Польская кампания
Польская кампания
Английский историк Хэнсон Болдуин отмечал, что, несмотря на угрозы и предупреждения, вермахт преподнес полякам тактический сюрприз; многие польские резервисты были еще на пути к своим подразделениям, а подразделения перемещались к пунктам концентрации, когда самолеты Люфтваффе в 4 часа 40 минут 1 сентября сбросили первые бомбы{125}. В ответ на немецкое наступление частично мобилизованные польские силы пытались удерживать весь фронт, но в результате потеряли все, и довольно быстро. Немецкий генерал Фридрих фон Меллентин вспоминал, что польское командование, не думая о том, чтобы выиграть время путем стратегического отхода, продолжало держать крупные силы в Познани и Польском коридоре. Оно пыталось развернуть все наличные силы на фронте около 1500 км от Литвы до Карпат — и даже сформировать специальную ударную группу для вторжения в Восточную Пруссию. Таким образом, польское руководство добилось только того, что все наличные силы были разбросаны на большие расстояния и изолированы друг от друга{126}. Это и предопределило поражение поляков.
Когда же 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии и не осталось уже никаких сомнений в смысле происходящего, то значительная часть немцев почувствовала потребность в патриотической позиции, а «предательскую» позицию по отношению к начавшейся войне сочла неприемлемой. Настроение в Германии соответствовало старой английской поговорке «right or wrong, my country» (права она или нет — это моя родина), что, в принципе, можно считать нормальной реакцией. Пропаганда, разумеется, позаботилась о том, чтобы все немцы ощущали себя, как на войне, а не только те, кто был на фронте: Гиммлер еще в 1937 г. говорил, что «место военных действий Кригсмарине на море, Люфтваффе — в воздухе, вермахта — на земле, но существует и четвертый театр военных действий — внутренний фронт, на котором должен будет проявить себя каждый немец»{127}. Таким образом, все немцы оказались «при деле», и места для каких-либо сомнений уже не было.
Вермахту было на руку то, что поляки, как и французы (с линией Мажино), непоколебимо верили в свои укрепления и оборону. Эта вера их подвела: сопротивление поляков было настолько слабым, что германские танковые и моторизованные войска устремлялись вперед, а основная масса пехоты следовала позади на расстоянии 10–20 км. Немецкая 4-я армия, продвигавшаяся из Померании, достигла предместий Варшавы только силами своего первого танкового эшелона, покрывшего 240 км за 8 дней{128}. Такому успеху способствовало исключительно хорошее взаимодействие наземных и воздушных сил — уже 2 сентября можно было без преувеличения сказать, что немцы имели в воздухе безраздельное господство. Между вермахтом и Люфтваффе было налажено идеальное взаимодействие. Командующий 1-м воздушным флотом генерал Люфтваффе Альбрехт Кессельринг отмечал, что во время Польской кампании он, формально не будучи подчинен фон Боку (командовавшему группой армий «Север»), добровольно признал его старшинство во всех вопросах, связанных с тактикой ведения наземных боевых действий{129}.
Не прошло и недели с начала боевых действий, как поляки начали отступать по всему фронту. Период между 10 и 18 сентября явился кульминационным моментом всей кампании. После того как наступающим немецким соединениям удалось не только перерезать пути отхода польским войскам, оставшимся на западном берегу Вислы, но и замкнуть в результате соединения 10-й и 4-й армий кольцо окружения восточнее Варшавы, последние сомнения относительно исхода боев были рассеяны. Теперь все зависело от того, когда основные силы польской армии признают себя побежденными. Если отрезанные в районе города Радом польские войска капитулировали еще 12 сентября, то судьба значительной группировки, находившейся между Бзурой и Вислой, решилась позже. Только 18 сентября в оперативной сводке немецкого командования было сообщено об окончании сражения на реке Бзура. Там капитулировало 9 польских дивизий и остатки других 10 дивизий — всего около 170 тысяч солдат. Это было первое грандиозное сражение Второй мировой войны, явившееся классическим как по своей организации, так и по методам ведения.
