Орудийная промышленность

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Орудийная промышленность

В конечном счете тяжелая артиллерия приобрела «решающее значение»{362}. «Современные условия… выдвигают на первое место вопрос об обладании тяжелой артиллерией, без каковой добиться каких-либо решительных результатов ныне не представляется возможным», — писал военному министру Шуваеву 24 мая 1916 г. начальник Генерального штаба Беляев{363}. Если с точки зрения командования наличие тяжелой артиллерии, откуда бы она ни взялась, оценивалось как главное условие оперативного успеха, то способность русской индустрии обеспечить фронт тяжелой артиллерией подытоживала общую дееспособность военно-промышленного аппарата империи. Впрочем, предел ставила и нехватка живой силы: иссякала возможность формировать новые батареи («почти по всем калибрам») «вследствие недостатка людей и лошадей»{364}. При этом размер людских потерь зависел опять-таки от нехватки артиллерии. Начальник штаба Верховного главнокомандующего В.И. Гурко 9 февраля 1917 г. объяснял М.В. Родзянко (в июне 1916 г. то же самое докладывал царю Алексеев): «Могучая артиллерия и технические средства, хотя бы такие же, как у наших противников, весьма понизили бы наши потери, но о подобном уравнении, по крайней мере в ближайшее время, не приходится и думать»{365}. На вооружение тяжелых батарей были использованы орудия старых образцов крепостного и берегового типа, ас 1916 г. добавились «новейшие орудия, поступавшие главным образом по заказам из-за границы» (как и снаряды к ним){366}. Хотя и существует представление, что «производство тяжелых орудий… едва ли не на 100% обеспечивалось российской промышленностью»{367}, Гурко в тех условиях свою надежду облегчить положение в отношении тяжелой артиллерии не связывал с опорой на русскую промышленность, рассчитывая использовать в предстоявших весной — летом. 1917 г. операциях 6-, 8-, 10-, 11-, 12-дм орудия «от наших союзников»{368}.

В 1916 г. Пермский завод дал орудий калибров средних и выше средних — в приведенных к условным 3-дм единицах по трудоемкости — 1113 таких условных единиц (по сравнению с этим он выпустил в 1914 г. 15% — 153 единицы, а в 1915 г. 74% — 823 единицы); пушечный отдел Путиловского — до 250 в месяц{369}. Но в своих калибрах эти показатели не выглядели столь эффектно. Тяжелая артиллерия особого назначения (ТАОН) к моменту летнего наступления 1917 г. располагала 632 орудиями и минометами, но лишь малая их часть поступила с русских заводов: 258 пушек и 56 минометов предоставили союзники в 1917 г., а до того — они же еще почти столько же{370}. Всего за 1915, 1916 и 1917 гг. тяжелых и осадных орудий разных калибров русская артиллерия получила 1448 стволов, в том числе 602 было изготовлено в России и 846 у союзников; если же взять только полученные до 1917 г. 685 орудий, то 283 и 402, соответственно. Формируемым для операций 1917 г. мортирным батальонам поступили 4,5-дм гаубицы из Англии. «Основной тип принятой у нас гаубицы — 48-линейный, но, — по свидетельству Маниковского, — ввиду обнаружившегося недостатка их и невозможности изготовления (как и 6-дм гаубиц. — В. Я.) в достаточном количестве пришлось пойти на подкрепление нас 45-лин. английской гаубицей»{371}.

Существует также представление, что для удовлетворения нужд фронта и в винтовках, и в гаубицах, и в 42-лин. тяжелых пушках в России имелись «все условия»{372}. Однако в ноябре 1915 г., подсчитав потребности фронта до середины 1917 г., Маниковский докладывал Военному министерству{373}, что 1400 48-лин. (122-мм) гаубиц (из требовавшихся 2396) придется заказать за границей. Он предупреждал, что «если заказ [этих 1400] гаубиц за границей не состоится, получить их в России не удастся, так как ни один из существующих заводов принять заказ не может».

