Шансы вермахта в мобильной войне с Красной армией. Соотношение сил и ресурсов
Шансы вермахта в мобильной войне с Красной армией. Соотношение сил и ресурсов
Весной 1941 г. вермахт представлял собой победоносную армию, едва ли испытавшую ощутимые потери. Военная машина была идеально подготовленной и оснащенной, прекрасно сбалансированной и согласованной. Казалось, ей было предназначено направиться по стопам Наполеона — на Восток.
К лету 1941 г. Красная армия была также впечатляюще оснащена (у нее было столько же самолетов и больше танков, чем во всех остальных армиях в мире), но насколько способны были применить эту силу советские командиры? Смогут ли «коммунистические приспособленцы» (каковыми представляли себе советское военное руководство немцы), отобранные по признаку благонадежности, организовать оборону? Гитлер верил, что советская военная машина настолько пропитана коммунизмом, неуверенностью, подозрительностью и наушничеством, так деморализована «чистками», что не сможет действовать надлежащим образом. Он был прав, но только отчасти — во второй период войны, в процессе жесточайшего отбора на среднем командном уровне за счет огромных жертв, началась стабилизация командных кадров и частичное преодоление деморализации и страха перед начальством. Как ни странно это звучит, но именно смертельная опасность помогла мобилизовать лучшие качества Красной армии.
Предстоящее нападение на СССР вызвало в генералитете почти единодушную отрицательную реакцию: по причине почти полного отсутствия сведений о военном потенциале противника, из-за того, что Россия была часто бита, но никогда — разбита, по причине традиционного в прошлом союза России и Пруссии, к аристократии которой принадлежало большинство высших офицеров вермахта; поскольку в большинстве своем генералы были практическими людьми и стояли выше идеологических мифов; потому что благодаря альянсу с СССР в межвоенный период генералитету удавалось сохранять «черный рейхсвер» с современным оружием. Большинство немецких генералов изначально склонялись к пессимистической оценке перспектив войны с СССР, что отразилось в некоторых высказываниях. Так, 4 мая 1941 г., после очередного совещания, назначенный командующим группой армий «Юг» фон Рундштедт в присутствии Гитлера попрощался с командующим группой армий «Север» фон Леебом, сказав: «До свидания в Сибири»{264}, что прозвучало довольно двусмысленно… Забегая вперед, нужно сказать, что в советском плену эти генералы не были и поэтому в Сибири не встретились.
Успех в Польше и победа над Францией были, на взгляд военных, достаточными; далее искушать судьбу они не хотели{265}. Хотя победы эти и положили конец сомнениям армии и генералитета в нацизме: поражение Германии в Первой мировой войне долгое время было самым важным переживанием для немецких офицеров и, избавившись от него, они окончательно уверовали в Гитлера. Для Гитлера война на Западе (пусть и необычайно успешная) была только началом. Его главной целью было «жизненное пространство» на Востоке. Обманывая своих генералов, фюрер утверждал, что нападение на СССР является лишь способом обеспечить победу над Британией[14].
Буквально все советники Гитлера были против похода на Россию. МИД также был против, но Гитлер никого не слушал[15]. Он демонстративно выказывал свое недоверие русским, утверждая, что они могут начать войну в любой момент, поэтому их нападение следует предупредить. В момент нападения, 22 июня 1941 г. (Наполеон напал на Россию 12 (24) июня 1812 г.), немецкая армия вторжения насчитывала 3,2 миллиона солдат при общей численности армии в 3,8 миллиона, то есть для грандиозной операции Гитлер смог собрать почти все наличные силы. Осенью 1920 г. Красная армия насчитывала 5,5 миллиона солдат; в 1938 г. в РККА было 1,5 миллиона солдат, а в 1941 г. — более 5 миллионов{266}.