17 сентября оперативный отдел ОКХ получил известие о том, что семь советских армий, разделенные на два фронта, вступили в восточные районы Польши. Как раз в этот день на юге Польши после тяжелых боев был полностью окружен Львов. Гарнизон Львова, узнав о предстоящей оккупации города советскими войсками, обратился к командованию немецких войск, уже начавших отход, с заявлением о своей готовности капитулировать{130}.
Время от времени в условиях непрекращающихся воздушных налетов, среди пылающих домов, поляки добивались успехов: иногда, хотя и редко, 37-мм противотанковые орудия подбивали легкие немецкие танки. Недостаток боевого опыта немецких войск и некоторая нехватка лидерства — неизбежные в любой армии, не имеющей боевого опыта — создавали препятствия, которые преодолевались с появлением нескольких сильных профессионалов. В один из таких эпизодов Гудериан при переправе через реку сам направился на передовую, прекратил «идиотскую паническую стрельбу», посадил батальон в резиновые лодки, создал на другом берегу плацдарм, и наступление успешно продолжилось{131}.
Ко всему прочему, с первых дней немецкого наступления передвижение польских войск было затруднено толпами беженцев, запрудивших все дороги повозками со скарбом. Также беженцы гнали перед собой скот. В этих условиях какое-либо быстрое оперативное перемещение и взаимодействие польских войск было невозможно. Как отмечал польский генерал Андерс, уже через несколько дней после начала войны Польшу накрыла тень военной катастрофы{132}. Немецкие 3-я армия (из Восточной Пруссии) и 4-я армия (из Померании) уже 3 сентября соединились в «польском коридоре». К 8 сентября немецкая 4-я танковая армия достигла пригородов Варшавы. Немцы начали воздушные налеты и артиллерийский обстрел Варшавы, переполненной беженцами, и через два дня оборона города стала рассыпаться… Немецкий мемуарист Марсель Райх-Раницки писал, что 7 сентября 1939 г. некий польский полковник объявил по радио, что во избежание жертв среди гражданского населения польское военное руководство не намерено защищать Варшаву от приближающихся немецких войск. Он призывал всех мужчин, могущих носить оружие, покинуть столицу и направиться в восточном направлении и там ждать распоряжений (?!). Польское правительство вскоре бежало в Румынию, полковник, который, оказывается, говорил от своего имени — тоже. Вопреки его уверениям, Варшаву как раз хотели оборонять до последнего солдата…{133}
Польская кампания вермахта
К середине сентября польская кампания превратилась в серию отдельных операций вермахта с целью окружить и уничтожить противника. Два крепостных города, Варшава и Модлин, были окружены и подвергались непрерывным обстрелам и налетам авиации. Некоторое время поляки продолжали удерживать Варшаву, Модлин и косу Хель. Они надеялись, что Запад им поможет, но этого не произошло, и их стойкость не имела никакого оперативного значения. Польские войска отстаивали не столько Польшу, сколько собственную воинскую честь. Поляки сражались исключительно храбро, хотя и знали, что ничего потерянного им не вернуть. При этом полякам повезло в том смысле, что немецкое военное командование в этих последних боях явно щадило как свои войска, так и обороняемые поляками населенные пункты вместе с их жителями. Это объяснялось тем, что политическая и оперативная обстановка не ставила перед немецким командованием никаких определенных сроков. Особенно это проявилось в боях за густонаселенную Варшаву. Переговоры о капитуляции польской воинской группировки в Варшаве начались еще 17 сентября по инициативе самих поляков, но затем были прекращены. Тогда немцы начали штурм фортов и укрепленных предместий города, во время которых весьма эффективно действовали эскадрильи пикирующих бомбардировщиков. Когда немцы овладели первой, а затем и второй линией фортов, польский командующий обратился к противнику с просьбой о капитуляции. 27 сентября генерал от инфантерии (с 1 октября — генерал-полковник) Бласковиц капитуляцию принял. В сложившейся ситуации капитуляция могла быть только безоговорочной, однако в ходе ее немцы стремились, как могли, не ущемлять достоинство побежденного противника. Бласковиц даже приказал командованию победоносной 8-й армии, взявшей Варшаву, обращаться с пленными поляками как полагается, с уважением. 5 октября 1939 г. Гитлер принимал в Варшаве парад победителей.