Все 42-лин. (107-мм) тяжелые пушки, состоявшие на вооружении к середине 1915 г., были французского изготовления (122 шт. по контракту 1910 года). При потребности в 808 таких орудий[82] в России ожидали от Путиловского завода 315 пушек, заказанных в феврале и июле 1914 г. (с обязательством начать поставку с апреля 1916 г.; фактически этот завод дал с июня по декабрь 1916 г. 50 и в 1917 г. еще 20 шт.). В июне 1915 г. ГАУ запросило и Петроградский орудийный завод, но выяснилось, что он не мог бы одновременно с 42-лин. пушками исполнять наряд на 3-дм пушки, признаваемый в условиях маневренной войны более срочным. Тогда ГАУ адресовалось к Обуховскому заводу, и, хотя там не рассчитывали начать выпуск 42-лин. пушек раньше осени 1916 г. (по 12 в месяц), заказ на 400 пушек все же пришлось дать ему (25 июня 1916 г.). А требовалось 808 шт. «Так как все производство 42-лин. пушек на русских заводах следует считать данными заказами совершенно использованным, — докладывал Маниковский 10 ноября 1915 г., — то рассчитывать получить 42-лин.

пушки можно только с иностранных заводов» (французских или японских)[83]. На протяжении 1916 г. число 42-лин. пушек (скорострельных, образца 1910 г.) на фронтах не превышало 116, а в 1917 г. достигло 172 шт. Обуховский завод по февраль 1917 г. выпустил 51 пушку{374}. Тяжелая артиллерия имела на вооружении также 42-лин. пушки образца 1877 г. и другие устаревшие системы: 152-мм в 120, 190 и 200 пудов образца 1877 и 1904 гг., 229-мм береговые образца 1867 г., 155-мм французские образца 1877 г., 127-мм английские и др.{375},[84]

15 мая 1916г., при подготовке русской делегации к переговорам в Париже и Лондоне, помощник военного министра П.А. Фролов наставлял министра финансов П.Л. Барка, какие из заказов особенно необходимы: «Главное — это тяжелая артиллерия, которую надо получить, каких бы денег это ни стоило». В результате переговоров, как доложили Беляев и Фролов на заседании Совета министров 27 июля, удалось заключить «крайне ценное для нас соглашение о предоставлении нам… до 200 орудий крупных калибров» со снарядами{376}.

Французский артиллерист, наблюдавший в 1916–1917 гг. стрельбу русских батарей, отмечал быстрый износ легких орудий: если французские пушки выдерживали 12–15 тысяч выстрелов, то русские — 3 тысячи; гаубицы изнашивались еще быстрее. Он пришел к заключению, что дело в качестве металла, использованного при изготовлении 3-дм пушек в России (правда, отметив, что и во Франции за время войны качество металла несколько понизилось){377}.[85] По мнению Гурко, первоначальная катастрофическая нехватка снарядов, по сути, спасла артиллерию от столь же катастрофического износа легких орудий{378}. Потребность фронта в 3-дм полевых орудиях ГАУ исчисляло в сентябре 1915 г. в 500 шт. в месяц. Согласно графику, в сентябре от заводов «подлежало поставке» 409 орудий, а фактически поступило 206 (108 — с Путиловского, 84 — с Петроградского орудийного, 14 — с Пермского){379}. В ноябре 1915 г., по Маниковскому, негде было взять 428 3-дм горных пушек образца 1909 г. (из требовавшихся 732), и он предлагал либо заказать их за границей (иначе «часть потребности остается неудовлетворенной»), либо поручить Путиловскому заводу, но тогда уже «за счет выпуска с этого завода полевых пушек». В конце концов, когда промышленность в России достигла производительности в 3 тыс. легких пушек в год, на замену изношенных, то это был максимум: «Но уже больше этого числа выжать для этой цели было нельзя. Значит, вот предел — 3000 пушек, которые ежегодно можно было при наших средствах приводить в негодность на фронте собственной стрельбой»{380}. В январе 1917 г. на конференции с союзниками они «категорически отказались дать нам легкие орудия», докладывал Маниковский правительству 23 июня 1917 г.{381},[86] Тем не менее, как признавал Ф.Ф. Палицын, «Англия и Франция в период конца 1916 и начала 1917 г. дали столько, сколько мы в организационной работе на месте не могли переработать» (то есть не успевали формировать новые батареи и дивизионы){382}.

