Глава 10 Гибель богов. Берлин в русских клещах

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10

Гибель богов. Берлин в русских клещах

С 1813 года Берлин не видел иностранные войска внутри своих стен, и вот в апреле 1945 года город находился под перекрестным огнем двух русских групп армий (фронтов). С 25 апреля город окружен со всех сторон. Целендорф, Темпельхоф, Нойкёльн, Фронау, большая часть района Панков и Кёпеникк уже находились в руках русских. Севернее и южнее Берлина русские армии быстро продвигались на запад, чтобы на Эльбе и Мульде, предусмотренной соглашением между союзниками разграничительной линии между «Востоком» и «Западом», соединиться с союзными войсками. Утром 25 апреля дивизии 1-го Белорусского фронта готовились к штурму центра Берлина. Чуйков отправился на позиции своей артиллерии.

«В ночь перед штурмом я побывал на огневых позициях артиллеристов. Они готовились к открытию огня по Берлину, и мне хотелось посмотреть результаты пристрелки и просто оставить в своей памяти первый выстрел последнего нашего удара по Третьему рейху. <…>

Низко плыли черные лохматые тучи. Шел небольшой дождь. Земля, казалось, дремала, изредка вздрагивая от далеких взрывов.

Батарея расположилась на лужайке возле леса. Артиллеристы развернули тяжелые пушки и ожидали команды. Стволы орудий наведены на Берлин. Батарейцы стояли под дождем у лафетов пушек и всматривались вперед, словно сквозь пелену дождя можно было разглядеть тех, кто зажег пожар этой войны. На груди у батарейцев медали «За оборону Сталинграда». <…> Все готово к стрельбе. Потом раздалась команда: «По укреплениям проклятого Берлина – огонь!»

Тяжелые снаряды полетели, со свистом разрезая воздух. Трасса проложена!

Рано утром я поднялся на свой наблюдательный пункт. Он находился в большом пятиэтажном доме вблизи аэродрома Йоханнисталь. Из угловой комнаты со щербатым проломом в стене был виден Берлин, точнее, его южная и юго-восточная часть. Весь город охватить взглядом невозможно, он раскинулся по обе стороны Шпре на несколько десятков километров. Крыши, крыши, нет им конца, тут и там провалы – следы фугасных бомб. Вдали заводские трубы, шпили кирх. Парки и скверы, уже одетые молодой листвой, издали кажутся очажками зеленого пламени. Вдоль улиц стелется утренний туман, смешанный с неосевшей пылью после ночного артиллерийского налета. Местами туман перемежается черными полосами густого дыма. А где-то в центре поднимались к небу желтые взлохмаченные султаны взрывов: тяжелые бомбардировщики уже начали обработку главных объектов предстоящей атаки.

И вдруг под ногами дрогнул и закачался пол. Тысячи орудий возвестили начало штурма.

Я смотрю сквозь пролом в стене: вон городские оборонительные обводы, построенные вдоль каналов Тельтов, Хафель, Тегель, по железнодорожным путям, огибающим центр города. Здесь что ни дом – то крепость. А там, где поднимаются стены старого Берлина, проходит самый мощный оборонительный рубеж нацистов. Ландвер-канал и крутая дуга Шпре с высокими бетонированными берегами прикрывают все правительственные учреждения, в том числе имперскую канцелярию и Рейхстаг.

С наблюдательного пункта мне видно, какая мощь огня обрушилась на вражеские позиции. Рушатся стены домов с окнами, превращенными в амбразуры, взлетают на воздух завалы и баррикады, перегородившие улицы. Бессмысленно умирают тысячи и тысячи немцев, которым Гитлер вручил оружие и заставил идти под губительный огонь, на гибель, на смерть. <…>

Я отчетливо помню, как тогда подумал: «Гитлер совершает последнее и самое тяжелое преступление против своего народа. Почему он посылает тысячи и тысячи на верную смерть? Ради кого жертвует он мирными жителями города – детьми, женщинами и стариками?»

Я признаю, что раньше иногда думал, что в Гитлере должно быть хоть что-то человеческое. Но сейчас он казался мне бешеным хищным зверем, который принес людям только зло и беду».

После артиллерии удары наносит русская авиация. Двумя массированными налетами, в которых принимало участие 1486 самолетов 16-й воздушной армии, русские старались «подготовить» центр Берлина к штурму наземных войск. Новый военный комендант Берлина генерал Гельмут Вейдлинг в это время все еще был занят тем, что пытался войти в курс своих новых обязанностей.

«25 апреля я пополнил свои знания об отдельных секторах обороны города и глубже вник в запутанные отношения отдачи и исполнения приказов, как военными инстанциями, так и партийными организациями. Я посетил командующего противовоздушной обороной Берлина генерал-лейтенанта [точнее: генерал-майора] Зюдова, который подчинялся штабу Берлинского оборонительного района, и генерал-майора авиации Мюллера, командира всех военно-воздушных сил обороны Берлина. Во время нахождения на командном пункте Зюдова в бункере противовоздушной обороны в зоологическом саду я пережил массированный налет русской авиации на башню ПВО, на которой были установлены 12 зенитных орудий. Высокая башня покачивалась от взрывов падавших недалеко от нее бомб. Это вызывало совершенно непривычные чувства!

После посещения комплекса зданий так называемого Бендлер-блока я решил разместить свой командный пункт именно здесь, так как, с одной стороны, отсюда был короче путь до рейхсканцелярии, а с другой стороны, бункер противовоздушной обороны уже и без того был забит до отказа.

С самого утра продолжался тяжелый бой в районе Шпандау: там была окружена боевая группа под командованием группенфюрера СС Хайсмайера, состоявшая преимущественно из членов гитлерюгенда. В районе канала Вестхафен шли ожесточенные бои с большими потерями для обеих сторон. В восточной части Берлина, в районе Фридрихсхайн, бои протекали с переменным успехом. В районе Целендорф (юго-запад города) перешли в наступление свежие силы противника.

