Германия превыше всего

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Германия превыше всего

Допрос начальника штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля.

Финал войны для генерал-фельдмаршала германской армии начальника штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил Германии Вильгельма Кейтеля был таким же, как и для Йодля. С той лишь разницей, что вечером 8 мая 1945 года в большом зале военно-инженерного училища Кейтель подписал Акт о безоговорочной капитуляции перед Советским Союзом. После этого он выехал в штаб-квартиру гросс-адмирала Денница в Фленсбург-Мюрвик (побережье Балтики), где вскоре и был арестован британской военной полицией. И смерть для обоих генералов была одинаковой. По приговору Нюрнбергского суда они в числе десяти главнейших преступников были повешены в ночь на 16 октября 1946 года в Нюрнбергской тюрьме. Перед тем, как петля сдавила шею Кейтеля, он успел крикнуть: «Германия превыше всего!»

Да, руководители Третьего рейха не были параноиками, маразматиками или тупыми истуканами, как их изображали еще несколько лет назад. Наш враг был циничен, силен, коварен, беспощаден и жесток. Да и храбрости им было не занимать. Тем больше величие нашей Победы в этой самой жестокой и кровавой войне.

Публикуемые нами архивные материалы опроса генерал-фельдмаршала Кейтеля были получены при тех же обстоятельствах, что и генерала Йодля. Не скованные жесткими рамками официального допроса, генералы могли себе позволить быть не очень откровенными в оценке собственной вины перед народом Советского Союза, Германии и всего человечества. За них это сделал Нюрнбергский трибунал. Но проведенный сотрудниками госбезопасности опрос позволяет с противной стороны взглянуть на события предвоенного и военного времени и лучше понять взаимоотношения, царившие в кулуарах фашистской власти. И комментарии здесь, как говорится, излишни.

Краткая запись результатов опроса германского генерал-фельдмаршала Кейтеля Вильгельма.

От 17 июня 1945 года.

Кейтель Вильгельм — генерал-фельдмаршал, 62 лет, начальник генерального штаба Вооруженных сил Германии.

— Когда вас назначили на пост начальника генштаба Вооруженных сил Германии?

— Я являюсь начальником генштаба Вооруженных сил Германии с 1935 года и, исполняя эти обязанности, руководил разработкой, организацией и проведением операций вооруженных сил страны — сухопутной армией, ВВС и ВМФ.

— Являлись ли вы членом национал-социалистической партии?

— Согласно существовавшему в немецкой армии правилу, военнослужащие не могли быть членами политпартий, и я не составлял исключения. Правда, в 1939 году личным указом Гитлера я был награжден золотым значком НСДАП, однако это награждение не имеет отношения к членству в партии. В 1939 году в Германии не были еще восстановлены военные ордена и поэтому Гитлер, желая наградить меня после захвата Чехословакии, вручил мне этот значок.

— А по существу вы разделяли политику национал-социалистической партии?

— На этот вопрос мне ответить очень трудно. Я не могу сказать, что был согласен со всеми мероприятиями партии, однако поддерживал ее мероприятия по укреплению и восстановлению вооруженных сил Германии. Я должен заявить, что теперь, по прошествии долгого времени, мне трудно восстановить в памяти все события и поэтому я затрудняюсь в ответе.

— С какого времени Германия начала подготовку к войне против Советского Союза и какое участие вы принимали в этой подготовке?

— Вопрос о возможности войны с Советским Союзом впервые встал с некоторой определенностью к концу 1940 года. В период осень 1940 — зима 1940/41 года этот вопрос ставился только в плоскости возможности активных действий германских вооруженных сил на Востоке с целью предупреждения нападения России на Германию. В этот период никаких конкретных мероприятий генштабом не предпринималось. В период зимы 1941 — весны 1941 года война на Востоке считалась почти неизбежной, и генштаб начал подготовительные мероприятия и разработку планов войны.