Саратовский орудийный и Сталелитейно-снарядный в Каменской

Естественно, был намечен путь наращивания выпуска орудий. Прежде всего выявилась необходимость перенести на новое место Петроградский орудийный завод, вызванная недостатком помещений на старом месте. Здания цехов постепенно достраивались и надстраивались, половина всех производственных площадей приходилась к 1915 г. на третьи этажи (в 1900 г. третьих этажей вовсе не было), еще 37% — на вторые этажи, что не отвечало правильной постановке дела; все теснее становилось во дворах. Многие из 850 размещенных в этой тесноте станков были «малогодны, изношены и неэкономичны»; предстояло добавить еще сотни новых. Сказывалась недостаточность пространства в сборочных мастерских и в магазине; завод жаловался на то, что нет раздевален, столовая и приемный покой тесны; жилого дома для администрации нет. Нет бронзо- и чугуно-литейной, «вследствие чего постоянная и мелочная зависимость от Арсенала и частных поставщиков»; «почти нет кузницы… полное отсутствие складов, навесов для ввозимых и вывозимых предметов; уголь и дрова помещаются в Арсенале». В дальнейшем «не только немыслимо самое ничтожное расширение завода, но и… перейден предел в смысле удобства работ и безопасности».

Лучшее новое место для завода — «конечно, вне Петрограда, далеко в глубь России» — могло быть только на Волге. Помимо стратегических соображений, учитывалось и то, что 4/5 необходимых материалов завод получал либо с Пермского и Сормовского заводов (болванки, поковки, крупные отливки — для орудийных компрессоров), либо с Юга (сортовая сталь, железо, бакинская нефть для заводских дизелей). «Объездив район от Нижнего до Царицына, — докладывал в начале 1916 г. начальник завода, — я останавливаюсь на г. Саратове». Это благоустроенный, культурный центр; городские власти дают кирпич; под руками и лес и цемент. Если начать подготовку и строительство без промедления, то, полагал М.Е. Павловский, завод вступит в действие на новом месте в 1917 г.

Во время пребывания его в Саратове 18 сентября 1915 г. на заседание городской думы был вынесен вопрос о поступившем ранее предложении ГАУ продать участок городской земли под новый сталелитейный завод. В самый момент заседания явился Павловский и сделал новое предложение: перевести в Саратов Петроградский орудийный завод; он потребовал, чтобы городская власть спешно приняла решение. Тут же дума постановила продать ведомству участок, «откуда недавно переведен “конский бег” за город». Бывший ипподром располагался рядом с вокзалом, выходя одним фасадом на главную Московскую улицу, идущую от вокзала через весь город, другим примыкая к линии железной дороги, что позволяло бы подавать грузы кранами прямо из вагонов в цехи; «кругом всего участка проложены водопроводные магистрали, электрические кабели и проведена канализация»; вблизи — участки, которые удобно арендовать у города под рабочий поселок.

Воссоздание завода на новом месте Павловский мыслил (рапорт 18 января 1916 г.) с удвоением уже достигнутой производительности. Но в ГАУ нашли, что «программа, намеченная для будущего завода (месячная производительность), недостаточна и должна быть увеличена раза в полтора»; площадь участка, приобретаемого в Саратове (4 десятины 400 кв. саженей, «то есть в пять раз больше площади, занимаемой ПОЗ в настоящее время»), «не допускает расширения и вообще недостаточна и должна быть увеличена вдвое, то есть должна быть 46 тысяч кв. сажен»{383}.

Осенью 1915 г. решение о создании нового орудийного завода еще не приняло окончательного вида. Не было единого мнения даже относительно его связи с проектируемым сталелитейным заводом ГАУ.

Павловский выступал за их раздельное существование. В январе — феврале 1916 г., когда решалась судьба Царицынского и Путиловского заводов, запутавшихся в своих обязательствах по военным заказам, рассматривалась — как один из способов разрубить узел — возможность выкупа этих заводов в казну с передачей в ведение ГАУ. Павловский составил «Записку о целесообразности постройки в Саратове орудийного завода с чисто механическим оборудованием, без сталелитейного производства». По его мнению, не обязательно было строить для ГАУ предприятие в Саратове: Петроградский орудийный завод можно было бы — после войны — присоединить к одному из существующих: «Пермскому, Обуховскому и даже к Путиловскому или Царицынскому, если они поступят в казну». Но такое присоединение ПОЗ «погубило бы его выработанные рядом лет ценные качества и традиции». Благодаря этим традициям завод «свободно установил производство скорострельных орудий нескольких калибров с прицельными приспособлениями, которыми снабжал Обуховский и Пермский заводы», а также «производство очень тонких по точности и тщательности отделки приборов — угломеров, изготовляет телефонное имущество… очень сложные управляемые прожектора».