По сравнению с кайзеровскими временами, руководство вермахта на Восточном фронте было организовано по-новому. Бросалось в глаза большое количество фельдмаршалов: после французской кампании генералам в таком количестве присваивали звание фельдмаршалов, как никогда ранее в прусско-немецкой истории. При Гитлере это звание было сильно девальвировано такими фигурами, как Бломберг и Кейтель. От этого, впрочем, статус высших военных командиров не очень страдал: в армии отделяли генералов с берлинской Бенделерштрассе (ОКВ) — Кейтеля, Йодля и Варлимонта, от трех командующих группами армий — фон Рундштедта, фон Бока и фон Лееба, авторитет которых был непререкаем. К примеру, представитель следующего поколения офицеров фельдмаршал Люфтваффе Кессельринг в своих мемуарах характеризовал фон Рундштедта как наследника традиции Верховного командования времен Первой мировой войны. «Держа руку на пульсе событий, он отдавал приказы, находясь в штабе, почти никогда не бывая на передовой и лишь в редких случаях пользуясь телефоном. Практически все его контакты с подчиненными и вышестоящим командованием находились в руках его начальника штаба и штабных офицеров. Такая система имела неоспоримые преимущества: главнокомандующего никто не беспокоил, не отвлекал от дел, на него не влияли впечатления от пребывания на фронте. Он был неким подобием верховного жреца, к которому остальные относились с изрядной долей благоговейного трепета»{267}.
В Первую мировую войну групп армий в рейхсвере (как и в других армиях) не было — семь отдельных армий рейхсвера прямо подчинялись кайзеру. Кайзер определял стратегическое направление действий, а Генеральный штаб превращал стратегические намерения в конкретные оперативные указания войскам. Во Вторую мировую войну между Генеральным штабом и отдельными армиями была создана еще одна инстанция — руководство групп армий — высшая полевая инстанция, замкнутая на ОКВ. Созданием ОКВ как своего личного штаба Гитлер обеспечил себе прямой доступ к оперативному руководству. По всей видимости, создать ОКВ Гитлеру пришлось по той причине, что все трое командующих группами армий не были национал-социалистами и безусловно преданными Гитлеру людьми, в отличие от Кейтеля, Йодля и Браухича. Офицеры могли восхищаться энергией Гитлера, но высшим военным авторитетом для них оставались старые генералы, к примеру, фон Лееб (командующий группой армий «Север»), который еще при кайзере возглавлял подавление боксерского восстания в Китае. Слово фон Лееба для этих офицеров было законом. Фон Лееб был настроен консервативно-клерикально и весьма критически относился к нацистам. Федор фон Бок (командующий группой армий «Центр») также был закоренелым пруссаком и совершенно отстраненно относился к «штафиркам» из партии. И фон Рундштедт (командующий группой армий «Юг») не был безусловно человеком Гитлера.
В 7.00 утра 22 июня Гитлер заявил по радио: «Обремененный тяжелыми заботами, обреченный на месяцы молчания, я могу, наконец, говорить свободно. Немцы, в этот самый момент начался восточный поход, который по своим масштабам не имеет равного в мире. Сегодня я решил снова вверить судьбу, будущее рейха и немецкого народа в руки наших солдат. Да поможет нам Бог, особенно в этой борьбе». Для оправдания нападения на СССР Гитлер упомянул о заговоре между евреями, западными демократиями и большевиками{268}. Германия, по его словам, вынуждена взять на себя дело спасения всей Европы. Геббельс сразу откликнулся на это, и в пропаганде с первых дней нападения на СССР стала звучать тема германской миссии. Несмотря на усилия пропаганды, немцы в большинстве своем отреагировали на известие о нападении на СССР с озадаченностью, испугом и растерянностью{269}. Правда, в немецком общественном мнении царило убеждение, что Красная армия — это бесхарактерная и безвольная масса плохо управляемых солдат, что вся русская интеллигенция находится в трудовых лагерях; считалось, что в лагерях находится около 16 миллионов советских людей (10% населения). Была распространена и точка зрения, что в России вермахт ожидают как освободителя от большевистской тирании. Тем не менее, озабочены были не только простые немцы — накануне 22 июня советник немецкого посольства в Москве Густав Хильгер подшутил над послом Фрицом фон Шуленбургом, зачитав ему тираду Луи Коленкура (французского посла в Санкт-Петербурге в 1807–1811 гг.) из мемуаров о русском походе Наполеона под видом тайной записи слов Шуленбурга, обращенных к Гитлеру: Шуленбург якобы пытался отвратить фюрера от решения напасть на Россию. Хильгер уверил Шуленбурга, что посол просто забыл об этом протоколе. Он читал текст французского мемуариста дословно, изменив только имена: Наполеона — на Гитлера, а Коленкура — на Шуленбурга. Когда шутка была раскрыта, оба были потрясены сходством ситуаций и сочли это плохим предзнаменованием{270}.
