Попытка германской диверсии в Ирландии

В первые месяцы войны некоторые ирландцы начали выступать в Америке на трибунах, украшенных переплетенными между собой германскими и ирландскими флагами, и пытались доказать американцам тождественность немецких и ирландских интересов. Мы это знали. Гораздо труднее было поверить сообщению, что Роджер Кэзмент поддерживал тайные сношения с германским послом в Вашингтоне фон Бернсдорфом. Краткое изложение политической карьеры этого лица разъяснит причину нашего удивления.

Кэзмент, родом из Северной Ирландии, был не католиком, а протестантом, и ни его деятельность, ни его выступления не обнаруживали в нем склонности к ирландскому национализму. Во время бурской войны он занимал пост британского вице-консула в Делагог-Бей, где работа его была безупречной. Назначенный затем в Южную Америку, он проник в провинцию Путумайо, откуда присылал длинные сообщения о жестокостях плантаторов, совершаемых над туземными рабочими-индейцами. Перед его описаниями бледнели все зверства, описанные в «Хижине дяди Тома». Он очутился в центре внимания и стал героем чувствительных политиков. Не следует, однако, думать, что он сознательно себя рекламировал или преднамеренно искажал и преувеличивал рассказанные ему факты. Нет сомнения в том, что в Конго злоупотребляли властью, как и во всех других странах мира. Несомненно также, что туземцев эксплуатировали в Путумайо.

Мне неоднократно случалось подолгу беседовать с Роджером Кэзментом; его чарующее обращение с людьми, легкость, с которой он одевал на себя личину, лучше всего идущую ему, делали из него прекрасного актера, так как игра его была естественной, непосредственной и бессознательной. Он воплощал в себе не одного Роджера Кэзмента, а целую дюжину, начиная с Кэзмента, который мог проливать слезы над страданиями индейцев в Путумайо, и кончая Кэзментом, который свободно вращался среди подонков общества; начиная с Кэзмента, завсегдатая светских салонов, и кончая Кэзментом — посетителем самых грязных притонов.

Кэзмент вернулся в Лондон в 1911 г., на этот раз для того, чтобы обсудить с членами палаты общин сделанные им разоблачения в Путумайо. По представлению министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея имя его было включено в список лиц, награжденных орденом по случаю дня рождения короля. Он получил титул кавалера (ниже баронета). Кэзмент выразил свою благодарность за это скромное отличие в письме на имя сэра Эдуарда Грея, которое было потом зачитано на его процессе.

«Сэр Эдуард Грей!

Мне трудно найти надлежащие слова, чтобы отблагодарить за честь, которую король столь милостиво мне оказал.

Я глубоко тронут свидетельством доверия и хорошей оценкой данной моей работе в Путумайо, нашедших свое выражение в вашем письме, в котором вы объявляете, что король соблаговолил наградить меня титулом кавалера.

Выражаю вам свою искреннюю благодарность за этот драгоценный знак вашего уважения и вашей личной поддержки; я бесконечно тронут оказанной мне его величеством честью.

Я желал бы лично принести к стопам его величества мои верноподданнические чувства, после того как вы мне передадите знак отличия, столь милостиво пожалованный мне монархом.

Примите уверения, дорогой сэр Эдуард Грей, в совершенном моем уважении.

Роджер Кэзмент».

Вскоре после его разоблачений инцидентов в Путумайо, о которых он доложил министерству иностранных дел, стали поступать сообщения о некоторых поступках Кэзмента, грешащих против нравственности, и во избежание публичного скандала, который могло бы вызвать его увольнение, ему предложили подать в отставку и назначили пенсию. Он пошел по этому единственному оставшемуся ему пути, зная, что министерство иностранных дел никогда не предаст гласности действительную причину его увольнения. После этого Кэзмент быстро сошел с арены общественной деятельности.

В августе 1914 г. Кэзмент возвратился из поездки в Западную Ирландию и находился в Соединенных Штатах. Для человека без положения времена были очень тяжелые. После того как он так долго играл роль любимца общественного мнения, ему было вдвойне тяжело очутиться в положении простого чиновника в отставке.