Доводом служил также «недостаток в первоклассных мастерах», свойственный и Царицыну, и Перми, и даже Сормову: «Сормовский огромный завод в центре заводского населения… в последние два года установивший даже орудийное дело», все же не взялся за изготовление более точных частей орудий — затворов и прицелов — и уступил эту часть работы петроградским заводам. Механическая отделка скорострельных пушек «много зависит от искусства мастеровых… такие мастеровые стремятся в столицы и большие города». Не хватало первоклассных токарей, инструментальщиков, лекальщиков и других специалистов.

В качестве довода против объединения он привел примеры из опыта Франции: в 1898 г. (командировка Павловского во Францию) «там казенные заводы не имели в своем составе металлургических цехов, получая стальные болванки и поковки из заводов, расположенных в районах, изобилующих рудой, углем; даже огромный завод в Крезо имеет в Гавре большой орудийный завод чисто механический». Был и собственный отрицательный пример: сталелитейное производство на Пермском заводе поставлено высоко, писал Павловский, а вот механическая отделка пушек там, как и в Сормове, из-за нехватки специалистов имеет «недостатки, хотя, может быть, и несущественные».

Противопоставляя этой неправильной, на его взгляд, организации производства — выгодное (с точки зрения наличия первоклассных специалистов-рабочих) положение петроградских заводов, Павловский высказывался за создание в Саратове специального завода: «Правильное решение поставленного вопроса — строить в Саратове орудийный завод… с чисто механическим оборудованием»{384}.

В конце 1915 г. еще не сложилось определенного мнения, как будет получать литье и поковки будущий завод; возник и другой вопрос: с предложениями взяться за создание орудийных заводов выступили частные лица; неясна была перспектива, связанная с использованием Царицынского завода. Рассмотрением дела со всех этих сторон занималась Подготовительная комиссия по артиллерийским вопросам.

27 января 1916 г. Маниковский подал военному министру официальный доклад о Саратовском заводе{385}. В нем усилия частных предпринимателей на поприще пушечной индустрии оценивались пренебрежительно. «Мобилизованная отечественная промышленность, выдвинув наиболее мощную промышленную группу, все же не смогла оказать сколько-нибудь существенной помощи в увеличении числа артиллерийских орудий, — говорилось в докладе. — Продолжающие поступать предложения частных предпринимателей также не обещают особого успеха, хотя касаются одного [лишь] самого малого из существующих полевых калибров».

Упомянутые Маниковским предложения частных заводчиков о создании новых орудийных заводов были отклонены — «отложены», как рассчитанные для «потребностей мирного времени». Одно из таких предложений поступило от Общества Путиловских заводов, как раз в этот момент оскандалившегося срывом полученных заказов. Другое — от Брянского общества, просившего заказ на 1500 3-дм пушек с исполнением в 1917–1920 гг. (в первой половине 1917 г. — только 100 шт., далее по 55 в месяц). За каждое орудие Брянское общество просило 12,5 тысячи рублей. При таких условиях артиллерийскому ведомству показалось «даже более выгодным» предложение П.Г. Солодовникова. Тот назначил цену 10,5 тысячи рублей (включая 2,5 тысячи на оборудование), и если Брянское общество обещало дать в течение 1917 г. только 430 орудий, то Солодовников — 600. Он уверял, что у него «имеются уже готовые здания для пушечного завода с двигателями» и что прямо на Урале «имеются несколько механических заводов, могущих исполнить заказы на станки и молоты».

Владелец Ревдинского округа на Урале (110 тысяч десятин леса и, по его словам, «30 тысяч душ населения, тесно связанного с округом» земельными наделами и «лесными, рудничными и прочими по округу работами»), Солодовников был «юрист по образованию, совершенно некомпетентный в технических вопросах и в горном деле» (так отозвался о нем глава организации уральских горнозаводчиков Ф.А. Иванов). В 1915 г. он «развил бешеную деятельность для получения военных заказов», и ему удалось по контрактам на снаряды получить авансов на 11,3 млн. руб., пустив их в биржевые игры и другие махинации (через возглавляемый им Нижегородско-Самарский банк). Для выпуска обещанных снарядов завод был плохо оборудован, работы шли кое-как. Обследования, проведенные в августе 1916 и мае 1917 г., выявили, что «бухгалтерия округа представляет пародию на счетоводство», отчетность же за 1916 г. отсутствовала, в балансе фигурировали «неизвестные цифры»{386}. Всё новые многомиллионные заказы следовали один за другим — на крупные морские снаряды, никель, медь, наконец дело дошло до пушек.