Нападение Германии на Советский Союз стало самой крупной военной операцией в истории человечества — ударные силы агрессора насчитывали 3,5 миллиона солдат. Советская армия считалась более слабым соперником, чем французская армия, и даже чем польская армия, поэтому немецкая сторона не сочла необходимым создавать какие-либо резервы, как во французском походе; вермахт был снаряжен только на 3 месяца боев на Востоке{271}. Производство немецких вооружений достигло своего пика в июле 1941 г., а затем к декабрю сократилось на треть, что еще раз свидетельствовало о недооценке Гитлером противника. В принципе, нападение на Советский Союз могло закончиться выигрышем, если бы Гитлер правильно оценил потенциал СССР. Довод о стратегической глубине России, которая спасла ее от Наполеона, Гитлер отбрасывал на том основании, что Сталин вынужден будет защищать индустриальные районы западнее Днепра. Планировщики немецкого Генштаба полагали, что иметь резервы вооруженных сил в 9–12 миллионов — выше советских возможностей{272}. Это была ложная оценка, но она соответствовала убеждению Гитлера, что «план Барбаросса» будет последним планом блицкрига. Последний блицкриг был задуман при слишком маленьких средствах, слишком экономно: Гитлер не хотел полностью переводить немецкую экономику на военные рельсы, он категорически не хотел заставлять женщин работать, не хотел сокращать гражданское производство и потребление больше, чем это, по его мнению, было необходимо для ведения войны. Для вермахта же минимум был таков: 3580 танков, 7148 орудий и 2740 самолетов. Для сравнения: в советском наступлении на Берлин в 1945 г. принимало участие 6250 танков, 7560 самолетов и 41600 орудий. В 1941 г. большая часть сил вермахта представляла собой обычную пехоту; германский транспорт был преимущественно на конной тяге; соответственно, мобильность такой армии была небольшой. СССР в начале войны имел огромное преимущество в оружии: семь к одному в танках, четыре к одному в самолетах. Тем не менее, к 14 июля Гитлер был убежден, что война завершилась победой, и отдал приказ о переориентации военного производства на заказы флота и авиации, танковое же производство сократилось. Гитлер надеялся начать отвод некоторых пехотных частей уже в августе, а бронетанковых — в сентябре, оставив только 50–60 дивизий для поддержки линии Архангельск-Астрахань и карательных экспедиций за Урал. Этот план оказался абсурдно оптимистическим{273}.
В силу своих высоких боевых качеств вермахт был в состоянии выиграть европейский блицкриг, но не тотальную мировую войну: в 1941 г., несмотря на рост военного производства в Германии, совокупное военное производство антигитлеровской коалиции уже было вдвое больше германского; вскоре преимущество утроилось{274}. 5 августа 1940 г. генерал Эрих Маркс составил прогноз развития боевых действий на Востоке, по которому военные действия должны были продлиться до 9 недель, а в неблагоприятных условиях — до 17 недель для того чтобы дойти до Дона и Северной Двины. Гитлер с этим прогнозом согласился и в беседе с болгарским послом высказался о Красной армии крайне уничижительно{275}. С другой стороны, в первые дни войны Гитлер сказал: «Начало каждой войны похоже на открывание двери в незнакомое темное помещение, когда никто даже не догадывается, что скрывается в темноте»{276}.
Огромная роль в блицкриге должна была принадлежать танкам, но у немцев в танках не только не было преимущества, но, наоборот, их танки были хуже, и их было меньше. Немецкий генерал Меллентин писал, что в то время как на Западе в 1940 и 1944–1945 гг. огромное влияние на исход танковых боев оказала авиация, на обширных пространствах России главным средством для достижения победы были именно танковые армии. Эффективная авиационная поддержка могла быть обеспечена только на короткое время и на отдельных участках{277}. В 1941 г. немецкая армия не имела превосходства в танковых соединениях и состояла главным образом из чисто пехотных дивизий, которые передвигались в пешем строю, а в обозе использовали лошадей. Танковые и моторизованные части составляли небольшую часть вермахта{278}. К тому же конфигурация границы исключала возможность немедленного охвата или окружения противника, поэтому вермахту на первых порах приходилось осуществлять только фронтальные удары. Вермахт располагал всего несколькими месяцами для того, чтобы разгромить огромные советские армии западнее Днепра и Западной Двины. Задача усложнялась тем, что пехота должна была выдерживать быстрый темп наступления — переходы в 40 км в день по ужасающим дорогам были на грани физических возможностей человека. Так, 12 пехотная дивизия с 22 июня по 28 июля 1941 г. прошла 900 км, то есть более 25 км в день. Вследствие огромных расстояний у моторизованных частей вермахта (таких, как дивизия «Великая Германия») порой кончалось топливо, и солдаты шли пешком{279}.