В то время он, вероятно, был под гнетом горьких размышлений об обстоятельствах, вызвавших его отставку, и горел желанием вызвать какую-нибудь сенсацию, создать драматическое положение, которое поразило бы мир.

Я уже упоминал выше, что Кэзмент был уроженцем Ольстера (Северная Ирландия) и протестантом, как он мне сам признался после своего ареста. Если бы в 1915 г. мне стали говорить о возможности сношений Кэзмента с неприятелем, я рассмеялся бы в лицо своему собеседнику и ответил ему, что Кэзмент мог делать много глупостей, но не решится на такой безумный и отчаянный шаг.

В августе 1915 г. исполнился год с тех пор, как Англия вступила в войну, и она успела уже понести огромные потери. Ее ирландские полки дрались, как львы, но потеряли множество людей, убитых на поле сражения или взятых в плен.

Мы были хорошо осведомлены о том, что происходило в Америке и в германском посольстве в Вашингтоне, так же как и о деятельности германского военного атташе фон Папена, занявшего впоследствии пост рейхсканцлера. Но лишь в октябре 1915 г. мы получили необычайное сообщение, что сам Кэзмент находился в тайных сношениях с германским послом графом Бернсдорфом. Мы узнали также, что Джон Дэвой, очень богатый ирландец, так долго игравший крупную роль в ирландско-американской политике, предложил свои услуги графу Бернсдорфу. Сверх того, мы узнали, что сэр Роджер Кэзмент в результате своего свидания с Дэвоем решил покинуть Соединенные Штаты, что он собирается ехать с секретным поручением в Европу в сопровождении слуги-норвежца и что он будет путешествовать под фамилией Хаммонда. Флоту в Атлантическом океане было дано распоряжение по беспроволочному телеграфу арестовать его. К военному судну, на котором он находился, пристал в открытом море вспомогательный крейсер. Но офицер, которому было поручено обыскать и осмотреть всех пассажиров, не сумел установить личности Кэзмента. Избегнув ареста, Кэзмент высадился в Норвегии и отправился в Берлин, куда прибыл второго ноября.

Нам могут задать вопрос, каким образом мы получили все эти сведения. Мы узнали об этом благодаря «40 О.Б.», а «40 О.Б.» было окружено абсолютной тайной в продолжение всей войны и далее в течение 16 лет, и только несколько месяцев назад тайна была открыта адмиралтейством.

Первое, что предпринял английский флот тотчас по объявлении войны, было вылавливание из глубины моря германских телеграфных проводов. Все они были обрезаны и приведены в негодность. Таким образом, германцы могли сноситься со своими офицерами на военных кораблях только через посольства нейтральных стран или по беспроволочному телеграфу. Зная, что их депеши могут быть перехвачены, они постоянно меняли свои секретные шифры и, к счастью для нас, были убеждены до самого конца войны, что их никто не в состоянии расшифровать. Но наша морская разведка Интеллидженс сервис натолкнулась на счастливую мысль сформировать группу экспертов по этой мудреной отрасли под руководством сэра Альфреда Эвинга, и названная группа сумела разрешить все задачи, задаваемые ей немцами. Были установлены радиостанции по всему британскому побережью, и вся их ночная добыча посылалась в камеру «40 О.Б.» при адмиралтействе, где документы эти расшифровывались; узнавать тайные планы из собственных уст неприятеля было куда лучше, чем получать тонны сообщений от армии шпионов, находившихся на службе у союзников. О существовании «40 О.Б.» никто почти не знал, ее скрывали даже от женатых министров. Расшифрованные депеши, число которых достигало иногда двух тысяч в день, хранились в глубочайшей тайне, и даже лица, стоявшие во главе правительств и пользовавшиеся этими сообщениями, не всегда знали об их происхождении.

Именно одна из таких депеш, адресованная Циммерманом на имя президента Карранса и обещавшая ему штат Аризона и Новую Мексику, если он присоединится к Центральным державам, побудила Соединенные Штаты принять участие в войне. Такая же депеша, своевременно показанная французам, спасла Верден; целые серии сообщений, посылавшиеся нашей противовоздушной защите, подготовляли ее заблаговременно к отпору каждого налета цеппелинов на Англию. До конца войны германцы так и не могли догадаться, каким образом обнаруживались их тайны, и не переставали охотиться на шпионов, разыскивая их даже в среде самых ответственных своих чиновников и должностных лиц. Самой крупной ошибкой немецкой интеллигенции было то высокомерное презрение, с которым она относилась к умственным способностям лиц негерманского происхождения, и эта ошибка весьма дорого стоила немцам.