8 июля 1917 г. Особое совещание по обороне, рассмотрев результаты обследования округа ревизионной комиссией, постановило «в интересах обороны» и «в ограждение интересов казны» потребовать от Солодовникова «полного отчета в израсходовании полученных им авансов» и «принять возможные меры к возвращению» их в казну; часть заказов аннулировать, другие сократить; морскому ведомству — заняться «выяснением обстоятельств выдачи заказов Солодовникову на изготовление тяжелых снарядов». Три месяца спустя, когда обнаружилось, что Солодовников «определенно стремится к закрытию предприятия» и «все сделанные им распоряжения гибельно отражались на постановке дела», Особое совещание решило округ секвестровать, «признав принципиально желательным приобретение названного округа в казну». Опыт сотрудничества с частной инициативой, как обобщил его Маниковский, указывал на «необходимость самому военному ведомству озаботиться принятием надлежащих мер для создания в возможно недалеком будущем производства многочисленной и могущественной артиллерии»{387}.

Пока же ГАУ ставило главной задачей — «хотя не очень широкой, но вполне выполнимой» — переместить ПОЗ в Саратов и очень быстро, «через год после начала постройки», в 1917 г., организовать «производство орудий только тех калибров, которые уже изготовляются Петроградским заводом» (помимо полевых 3-дм пушек, выпускаемых и другими заводами — Пермским, Путиловским, группой РАОАЗ): горные 3-дм пушки, 48-лин. гаубицы образца 1909 г. и 42-лин. пушки, но добавить 48-лин. гаубицы образца 1910 г.[87] Будущий завод должен был располагать собственным кузнечным оборудованием; оставался неразработанным вопрос о литейном цехе и полигоне. Расположение в Саратове считалось выгодным в транспортном отношении. Но поставки с посторонних сталелитейных заводов дорого обходятся и ненадежны, поэтому болванки и поковки «предполагается доставлять новому орудийному заводу с решенного к постройке 2-го сталелитейного завода артиллерийского ведомства в Екатеринославском районе».

Маниковский указывал, что ПОЗ уже «закончил самый трудный и длительный период установки производства пушек и в настоящее время обладает труднополучаемыми станками и контингентом опытных лиц». Но расширить завод «возможно лишь при переносе… на новое место вдали от Петрограда»: Саратов — сравнительно «благоустроенный город (канализация, водопровод, электрическое освещение и хорошие мостовые)», привлекательный для «мастеров разных специальностей, которые стремятся в большие города», подобные Саратову — крупному университетскому городу. Этого преимущества лишены и Пермь и Царицын, оттого и «замечено», что «механическая отделка пушек на этих заводах не может быть поставлена на ту высоту, каковой она достигла на Петроградском орудийном заводе» (как могло быть это «замечено» на Царицынском заводе, еще недостроенном и не приступившем к изготовлению пушек, Маниковский не объяснял). По его мнению, имея свой завод, ГАУ получало бы орудия своевременно и по более приемлемым ценам, чем от частных заводов. Да и затраты на устройство самого завода (14,5 млн. руб.) невысоки «по сравнению с суммами, испрашиваемыми частными предпринимателями на оборудование заводов с производством всего одной системы», тогда как завод ГАУ будет выпускать пять различных систем. В итоге новый завод по мощности соответствующих цехов превзошел бы Путиловский. 30 января Поливанов поддержал проект: «Ведь Артиллерийская комиссия занята обозрением условий для создания пушечного завода; там и предложение Солодовникова и будет речь о Царицынском заводе». Последовало распоряжение: саратовский проект «срочно внести в подготовительную комиссию» по артиллерийским вопросам{388}.

В начале февраля 1916 г. на заседании комиссии по выбору места для постройки 2-го сталелитейного завода представители финансового и контрольного ведомств предложили разместить этот завод в Царицыне, с использованием строящегося завода РАОАЗ. В связи с такой постановкой вопроса ГАУ попыталось по-новому подойти к своим заводским проектам и стало выяснять, нельзя ли использовать отбираемый в казну Царицынский завод для того, чтобы объединить в нем казенное металлургическое производство с изготовлением пушек, — вместо прежнего решения, утвержденного Советом министров 29 мая 1915 г., строить 2-й сталелитейный завод в станице Каменской (ныне Каменск-Шахтинский в Ростовской области).