В начале войны у вермахта было 3580 танков (преимущественно Т-III и T-IV). Когда весной 1941 г. Гитлер приказал показать советским военным специалистам свои танковые заводы, они не поверили в то, что T-IV и есть самый тяжелый немецкий танк{280}. Но это была правда. Немецкий T-IV был на 4 тонны легче Т-34. В 1941 г. у СССР танков было приблизительно втрое больше, чем у Германии. Правда, самый массовый советский танк Т-26 был слабым, но в Красной армии было 5,5 тысяч танков БТ-7. Их также принято ругать, но БТ-7 был лучше вооружен, чем немецкие танки, и обладал преимуществом в скорости, правда, при слабой броне. Но, что было особенно важным для будущего развития событий, у советской армии был лучший средний танк начального периода войны — знаменитая «тридцатьчетверка» (1225 танков в 1941 г. Когда 10 июля 1941 г. Гудериан впервые увидел этот танк, он был поражен: скошенная броня, великолепная проходимость, 76,2-мм орудие…). Танк Т-34 произвел сенсацию: это был средний 26-тонный танк, превосходивший немецкие танки по броне и вооружениям. Снаряды его пушки пробивали броню немецких танков с дистанции в 2 км, тогда как немецкие танки могли поражать Т-34 с расстояния не более 500 м, да и то в боковую или кормовую броню. Первоначально немецкая 37-мм противотанковая пушка поражала советские танки, если снаряд попадал в определенные уязвимые места. Т-34 эта пушка не могла поразить даже в боковую броню. Что касается немецких противотанковых средств, то только 50-мм противотанковая пушка с близкой дистанции поражала Т-34, да и то только сзади, где броня была слабее. Немецкий офицер Ханс Киссель вспоминает, что когда его солдаты подбили-таки две «тридцатьчетверки», то пленные советские танкисты были очень удивлены: им внушали, что у немцев нет средств борьбы с этим танком{281}. В принципе, это было близко к истине. Гудериан писал, что предложение офицеров-фронтовиков делать точно такие же танки не встретило поддержки конструкторов. Они вовсе не были против подражания: их смущала невозможность быстрого выпуска важнейших деталей советского танка, особенного алюминиевого дизельного двигателя. Кроме того, выпускать такую же легированную сталь было невозможно из-за отсутствия необходимого сырья{282}.
У Т-34 лобовая броня (70 мм) почти в два раза превышала лобовую броню немецких танков (40 мм){283}. Адекватных средств борьбы с этим танком у немцев не было. Немецкий генерал Меллендорф писал о «трагедии немецкой пехоты», так и не получившей летом 1941 г ничего стоящего для борьбы с советскими танками Т-34: «Противотанковая оборона, без сомнения, является самой печальной главой в истории немецкой пехоты, а танк Т-34 для пехоты и противотанковой обороны немецкой армии был настоящим кошмаром»{284}.
Надо отдать Гитлеру должное — он осознавал слабость немецких танков и после кампании во Франции понял необходимость увеличения их огневой мощи. Поэтому на Т-III он потребовал вместо 37-мм короткоствольной пушки установить 50-мм пушку Л-60 с высокой начальной скоростью снаряда. Но указание Гитлера не было выполнено, и Управление вооружений установило на Т-III 50-мм пушку L-42 с низкой начальной скоростью снаряда. Гудериан вспоминал, что это довело фюрера до бешенства. Раздражение Гитлера можно понять: этот факт неповиновения и своеволия сказался на итоге военных действий{285}. Катастрофическое для немцев положение переменилось лишь тогда, когда в течение 1941–1942 гг. на немецкие Т-III и T-IV — после повторного приказа Гитлера — были установлены соответственно 60 — и 75-мм орудия для борьбы с «тридцатьчетверкой»{286}. По дуэльной мощности эти орудия в полтора раза превосходили пушки на KB и на Т-34. Иными словами, почти год в начале войны немцы не могли адекватными средствами бороться против Т-34 — только при помощи авиации и противотанковых наземных средств. Весь этот год у Красной армии было такое же превосходство по танкам, как в конце 1944 г.! Генерал Ганс Фриснер писал, что с 1944 г. вермахт вел «войну бедняков» против гораздо более оснащенного противника{287}.