Итак, «40 О.Б> предупредило нас о тайных планах германской разведки.

Было получено, между прочим, одно весьма интересное сообщение от графа Бернсдорфа на имя министерства иностранных дел в Берлине, где говорилось, что немцы осведомлены о возможности восстания в Ирландии, что в момент восстания они собираются совершить воздушный налет и морское нападение на Англию; вместе с тем предполагались: десант войск и доставка военного снаряжения, а быть может, и посылка на самолете нескольких германских офицеров. Эти мероприятия должны были закрыть для Англии доступ в ирландские порты с тем, чтобы создать там базы для германских подводных лодок и прекратить вывоз продовольствия в Англию. Успех предприятия решал, согласно этому сообщению, положительный исход войны.

Воздушный налет и морское нападение действительно произошли в момент восстания, но они были столь же безрезультатны, как и само восстание.

Вскоре цель, которую преследовала миссия Кэзмента в Германии, вполне выяснилась. Приехав в Берлин, он тотчас же представился г-ну Циммерману и предложил ему организовать диверсионную бригаду из ирландских военнопленных в Германии. Ее должны были экипировать и вооружить немцы и затем направить ее в Ирландию, чтобы она могла стать во главе восстания. Был составлен документ — Кэзмент назвал его „договором“, который устанавливал обязательства, взятые на себя каждой из сторон. Немцы начали с того, что собрали всех ирландских пленных в особый лагерь и стали кормить их лучше и сытнее, чем англичан. Кэзмент уверял, что из них без всяких затруднений можно будет набрать людей в его бригаду. Он стал ходить в лагерь своих будущих солдат, произносил перед ними пламенные речи и парадировал перед ними в красивом зеленом мундире с вышитой золотой арфой на воротнике, стремясь привлечь их к себе. Но из всей массы своих слушателей ему удалось убедить только одного унтер-офицера.

Огромное большинство ирландских пленных было явно враждебно Кэзменту, они даже чуть не избили его в один прекрасный день. Немцы рассчитывали на нечто большее, нежели та инсценировка, которую представил Кэзмент. Что же касается самого Кэзмента, то он был серьезно огорчен тем, что его красноречие потерпело фиаско. Он, по-видимому, не отдавал себе отчета в том, что ирландские военнопленные не любили своих тюремщиков и испытывали инстинктивное отвращение к изменникам, а в данном случае изменником являлся видный ирландец, спевшийся с врагами того народа, который ему доверял и которым он был обласкан. Все эти неудачи расстроили Кэзмента, и он отправился лечить свое расстроенное здоровье в Баварию. Тем временем переговоры между немцами и американскими ирландцами продолжались, и Кэзмент написал из своего убежища Джону Макнеллу письмо, которое, впрочем, было перехвачено и которое доказывало, что его вера в немцев еще сильнее, чем когда-либо. Чтобы изменить почерк, Кэзмент написал это письмо прописными буквами. Вот что он писал:

„Передайте из рук в руки. Прочтите письмо, если хотите; это священная тайна. Но перешлите его через верные руки. Дружеский привет и поклон от человека с тремя коровами. Он здоров и утверждает, что бедная старушка будет признана, ей будет оказана помощь, у нее будут друзья и она будет утешена. Он получит для нее все, что потребует, и чужеземец будет навсегда изгнан из ее жилища. Он виделся с высокими лицами, и они разделяют его взгляды, а если он будет иметь успех, они будут помогать ему до конца в выкупе четырех зеленых полей“.

Письмо, написанное Денисом А. Спелисси и адресованное сэру Джону Гафнею, консулу Соединенных Штатов в Мюнхене, указывает, как оценивали американские ирландцы шансы, которые им представляло предприятие немецкой разведки. Письмо это было написано на бланке Джозефа Макгаррити, президента Американского комитета национальных ирландских добровольцев:

„Если союзники будут побеждены, что является почти достоверным в настоящее время, то создается положение весьма опасное для Соединенных Штатов.