Вряд ли кто из немцев мог думать о том, что в течение каких-то 18 дней вермахту удастся нанести решающее поражение, а в месячный срок — полностью разгромить страну (по территории Польша в три раза превышала Британию) с населением в 34 миллиона человек, имевшую вооруженные силы, которым по самой критической оценке нельзя отказать в способности к сопротивлению и в боевом духе. Командующий 1-м воздушным флотом Альбрехт Кессельринг в своих мемуарах отмечал, что польские вооруженные силы продемонстрировали высокий боевой дух и, несмотря на дезорганизацию связи и управления войсками, сумели оказать вермахту достаточно серьезное сопротивление{134}. В том, что, вопреки ожиданиям, вопрос нашел такое быстрое разрешение, была большая заслуга немецкого командования, мастерски руководившего боевыми действиями. Мастерство немецкого командования в данной кампании проявилось не в том, что ему вообще удалось успешно закончить ее, а в том, что оно сумело так гладко провести небывалое по своим масштабам концентрическое наступление.
Объективным показателем того, насколько умело действовал вермахт, являются понесенные немцами потери, которые составили 10 572 человека убитыми, 30 322 ранеными и 3409 пропавшими без вести. В сравнении с теми огромными успехами, которые были достигнуты в Польше, и в сравнении с потерями немецкой армии в Первую мировую войну, эти потери были незначительными.
К тому же в польскую кампанию немцам очень повезло: в конце лета почти не было осадков, и появились исключительно хорошие возможности использования всех средств моторизации и механизации. Благодаря ясной погоде прекрасные условия для действий имела авиация. Гитлер, разумеется, смотрел на победу совсем по-другому, полагая, что война стала убедительным свидетельством мощи и совершенства вермахта. Между тем, как отмечал в своих воспоминаниях генерал Дитмар, в вермахте было много организационных и технических проблем, ощущался дефицит подготовленных резервов и нехватка новых вооружений … {135}
Еще одной причиной быстрого поражения Польши, как отмечал английский военный историк Джон Фуллер, было то, что стратегически Польша являлась островом на суше, все «побережье» которого было открыто для вторжения. К тому же польская армия и авиация уступали немецкой не только по численности, но и в техническом отношении. Район, который обороняли поляки, представлял собой идеальную местность для действий механизированных частей, особенно ранней осенью, когда там обычно стоит хорошая погода. Кроме того, в Польше проживало около 2 миллионов немцев, и почти все, что предпринимали поляки, становилось известно командованию вермахта{136}.
Немецкие войска в польской кампании получили инициативу из-за нерешительности и колебаний польского руководства, хотя в первые дни у немцев были некоторые затруднения на Вестерплятте у входа в бухту Данцига. Устойчивая связь с Восточной Пруссией была установлена уже 3 сентября, 6 сентября почти без сопротивления был взят Краков, 11 сентября вермахт перерезал железнодорожную ветку Белосток — Варшава. 19 сентября моторизованный корпус Гудериана достиг Бреста, в этот же день пал Белосток. 20 сентября 1939 г. Гитлер произнес большую речь в историческом «Артусхофе» города Данцига, где горожане устроили ему восторженный прием. «Впервые я стою, — сказал Гитлер, — на земле, которую немецкие поселенцы обрели за пятьсот лет до того, как первые белые люди обосновались в нынешнем штате Нью-Йорк. И последующие пятьсот лет эта земля была и оставалась немецкой. И она будет, пусть это знает каждый, немецкой всегда»{137}.
18 сентября польский президент Игнаций Мосьцицкий бежал в Румынию. Осада польской столицы началась 25 сентября, она держалась до 28 сентября, в плен к немцам попало 694 000 польских солдат, к русским — 217 000; Красная армия потеряла 737 солдат{138}. 27 сентября польский генерал Юлиуш Руммель, являвшийся старшим офицером в Варшаве, подписал акт о капитуляции 140 000 польских солдат. Город, переживший 27 дней бомбежек и 19 дней артобстрела, сдался{139}. Модлин и его укрепления держались на несколько дней дольше — до 29 сентября, когда польский генерал Виктор Томм подписал акт капитуляции 24 тысяч солдат. Польская кампания на этом завершилась, хотя в различных районах Польши еще некоторое время продолжались бои.