5 февраля 1916 г. Маниковский направил свой доклад о Саратовском заводе в Подготовительную комиссию по артиллерийским вопросам. 12 февраля комиссия, рассмотрев еще раз ходатайства Солодовникова и Брянского общества, отдала предпочтение саратовскому проекту ГАУ. 17 февраля Особое совещание по обороне признало необходимым «перенести в г. Саратов Петроградский орудийный завод»{389}. Передавая начальнику ПОЗ это постановление, Н.И. Петровский (начальник хозяйственного отдела ГАУ) добавил в исчисление расходов стоимость участка под полигон. Павловский телеграфировал в Саратов, чтобы город готовился к стройке, и 23 марта городской голова ему сообщил, что началась заготовка кирпича{390}.

К тому времени окончательно выяснилось, что РАОАЗ сорвало сроки строительства своего завода в Царицыне, и Лукомский, ссылаясь на мнение ведомств финансов и государственного контроля, предложил, чтобы Морское министерство, опекавшее РАОАЗ, созвало специальное совещание для обсуждения судьбы Царицынского завода. На совещании, состоявшемся 17 и 26 февраля, Лукомский заявил, что Военное министерство готово взять Царицынский завод, и тогда военному ведомству не придется строить два своих завода, «и притом в разных местах» (сталелитейный в станице Каменской и орудийный в Саратове), что менее удобно. Но совещание решило вопрос иначе: морское ведомство само приобретет Царицынский завод и будет снабжать сухопутную тяжелую артиллерию, а в Саратове все же следует построить специально для военного ведомства завод, выпускающий орудия средних и мелких калибров. Одновременно было намечено «согласовать будущее заводостроительство военного и морского ведомств и разработать план такового»{391}.

В Саратове сооружение орудийного завода так и не началось: существовал лишь проект да был присмотрен участок земли. B.C. Михайлов утверждал, что законопроект об этом заводе «был внесен в законодательные учреждения во второй половине 1916 г.», однако точной даты не указал. Ввиду того что все сведения по данному проекту он воспроизвел по книге Маниковского, а там не сказано о внесении законопроекта в Думу, это, очевидно, всего лишь догадка Михайлова{392}.[88]

Для уяснения состояния производства орудий важно иметь итоговые данные. Как основание для максимальных оценок в литературе используются сведения, введенные в оборот А.Л. Сидоровым{393}. Он поместил в своем труде таблицу «Поступление предметов вооружения в действующую армию России с 19 июля 1914 г. по 1 ноября 1916 г.», составленную на основе справки, которая была подготовлена в ведомстве великого князя Сергея Михайловича (Упарт) Барсуковым для конференции союзников. Опираясь на эти сведения, Сидоров писал, что за время войны (к 1 ноября 1916 г.) «иностранные поставщики дали всего 10%» общего числа орудий. «Даже тяжелая артиллерия в своем большинстве изготовлялась русскими заводами». Обнаружению справки Барсукова Сидоров придавал важное значение и подчеркивал, что «указанные материалы еще не использовались в печати». Не менее высоко оценивались материалы Упарта коллегами Барсукова. По свидетельству Леховича, с созданием Упарта «был установлен строгий учет боевого снабжения на фронте», великий князь Сергей Михайлович был «постоянно в курсе… потребности фронта», обладал «воистину изумительной», «исключительной осведомленностью» о наличии вооружения на фронте и в тыловых запасах{394}.[89] Противоположную картину в этом вопросе («неразбериха») наблюдал Игнатьев{395}.

Данные таблицы, приведенной Сидоровым по сводке Упарта, не вполне совпадают с теми, что имеются в «Боевом снабжении» Маниковского и в архивных материалах делопроизводства.