Обанкротившаяся и обнищавшая Англия со всей беспринципностью, которая ее всегда характеризует, создает из разногласий, существующих в настоящее время между нею и Соединенными Штатами, casus belli. Ее флот, не опасаясь больше морских сил Германии и Австрии, будет в состоянии перевести остаток ее армии; и этот остаток будет превосходить все силы, которые мы будем в состоянии противопоставить. Бросив своих людей через Канаду на плохо защищенные пункты нашего Атлантического побережья, она поставит нас в весьма затруднительное положение. В то же время ей легко будет убедить свою союзницу Японию присоединиться к ней в Тихом океане.

Положение в Мексике, требующее присутствия большей части нашей армии, может дать Англии возможность занять Вашингтон, Нью-Йорк, Бостон, Новый Орлеан и все наши крупные города и захватить сокровища, накапливаемые в настоящее время в этой стране. Мы не будем иметь союзников, если не сумеем обеспечить себе заранее дружбу Германии и Австро-Венгрии, лояльности которых мы могли бы вполне доверять“.

Это письмо является прекрасным примером той смутной и темной атмосферы, в которой велись в тот момент дела американских ирландцев. Между тем Кэзмент бездействовал и ждал событий в Австрии.

Кэзмент пустил слух, что на его жизнь было произведено покушение во время его пребывания в Германии. Это придавало ему больше значения и окутывало его измену атмосферой героизма. Но один из участников этой диверсии, ирландец Кохалан, по-видимому, хорошо распознал нашего молодца, так как в шифрованном сообщении по радио в Берлин фон Папен заявил: „Судья Кохалан советует не опубликовывать сообщения о покушении на жизнь Кэзмента до тех пор, пока не будут получены подтверждающие этот факт сведения“.

На самом деле покушение на жизнь Кэзмента поставило бы нас в серьезное затруднение, так как все получаемые нами сведения давали основание предполагать, что он приедет лично пароходом из Германии в Ирландию, и мы ожидали его с нетерпением.

Немцы начинали торопить его с выполнением плана, но он продолжал откладывать под предлогом, что не может решить, наступило ли время действовать, и потребовал отправить специального разведчика в Ирландию, чтобы выяснить положение страны. Ему сказали, что он может выбрать для разведки любого из числа гражданских пленных, заключенных в концентрационном лагере в Рулебене.

Мотивы, заставлявшие немцев освобождать пленных, всегда нас сильно интересовали, и люди эти становились предметом нашего особого внимания. Однажды в субботу вечером в январе 1916 г. министерство иностранных дел сообщило адмиралтейству по телефону, что трое пленных были освобождены и уже находились в пути в Англию. Но мы запоздали и не успели арестовать их в порту; один из них был задержан в Манчестере, откуда его отправили в Лондон. Как мы и полагали, он готов был рассказать нам все, если только ему заплатят за информацию. Таким образом мы узнали много подробностей о деятельности Кэзмента и получили подтверждение многих телеграмм, перехваченных камерой „40 О. Б.“.

В течение нескольких недель германское радио не произносило ни слова по этому вопросу. И только в апреле камере „40 О. Б.“ удалось расшифровать сообщение, адресованное Дэвоем в Америку и указывавшее, что путешествие Кэзмента в подводной лодке твердо решено. Слово „овес“ должно было быть передано, как только подводная лодка покинет Германию; надо было передать слово „фураж“, если случится какая-нибудь неожиданная заминка. Камера „40 О.Б.“ была, таким образом, предупреждена и ожидала сообщения, которое содержало бы одно из двух слов „овес“ или „фураж“. И действительно, 12 апреля среди перехваченных депеш была телеграмма, заключавшая в себе только одно слово „овес“.