После обеда [25 апреля] были разработаны приказы по реорганизации обороны Берлина. Сектора обороны были распределены следующим образом:

Командование оборонительными секторами «А» и «В» (на востоке Берлина) принял на себя генерал Муммерт, командир танковой дивизии «Мюнхеберг».

Сектор «С» (юго-восток Берлина) был подчинен бри-гадефюреру СС Циглеру, командиру панцер-гренадерской (моторизованной. – Ред.) дивизии СС «Нордланд».

Сектор «D» (по обе стороны от аэропорта Темпельхоф) был доверен командующему артиллерией LYI танкового корпуса полковнику Вёлерману, так как прежний комендант сектора, 62-летний генерал-майор авиации Шредер, был не в состоянии справиться со стоящей перед ним задачей.

В секторе «Е» (юго-запад Берлина и Груневальд) уже с 24 апреля держала оборону 20-я панцер-гренадерская (моторизованная. – Ред.) дивизия.

Сектор «F» (Шпандау и Шарлоттенбург) остался под командованием подполковника Эдера.

Сектора «G» и «Н» (северная часть Берлина) были переданы 9-й парашютной дивизии под командованием полковника Хермана.

Сектор «Z» (центр) возглавил подполковник Зейферт. В 22.00 я прибыл в рейхсканцелярию с докладом о сложившемся положении. Фюрер снова сидел за своим столом, заваленным картами. <…>

Все присутствовавшие слушали мой доклад о положении в городе с напряженным вниманием. Я начал свое выступление с рассказа о положении войск противника за последние дни. Для наглядности я приказал заранее подготовить схему с указанием направлений главных ударов противника. Я сравнил число атаковавших нас русских дивизий с числом, состоянием и вооружением дивизий, которыми мы располагали в Берлинском оборонительном районе. На карте с нанесенной обстановкой было наглядно показано, что кольцо окружения вокруг Берлина скоро сомкнется. [Это произошло уже утром 25 апреля.] О расположении наших войск я доложил, используя план города. Несмотря на успешное отражение атак противника во всех секторах, наша линия фронта медленно, но верно оттеснялась к центру города. <…>

После меня выступил фюрер. Длинными, повторяющимися предложениями он изложил причины, которые вынуждали его остаться в Берлине, чтобы или победить здесь, или же погибнуть. Все его слова, так или иначе, выражали одну мысль: с падением Берлина поражение Германии неизбежно. <…>

И вот я, простой солдат, стоял здесь, в том месте, откуда раньше управляли судьбой германского народа и определяли ее. <…> Должен ли был я, чужак в этом кругу приближенных лиц, крикнуть: «Мой фюрер! Это же безумие! Такой большой город, как Берлин, невозможно защитить теми силами и теми незначительными запасами боеприпасов, которыми мы располагаем. Подумайте хорошенько, мой фюрер, о тех бесконечных страданиях, которые во время этой битвы придется вынести населению Берлина!»

Я был так взволнован, что с трудом сдерживался, чтобы не произнести эти слова вслух. Однако нужно было постараться найти другой путь. Мне показалось необходимым сначала убедить в безнадежности нашей борьбы генерала Кребса, а сделать это можно было только постепенно.

После меня с уточнениями относительно общего положения дел выступил генерал Кребс. В этот вечер все представлялось ему еще относительно оптимистичным. Большое впечатление на меня произвели три пункта из его речи…

1. 9-я армия (которая была окружена к юго-востоку от Берлина) не атаковала согласно приказу фюрера в северо-западном направлении, а пыталась прорваться на запад в направлении Луккенвальде. Уже из самого направления их атаки сведущий человек мог сделать вывод, что командование 9-й армией или было не в состоянии принять участие в обороне Берлина, или же вообще не собиралось этого делать. Лично я предполагаю, что 9-я армия со своими измотанными в тяжелых боях дивизиями хотела прежде всего установить связь с армией Венка.

2. Ширина и глубина прорыва русских в полосе обороны группы армий «Висла». Передовые отряды русского наступательного клина уже приближались к Пренцлау. Это русское наступление должно было очень скоро сказаться на ходе битвы за Берлин!

3. Армия Венка силами около трех с половиной дивизий вела наступление, которое все мы с таким нетерпением ждали, с целью прорвать блокаду Берлина. И вот это называлось «армией Венка», главным резервом рейха, о котором недавно говорил доктор Геббельс в своем выступлении по радио».

«Армия Венка» стала в эти дни символом освобождения Берлина. О подходе армии Венка сообщалось не только по радио, в листовках или в последней берлинской газете «Панцербер», но об этом в городе ходили и слухи. Один из офицеров, находившийся в то время в Берлине, рассказывает:

«Держаться, пока не подойдет армия Венка, – таков был приказ, а цель: разгромить в этой битве ударную армию Жукова. Под таким лозунгом мы начали битву за крепость Берлин. Действительно, этот девиз был достаточно оптимистичным, чтобы сделать все возможное для претворения его в жизнь, используя все средства, которые были в нашем распоряжении. Несмотря на успехи, достигнутые в пригородах столицы рейха, мы ничего не подарили Советам, им пришлось за все заплатить сполна. Их силы должны были тоже когда-нибудь иссякнуть. Уличный бой в каменном лабиринте огромного города выравнивал наши шансы, здесь храбрый боец и фаустпатрон значил столько же, сколько и Т-34. Правда, советские танкисты и здесь изобретали всякие сюрпризы – стальные сетки или пружины и закрепленные на броне стальные пластины, которые снижали эффективность фаустпатронов. Тем не менее нам удавалось наносить им большие потери, численное превосходство не было решающим в этой битве.