Быстрое завоевание Польши ошеломило мир. Исход кампании, в которой были задействованы более двух миллионов человек, был фактически решен менее чем за неделю, ее крупные сражения продолжались две недели. Таковы были следствия новой тактики блицкрига, которую давно уже обсуждали, но на практике никто до этого не применял. Польскую кампанию стали изучать во всех штабных учебных заведениях мира. Было очевидно, что эра окопного противостояния, как в Первую мировую войну, прошла: война со сплошными фронтами определенно ушла в прошлое{140}.
Черчилль так характеризовал польскую кампанию: «Прекрасный образец современного блицкрига; тесное взаимодействие на поле боя сухопутных и воздушных сил; жестокие бомбежки коммуникаций в любом городе, который казался привлекательной целью; вооружение активной “пятой колонны”; свободное использование шпионов и парашютистов; и самое главное неотразимые броски больших количеств бронетехники». Немецкая армия была хорошо обучена и хорошо организована. Ее тактическая организация была проста и могла приспособиться к изменчивым условиям современной войны. Так называемая Einheit (целостная система) уменьшила проблемы приспособления сил целевого назначения по форме и величине, которые требовались для выполнения их конкретной задачи; один унитарный составляющий блок можно было легко добавить к другому; нужное количество артиллерии, саперов и т. д. можно было добавлять по мере потребности. Вермахт был сформирован из солдат, проявлявших большую тактическую гибкость и практическую инициативу на поле боя. Немецкая армия породила силы целевого назначения; в последующих боях многие ее подразделения, ослабленные потерями, были сгруппированы в силы целевого назначения или Kampfgruppen (боевые группы), называемые обычно по имени их командира{141}.
Гитлер ездил на фронт, посещал штабы армий и корпусов, что-то предлагал, но не отдавал приказы. Польскую кампанию фактически вело высшее армейское командование — главнокомандующий Вернер фон Браухич и начальник Генштаба Франц Гальдер. Потом положение изменилось, и Гитлер стал активно вмешиваться во все фазы руководства войсками, но тактика немецкой армии почти до самого конца оставалась гибкой; ее солдаты брали на себя инициативу до тех пор, пока не исчерпались резервы обученных кадров. Эти гибкость и инициативность были непостижимы для иностранцев, привыкших к пропагандистской мысли о том, что немцы — это тупые автоматы, исполняющие капризы Гитлера, что немецкая армия — это жесткая и неповоротливая структура, бездумно выполняющая любые приказы. Только тот, кто осознал ложность мифа о тупой немецкой военщине, был готовым к столкновению с этой удивительно эффективной военной машиной{142}.
Странно, но в межвоенный период в Европе самой сильной армией считалась французская армия, а польская армия рассматривалась как бесспорно более сильный соперник, чем советская: вероятно, этому представлению способствовала неудачная война Красной армии с «белополяками» в 1921 г. Поэтому быстрая и решительная победа вермахта над польской армией произвела большое впечатление не только на немецкую общественность. Четкие и последовательные действия вермахта, великолепно отработанное взаимодействие с Люфтваффе, а также внедрение новой тактики борьбы (применение танков как самостоятельного рода войск) стали причиной сенсационной победы современно организованных вооруженных сил Германии. Уже к 9 сентября положение поляков стало отчаянным. Между тем в это время на Западе против 32 немецких дивизий в бездействии стояло 73 французские и 4 английские дивизии, но Гитлер был тонким психологом и все рассчитал точно — Запад горой стоял за Польшу только на словах: главным ответом англичан на военные действия в Польше были «рейды правды», то есть разбрасывание листовок — 18 миллионов листовок, десятки тонн бумаги{143}. Эффект воздействия этого на немецкую общественность был равен нулю.