Я не могу сказать, какими политическими планами располагал Гитлер, но в отношении подготовки войны на Востоке я исключительно руководствовался оценкой с военной точки зрения. Генштаб располагал данными, что с ранней весны 1941 года Советский Союз приступил к массовому сосредоточению своих сил в приграничных районах, что свидетельствовало о подготовке СССР, если не к открытию военных действий, то, по крайней мере, к оказанию открытого военного давления на внешнюю политику Германии.

Первоначально я относился к возможности начала войны на Востоке весьма скептически, о чем может свидетельствовать мой меморандум на имя министра иностранных дел от сентября 1940 года, в котором я считал войну с Советским Союзом маловероятной. Однако в ходе развития событий зимы 1940/41 года это мнение подверглось значительным изменениям, в первую очередь, под влиянием разведывательных данных о сосредоточении русских войск.

Для нас было очевидно, что аналогичная подготовка ведется Советским Союзом и по дипломатической линии. Я считаю, что решающим событием в этом отношении явился визит Молотова в Берлин и его переговоры с руководителями германского правительства. После этих переговоров я был информирован, что Советский Союз якобы поставил ряд абсолютно невыполнимых условий по отношению к Румынии, Финляндии и Прибалтике. С этого времени можно считать, что вопрос о войне с СССР был решен. Под этим следует понимать, что для Германии стала ясной угроза нападения Красной Армии. Эта опасность стала особенно ясной после шагов СССР в балканской политике. В частности, в отношениях Советского Союза с Югославией мы видели, что Сталин абсолютно недвусмысленно обещает Югославии свою военную поддержку и рассчитывает использовать ее как удобный политический плацдарм для развертывания дипломатического воздействия, а в случае необходимости и непосредственных военных действий.

Прямым выводом напрашивалась необходимость нейтрализовать эти мероприятия Советского Союза, что и было сделано путем молниеносного удара по Югославии.

Я утверждаю, что все подготовительные мероприятия, проводившиеся нами до весны 1941 года, носили характер оборонительных приготовлений на случай возможного нападения Красной Армии. Конечно, при подготовке этих мероприятий мы решили избрать более эффективный способ, а именно — предупредить нападение Советской России и неожиданным ударом разгромить ее вооруженные силы.

К весне 1941 года у меня сложилось определенное мнение, что сильное сосредоточение русских войск и их последующее нападение на Германию может поставить нас в стратегическом и экономическом отношениях в исключительно критическое положение. Особо угрожаемыми являлись две выдвинутые на восток фланговые базы — Восточная Пруссия и Верхняя Силезия. В первые же недели нападение со стороны России поставило бы Германию в крайне невыгодные условия. Наше нападение явилось непосредственным следствием этой угрозы.

В политическом смысле было ясно, что Сталин рассчитывает на затяжку войны на Западе, которая должна была максимально истощить Германию и обеспечить возможность для СССР захватить инициативу в мировой политике в свои руки.

В настоящее время мне, как человеку, лично принимавшему участие в оценке обстановки и планировании мероприятий 1941 года, очень трудно полностью составить объективное мнение о правильности наших планов. Однако генштаб в 1941 году, составляя военные планы, руководствовался именно теми основными положениями, на которые я указывал выше.

— Осветите общий оперативно-стратегический замысел немецкого Верховного командования в войне против Советского Союза.

— При разработке оперативно-стратегического плана войны на Востоке я исходил из следующих предпосылок:

а) исключительный размер территории России делает абсолютно невозможным ее полное завоевание;

б) для достижения победы в войне против СССР достаточно достигнуть важнейшего оперативно-стратегического рубежа, а именно — линии Ленинград — Москва — Сталинград — Кавказ, что исключит для России практическую возможность оказывать военное сопротивление, так как армия будет отрезана от своих важнейших баз, в первую очередь — от нефти;

в) для разрешения этой задачи необходим быстрый разгром Красной Армии, который должен быть проведен в сроки, не допускающие возможности возникновения войны на два фронта.