После подавляющего господства в воздухе советской авиации в первые дни битвы, когда мы понесли большие потери в ставшей такой бесценной тяжелой технике, неожиданно, как луч света в темном царстве, в небе, можно сказать в непредвиденном изобилии, появились наши истребители, которые показались нам манной небесной в пустыне.

Тем самым они позволили нам на земле перевести дух и прийти в себя. Теперь мы имели дело только с тем, что передвигалось по земле, и у наших орудий снова была крыша над головой. Появились шансы выиграть битву. Никогда прежде не испытанный душевный подъем, неописуемая твердость, уверенность в победе и готовность отдать свою жизнь вдохновляли нас в этой борьбе. Твердая убежденность Гитлера в победе еще раз с необыкновенной силой увлекла всех защитников города-крепости. Мы выстоим, мы продержимся гораздо дольше того срока, который указывался в ежедневных приказах, если только там за пределами Берлина наши товарищи будут так же сражаться с Советами, как это происходит здесь у нас. Упоение ярости, неописуемое чувство превосходства и абсолютная уверенность в победе охватили защитников крепости. Воинские части, которые вчера еще дрогнули под напором врага и от безнадежности отступили к столице рейха, неожиданно здесь снова воспрянули духом. В ожидании врага город затаился словно снайпер, испуская на всех защитников флюиды холодного спокойствия. Если 12-я армия [Венка] справится, если Штайнер [армейская группа Штайнера] и Шёрнер [группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала Шёрнера с 23 апреля пыталась атаковать во фланг соединения 1-го Украинского фронта Конева] справятся, тогда, видит бог, ни один большевик не выйдет отсюда живым, и тогда руины, в которых мы лежим, станут могилой для Красной армии. Берлин останется немецким! <…>

Сообщения о положении дел на фронтах: на севере, на рубеже Ораниенбург – Бернау тяжелые бои. На юге: Шёрнер наступает, тесня противника в зоне прорыва [1-го Украинского фронта]. На западе: 12-я армия развернулась и ускоренным маршем приближается к Берлину. Даже если сам Жуков попытается своими собственными руками удержать город, это дорого ему обойдется, пусть нам придется защищать его только с пистолетами в руке».

Начиная с 25 апреля сопротивление защитников Берлина возросло. Русским пришлось нести тяжелые потери в боях за каждый дом, за каждую улицу. Чуйков:

«Городской бой – это огневой, ближний бой, где на короткие расстояния ведут огонь не только автоматы, но и артиллерийские мощные системы и танковые пушки – они стреляют на считаные десятки метров. Противник укрыт в подвалах и зданиях. Только покажись – раздадутся выстрелы и разрывы ручных гранат. <…>

В первый день штурма [25 апреля] войска армии продвинулись к центру города на три, а на отдельных участках на четыре километра. Части, действовавшие на правом фланге, вышли к каналу Брицер-Цвейг, что около Трептов-парка впадает в Шпре. Левый фланг и части, действующие на направлении главного удара, заняли городские районы Бриц, Мариендорф и продолжали движение вдоль канала Тельтов. Почти на всех направлениях схватки носили исключительно ожесточенный характер. Стало совершенно ясно, что противник долго и обстоятельно готовил город к обороне. Каждый квартал был до предела насыщен огневыми точками и гнездами фаустников, которые приспособили балконы и окна верхних этажей для ударов сверху по танкам и скоплениям людей.

В Берлине много железных дорог, они пересекают город в разных направлениях и являются очень удобными оборонительными позициями. Подступы к вокзалам, мостам, переезды были превращены в мощные опорные пункты. Каналы стали рубежами, на которых противник старался сорвать наше наступление».

Воспоминания маршала Конева дополняют картину. 26 апреля он записал в свой дневник:

«День и ночь не утихает битва за Берлин. <…> Нацисты подготовили город для длительной обороны, которая опиралась на хорошо оборудованные оборонительные узлы. Чем глубже наши войска проникали в город, тем ожесточеннее становилась борьба. Каменные строения с массивными стенами отлично подходили для организации обороны: окна в стенах многих зданий были замурованы, немцы оставили в них только узкие бойницы. Несколько таких укрепленных зданий представляли собой оборонительные узлы, стороны которых прикрывались баррикадами. <…> Вся система обороны была организована очень основательно. У противника имелось огромное количество фаустпатронов, которые в условиях уличного боя превратились в грозное оружие в борьбе с танками. (На вооружении немецких войск на берлинском направлении к 16 апреля имелось более 3 млн фаустпатронов, значительная их часть использовалась при обороне Берлина. – Ред.)

Немалую роль играли и подземные коммуникации, которые пронизывали весь город: бомбоубежища подвального типа, туннели метро и система канализации использовались для перегруппировки войск и для подвоза боеприпасов. Тем самым противник преподносил нам множество неприятных сюрпризов. Часто случалось, что наши войска захватывали какой-нибудь вражеский опорный пункт и считали, что бой закончен. Но потом из подземных туннелей неожиданно появлялись разведывательные группы противника, диверсанты или снайперы и вновь начинали сражаться в нашем тылу. Такие действия противника часто ставили нас в тяжелое положение. <…>

Продвижение наших войск к центру Берлина затруднялось еще целым рядом других обстоятельств. В центральной части города находилось очень много бункеров из железобетона. В них могли размещаться от двухсот до тысячи солдат. Мы встречали даже пятиэтажные бункеры высотой до 36 метров, стены которых были толщиной от одного до трех метров. Для полевой артиллерии такие оборонительные сооружения были неуязвимы. На крыше таких бункеров, как правило, были установлены зенитки, которые вели огонь не только по нашим самолетам, но и били прямой наводкой по нашим танкам и сопровождающей их пехоте. [Очевидно, здесь Конев имеет в виду высокие башни противовоздушной обороны, находившиеся в районах Гумбольдтхайн, Фридрихсхайн и в зоопарке].