В самом начале польской кампании выяснилось, что представления Гитлера о ведении войны в Польше расходятся с представлениями руководства вермахта, которое 1 сентября призвало немецких солдат не видеть в гражданском населении врага и соблюдать все права польских граждан. Еще в июле 1939 г., перед польской кампанией, руководство вермахта оговорило условия полицейской деятельности в тылу немецкой армии на территории Польши. 2700 подчиненных Гейдриха из полиции безопасности и СД должны были заниматься ликвидацией партизан, злоумышленников, террористов. Немецкий публицист Йорг Фридрих справедливо указывал, что германские генералы видели свою цель в уничтожении польских вооруженных сил, а Гитлер — в уничтожении польской государственности и ее носителей. То, в чем генералы видели недисциплинированность, садизм и беспричинную жестокость эсэсовцев, в действительности было спланированным Гитлером уничтожением польского руководящего слоя (не пожелавшего сотрудничать с Германией): интеллигенции, дворян, священников, евреев{144}. Свидетели передавали, что польские священники, сначала арестованные СС, освобождались офицерами вермахта, а злодеяния в отношении поляков начались только после отвода вермахта. Гитлер же сразу заявил, что у него нет намерения вести войну по правилам Гаагских конвенций (1899 и 1907 гг.), ибо эти правила не согласуются ни с целью германизации Польши, ни с краткосрочными задачами эксплуатации ресурсов Польши. Из этих двух подходов к войне вскоре стал преобладать гитлеровский, поскольку он был подкреплен старыми обидами между немцами и поляками. Во многом взрыв ненависти был обусловлен событиями в Бромберге (Быдгощ) и в других местах Польши, где поляки в стихийных погромах убили несколько тысяч фольксдойч. Фридрих фон Меллентин писал в мемуарах, что когда 5 сентября 1939 г. авангард его танкового корпуса подошел к Бромбергу, танкисты обнаружили в городе сотни трупов этнических немцев, которых поляки убили во время погрома{145}. Офицер Люфтваффе Хайнц Кноке 31 августа 1939 г. записал в дневнике, что известия о зверствах поляков в отношении немецкого меньшинства произвели ужасное впечатление{146}. В этих эксцессах принимали участие и солдаты отступающей польской армии, что вовлекало в различные инциденты и солдат вермахта. Ко всему прочему, за частями вермахта следовали опергруппы полиции безопасности и СД, имевшие целью ликвидацию всех враждебных элементов; в заранее заготовленных РСХА списках насчитывалось 30 тысяч поляков, подлежащих аресту{147}. Уже 3 сентября Гиммлер приказал расстреливать партизан на месте. Собственно, в сентябре — октябре 1939 г. хозяином в Польше был вермахт, но после завершения военных действий многие части вермахта возвращались в рейх в прежние гарнизоны, где их с восторгом встречало гражданское население{148}. 29 сентября 1939 г. Виктор Клемперер записал в дневнике, что победа в Польше оттеснила все внутренние проблемы на второй план, Германия была на вершине мощи и славы и что за дело, что в ней есть какие-то незначительные проблемы или изъяны{149}. Гитлер называл войну с Польшей «второй силезской войной» — по аналогии с войной Фридриха Великого с Австрией за польские земли. Половина Польши с 15 миллионами поляков, 2 миллионами евреев и более чем с 1 миллионом фольксдойч оказалась присоединена к рейху.
Первоначально административные функции в Польше находились в руках немецкого военного командования. Однако своим администрированием в Польше вермахт не оправдал ожиданий Гитлера: он был раздосадован цивилизованным обращением с поляками, поэтому СС получили полномочия по переселению фольксдойч из Прибалтики в Польшу. В диком и хаотичном изгнании поляков с их родных мест ради поселения фольксдойч руководство вермахта усмотрело угрозу военным интересам Германии. Этот конфликт компетенций стал одной из причин кризиса в отношениях между Гитлером и частью руководства вермахта. Ради прекращения этого конфликта Гитлер передал все административные полномочия Гансу Франку, ставшему генерал-губернатором Польши. Армия с облегчением узнала о передаче административных функций в Польше в октябре 1939 г. гражданской администрации (на самом же деле, компетенции в этой сфере перехватили СС, с которыми конкурировали Франк, Геринг и другие инстанции). Гитлер и его окружение считали, что вермахт не в состоянии создать на оккупированной территории и политически подпитывать новую власть — это уже говорит о том, что целиком унифицированным нацистами вермахт считать нельзя{150}. Такое же недоверие к вермахту Гитлер часто проявлял и во время войны на Восточном фронте.