Я должен подчеркнуть, что в наши расчеты не входило полное завоевание России. Мероприятия в отношении России после разгрома Красной Армии намечались только в форме создания военной администрации (так называемых рейхскомиссариатов); о том, что полагалось сделать позже, мне не известно, возможно, что это планировалось по линии политического руководства. По крайней мере, я знаю, что при разработке планов войны на Западе немецкое командование и политическое руководство никогда не задавалось определенными политическими формами, которые должны были быть установлены в государствах после их оккупации.

— Какие основания у вас были рассчитывать на молниеносный разгром Красной Армии?

— Безусловно, мы надеялись на успех. Никакой полководец не начинает войну, если не уверен, что не выиграет, и плох тот солдат, который не верит в победу. Другое дело, что я не мог не сознавать значительные трудности, связанные с ведением войны на Восточном фронте. Мне было ясно, что только военное положение Красной Армии может привести к выигрышу войны. Мне трудно сказать точно сроки, в которые планировалось проведение кампании, однако можно сказать, что приблизительно мы рассчитывали закончить операции на Востоке до наступления зимы 1941 года. До этого времени немецкие вооруженные силы должны были уничтожить сухопутную армию Советского Союза (которую мы оценивали в 200–250 дивизий), его ВВС и ВМФ, выйдя на указанный раньше стратегический рубеж.

— Какие военно-дипломатические мероприятия были приняты в ходе подготовки к войне?

— Из предполагавшихся союзников Германии в войне против Советского Союза заранее были поставлены в известность о военных мероприятиях подготовительного характера только Румыния и Финляндия. Румыния была поставлена в известность по военной линии в силу необходимости обеспечения прохода немецких войск через страну, а также усиления немецких учебных гарнизонов.

О предполагающейся войне против Советского Союза было также заявлено начальнику генштаба финской армии — генералу Хейнрихсу, причем это было сделано в крайне осторожной форме. Генерал Хейнрихс ответил, что он положительно относится к намерениям Германии и доложит маршалу Маннергейму об этих намерениях и о своей положительной оценке.

С Италией никаких военных переговоров до начала войны не велось. Я не исключаю возможность извещения Италии дипломатическим путем во время переговоров Риббентропа с Муссолини. Следует указать, что военно-политические переговоры Германии с Италией не носили характера требований, а, наоборот, — сам Муссолини как в 1941, так и в 1942 году предлагал свои войска для посылки на Восточный фронт (сначала — горно-стрелковый корпус, затем 8-ю армию).

Военных переговоров с Японией не велось. Правда, мы постоянно получали от японского генштаба информацию о состоянии русской Дальневосточной армии.

— Когда вам, как начальнику генштаба, стало ясно, что война для Германии проиграна?

— Оценивая обстановку самым грубым образом, я могу сказать, что этот факт стал для меня ясным к лету 1944 года. Однако понимание этого факта не сразу пришло, а через ряд фаз, соответственно развитию положения на фронтах. Кроме того, я должен оговориться, что для меня лично это понимание выражалось в формуле, что Германия не может выиграть войну военным путем. Вы понимаете, что начальник генштаба страны, которая продолжает вести войну, не может придерживаться мнения, что война будет проиграна. Он может предполагать, что война не может быть проиграна. С лета 1944 года я понял, что военные уже сказали свое слово и не могут оказать решающего воздействия — дело оставалось за политиками.

Необходимо учитывать, что даже в 1944–1945 годах военно-экономическое положение Германии и положение с людскими ресурсами не было катастрофическим. Производство вооружения, танков, самолетов сохранялось на достаточном уровне, который позволял поддерживать армию в нормальном состоянии. Воздушные бомбардировки выводили отдельные предприятия из строя, однако их удавалось быстро восстанавливать.