Эти бункеры… составляли главную опору обороны центра Берлина. Кроме того, немцы оснастили многие пулеметные гнезда железобетонными куполами. Где бы наши солдаты ни наступали, их всегда встречал плотный заградительный огонь. В Берлине имелось большое количество зениток, которые играли очень большую роль в уличных боях и особенно при отражении танковых атак. Наряду с фаустпатронами зенитная артиллерия нанесла нашим танковым войскам наибольшие потери: в ходе Берлинской операции нацисты уничтожили более 800 танков и самоходок, большинство из них во время уличных боев в самом городе. (Всего в ходе Берлинской операции 16 апреля – 8 мая советские войска потеряли 1997 танков и САУ. – Ред.)

Чтобы снизить наши потери, мы изобрели простой, но очень эффективный метод. Мы оснастили наши танки так называемым защитным экраном, который изготавливался из жести или стальных листов. Фаустпатрон, который выпускался по танку, пробивал «защитный экран», а поскольку за ним было пустое пространство, фаустпатрон не мог причинить самому танку никакого вреда. <…>

Фаустпатронами в основном были вооружены батальоны фольксштурма, то есть подразделения, основу которых составляли пожилые люди и молодежь. Эти фаустники, которые почти не имели военной выучки и боевого опыта, были грозными противниками наших войск. Ведь фаустпатрон относится к тому виду оружия, которое легко придает уверенность даже совсем необученному бойцу: он едва успел стать солдатом, а уже способен совершить особенный военный подвиг.

Я должен признать: в основном эти фаустники сражались до самого конца битвы очень хорошо. Они сдавались только тогда, когда у них действительно не оставалось никакого другого выхода. То же самое относится и к офицерам, хотя прежний боевой дух и был ими утерян. Они потеряли всякую надежду. Только горькое ожесточение переполняло их душу и определяло борьбу, которую они готовы были продолжать до тех пор, пока не получали приказ капитулировать.

Казалось, что бойцы фольксштурма были охвачены таким чувством, которое точнее всего можно было охарактеризовать как истеричное стремление к самоуничтожению. Эти защитники Третьего рейха, среди которых встречалось много совсем молодых людей, до самой последней минуты верили и надеялись, что произойдет чудо».

Эти слова маршала Конева свидетельствуют о признании заслуг противника. При этом в случае с защитниками Берлина речь идет в основном о сформированных в спешке разношерстных подразделениях, которые состояли из выздоравливающих, отпускников и военнослужащих различных этапных служб. Вольфганг Каров, унтер-офицер 357-й пехотной дивизии, до 25 апреля находился в отпуске, который он хотел провести в Берлине. Однако уже 20 апреля он был вынужден явиться в одну из берлинских школ для дальнейшего прохождения службы. 23 апреля Каров принимал участие в бою на станции городской железной дороги на Борнхольмерштрассе».

«На площади Герта-БСК-плац мы впервые попали под огонь русских, нам пришлось залечь и принять бой, но постепенно нас оттеснили на улицу Беллерманштрассе. Там мы заняли блок зданий. Жителям пришлось впустить нас в свои квартиры. На противоположной стороне улицы уже закрепились русские, и между нами завязалась ожесточенная перестрелка.

Наш лейтенант и командир боевой группы оказался отличным парнем. Точно так же, как и мы, он понимал, что на часах войны уже было «без 5 минут 12» и что эта война закончится в ближайшие дни. Поэтому все его приказы были хорошо продуманы, и он старался не рисковать людьми без крайней необходимости. <…>

Вскоре мы отступили из занятого блока зданий и отошли к башне противовоздушной обороны «Гумбольдтхайн». Там нас оставили сначала в резерве, и мы смогли познакомиться с внутренним устройством этого огромного бункера ПВО. Мы ощущали, как сильно дрожит бункер, когда все его восемь 128-мм зенитных орудий открывали залповый огонь по русским позициям. Бункер вызывал у красноармейцев огромное уважение.

Тем яростнее русская артиллерия обстреливала стены бункера, поскольку у русской пехоты сначала не было никакой возможности подобраться к бункеру поближе. Зато смерть безжалостно косила ряды отважных зенитчиков. Почти все они были совсем юными парнями в возрасте от 14 до 16 лет! Эти храбрые ребята бесстрашно обслуживали свои зенитные орудия, и многие из них погибли прямо у нас на глазах.

Из нашей находившейся в резерве боевой группы был сформирован ударный отряд, в который попал и я. Мы получили задание организовать доставку сладкой продукции с шоколадной фабрики «Хильдебранд», находившейся на улице Панкштрассе, которая сейчас лежала на ничейной земле. Для выполнения этого задания мы получили по огромному летному рюкзаку и тотчас отправились в путь.

Мы беспрепятственно добрались до фабрики, но там нам пришлось сначала взять под стражу управляющего от НСДАП, так как тот угрожал нам своим оружием и не хотел пускать на территорию фабрики. <…> Без потерь и с туго набитыми рюкзаками мы благополучно добрались до бункера ПВО, где нас радостно приветствовали боевые товарищи.

Следующий приказ, полученный нашей группой, звучал так: отбить у русских захваченную ими станцию городской железной дороги Веддинг. Однако в ночь на 27 апреля мы дошли только до улицы Шёнвальдерштрассе, так как нам не удалось выяснить, где же передний край обороны и кто находится слева и справа от нас. Наш командный пункт разместился в доме № 27. <…>

Неожиданно мы услышали крики «Ура! Ура!» Русские пошли в атаку через железнодорожную насыпь. «Быстрее, бежим отсюда!» – крикнул я своим парням, и мы помчались по лестнице, ведущей из подвала наверх. Наверху нас встретил залп русских реактивных минометов, из-за густого порохового дыма двор был почти не виден. <…>

Короткими перебежками мы добрались до дороги, затем пробежали вдоль Кункельштрассе и свернули на Шёнвальдерштрассе. На Шёнвальдерштрассе нам нужно было перейти через мост Панкбрюкке. <…> Поскольку было около четырех часов утра, то мы различали только тени [других солдат] на другой стороне моста.