Руководство вермахта лишилось всех полномочий в Польше, но командующий немецкими войсками в Польше генерал-полковник Иоханнес Бласковиц (J. Blaskowitz) не успокоился и пытался изменить нетерпимое положение в обращении с местным населением{151}. Вследствие разногласий по поводу обращения с поляками и евреями, главнокомандующий Восточной армией генерал-полковник Бласковиц попал в опалу{152}. Одно время Гитлер вынужден был считаться с мнением некоторых офицеров в руководстве вермахта, поскольку он рассматривал Польшу прежде всего как район концентрации сил вермахта для нападения на СССР, и полномочия вермахта в отношении гарнизонов, дорог и полигонов были весьма значительны. По приказу Гитлера, правда, все планы нужно было сначала согласовывать с ведомством «Имперского комиссара по укреплению немецкого народа» (РКФДВ). Впрочем, большинство высших офицеров — и прежде всего конформист Кейтель — не поддержали критической позиции Бласковица, который впал в немилость у Гитлера и долго не получал очередного воинского звания[7]. Также и командующий 3-й армией Георг фон Кюхлер пытался протестовать против кровавой бойни в Польше, но был смещен с должности{153}, правда, позже реактивирован и назначен командовать 18-й армией, державшей кольцо блокады вокруг Ленинграда. Правда, вскоре после смещения Кюхлер изменил свои позиции, и когда после большой победы на Западе первое полностью укомплектованное соединение вермахта — 18-я армия — была переведена в Польшу, то в приказе по армии в июне 1940 г. фон Кюхлер писал, что он ждет от каждого солдата и офицера понимания и воздержания от критики расовой борьбы, которая проводится властями в Польше по отношению к расовым меньшинствам, прежде всего — к евреям. Расовое противостояние на Востоке требует-де однократных, но жестких и непопулярных мер, и солдаты должны отнестись к этому с пониманием{154}. Такие настроения не были уникальными — методы военных действий, которые осуществлял вермахт в Польше, были обусловлены идеологией национал-социализма со всеми вытекающими из этого последствиями. Пассивное и активное пособничество нацистским планам уничтожения гражданского населения осуществлялось также и вермахтом, и он несет за это прямую ответственность. 9 сентября 1939 г. начальник Генштаба Гальдер из разговора с шефом абвера Канарисом и Гейдрихом узнал, что СС в Польше не будут трогать простого народа, но «евреи, дворянство и попы должны быть уничтожены». Гальдер и сам, впрочем, слышал от Гитлера, что Польше не суждено жить. Наиболее точную формулу отношения нацистов к международному праву и его нарушениям на Востоке нашел гитлеровский юрист Вернер Бест, который незадолго до нападения на Польшу констатировал, что сама категория «международное право» — это нонсенс; на самом деле существует только стремление отдельных народов любыми средствами и методами добиться самосохранения и развития, а для этих целей хороши все средства, если они ведут к успеху.
Вместе с тем нужно помнить и о том, что, привыкшие считать вермахт единственным оруженосцем нации, некоторые немецкие армейские офицеры были обескуражены и возмущены активностью СС в Польше: после польского похода войсковые командиры вермахта представили Гитлеру том документов о зверствах СС в Польше, а эсэсовское начальство ответило предоставлением нескольких томов документов о зверствах вермахта{155}. Бесспорно, Гитлер стоял за эсэсовские методы; он пришел в ярость при известии о цивилизованном обращении с гражданским населением со стороны немецкой военной администрации, которую по этой причине почти сразу отстранили от власти в Польше. Руководство было передано партийному функционеру, который по указанию фюрера стремился превратить Польшу в «ад на земле». Уже в начале войны Гитлер смог эффективно удалить военных от политических решений, о чем свидетельствует анекдотический случай неосведомленности офицеров о развитии событий: 17 сентября 1939 г., когда генералу Альфреду Йодлю (оперативный отдел ОКБ) доложили, что войска Красной армии вступили на территорию Польши, он с ужасом спросил: «Против кого?»{156}