Правда, до конца 1941 г. руководство вермахта, во-первых, обеспечило новые боеприпасы, во-вторых, поставило на вооружение новые противотанковые пушки. Немецкое орудие 75-мм калибра получило кумулятивные снаряды. Для 37-мм противотанковой пушки приняли надкалиберную кумулятивную мину, заряжавшуюся с дула. Однако самым эффективным германским противотанковым орудием (до 1943 г.) оказалась… советская 76-мм дивизионная пушка Ф-22, получившая в вермахте название РАК-36. Огромное количество этих эффективных артиллерийских орудий попали к немцам в качестве трофеев. Еще более эффективным противотанковым средством с 1943 г. стали реактивные гранатометы «Панцер-фауст 1» и «Панцер-фауст 2»{288}. В принципе, с начала войны немцы применяли в артиллерии кумулятивные снаряды, немецкая пехота была вооружена сперва магнитными кумулятивными минами, а затем, с конца 1943 г. — одноразовым гранатометом с кумулятивной гранатой, который назывался «фаустпатрон». В Красной армии также с 1943 г. использовали кумулятивные снаряды в артиллерии; авиация применяла против немецких танков кумулятивные «бомбочки»; в 1943–1944 гг. их было изготовлено 13 миллионов штук. Весной 1943 г. на вооружение советской пехоты поступила ручная противотанковая граната РПГ-43, затем РПГ-6. Немцы ответили на это тем, что на заводах стали ставить на танки экраны от кумулятивных зарядов. У нас же танкисты сами, подручными средствами экранировали танки{289}.
У Т-34 были свои недостатки: теснота, плохая оптика, неудачное размещение смотровых приборов. Так, все немецкие танки от Т-III до «тигра» имели две огневые точки — одну в башне, одну — в лобовой броне, чтобы иметь возможность вести огонь в двух направлениях одновременно. Основная масса советских довоенных танков имели только одну огневую точку. Как представлял себе использование этих танков в бою тот, кто их заказывал? — спрашивает советский фронтовик А. 3. Лебединцев и сам отвечает, что у Гудериана, когда он начинал танковым командиром, не было ни одного танка, и он навесил на трактор фанерные щиты и на учениях «атаковал» на нем противника. Сразу выяснилось, что из танка плохо видна местность, поэтому Гудериан приложил огромные усилия к тому, чтобы немецкая оптическая промышленность разработала для танков приборы наблюдения и стрельбы. В Красной армии до войны это никого не волновало. В результате были случаи, когда «тигры» подбивали советские Т-34 с дистанции в 3 км. В Красной армии имелись пушки, способные на таком расстоянии поразить броню, но не было такой оптики[16]. Оптические приборы советских танков вызывали у немецких танкистов недоумение. Атакуя противника своими фанерными танками, Гудериан сразу понял, что никакая связь между ними, кроме радио, невозможна, а без связи танк беспомощен. И Гудериан настоял на том, чтобы немецкая промышленность снарядила каждый танк надежной радиостанцией. В советской армии радиостанции ставили только на командирские машины. Это объясняет тот факт, что формально боевой техники у немцев было меньше, а эффективность немецких войск была неизмеримо выше{290}.