Документ в виде таблицы, опубликованный Сидоровым, в подлиннике имеет другой заголовок («О производительности предметов вооружения с 19 июля 1914 г. по 1 ноября 1916 г.»), и под ним стоит подпись Барсукова. Составлен этот документ на основе другой таблицы, присланной ранее в ГАУ Барсуковым из Ставки в ходе подготовки к конференции союзников (озаглавлена в оригинале «Картина вооружения действующей армии к началу войны, производительность отечественных и заграничных заводов с начала войны до 1 ноября 1916 г. и современное наличие вооружения к этому сроку с имеющимися запасами»){396}. Под ним было предложено подписаться Маниковскому, и поэтому впечатана его фамилия{397}. Приложенные к оригиналу исходные материалы, также доставленные из Упарта от Барсукова в ГАУ (варианты таблицы «Сведение о состоянии главнейших предметов вооружения на фронтах и в запасах»), свидетельствуют о том, что в Упарте не располагали точными данными о наличии вооружения и, поскольку не были в состоянии указать распределение его, вынуждены были устранить в таблице намеченную было разбивку по фронтам. На документе, под которым должен был подписаться Маниковский, сделана помета: «Совсем не сходится с ведомостью] полковника Григорьева на 1 декабря», а сам Маниковский добавил запись: «За верность цифр я поручиться не могу, так как Упарт меня по этой части в курсе не держит». Наряду с позднейшим его суждением о другой справке (для союзников) как «единственном достоверном документе», у Маниковского встречаются обмолвки, из которых следует, что в действительности сведения в справках такого рода подвергались в его ведомстве целенаправленному искажению{398}.[90]

Со своей стороны Ф.Ф. Палицын как представитель Ставки в Военном совете союзных армий во Франции убедился, что пользоваться сведениями Упарта невозможно, «ибо данные Генерального штаба и ГАУ не сходились со сведениями Ставки, в особенности по части тяжелой артиллерии. Но прибыв в Париж, оказалось, что сведения парижские об артиллерийских потребностях расходились со Ставкой и Петроградом», и он, как можно понять, в конечном счете так и не выяснил истинное положение{399}.

Цифры в обоих документах Упарта (исходном и предложенном к подписанию Маниковскому) в основном совпадают, но едва ли вполне достоверны. Взять, например, строку таблицы о 42-лин. скорострельных пушках образца 1910 г. («основном орудии полевой тяжелой артиллерии»{400}). Согласно таблице Упарта, то есть Барсукова (и, соответственно, это же у Сидорова), к 1 ноября 1916 г. в действующую армию поступило 185 таких орудий. Из них 173 якобы дали русские заводы. Непонятно, как это могло произойти, если к концу 1915 г. ни один из заводов в России не имел специального оборудования для изготовления таких пушек; за 1916 г. они произвели 89 шт. (Обуховский, Путиловский и Петроградский орудийный){401}.[91] Эти иные сведения, приведенные в «Боевом снабжении» Маниковского, находят подтверждение в том, что Путиловский завод сдавал 42-лин. пушки начиная с июня 1916 г. — в среднем по 6–7 шт. в месяц без лафетов. Промедление объяснялось тем, что «до сего времени (3 августа. — В. П.) не доставлено и не установлено 48 станков» «из числа заказанных за границей в начале 1915 г. 58 специальных станков для обработки пушек и салазок». Первое испытание путиловских пушек возкой, то есть с лафетами, состоялось в начале октября 1916 г. (по контракту февраля 1914 г. завод должен был начать сдачу с апреля 1916 г.){402}.

Из-за границы, согласно таблице Упарта (и по Сидорову), русская артиллерия получила за время войны до 1 ноября 1916 г. 12 таких пушек, тогда как, по данным делопроизводства, 12 орудий поступили из Франции еще в 1915 г.{403},[92] (это количество сходится с более поздней, датированной сентябрем 1917 г., сводкой самого же Упарта, но не совпадает с учетными данными французского артиллерийского ведомства об отправке в Россию к декабрю 1915 г. 24 орудий){404}, а с марта по май 1916 г. — 48 сверх того[93]. Таким образом, в таблице Упарта количество полученных из Франции пушек уменьшено в пять раз против действительного.

Недостоверную таблицу, подписанную в конечном счете не Маниковским, а Барсуковым, великий князь не использовал в своем докладе на Петроградской конференции 18 января 1917 г. Этот доклад, как припоминал Лехович, «изумил своей обоснованностью всех… представителей наших союзников», но цифры, произнесенные Сергеем Михайловичем, согласуются не с заготовленной Барсуковым справкой, а с реальным количеством союзнических поставок. О 42-лин. пушках в протокольной записи указано: «4 в дор[оге], 52 прибыл[и], 36 конч[ают] формирование], 16 фор[мируются]». Представить же союзникам общий итог, ясную сводную справку о состоянии заготовлений (как то было задумано первоначально, в ноябре), русское артиллерийское ведомство не смогло. Сначала великий князь пообещал им 18 января, что «будет составлена таблица, которая после проверки Великим Князем будет роздана»{405}, а затем 20 января, как записано в том же черновом протоколе, Сергей Михайлович «обещает составить просимые данные к пон[едельнику]-вторн[ику]», но уже по сокращенной схеме: «необходимо]; что требуется из-за гр[аницы] (не хватает)»{406}; это и было исполнено.

