала, нашу оборону на узком участке и ворваться прямо на Красную площадь. Разумеется, это предположение гипотетическое, однако же и не слишком. Немцы ведь не раз прошибали нашу оборону своими клиньями за короткое время и на большую глубину.

Но на этот раз они удара не подготовили. Их разведка не узнала о готовящемся сюрпризе.

На полосах газеты «Фелькишер беобахтер» пестрели такие заголовки: «Великий час пробил: исход восточной кампании решен», «Военный конец большевизма…», «Последние боеспособные советские дивизии принесены в жертву». Гитлер, выступая в Спортпаласе на торжестве по случаю одержанной победы, произнес:

«Я говорю об этом только сегодня потому, что могу совершенно определенно заявить: противник разгромлен и больше никогда не поднимется!»

Командующего группой армий «Центр» фон Бока даже испугала такая парадная шумиха в Берлине. Он сказал Браухичу:

— Разве вы не знаете, каково действительное положение дел? Ни Брянский, ни Вяземский котлы еще не ликвидированы. Конечно, они будут ликвидированы. Однако будьте любезны воздержаться от победных реляций!

В ответ главнокомандующий Браухич напомнил фельдмаршалу:

— Не забывайте о намерении Гитлера 7 ноября вступить в Москву и провести там парад. Я советую вам форсировать наступление.

28 октября Сталин вызвал командующего войсками Московского военного округа генерала Артемьева и командующего ВВС генерала Жигарева и просто ошарашил их вопросом:

— Через десять дней праздник Октябрьской революции. Будем проводить парад на Красной площади?

Генералы оторопели. Москва была в эвакуационных конвульсиях. Город затянуло дымное марево — жгли бумаги в учреждениях. О параде даже мысли не возникало.

— Я еще раз спрашиваю: будем проводить парад? Артемьев неуверенно начал:

— Но обстановка… Да и войск нет в городе. Артиллерия и танки на передовой… Целесообразно ли?

— Но ГКО считает, — Сталин кивнул на членов Политбюро, которые сидели за столом, — необходимо провести парад. Он будет иметь огромное моральное воздействие не только на москвичей — на всю армию, на всю страну.

Командующие получили соответствующие указания, и подготовка к параду началась — в сохранении полной секретности.

Почти такой же разговор произошел за три дня до праздника с руководителями Московской партийной организации:

— Где и как вы собираетесь проводить торжественное собрание? — спросил Сталин.

Удивление и молчание и на сей раз было ответом. Никто не думал о проведении этого мероприятия, традиционного для мирного времени.

Сталин разъяснил, почему надо проводить торжественное собрание и в военное время.

— Придется вам потрудиться, побегать. Времени не осталось для подготовки доклада? Если не возражаете, я буду докладчиком.

6 ноября состоялось торжественное собрание, на этот раз не в Большом театре, а на платформе станции метро «Маяковская». Ровные ряды кресел. Сцена для президиума. С одной стороны — ярко освещенный метропоезд, на накрытых столах — бутерброды, закуска, прохладительные напитки.

Приглашенные спускались на эскалаторах. Правительство прибыло на поезде к другой платформе. Было даже более торжественно, чем на собраниях в мирные дни. Все понимали огромное политическое и мобилизующее значение речи Сталина, которая транслировалась по радио на всю страну.

В начале речи Сталин изложил ход и итоги войны за 4 месяца. Он объяснил, почему «молниеносная война» была успешной на Западе, но провалилась на Востоке. Затем Сталин проанализировал причины наших временных неудач и предсказал, почему будут разгромлены «немецкие империалисты». После завершающих здравиц прозвучали слова, которые всю войну были призывом и пророчеством: «Наше дело правое — победа будет за нами!»

Сталин делал доклад спокойно, не торопясь, с обычными для него паузами, прихлебыванием воды. Эта привычная людям, по многим ранее слышанным, речь вождя не только содержанием, но и манерой, своей строгостью и убедительностью вселяла в людей уверенность — все будет так, как говорит товарищ Сталин.

Проведенный на следующий день парад на Красной площади не только еще больше сплотил и вдохновил народ и армию на борьбу с агрессорами, но и буквально если не нокаутировал, то поверг в нокдаун германское командование!

Эти две акции наглядно подтверждают высокие качества Сталина как политика и как лидера, объединяющего народы Советской страны. И еще я отметил бы смелость: если бы немцы узнали о подготовке этих торжеств и предприняли соответствующие контрмеры, все могло бы закончиться очень печально.

Для всей страны парад стал неожиданным, потрясающе радостным событием. Поэтому мне хочется коротко рассказать о том, что происходило тогда на Красной площади. Рассказать не от себя — я в этот день был еще заключенным в одном из лагерей Сибири и писал письма Калинину с просьбой отправить меня на фронт.

Это был парад хотя и традиционный, но необыкновенный. Парад не только военный, но и политический, парад-вызов, парад презрения к врагу, парад-пощечина: вот вам! Вы кричите о взятии Москвы, а мы проводим свой обычный праздничный парад!

Стремясь к максимальной подлинности при описании событий, я дальше воспользуюсь рассказом очевидца, который не только присутствовал на том параде, но и описал его в газете тогда же, в ноябре 1941 года. Писатель Евгений Захарович Воробьев — мой старый добрый друг, я расспросил его с пристрастием о том параде, выясняя побольше деталей, и дополнил ими его ранее опубликованную газетную статью.

— Я был корреспондентом газеты Западного фронта «Красноармейская правда», — начал Евгений Захарович. — Корреспонденты других газет на этот раз собрались у левого крыла Мавзолея. На довоенных парадах здесь обычно стояли дипломаты, военные атташе. Теперь дипломатического корпуса на параде не было — посольства эвакуировались в Куйбышев. Мы стояли так близко, что я слышал, как Сталин, выйдя на балкон Мавзолея, где, видимо, ветер был сильнее, чем у нас внизу, сказал:

— А здорово поддувает…

И потом немного позже, радуясь непогоде, которая затрудняла нападение вражеской авиации, Сталин усмехнулся, когда снег пошел еще сильнее, и сказал тем, кто стоял с ним рядом:

— Везет большевикам, бог им помогает…

Парад принимал С. М. Буденный, командовал парадом генерал-лейтенант П. А. Артемьев. Вопреки традиции, сегодня произнес речь не тот, кто принимал парад, а Сталин. Именно в этот день он сказал запомнившиеся всем слова:

«Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!..»

На парад вышли курсанты военных училищ, полки дивизии особого назначения имени Дзержинского, московский флотский экипаж.

А отдельные армейские батальоны были незаметно для противника введены в Москву только для участия в параде.

Вслед за частями и подразделениями, прибывшими с фронта, прошагал полк народного ополчения — разношерстное и пестрое войско. Полушубки, бушлаты, стеганые ватники, бекеши и шинели, иные шинели еще помнили Каховку и Царицын, Касторную и Перекоп… Сапоги, валенки, ботинки с обмотками… Шапки-ушанки, буденовки, треухи, картузы, кубанки, папахи… Винтовки вперемешку с карабинами, мало автоматов и совсем нет противотанковых ружей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.