В Польше же с октября 1939 г. до начала 1940 г. настала самая худшая стадия оккупации, выразившаяся в полной анархии в процессе борьбы за компетенции между СС, партией, вермахтом и ведомством четырехлетнего плана. Именно тогда начались депортации евреев в гетто, переселение поляков в генерал-губернаторство и депортация рабочих-поляков в рейх. В самой Польше случаи мародерства со стороны солдат вермахта решительно пресекались офицерами. Гитлер был этим недоволен и даже отменил смертный приговор майору Рихарду Зала (члену олимпийской команды Германии по конному спорту) за то, что тот в пьяном виде застрелил четырех женщин, задержанных патрулем в неурочное время{157}. При этом Гитлер учитывал, конечно, не то, что офицер был известным спортсменом — нет, он хотел показать, что наказывать кавалериста вообще было не за что… Поначалу армейские юристы привлекали эсэсовцев к ответственности за издевательства и убийства евреев, что постоянно подпитывало конфликт между СС и армией. Гитлер, обозленный «непониманием» армией его расовой политики, приказал, во-первых, амнистировать всех эсэсовцев, а во-вторых — вывел СС из юрисдикции армейских судов. СС получили свои собственные суды{158}. С другой стороны, сопротивление немногих трезвых офицеров не имело никакого значения, так как среди офицеров вермахта все-таки преобладали энтузиазм и вера в фюрера. Пытавшиеся как-то мобилизовать Сопротивление руководитель абвера адмирал Канарис и его подчиненный полковник Ганс Остер быстро почувствовали себя беспомощными. В отличие от Первой мировой войны, когда немецкий Генштаб целиком взял контроль над государством, в 1939 г. Гитлер, а не военные, имел полный контроль над происходящим вследствие того, что он стал главнокомандующим. По всей видимости, Гитлер это сделал намеренно, словно предвидя, что победителя не судят и что именно военный руководитель станет хозяином положения — этот его маневр полностью удался: военные были оттеснены от власти.
Ситуация Первой мировой войны, когда военные в лице «двойного солнца» (фон Гинденбург, формальный начальник Генштаба, а на самом деле главнокомандующий, и фон Людендорф, формальный генерал-квартирмейстер, а на самом деле начальник Генштаба), а не кайзер или канцлер, были настоящими хозяевами положения, — не повторилась. Следовательно, генералам в 1939 г. осталось только исполнять приказы или уйти в подполье и там начать борьбу против нацистского режима. Ясно, что к этому были готовы немногие. В этом нет ничего удивительного, поскольку в немецком общественном мнении и в армии мотивация войны против Польши была признана достаточной по следующим важным причинам: во-первых, проведение новых границ и ревизия Версальских установлений были постоянной целью внешней политики Германии, настойчивое требование которых во многом обеспечило Гитлеру поддержку немецкого народа. Даже в период Веймарской республики, когда Штреземан отказался от прямого ревизионизма, немцев не оставляла мечта о возвращении Данцига, территории «польского коридора», восточной части Верхней Силезии. 26 января 1934 г. Гитлер заключил с Польшей договор о ненападении только для дезориентации мировых держав; впрочем, сейчас ясно, как он относился к любым договорам. Во-вторых, сенсационный аншлюс Австрии (впервые в истории Европы одно государство было присоединено к другому мирным путем), триумфальное присоединение Судетской области после Мюнхенской конференции, возвращение округа Эйпен-Мальмеди и даже коварное расчленение Гитлером Чехословакии подтверждали мнение немцев о том, что польская кампания завершится триумфально — удовлетворением «справедливых немецких требований». В-третьих, геббельсовская пропаганда ни на миг не прекращала массированного давления на немецкое общественное мнение, беспрестанно «разоблачая» польские злодеяния в отношении местных фольксдойч. По этой причине заявление Гитлера 1 сентября о том, что он испытал все средства, прежде чем обратиться к войне, встретило у большинства немцев полную поддержку и понимание. Как вспоминал американский журналист Уильям Ширер, «если во всем мире считали, что Германия нарушила мир, то в Германии, наоборот, большинство полагало, что виновата Польша»{159}. Гитлер, со своей стороны, умело усиливал это впечатление. Незадолго до начала войны он сказал: «Отношения с Польшей стали невыносимыми. Моя политика в отношении Польши до сих пор противоречила воззрениям нашего народа. Состояние напряженности на длительный срок нестерпимо. Инициатива не должна перейти в другие руки. Сейчас момент благоприятнее, чем будет через 2–3 года. Нельзя же вечно стоять друг против друга с винтовкой