В работе другого исследователя, Л.Г. Бескровного, имеется таблица — «Производство тяжелых орудий»{407}. Согласно ей, в 1914 г. было изготовлено 80 шт. 42-лин. пушек[94], в 1915–84, в 1916–309 и в 1917 г. — 98. Здесь допущена неточность — одна из многочисленных, имевшихся в рукописи посмертно изданной книги. Противоестественно выглядит уже само по себе совпадение цифр в той же таблице: 309 и 98 пушек показаны одновременно и как изготовленные, и как починенные в 1916 и 1917 гг.. Установить происхождение странных цифр затруднительно: из трех архивных дел, названных в легенде к таблице, ни одно не содержит сколько-нибудь близких по смыслу сведений{408}.

В конечном счете наиболее пригодными для использования итоговыми сведениями об изготовленных в 1914–1917 гг. на русских заводах орудиях до сих пор представляются те, что приведены во 2-й части (1922 г.) труда Маниковского[95].

На совещании в Ставке в декабре 1916 г. высшие военные чины, обсуждая характер будущих операций в 1917 г., ставили возможность наступательных действий в зависимость от силы артиллерии. Эверт (Западный фронт), по его словам, не имея резервов, занялся формированием новых дивизий, но «откуда взять для них артиллерию?». Оказалось, что «этого сделать нельзя. Я создал шесть дивизий, но они небоеспособны, они не имеют артиллерии. А одной грудью пробивать — преступно. Конечно, они могут служить для затыкания пустых пространств, но для нанесения удара их применить нельзя». Поэтому лучше «сохранить прежнюю организацию, укомплектовать части, чем создать новые части… При создании новых частей без артиллерии… получим только временное утешение… при первых же боях они станут небоеспособными». А.А. Брусилов (Юго-Западный фронт) тоже указывал на нехватку артиллерии: «Числом штыков мы подавляюще больше противника. Поэтому мы можем приступить к формированию новых дивизий… Вопрос весь в том, чтобы снабдить их артиллерией и пулеметами… Если Августейший полевой генерал-инспектор артиллерии и военный министр постараются, это возможно сделать».

Великий князь Сергей Михайлович привел данные о количестве орудий на фронтах на 1 декабря. На версту фронта приходилось (даже если считать без Кавказского фронта) 5 орудий, тогда как у французов — 24, а у англичан — 35. «Из этого вы видите, насколько наши союзники богаче нас в этом отношении… В настоящее время Северный и Западный фронты формируют новые дивизии, которые могут получить только позиционную артиллерию, и то с большими затруднениями. Орудия и снаряды есть (мы ежемесячно выпускаем на фронты 100 орудий), но у нас нет амуниции, зрительных приборов; панорам имеется минимальное количество, идущее на пополнение пришедших в негодность. Поэтому формирование артиллерии для новых, формируемых… дивизий может произойти в ущерб формирований для старых дивизий… (Эверт: «Тришкин кафтан!») Для новых формирований артиллерии нет, нет стереотруб, нет панорамных прицелов», лошадей. Когда Н.В. Рузский (Северный фронт) попытался объяснить неудачный ход последних боев плохой организацией снабжения («Общее мнение таково, что у нас все есть, только ничего нельзя получить… У нас нет внутренней организации»), военный министр Шуваев не согласился: «Не в этом дело. Нам надо 12 млн. пудов железа, мы имеем всего 7 млн… Надо принимать все меры, но и отдавать себе также отчет в действительности». «Нельзя ли увеличить поступление минометов?» — поинтересовался Рузский. Шуваев ответил: «Весь вопрос сводится к металлу». Но дело заключалось не только в «железе»: рабочих, работающих на армию, надо кормить; «в начале войны… на довольствии было 1 300 000, а теперь 10 млн., к ним надо добавить и до 2 млн. рабочих».

По вопросу об артиллерии для новых дивизий совещание в конце концов решило, что в 1917 г. «за неимением артиллерии, временно при этих дивизиях не будет сформировано новых артиллерийских частей, почему вновь сформированные дивизии будут работать с артиллерией других дивизий корпуса»{409}.