Сначала я хотел перебежать к ним на ту сторону и спросить, откуда они, так как подумал, что это парни из нашего отряда, но вовремя заметил, что это был передовой отряд русских. Сопровождавшие меня ребята из фольксштурма и я тотчас укрылись в нише дома и открыли огонь по советской штурмовой группе».

Офицер танковых войск, который вместе с дивизией «Мюнхеберг» под командованием генерала Муммерта отступал от Одера до Берлина, записал в свой дневник:

«25 апреля 1945 года, 5.30 – новая массированная танковая атака. Вынуждены отступать. Приказ из рейхсканцелярии: дивизии «Мюнхеберг» отойти для немедленного освобождения площади Александерплац. 9.00 – приказ отменяется, в то время как выступление уже шло полным ходом. Около 10.00 русские неудержимо рвутся к аэропорту Темпельхоф. Новый передний край обороны: ратуша Шёнеберг – Галлешес-Тор – Белле – Альянсплац. Ожесточенные уличные бои. Большие жертвы среди гражданского населения. Умирающие животные. Женщины, перебегающие из одного подвала в другой. Нас теснят дальше на северо-запад. Новый приказ: двигаться к Александерплац. После прибытия на Александерплац сдача теперешнего сектора обороны «В». <…> Вплоть до этого момента комендант сектора «А» Беренфенгер. Беренфенгер отказывается принимать приказы Муммерта в отношении сектора «А», так как одновременно является военным комендантом Берлина [24 апреля Беренфенгер становится на несколько часов военным комендантом Берлина]. <…> Беренфенгер добивается от фюрера, что ему передаются сектора «А» и «В». Дивизия снова оставляет позиции на Алексе [Александерплац]. Отход к Галльским воротам при постоянных налетах русской авиации. Тяжелые потери. На стенах домов надписи: «Время перед восходом солнца самое темное» и «Мы отступаем, но победа будет за нами». Повешенные и расстрелянные дезертиры. Незабываемые картины на марше. Пожары на востоке и юге быстро распространяются. Вечером новые призывы добровольческого корпуса Монке: «Приносите с собой оружие, боеприпасы и продукты. Нам нужен каждый немец!» Тяжелые оборонительные бои на Диркенштрассе, на Кёнигсштрассе, на центральном рынке и на бирже. Первые боевые столкновения в туннелях городской железной дороги и метро. Русские пытаются через эти туннели зайти нам в тыл. Сами туннели забиты гражданским населением.

26 апреля 1945 года – огненно-красная ночь. Интенсивный артиллерийский огонь. Затем жуткая тишина. Из многих домов в нас стреляют. Вероятно, иностранные рабочие. Из министерства авиации поступает сообщение, что Беренфенгер смещен с поста коменданта. Через час военным комендантом Берлина назначен генерал Вейдлинг. Генерал Муммерт принимает командование танковым корпусом. Около 5.30 снова ужасный ураганный огонь русской артиллерии. Атаки танков и огнеметных бронемашин. Отход к вокзалу Анхальтер. Оборона на Асканишерплац, Саарландштрассе и Вильгельмштрассе. Рядом с нами сражаются остатки танковой дивизии «Нордланд». С утра три раза запрос относительно армии Венка. Его передовые отряды должны находиться в Вердере. Непонятно. Из министерства пропаганды достоверное сообщение, что все войска, стоявшие на Эльбе, движутся к Берлину. Около 11.00 из министерства пропаганды с сияющим от радости лицом пришел Л. Он принес еще более достоверное сообщение от госсекретаря Наумана. Были проведены переговоры с западными державами. Нам придется принести еще немалые жертвы, но западные державы не будут спокойно смотреть, как русские наступают и Берлин становится русским. Необыкновенное оживление. Л. заверяет, что теперь действительно осталось сражаться 24 часа, максимум 48 часов.

Экземпляр газеты «Ангрифф», который доходит до нас, со статьей известного журналиста Отто Кригка. Эту статью можно рассматривать только как подтверждение того, что нам сообщил Л. В ней, в частности, говорится: «Тактическое поведение большевиков показывает, что им постепенно становится ясно, в каком объеме им придется в самое ближайшее время учитывать возрастание сопротивления германской стороны за счет подкрепления с запада. Битва за Берлин ни в коей мере не является просто эпизодом в последнем сражении германского народа с могущественным врагом. В этой битве решается наша судьба. В ней решается судьба всей Европы. Если мы выстоим в этой битве и снова отбросим большевизм так далеко, что, после полного истощения сил его ударных армий, он не сможет снова напасть на нас в ближайшие месяцы, и если сражение в районе Чешско-Моравской возвышенности будет развиваться точно таким же образом, то тогда у нас появится очень большой шанс все-таки добиться решающего перелома в этой войне».

Тем не менее кое-что в этой статье настораживает: в ней говорится: «Если мы сможем сдержать натиск большевизма на главном рубеже обороны, который проходит посреди Берлина, тогда перелом в войне свершится, независимо от того, как сначала к этому неизменному факту отнесутся США и Англия».