Ранним пасмурным утром в страстную пятницу 21 апреля подводная лодка показалась на поверхности воды у бухты Тралли: маленькая складная брезентовая лодочка с тремя пассажирами отчалила от подводной лодки, но, приблизившись к берегу, опрокинулась среди скал. Трое вымокших до костей людей вышли на берег. Один из них спрятался в древних развалинах, носящих имя порта Мертена, а двое других, отправившись в Тралли, вошли в лавку и спросили, не приехал ли „командующий“. Их попросили присесть и подождать. Вскоре двое полицейских „королевской ирландской полиции“ задержали их и хотели арестовать, но оба неизвестных отчаянно сопротивлялись; один из них, назвавший себя Бейли, все-таки был арестован, а другой скрылся. Впоследствии узнали, что фамилия его была Монтейх.

Немного позже, в то же утро, мелкий фермер Джон Маккарти нашел кинжал в брезентовой лодке, лежавшей на песке. Тщательно обыскав всю местность близ лодки, он нашел также маленькую металлическую коробку с револьверными пулями. Он отнес свою находку в полицию, и тотчас же были организованы тщательные поиски во всем округе. В развалившемся форту обнаружили третьего неизвестного, назвавшегося Ричардом Мортоном из Денхама, Бекингемшир, писателя по профессии. Он промок до костей и не мог объяснить причину своего пребывания в этих развалинах. Агенты полиции решили отправить его в свою квартиру в Аркферте. Когда его стали обыскивать, он уронил на землю клочок бумаги, сложенный пополам. На одной половине были записаны слова шифра, а на другой их значение. Этих слов было достаточное количество, чтобы заполнить телеграфные строчки:

„Ждите следующих инструкций.

Жди благоприятного случая.

Немедленно пришлите агентов.

Предложение принято.

Ответьте по подводному телеграфу.

Решил ждать.

Сношения снова стали невозможными.

Сообщение по железной дороге прервано.

Железнодорожные сообщения прерваны.

Наши люди находятся в…

Необходимо получить дополнительный запас ружей.

Какое количество ружей будет вами прислано?

Пришлете ли вы план высадки в…?

Пришлите ружья и снаряды в…?

Подготовка к…

Присылайте больше взрывчатых веществ.

Пришлите другое судно в…

Нам необходимы пушки и много снарядов.

Вышлите их в…“

Поэтому можно было судить, что „Ричард Мортон“ был совершенным новичком в деле тайной разведки в военное время. Только самый неопытный дилетант мог составить такой шифр, написать его по-английски и возить его с собой во время авантюры. Об этом аресте в тот же день было получено сообщение в Лондоне, но личность арестованного еще не была установлена. В субботу вечером 22 апреля я был дежурным в Скотланд-ярде по наблюдению за налетами. В 10 часов 30 минут меня вызвали по моему частному телефону из адмиралтейства. Адмирал сэр Реджинальд Холл сам был у телефона. „Знаете ли вы, кем оказался иностранец, который высадился вчера из складной лодки в Кюрранане?“

— Вы шутите.

— Нисколько, завтра утром он будет здесь, и вы им займетесь.

Не было надобности называть его по имени. Мы оба ждали уже в течение нескольких недель прибытия Кэзмента.

Но не только это событие нарушило спокойствие бухты Тралли в ту памятную страстную пятницу. Английский корвет „Блюбелл“, охранявший побережье, заметил небольшой пароход, вид которого показался ему подозрительным. Он шел под норвежским флагом, и на корме его виднелось действительно норвежское название. Но капитану „Блюбелла“ показалось, что вид такого парохода уж чересчур норвежский, чтобы на самом деле принадлежать этой стране. В момент, когда он был замечен капитаном, пароход стоял на якоре близ Дуп-Хэда, но прежде чем „Блюбелл“ успел к нему приблизиться, он снялся с якоря. Английский офицер обследовал начерно местность и возвратился на борт „Блюбелла“, который подал тогда сигнал иностранному судну, приглашая его следовать за ним в Квенетайн для осмотра. Капитан таинственного парохода представил английскому офицеру норвежские документы, удостоверявшие, что его судно носит название „Ауд“ и занимается перевозкой деревянного оборудования для рудников в Южную Африку. По словам капитана, судно пристало к берегу, чтобы привести в порядок свой груз, разваленный во время бури. Пароход как будто повиновался данному ему распоряжению и последовал за „Блюбеллом“, но вдруг остановился: раздался глухой взрыв, и вслед за тем судно стало тонуть. В ту же самую минуту от него отделилась лодка со всем экипажем в составе 22 человек. „Ауд“ выкинул германский флаг, и весь экипаж, одетый в штатское платье, когда англичане подплыли, уже успел переодеться в форму германского флота. Они взорвали свой пароход.