на боевом взводе. Предложенное нами компромиссное решение потребовало бы от нас изменения нашего мировоззрения и жестов доброй воли. С нами снова заговорили бы на языке Версаля. Возникла бы опасность потери престижа. Мы стоим перед лицом суровой альтернативы: либо нанести удар, либо быть раньше или позже уничтоженными»{160}. Разумеется, миф о навязанной Германии войне поддерживали армия, партия, пропаганда и МИД. Последнее даже издало «Белую книгу» о причинах польской войны, в которой только поляки обвинялись в войне, а также приводились «случайно обнаруженные» тайные документы, которые однозначно указывали на злодейские намерения поляков. Даже осведомленные люди очень мало знали о том, что происходит в Польше — большинство было уверено, что вступление вермахта в Польшу последовало вследствие нападений поляков на фольксдойч. Некоторые современники передавали: большинство немцев было уверено в том, что истинным виновником войны является Англия, преследовавшая свои собственные цели{161}. По всей видимости, и сам Гитлер искренне верил в то, что правда на стороне Германии — иначе он не пошел бы на чудовищный риск войны на два фронта. На Западе Германия имела слабые силы, и ее граница практически не была укреплена. Генерал Фридрих фон Меллентин писал, что после знакомства со знаменитым Западным валом или широко разрекламированной «линией Зигфрида» он понял, какой опасной игрой была Польская кампания и как серьезно рисковало немецкое командование. Второсортные немецкие войска, оборонявшие вал, были плохо вооружены и недостаточно обучены, а оборонительные сооружения были далеко не такими неприступными, какими их изображала пропаганда{162}.
Огромное большинство немцев было огорошено известием о начале войны; генерал-полковник Йодль вспоминал, что в начале сентября ни один военный не знал точно, идет ли речь о попытке принудить поляков к переговорам силой или о начале войны. Это свидетельствует не столько о хранении военных секретов в Третьем Рейхе, сколько о продуманной и хорошо организованной пропаганде. Именно она способствовала возникновению у немцев односторонних и неверных оценок как намерений противника, так и целей Гитлера; не в последнюю очередь она способствовала усилению страха, который был на руку Гитлеру и способствовал некоторой солидарности немцев. За два дня до начала войны Томас Манн отмечал в дневнике: «У Гитлера нет никаких намерений вести войну»{163}. Даже СД в своих «Вестях из рейха»{164} не проронила ни слова о состоянии настроений в стране в связи с началом войны — очевидно, немцы были в смятении. Карточная система распределения продуктов питания была введена сразу, но поскольку нормы выдачи продуктов были достаточными, то их восприняли как обычную меру предосторожности, а не как знак приближающейся катастрофы. Тем более что в конце сентября нормы еще и подняли. Эйфория от победы над Польшей не длилась долго — уже 3 октября генерал фон Лееб в дневнике отмечал: «У немцев настроение плохое — никакого энтузиазма, никаких знамен над домами. Все ждут мира, люди сознают бесполезность войны»{165}. В немецком народном характере было нечто такое, что выдавало склонность немцев к героизации своих государственных деятелей, к вере в их всемогущество, в то, что они способны на невозможное. Вследствие этого многие немцы свято верили, что и этот конфликт с Западом Гитлер сможет уладить мирным путем, а когда сделать это не удалось, то немецкое разочарование удалось сломить лишь следующими громкими военными победами.
Польша была повержена, мир с СССР был гарантирован договором, Англия и Франция ничего не предпринимали и вели себя тихо, вермахт ожидал приказов. Немецкая общественность ждала возвращения из армии солдат и не могла себе представить, что вскоре дело примет совершенно другой оборот{166}. Большинство немцев (и солдат вермахта) было убеждено, что декларация о мире последует еще в 1940 г., поражения вермахта никто не предвидел и даже не мог себе представить. Трудности, связанные с войной, начали уже воспринимать философски, тем более что пропаганда постоянно твердила о гораздо худшем положении с продовольствием в Англии и Франции. СД передавала, что даже блестящая победа над Польшей не принесла воодушевления войной — страх отступил, но желание скорейшего мира осталось превалирующим{167}. Этим желаниям, однако, не суждено было сбыться.