Новый командный пункт на вокзале Анхальтер. Перроны и кассовый зал вокзала похожи на военный лагерь. В нишах и углах теснятся женщины и дети. Другие сидят на складных стульях. Они прислушиваются к шуму боя. Близкие взрывы сотрясают потолок туннеля. Вниз сыплется штукатурка. В туннелях стоит запах пороха и облака дыма. Санитарные поезда городской железной дороги медленно движутся по рельсам. И вдруг такой страшный сюрприз. Потоки воды устремляются на наш командный пункт. Крики, плач, проклятия. Люди дерутся у лестниц, ведущих через вентиляционные колодцы на поверхность. Бурлящие потоки воды заполняют туннели. Массы людей устремляются по шпалам. Бросают детей и раненых. Люди погибают в давке. Вода подхватывает их тела. Она поднимается на метр и больше, пока наконец не начинает медленно спадать. Еще несколько часов царит ужасная паника. Много утонувших. Причина: по чьему-то приказу саперы взорвали шлюзовые камеры Ландвер-канала между мостами Шёнебергер-Брюкке и Мёккерн-Брюкке, чтобы затопить туннель городской железной дороги и помешать противнику воспользоваться им для продвижения к центру города. Все это время тяжелые бои на поверхности. Ближе к вечеру переходим на станцию Потсдамерплац. Командный пункт располагается на втором этаже, так как в нижних туннелях еще много воды. Снаряды пробивают потолочные перекрытия. Большие потери среди раненых и гражданского населения. Сквозь пробоины проникает густой дым и чад. Снаружи взрывается штабель фаустпатронов, в который попал русский снаряд. После взрыва тяжелого снаряда под первой лестничной площадкой у входа на станцию рядом с пивной «Пшорброй» ужасная картина: останки женщин, детей, мужчин и солдат буквально прилипли к стенам. С наступлением темноты артобстрел ненадолго стихает.

27 апреля 1945 года – ночью продолжительные атаки. Русские пытаются прорваться к улице Лейпцигерштрассе. Нам удается отбить улицы Принц-Альбрехтштрассе, а также Кётенерштрассе. Постоянный рост случаев разложения и отчаяния. Но это уже не имеет никакого смысла. Нельзя капитулировать в последнюю минуту, а потом всю жизнь сожалеть, что не продержался самую малость. К. принес весть, что американские танки находятся на пути к Берлину. Это значит, что в рейхсканцелярии убеждены в окончательной победе, как никогда прежде. Сейчас почти все боевые группы оказались без связи, за исключением боеспособных батальонов с радиосвязью. Телефонные кабели очень быстро разрушаются огнем. Невозможно описать физическое состояние защитников Берлина. Нет никакой возможности ни смениться, ни передохнуть. Никакого регулярного питания. Нет даже хлеба. Из-за постоянного артиллерийского огня нередко происходят нервные срывы. Воду приходится качать из затопленных шахт или из Шпре, а потом фильтровать её. Легкораненые почти нигде не могут найти приюта. Гражданские опасаются пускать в свои подвалы раненых офицеров и солдат. Слишком многих повесили как настоящих или мнимых дезертиров. Всех обитателей тех подвалов, где были обнаружены дезертиры, безжалостно выкуривают оттуда члены походных военно-полевых судов.

Походные военно-полевые суды появляются у нас сегодня довольно часто. Обычно это совсем юные офицеры войск СС. Почти ни у кого из них нет боевых наград.

Слепые фанатики. Надежда на прорыв блокады и одновременно страх перед военно-полевыми судами заставляют бойцов снова и снова собираться с силами. Генерал Муммерт протестует против дальнейшего появления в полосе обороны его дивизии какого-нибудь следующего военно-полевого суда. Дивизия, в которой служат больше всего кавалеров Рыцарского креста и дубовых листьев, не заслуживает того, чтобы ее бойцов терроризировали какие-то юнцы. Муммерт полон решимости лично перестрелять всех членов военно-полевого суда, которые посмеют осудить кого-либо из его подчиненных.

Потсдамерплац представляет собой груду развалин. Невозможно окинуть взглядом огромное количество разбитой боевой техники и транспортных средств. В подбитых артиллерийским огнем санитарных автомобилях все еще лежат раненые. Повсюду тела убитых. Большинство из них раздавлено гусеницами танков или колесами грузовиков и ужасно изувечено.

Вечером пытаемся прорваться к министерству пропаганды, чтобы в правительственных зданиях получить хотя бы какую-нибудь информацию о Венке и американских дивизиях. Ходят слухи, что и 9-я армия Буссе направляется к Берлину. На Западе полным ходом идет всеобщий процесс заключения мира. С наступлением ночи происходит самый сильный за последнее время артиллерийский налет на центр города. Одновременно русские атакуют наши позиции.

Мы не можем больше удерживать позиции на Потсдамерплац и около 4 часов утра отходим по подземным туннелям к площади Ноллендорфплац. По встречному железнодорожному пути в соседнем туннеле русские устремляются к Потсдамерплац».

Словно пожар, русское наступление со всех сторон вгрызалось в город. В некоторых местах бой неожиданно разгорался в глубине линии обороны. Поспешно создавались новые оборонительные рубежи и узлы обороны. Постепенно повсюду распространился хаос. Друг и враг, сражающиеся с оружием в руках, и «нейтралы», этот город, превратившийся в поле битвы, стал для них всех общей судьбой. Датский журналист Якоб Кроника сообщал:

«28 апреля 1945 года – утром в дипломатическую миссию ворвались эсэсовцы. Они улеглись спать во всех подвальных помещениях. Эсэсовцы поставили три своих автомобиля под арку ворот миссии. Один из посольских автомобилей они выкатили во двор посольства. Телефон больше не работает. Протесты здесь не помогут.

Эсэсовский офицер обещает, что они все уедут отсюда, после того как его солдаты поспят хотя бы пару часов. Я представляюсь и прошу его назвать свое имя.

– Видимо, вы забыли, что идет война! – рявкает в ответ офицер.

В данный момент ничего нельзя больше сделать. Я договариваюсь с персоналом посольства, что днем мы будем дежурить по очереди. Ночью ни у кого из нас нет желания да и смелости покидать спасительный бункер.