Можно сказать, что военно-экономическое положение Германии стало безнадежно только к концу 1944 года, а положение с людскими ресурсами — к концу января 1945 года.

Относительно внешнеполитического положения Германии, я почти ничего не могу сказать, так как в последнее время не участвовал в дипломатических переговорах.

Начиная с лета 1944 года, Германия вела войну за выигрыш времени в ожидании тех событий, которые должны были случиться, но которые не случились. Большие надежды возлагались также на наступление в Арденнах, которое должно было возвратить Германии линию Зигфрида и обеспечить стабилизацию Западного фронта.

— На какие реальные военные и политические факторы рассчитывала Германия, ведя войну за выигрыш времени?

— На этот вопрос ответить очень трудно, точнее, почти невозможно. В войне, в которой с обеих сторон участвовало много государств, различные армии, различные флоты и различные полководцы, в любое время могло возникнуть совершенно неожиданное изменение обстановки в результате комбинаций этих различных сил. Эти неожиданные события нельзя предсказать, но они могут оказать решающее влияние на всю военную обстановку. О политических расчетах фюрера я не могу ничего сказать, ибо он последнее время очень резко отделял все военное от политического.

— В чем же заключался смысл сопротивления, которое продолжала оказывать Германия?

— Как я уже сказал, это была затяжка в ожидании политических событий и частично в ожидании улучшения в военной обстановке. Я уверен, что если бы со стороны союзников в свое время были предложены другие условия, чем требование безоговорочной капитуляции, то Германия прекратила бы сопротивление гораздо раньше. Однако других предложений не поступило, и нам оставалось, как честным солдатам, только биться до последней возможности. Я не считаю то положение, в котором очутилась сейчас Германия, хуже того, если бы она капитулировала раньше. Я спрашивал у фюрера, имеются ли возможности ведения дипломатических переговоров с союзниками и завязаны ли какие-либо политические связи. Гитлер либо давал резкий отрицательный ответ, либо вообще не отвечал на подобные вопросы.

— Правильно ли будет считать, что вы от начала до конца были согласны с военно-политической линией Гитлера и поддерживали ее до момента капитуляции?

— Я не всегда и не по всем вопросам соглашался с фюрером, но он почти никогда не учитывал моего мнения при принятии решения по основным вопросам. Внутренне я также часто не соглашался с ним, но я — солдат, и мое дело выполнять, что мне приказывают. Мы имели право высказывать свое мнение, но никогда не оказывали влияния на решения. Я должен указать, что с момента, когда Браухич был смещен с поста главнокомандующего сухопутной армией и передал эту должность Гитлеру, фюрер дал мне понять, что я не должен становиться между ним и армией. С этого времени я был почти исключен из сферы вопросов Восточного фронта и занимался остальными театрами военных действий, а также вопросами координации действий армии, ВВС и флота. Основным советчиком фюрера по вопросам Восточного фронта стал начальник генштаба сухопутной армии. С этих пор и начало возникать разделение функций между Верховным командованием вооруженных сил (СКВ) и генштабом сухопутной армии (ОКН). Первое занималось Западным фронтом, Италией, Норвегией; второй — только Восточным фронтом. Поэтому мне было трудно оказывать какое-либо влияние на решения, принимаемые на советско-германском фронте. С 1941 года я также не принимал участия в руководстве военной промышленностью, ибо для этого было создано специальное министерство вооружения и военной промышленности.

В отношении внешней политики — чем тяжелее и угрожающе становилось положение, тем более замкнутым становился фюрер в своих высказываниях.

По вопросу внешней политики он совещался только с Риббентропом.

— Чем вы объясняете, что Гитлер постепенно отстранял вас от руководства важнейшими областями государственного управления?

— Я объясняю это следующими причинами:

а) тем, что фюрер взял на себя лично непосредственное командование сухопутной армией. Он вообще не терпел противоречий себе, тем более он не мог перенести, чтобы я противопоставлял ему свой авторитет.