Всех их перевезли в Скотланд-ярд для допроса. Они рассказали, что судно их было английским пароходом с Кастор», водоизмещением в 1100 тонн, которое немцы захватили в начале войны и переименовали в «Ауд». Судном командовал флотский лейтенант Шпиндлер, самый неприятный из всех немецких офицеров, которых мне когда-либо приходилось встречать. Он лгал самым нахальным, но совсем не убедительным образом, прежде всего отрицая наличие оружия на пароходе, и затем заявил, что оружие это предназначалось для германских войск в Южной Африке. Потом он стал утверждать, что пароход превращался попеременно то в торговое судно, то в военный корабль, причем перемена флага являлась достаточной для этого превращения. Мы не могли удержаться от смеха при этом заявлении, что привело его в бешенство: «Я говорю вам, что мундиры моих людей были развешены на канатах снасти и им было приказано надевать их, как только выкидывался военный флаг». Наконец, некоторые из матросов заговорили, и было установлено, что «Ауд» вез ящики с оружием для ирландцев и что он пристал к берегу у Дуп-Хэд в надежде, что ему удастся выгрузить это оружие.

Весь экипаж был интернирован, и адмиралтейство, желая покончить с этим делом, заставило водолаза опуститься на дно моря там, где затонул корабль. Ко мне прислали этого водолаза, краснощекого матроса, вместе с его находкой: три ружья и обломок от пулемета, которые он положил ко мне на стол. Он подробно описал, как увидел «Ауд» лежащим на боку с пробитым корпусом. Сила взрыва усеяла в этом месте твердое песчаное дно океана винтовками и сломанными пулеметами. Принесенные им винтовки были не германского образца. Присутствовавший при этом морской офицер высказал предположение, что винтовки эти могли быть русскими. Он позвонил по телефону русскому военному атташе, который тотчас же явился и после внимательного осмотра винтовок заявил: «Да, это наши винтовки. Посмотрите на марку, которой они помечены. По всей вероятности, они были взяты в сражении при Танненберге». Таким образом, даже в этой диверсивной попытке немцы старались устроиться «подешевле».

Первое мое свидание с сэром Роджером Кэзментом состоялось утром в пасхальное воскресенье. Он был увезен из Ирландии под конвоем офицера, и, разумеется, вид его был не блестящий.

Однако он вошел ко мне в канцелярию с высокомерной осанкой, что, впрочем, было особым свойством его походки. Офицеры адмиралтейства и военного министерства окружили меня. Я начал с того, что попросил его назвать себя. «Вы же знаете, как меня зовут», — отвечал он. Я указал ему, что он назвал себя Ричардом Мортоном, когда его арестовали. Он поднял голову и сказал: «Официально я сэр Роджер Кэзмент». Затем он попросил разрешения повидаться с одним из своих друзей, сэром Уильямом Тиррелем, до продолжения допроса. Я ответил, что было бы несправедливо просить этого джентльмена присутствовать при нашем разговоре, так как он совершенно непричастен к интересующему нас делу. Было заметно, что присутствие моего стенографа раздражало Кэзмента и он все время был начеку. Позже, когда стенограф удалился, Кэзмент стал словоохотливее, даже встал со своего места и сел на кончик моего стола. Он был высокого роста, худой, лоб его был покрыт морщинами. Он отказался отвечать на некоторые из моих вопросов не из опасения обвинить себя, а из страха скомпрометировать других лиц. Он не хотел также ничего говорить против немцев в присутствии стенографа, но не пытался оправдываться. Я прочел ему статью из «Немецкой лаплатской газеты», автором которой считали его, и он сознался, что написал эту статью. Я заметил, что политические убеждения — это одно, а политические действия — совсем другое, на что он возразил: «Я должен действовать согласно моей совести. Некоторые ирландцы боятся действовать, но я не побоялся совершить акт государственной измены. Я не стараюсь себя оправдывать, я готов нести все последствия своей вины». Он с негодованием отвергал обвинение в том, что получил 2400 фунтов стерлингов от немцев, — факт, отмеченный в шифрованной телеграмме Бернсдорфа.