Когда я решаю пойти в наш бункер, чтобы перекусить, в воротах посольства меня останавливает элегантно одетый господин в гражданской одежде. У него была с собой даже такса, которую он вел на поводке.

– Моя фамилия Бреннеке, я офицер СС. Я датчанин. Не могли бы вы спрятать меня где-нибудь здесь в здании посольства?

– Вы дезертир? – уточняю я.

– Битва за Берлин закончится через несколько часов… Я, как и многие другие, позволил использовать себя в преступных целях режиму, который коррумпирован снизу доверху. Несколько лет тому назад я сам вступил в СС по доброй воле. Но теперь я не хочу погибать за такое позорное дело…

– Вы спрятали свое оружие и форму здесь, в здании посольства?

– Нет, в развалинах соседнего дома.

– У вас есть с собой документы?

– Ничего нет.

– Хорошо, вы можете остаться в комнате, которую я вам покажу. Конечно, только до тех пор, пока немцы не сложат оружие. Ни секундой дольше. Как только Берлин окажется в руках русских, само собой разумеется, посольство не будет иметь никаких дел с дезертирами из германского вермахта!»

В эти дни многие жители Берлина впервые в жизни встретились с русскими солдатами. Тео Финдаль, норвежский журналист, пишет:

«По-видимому, мы задремали, так как в половине первого ночи внезапно очнулись от полусна. Тяжелые удары прикладов в дверь. «Открывайте! Открывайте!» Ада Норна бросается вверх по лестнице, чтобы открыть входную дверь. Русские! В следующую секунду нам показалось, что в подвале полно солдат. На самом деле здесь было три или четыре человека, в то время как остальные громко топали сапожищами вверху в комнатах. Красная армия – интересная встреча. Русские, в землисто-бурой форме, запыленные до черноты, как обычно бывает во время боя, вооруженные до зубов, внимательно оглядывались по сторонам. Мы невольно облегченно улыбнулись, выходит, что бой за городской район Далем (на юго-западе Берлина. – Ред.) закончился и русские уже здесь. «Финка», – говорит Ада Норна. «Норвежец, – говорю я, – в доме нет немцев». Русские хотят удостовериться в том, что мы говорим правду, и проверяют наши паспорта. Потом они начинают обыск в доме. Двое остаются с нами в подвале, офицер и его адъютант. Я не разбираюсь в знаках различия Красной армии, но на обоих молодых офицерах форма из более качественного материала, чем у других солдат. У них на груди много орденов и медалей: ордена Красной Звезды, медали с профилем Сталина и Ленина. Остальные русские хозяйничают в вилле. Мы слышим, как они входят в кладовую, затем они поднимаются вверх по лестнице в спальни на втором этаже, вот они уже на чердаке.

«Воды, – говорит адъютант, который хорошо владеет немецким языком, – мы хотим побриться». Мы приносим горячую воду в кастрюле. Офицер сбрасывает мундир, и адъютант начинает ловко намыливать его щеки и подбородок. «Белый подворотничок?» – спрашивает адъютант. Мы находим подходящий кусок белой материи. Он просит фрау Норну пришить его к внутренней стороне ворота мундира. Фрау Норна берет иголку и нитки, надевает очки и пришивает белый подворотничок так, что из-под ворота мундира выглядывает только узкий белый край. При таком торжественном событии, как взятие Берлина, молодой офицер хочет выглядеть хорошо. <…>

Адъютант осматривается в подвале, который до отказа забит чемоданами и разными ящиками. «Оружие?» – спрашивает он, грозно сверкая глазами. «Нет, – говорю я, – у нас нет никакого оружия». – «Что-нибудь поесть для четырех человек!» – требует адъютант. Фрау Норна быстренько готовит несколько бутербродов. «Шнапс!» – обращается к нам адъютант. Но запас вин, имеющихся на вилле, состоит только из нескольких бутылок сухого белого вина из Словакии, вина низкого качества, остальные бутылки, стоящие на полках, заполнены кипяченой водой. Мы откупориваем некоторые из них, делаем несколько глотков, чтобы показать, что это не яд, и даем попробовать ему. Адъютант презрительно морщит нос. «Оружие? – снова спрашивает он грозным голосом и, сверкнув глазами, показывает на ящик в углу подвала. – Открывайте!» Мы открываем один чемодан за другим, и он, как таможенник, перерывает все содержимое, но ничего не берет себе. Все было бы хорошо и в полном порядке, если бы фрау Норна по доброте душевной не взяла бы у друзей несколько ящиков и чемоданов для хранения на нашей вилле, которая находится под защитой шведского посольства. У нее нет ключей от этих чемоданов, и она не имеет ни малейшего понятия, что в них лежит. Если хотя бы в одном из них находится какой-нибудь старый револьвер, то мы пропали. Адъютант с помощью кинжала взламывает замки чемоданов и ящиков. «Твое», – говорит адъютант фрау Норне и швыряет ей под ноги всевозможные предметы женской одежды: женское белье, платья и куски шелковой материи. «Твое», – говорит он мне и бросает мне на колени мужские костюмы и галстуки, доставая их из туго набитого чемодана, – очевидно, это плата за хранение. Последний ящик, который он вскрывает, до отказа забит дорогими винами и спиртными напитками – французское шампанское, коньяк многолетней выдержки, мозельские и рейнские вина еще довоенного урожая: целое состояние. <…>

Лица русских военных расплываются в довольной улыбке. «Шнапс!» – наконец-то нашли! Бородатый рыжеволосый парень, который выбрал себе несколько пар светлых брюк из чужого чемодана, наполняет жестяную кружку шампанским и скептически смотрит на пенящуюся жидкость. Очевидно, этот напиток ему незнаком, но уже первые глотки настраивают его на благодушный лад».