Но главной причиной, по которой советские танки в полной мере не смогли проявить себя — это их бездарное применение. Тяжелый танк KB весил 50 тонн и стал серийно производиться с февраля 1940 г. Толщина брони башни была до 105 мм! Такая броня долгое время не пробивалась никакими противотанковыми средствами противника, кроме 88-мм немецкой зенитки. Обычно KB вооружали 76-мм пушкой, но для борьбы с дотами был создан полк KB со 152-мм гаубицей! До июня 1941 г. было выпущено 1225 танков Т-34 и 636 KB; соответственно, 968 и 508 машин в июне 1941 г. находилось на западных рубежах СССР{291}. С такими силами грамотное руководство за небольшой промежуток времени легко могло уничтожить все, что у немцев двигалось на гусеницах, или загнать вермахт на Северный полюс…
Версию о тотальном немецком превосходстве в первый период войны охотно поддерживали советские военачальники, поскольку именно вследствие их невежества и непрофессионализма наша страна понесла огромные потери. В воспоминаниях Жукова, Рокоссовского, Еременко, Баграмяна, Ротмистрова и Мерецкова на разные лады говорится о том, что противник имел самые лучшие в мире танки, и что их было очень много, а советские танки были устаревшими, взрывоопасными, небоеспособными{292}. Это совершенная неправда… Один из знатоков военной истории Владимир Васильевич Бешанов назвал книгу о наших неудачах начального периода Великой Отечественной войны «Танковый погром 1941 г (куда исчезло 28 тысяч советских танков?)». Основная мысль автора сводится к тому, что в техническом отношении наши танковые силы были на голову выше немецких, но руководили этими силами совершенно неправильно и бестолково. Танковый парк Красной армии на 22 июня 1941 г. имел следующий вид:
Т-26 — 9998;
БТ-7 — 519;
Т-28 — 481;
Т-35 — 59;
Т-37, 37А, 38 — 5836;
Т-40 — 132;
Т-34 — 1225;
KB — 636.
Кроме этих танков, в Красной армии насчитывалось более 5 тысяч бронеавтомобилей, в том числе 3258 средних, вооруженных 45-мм пушкой. То есть гитлеровцам следовало считаться с колоссальным советским превосходством… Советские заводы во время войны изготовили 205 тысяч автомобилей, вдобавок к этому от союзников было получено еще 427 тысяч{293}. Это обеспечивало РККА большую мобильность, чем у вермахта.
Почти половина немецких танков, вторгшихся на территорию СССР, были не только легкими, но и сильно устаревшими. В немецкой армии было приблизительно 26 типов танков — по сравнению с советской унификацией на Т-34 это был крупный недостаток{294}. Средний немецкий танк T-III был первым по-настоящему современным танком вермахта; в момент нападения на СССР было 1440 таких машин, 965 из них было выставлено против СССР. T-III был вооружен 37-мм пушкой и тремя пулеметами MG-34. Экипаж состоял из 5 человек. Такое количество членов экипажа стало стандартным для последующих немецких средних и тяжелых танков. Немцы первыми добились функционального разделения обязанностей членов экипажа, что давало им преимущество в бою: командир был освобожден от работы заряжающего для выполнения своих прямых функций. T-III был очень удобным для экипажа танком — таких удобств не имел ни один советский, английский или американский танк. Он был оснащен отличными приборами наблюдения и прицеливания с великолепной цейссовской оптикой. T-III мог на равных сражаться с советскими БТ и Т-26, но при столкновении с Т-34 или KB он имел шанс на успех только при очень благоприятных условиях. Если немецкие командиры отводили роль T-III боевой машины поддержки, то более мощные T-IV должны были выполнять функции танков прорыва. Вес T-IV составлял 22 тонны; он был, как и Т-34 (26 тонн), средним танком. Тяжелых танков в вермахте в 1941 г. не было даже в проектах.
T-IV был вооружен короткой пушкой 75 мм и двумя 7,92 мм пулеметами. Короткоствольная пушка этого танка из-за низкой начальной скорости снаряда не обеспечивала успешной борьбы с Т-34. Новая длинноствольная пушка стала устанавливаться на этот танк только с апреля 1942 г. На войну с СССР немцы отрядили 439 танков T-IV. Таким образом, видно, что не мощь танковых вооружений, как обычно представляли в советской историографии, позволяла немцам постоянно переигрывать советские войска в первой фазе войны, но высокая динамика движения, современная тактика и оперативное мастерство. Войска вермахта, не превосходя противника по количеству и качеству вооружений, переигрывали его тактически и в оперативном отношении{295}. Офицер советского Генштаба Н. Г. Павленко отмечал, что «в первом стратегическом эшелоне численность вооруженных сил СССР и Германии в 1941 г. была приблизительно равной, при превосходстве в самолетах и танках у РККА: по количеству новых тяжелых и средних танков советские войска бесспорно превосходили вермахт»{296}.