Мне было официально указано, что мое несогласие с фюрером я могу высказывать только ему с глазу на глаз, но ни в коем случае не в присутствии других лиц;

б) у меня сложилось впечатление, что фюрер не доверял мне и моим взглядам. Я не могу этого обосновать. Я чувствовал это интуитивно.

В последнее время он очень приблизил к себе оперативный штаб ставки Верховного Главнокомандования под руководством генерал-полковника Йодля, исключив меня из круга своих ближайших советников. Возможно, я не оправдал надежд фюрера как стратег и полководец. Это понятно, ибо полководцами не становятся, а рождаются. Я себя не считаю полководцем, так как мне не пришлось провести самостоятельно ни одной битвы и ни одной операции. Я оставался начальником штаба, выполняющим волю полководца.

— Как вы оцениваете военные способности Гитлера?

— Он умел находить правильные решения в оперативно-стратегических вопросах. Совершенно интуитивно он ориентировался в самой запутанной обстановке, находя правильный выход из нее. Несмотря на это, ему не хватало практических знаний в вопросах непосредственного осуществления операций. Прямым следствием явилось то, что он, как правило, слишком поздно принимал все решения, ибо никогда не мог правильно оценить время, разделяющее принятие оперативного решения и его воплощение в жизнь.

— Считаете ли вы себя ответственным за то положение, в котором очутилась сейчас Германия?

— Я не могу отрицать факта, что Германия и германский народ очутились в катастрофическом положении. Если о всякой политике судят по ее результатам, то можно сказать, что военная политика Гитлера оказалась неправильной, однако я не считаю себя ответственным за катастрофу Германии, ибо я ни в коей мере не принимал решений ни военного, ни политического характера — я только выполнял приказы фюрера, который сознательно взял на себя не только государственную, но и военную ответственность перед народом.

— До какого времени вы находились с Гитлером?

— 23 апреля 1945 года ночью я выехал из Берлина на фронт, в штаб 12-й армии генерала Венка, имея задачу осуществить соединение 12-й и 9-й армий. 24 апреля я попытался вернуться в город, но не мог осуществить посадку и был вынужден остаться вне Берлина.

22 апреля фюрер принял решение остаться в Берлине. Он заявил нам, что ни за какую цену не покинет города и будет ожидать исхода судьбы, непосредственно руководя войсками.

В этот день фюрер произвел на меня очень тяжелое впечатление: до этих пор у меня ни разу не возникало сомнения в его психической полноценности. Несмотря на тяжелые последствия покушения 20 июля 1944 года, — он все время оставался на высоте положения.

Однако 22 апреля мне показалось, что моральные силы оставили фюрера и его душевное сопротивление было сломлено. Он приказал мне немедленно уезжать в Берхтесгаген, причем разговор был исключительно резок и окончился тем, что фюрер просто выгнал меня из комнаты. Выходя, я сказал Йодлю: «Это крах».

Находясь вне Берлина, я до 29 апреля поддерживал связь со ставкой, используя «Дециметр веллен аппарат» (прибор направленного действия).

Непосредственных переговоров с фюрером я не вел, однако получал через генерала Кребса неоднократные приказания и запросы Гитлера, требовавшие максимального ускорения действий 12-й и 9-й армий, немедленного перехода в контрнаступление и т. д. После выхода аппарата из строя я никаких сведений из ставки Гитлера не получал.

— Какие меры предпринимались для выезда Гитлера и других руководящих деятелей правительства и партии из Берлина?

— Как я уже сказал выше, Гитлер решительным образом отказался выехать из Берлина. Единственно, что я могу сообщить, что 28 апреля мною, во время нахождения в Рейнсфельде, была получена радиограмма из Берлина с требованием выделить 40–50 самолетов типа «Физелер-Шторх» или других учебных самолетов, которые должны были совершить посадку в Берлине. Для руководства этой операцией из Берлина ко мне прибыл на самолете генерал-фельдмаршал Риттер фон Грейм. Самолеты были выделены, часть из них имела назначение — остров Пфауэн-Инзель на р. Хавель. Результаты операции мне не известны, ибо я выехал с КП.