Начинается дикая попойка.

«Словно по волшебству, новость о находке алкоголя облетает всю виллу, и один русский солдат за другим, грохоча сапогами, спускаются в подвал, чтобы получить свою вполне законную долю спиртного. У всех поднимается настроение, и теперь здесь начинается настоящий праздник. Солдатам приходит в голову идея помыться. Здесь внизу, в «столовой» подвала, шесть полуобнаженных парней намыливаются, смеются, и озорничают, и плещутся, не экономя наш драгоценный запас воды. Они все выглядят по-разному, и мы делаем вывод, что состав Красной армии очень пестрый. Самый приятный из них полный блондин среднего возраста с добродушным лицом, который снова и снова повторяет: «Война нике гут, Берлин капут, Гитлер капут». Самый неприятный из них бойкий адъютант, говорящий по-немецки, который так хорошо начал с уверений, что верит в Бога. Однако у него резкий, неприятный голос, он готов тотчас схватиться за пистолет, если ему отвечают недостаточно быстро.

«Помогите, помогите!» – раздается пронзительный крик из сада соседнего дома. Какой-нибудь раненый солдат? «Все немцы свиньи, – говорят русские, – они не заботятся о своих раненых». В нашем подвале становится все веселее: в ящике полно спиртного, в чемоданах – первоклассные товары. Некоторые из русских солдат уже основательно захмелели и начинают клевать носом. Адъютант следит за порядком и отправляет их из подвала наверх. Зажав бутылки под мышкой, они нетвердой походкой поднимаются по лестнице на второй этаж, чтобы лечь в кровать.

«Помогите, помогите!» – раздается из соседнего сада. Мы продолжаем сидеть в подвале и ничего не можем сделать. Проходят часы. Постепенно светает, и начинается новый день. Слышно, как вверху храпят русские. <…>

Мы осматриваемся в вилле. Во всех комнатах спят русские. Все провода электропроводки и телефонный кабель перерезаны. Следовательно, радио и телефон не работают. Теперь мы никак не можем связаться с внешним миром. Создается впечатление, что нашу виллу русские предпочли всем остальным соседним домам – может, они знали, что здесь живут нейтральные иностранцы? <…>

Раненый солдат, лежащий в соседнем саду, продолжает стонать, но гораздо слабее, видимо потеряв всякую надежду на спасение. Немцы не могут или не решаются прийти ему на помощь, а у русских полно своих раненых, о которых надо позаботиться в первую очередь. Двое русских солдат подтаскивают раненого немца к нашей входной двери и оставляют его там. Это молодой паренек с проникающей раной в мягкие ткани бедра. В рану уже успела набиться грязь. «Помогите немецкому камраду», – говорит наш вчерашний друг, тот, с добродушным лицом. Мы приносим ватное одеяло, подушку, воду, вату и марлю и накладываем на рану временную повязку. Паренек тихо стонет, от боли он то и дело теряет сознание, кажется, даже малейшее движение вызывает у него мучительную боль. Сразу видно, что жизнь уже покидает его. Он даже не в состоянии проглотить несколько капель кофе, которые так и остаются у него во рту. Мы укрываем его одеялом. Нам остается ждать, пока появится санитарный патруль.

В первой половине дня [27 апреля] к нам заходят два русских офицера, чтобы осмотреть раненого. Они входят в дом через стеклянную дверь из сада, и мы показываем им полумертвого немецкого солдата, лежащего перед входной дверью. Он все еще жив и пришел в сознание. Запинаясь, он пытается поблагодарить русского солдата, который помог ему. Офицеры осматривают его рану и качают головой. «Оставайтесь здесь», – вежливо говорит один из офицеров, обращаясь к Аде Норне, когда мы снова оказываемся в комнате, а сам выходит на улицу. Мы слышим три выстрела и понимаем, что раненый мертв. Офицеры уходят. Немного подождав, я выхожу на улицу и забираю из карманов мундира мертвого солдата его документы. Вальтер Реклинг из Берлина. Ученик столяра. 18 лет. Сирота. Родственников нет. В записной книжке лежат фотографии: молодая девушка и несколько групповых снимков с одноклассниками. И это все».

В этот же самый день где-то в восточной части огромного города молодая берлинка впервые встретилась с Красной армией.

«Все началось с тишины. Слишком тихая ночь. Около полуночи фрейлейн Бен сообщила, что враг продвинулся до садовых участков на окраине города и что линия немецкой обороны проходит перед нашими домами.

Я долго не могла заснуть, пробуя говорить про себя по-русски. Я мысленно повторяла те слова и выражения, которые, как мне казалось, могли вскоре пригодиться. <…>

Я спала до пяти часов утра. Потом услышала, как кто-то возится в прихожей. Это оказалась продавщица книг. Она вошла в комнату, схватила меня за руку и прошептала:

– Они уже здесь.

– Кто? Русские? – Я никак не могла открыть глаза.

– Да. Только что они вошли через окно в дом Майера [магазин ликероводочных изделий].

По задней лестнице я поднялась на второй этаж. <…> Я прислушалась у разбитой задней двери кухни, которая уже не закрывалась. Все тихо, в кухне никого не было. Опустившись на колени, я подползла к окну. Уже совсем рассвело. Наша улица была под обстрелом, были четко слышны хлопки и свист пуль.

Из-за угла показалась русская счетверенная зенитная установка – четыре стальных жирафа: угрожающие, высокие, как башни, «шеи». Тяжело ступая, по улице поднимались двое мужчин: широкие спины, кожаные куртки, высокие кожаные сапоги. Подъехали автомобили и остановились у тротуара. В свете первых лучей утреннего солнца по улице грохотали артиллерийские орудия. Мостовая гудела под их колесами. Сквозь разбитые окна в кухню проникал запах бензина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.