С этого момента мы все сразу почувствовали, что он увлечен театральной стороной роли ирландского патриота, что он сам верил всему, что говорил, обладая способностью становиться одновременно и действующим лицом и слушателем. Он отдавал себе в этом отчет и не расточал зря эффектных фраз. «В тот момент я верил в дружественные чувства германского правительства. По-вашему, я, разумеется, не более как самый низкий подлец. Я никогда не желал зла вашей стране, но хотел освободить Ирландию. Я виновен в государственной измене и готов нести все последствия этой измены».

На следующее утро, при втором допросе в отсутствии стенографа, он был уже откровеннее. Он рассказал, что лежал больным, когда получил депешу, вызвавшую его в Берлин по служебным делам. Там у него произошло бурное свидание с офицером германского генерального штаба, который приказал ему немедленно отправиться в Ирландию на пароходе «Ауд». Пароход этот вез груз, состоявший из 20 тыс. винтовок и пулеметов. Кэзмент добавил, что Монтейх и Бейли настаивали на том, чтобы он разрешил им сопровождать его, и после долгих переговоров с немецким офицером решено было отравить их не на пароходе «Ауд», а с подводной лодкой. Неудача преследовала их. Подводная лодка должна была задержаться в Киле для починки, и их перевели на другую подводную лодку, которая и доставила их в Кюрранан.

Мы имели также показания Бейли, во многих пунктах расходившиеся с заявлениями Кэзмента. Последний выражал острое чувство обиды каждый раз, когда упоминали, что его попытка завербовать «ирландскую бригаду» в концентрационном лагере потерпела неудачу. Мы располагали совершенно определенными сведениями о том, как его приняли в этом лагере. Капрал, находившийся там, когда Кэзмент прибыл туда, рассказывал, что один из пленных ударил Кэзмента по лицу во время его выступления, что его освистали и ему пришлось удалиться.

Кэзмент очень долго защищался. Когда он, наконец, замолчал, я предложил ему вопрос:

— С каких пор вы стали националистом?

— Я всегда был националистом, но не в такой степени, как теперь.

— Но ведь отец ваш был протестантом.

— Я тоже протестант, или, вернее, был протестантом.

Через несколько дней после этого Кэзмент, уже находясь в тюрьме, был принят в лоно католической церкви.

Властям потребовалось несколько дней, чтобы решить, подлежит ли Кэзмент суду в военном совете, как многие другие штатские в начале войны, или же дело его должно разбираться в гражданском суде. В ожидании этого решения я отправил его в гражданскую тюрьму в Брикстон. Во вторник, на пасху, его перевели в военную тюрьму при лондонском Тауэре.

Дело по обвинению сэра Роджера Кэзмента в государственной измене, разбиравшееся в верховном суде, займет должное место среди крупных государственных процессов. Долго обсуждались юридические трудности, возникшие в связи с тем, что акты государственной измены были в данном случае совершены за границей. Председательствовал лорд Ридинг; генеральный прокурор Ф. Е. Смит (впоследствии граф Биркенхэд) вел обвинение, а защита преступника была поручена г-ну Серженту Сюлливану. Задача защитника была чрезвычайно трудной, так как он не мог опровергать фактов, признаваемых самим обвиняемым; стенограммы допросов, которые я вел, были в руках прокуратуры; в то же время некоторые из военнопленных ирландцев давали свидетельские показания против обвиняемого. В продолжение всего процесса мне пришлось сидеть как раз близ перегородки, за которой были свидетели. Солдат-ирландец, дававший весьма резкие показания против Кэзмента в связи с его посещением концентрационного лагеря, указывая пальцем на Кэзмента, не мог воздержаться от восклицания (когда судьи удалились из зала на время завтрака): «Хотите видеть предателя. Так смотрите, вот он».

Если бы дело шло не о процессе, где решался вопрос о жизни или смерти человека, можно было бы немало посмеяться при допросе свидетелей. Какой-то очень смышленый двенадцатилетний мальчуган показал, что видел, как Кэзмент прятал у себя германский шифр.