Когда летом 1942 г. Гитлер посетил Маннергейма, он заявил, что силу советской армии изначально оценили неправильно, и что если бы ему до нападения кто-нибудь сказал, что у русских 35 тысяч танков, он счел бы этого человека безумцем — «мы уже уничтожили 34 тысячи»{297}. Эту оценку Гитлер для пущей важности преувеличил: по сведениям абвера, к маю 1942 г. у СССР был «только» 26 271 танк.
Радикальная ошибка Гитлера состояла и в том, что самой существенной предпосылки для победы в блицкриге у Германии не было, а именно — у вермахта не было (даже временного) достаточного запаса прочности в ресурсах для нанесения мощного первого (и последнего, как в блицкриге) удара. В оценке мобилизационных возможностей Красной армии абвер чудовищно ошибся, преуменьшив численность последней на 30%, самолетов — на 280%, а о количестве танков и их качестве вообще никаких вразумительных данных не было{298}. Еще в январе 1941 г. в ОКХ офицеры оперативного отдела говорили, что если большевистский режим не удастся свалить первым ударом, то рейх окажется перед неразрешимой задачей{299}. На деле оказалось, что вооружения вермахта было совершенно недостаточно даже для кратковременной кампании: в июне 1941 г. 3600 немецких танков противостояли 24 000 советских. Первоначальный гигантский успех вермахта (огромные «котлы» под Белостоком, Вязьмой, Киевом, Брянском){300}был достигнут исключительно вследствие нераспорядительности и бестолковости советского военного руководства во главе со Сталиным, за ошибки которого советский народ заплатил огромной кровью. Это были, однако, не стратегические, а исключительно оперативные успехи вермахта, которые не отражали, а только искажали действительное положение дел. Можно сказать, что вермахт «оперативно допобеждался до поражения»{301}. Огромную роль при этом сыграло пространство; один немецкий генерал точно сформулировал главную особенность кампании 1941 г.: впереди нет врага, а позади нет тыла. Советский ветеран Яков Терентьев вспоминал, что в августе 1941 г. пленный немец на допросе сказал: «Вы так отступаете, что я на мотоцикле от самого Смоленска до Сухиничей не встретил ни одного русского. А в Сухиничах меня схватили. Ну что это за война? Вот во Франции при наступлении на каждом шагу падал убитым наш солдат. А здесь что? Так наши скоро загонят всех вас в Сибирь»{302}.
Еще одним существенным фактором, обеспечившим победу СССР, был его человеческий потенциал, благодаря которому пополнялись воинские части. Когда началась война, Красная армия насчитывала приблизительно 5 миллионов солдат (300 дивизий). К концу 1941 г. от этих сил практически ничего не осталось. Однако в запасе у Сталина было еще 14 миллионов человек, имевших базовую военную подготовку. В результате мобилизационных мер уже к концу 1941 г. Красная армия насчитывала 8 миллионов солдат (600 дивизий). При таких мобилизационных ресурсах противника вермахт мог выиграть войну только в ходе блицкрига. Самый крупный шанс в блицкриге вермахт имел в битве за Москву: сомнительно, смог бы сталинский режим пережить падение Москвы{303}.
Насколько утопичной была идея Гитлера в индустриальный век выиграть войну чисто военными средствами, наглядно видно по следующей статистике: Третий Рейх произвел в годы войны 20 000 танков и воевал против 200 000 танков противника. С таким соотношением сил даже общепризнанное оперативное искусство и бесспорное превосходство немецкого генералитета были совершенно бессмысленными и никакого значения не имели. До этой простой истины можно было вполне дойти и на примере гражданской войны в США, которая показала, что Юг, превосходивший в военном отношении Север, был обречен по причине экономического отставания от Севера. По всей видимости, самой адекватной реакцией на войну, — как вспоминал немецкий социал-демократ Гюнтер Маркшеффель, эмигрировавший во Францию, — были слова старого француза из Авиньона, увидевшего в витрине газету с сообщением о нападении на СССР: «Ну, теперь войне конец: Гитлер совсем спятил»{304}.
Но все же первые две летние кампании вермахт побеждал. Встает вопрос, за счет чего немецким генералам удавалось добиться победы над противником, значительно превосходящим по мощи, по вооружениям и по количеству живой силы? Ответу на этот вопрос и посвящена следующая глава.