— Почему понадобилось прокурору свидетельство маленького мальчика для обвинения моего клиента в утаивании этого германского шифра? И раз свидетеля сопровождал некий Томас Дулан, почему же не вызвали означенного Дулана в качестве свидетеля вместо этого ребенка? — спросил защитник.

Не успел еще никто ответить на этот вопрос, как из-за свидетельской решетки раздался детский голосок:

— Потому что Томми Дулану всего только восемь лет.

Оба знаменитых юриста на мгновение как бы замерли и потеряли способность речи.

Но Кэзмент был признан виновным и присужден к смертной казни. Его перевели в Пентонвильскую тюрьму, где он и провел свои последние дни. Затем начались неизбежные ходатайства о смягчении приговора.

Но в противовес всем этим ходатайствам в Ирландии росло возмущение против того, что дело Кэзмента из уважения к его званию разбиралось судебным порядком: «В Ирландии нас, несчастных, убивают без всяких церемоний, а Кэзмента они не посмели так убить, потому что он важный барин». Армия также высказывалась очень враждебно по этому поводу: «В конце концов, — говорили солдаты, — Англия сражалась изо всех сил, тысячи людей умирали или получали ранения в каждом сражении, а в это время человек, осыпаемый почестями, по собственной воле шел к врагу, предлагая ему нанести армии удар в спину». Попытка Кэзмента убедить военнопленных нарушить присягу еще усугубила его вину в глазах солдат. В такой атмосфере правительство не могло советовать королю применить свое право смягчения участи преступника, и было решено действовать согласно требованиям закона.

Для всех оставалось тайной, почему германцы именно в то время вызвали Кэзмента из Баварии и настаивали на том, чтобы он немедленно выехал в Ирландию. Во время пребывания Кэзмента в Мюнхене одна немка написала кому-то из своих друзей в Ирландию, прося навести справки о прошлом Кэзмента. Приятель ее ответил коротким резюме, общий смысл которого сводился к тому, что Кэзмент — человек вовсе не влиятельный, не пользовался никакой поддержкой в Ирландии и что он скоро будет всеми забыт. Подтверждая получение этого письма, немка сообщила, что Кэзмент возбудил к себе сильную антипатию в Мюнхене. Мы знали также, что жалобы на него поступали в полицию в Христиании.

За несколько месяцев до этого, в момент, когда мы впервые получили доказательства, устанавливавшие измену Кэзмента, нами был произведен обыск в его квартире, и его чемоданы были доставлены в Скотланд-ярд. Во время первого его допроса полицейский чиновник вошел и шепнул мне на ухо, чтобы я попросил у Кэзмента ключи от его чемоданов. Я попросил их у него, и он мне ответил с важностью: «Взломайте замки. В чемодане ничего нет, кроме платья, которое мне теперь больше не нужно». Кроме костюмов в одном из чемоданов нашли дневник и счетную книгу, которая велась с 1903 г., но с большими пропусками. Через несколько дней он, вероятно, вспомнил об этих книгах, так как попросил через своего защитника, чтобы ему отдали все принадлежавшие ему лично вещи. Ему было возвращено все, кроме упомянутых книг, и вскоре от него было получено второе письмо с указанием, что в руках полиции все еще остались некоторые из принадлежавших ему вещей. Достаточно сказать, что содержание его дневника было таково, что его невозможно было напечатать ни на каком языке — никогда и нигде.

Через три месяца после казни Кэзмента Бернсдорф писал: «То, что из Германии послали сэра Роджера Кэзмента, принесло большой вред. Его арест, так же как и арест Бейли, ставшего осведомителем тотчас же вслед за ним, дал возможность английскому правительству помешать восстанию Керри и заставил его быть настороже без какой бы то ни было измены, исходящей отсюда». Бедный Бернсдорф не знал, что его собственные передававшиеся по радио депеши, перехватываемые камерой «40 О.Б.», и представляли собой ту самую «измену», о которой он говорил.

3 августа 1916 г. Роджер Кэзмент, которому минуло тогда 52 года, был казнен.