Я не думаю, чтобы в последние дни Гитлер мог бы вылететь из Берлина. Единственной посадочной площадкой оставался отрезок Шарлоттенбургершоссе, между колонной Победы и Бранденбургскими воротами. Я запрашивал разрешения у Берлина вылететь на доклад фюреру с посадкой на указанной площадке, на что последовало запрещение, ибо площадка полностью простреливалась русской артиллерией.

О судьбе прочих лиц, находившихся вместе с Гитлером в Берлине, мне ничего не известно.

— Что вам известно о мероприятиях национал-социалистической партии по сохранению своих кадров в условиях оккупации Германии и о создании нелегальных организаций?

— Относительно мероприятий партии по сохранению своих кадров и перестройке работы в нелегальных условиях мне абсолютно ничего не известно.

По вопросу нелегальных организаций я знаю только о создании организации «Вервольф», о чем я узнал по радио в середине апреля с. г. (точно день не помню). С момента объявления по радио относительно этой организации мне никто не говорил. Когда я попытался спросить у фюрера, что это за организация, он мне грубо ответил: «Это не ваше дело». Я полагаю, что инициатива создания «Вервольф» принадлежит партии или СС, по крайней мере, я могу ручаться, что со стороны генштаба Вооруженных сил не принималось никаких мер по созданию или обеспечению данной организации.

Относительно задач «Вервольф» — я предполагаю, что они были аналогичны тем задачам, которые имели партизанские отряды, действовавшие в России или на Балканах. Очевидно, предполагалось снабжать их оружием с воздуха. В частности, во Франции мы имели поразительный пример того, как в разоруженной стране возникают отряды, имеющие все виды оружия — тысячи винтовок, автоматов, пулеметов, пистолетов, гранат. Однако это мои предположения, ничего определенного мне не известно.

Каких-либо складов по линии армии для организации «Вервольф» не создавалось.

Я считаю, что в момент объявления о создании движения «Вервольф» никакой организации не имелось и воззвание преследовало пропагандистские цели возбудить в народе силу сопротивления, не имея какого-либо организационного центра. Опыт организации фольксштурма достаточно наглядно показывает неудачу попыток создания массовых организаций среди народа, тем более, когда это предпринимается партией без взаимодействия с органами вооруженных сил.

Одним из мероприятий массового характера, которые предпринимались в последний период, можно считать создание групп и отрядов истребителей танков, для которых преимущественно использовалась гитлеровская молодежь, но это мероприятие носило легальный характер, так как танкоистребительные отряды действовали совместно с регулярными войсками. Другими данными по вопросу создания каких-либо нелегальных организаций я не располагаю, однако не исключена возможность, что они создавались по линии партии или СС.

— Как вы оцениваете оперативно-стратегическую обстановку на Восточном фронте и каково было Ваше мнение о военных перспективах Германии на различных этапах войны?

— Сосредоточение немецкой армии в районах, граничащих с областью государственных интересов СССР, предпринято нами непосредственно после окончания французской кампании, ибо к этому времени в восточных районах у нас было только 5–7 дивизий. Основными районами сосредоточения явились Восточная Пруссия и Верхняя Силезия. Это сосредоточение усиливалось по мере подтягивания русскими войск в приграничные районы.

Нельзя сказать точно, что именно к лету 1941 года немецкая армия была полностью готова к войне. В известной мере армия всегда готова к войне и также всегда не готова к войне. Например, к ведению полноценной подводной войны Германия стала готовой только к 1945 году.

План кампании 1941 года состоял примерно в следующем: три группы армий, усиленные мощными танковыми соединениями, наносят одновременный удар по Красной Армии, постепенно сосредотачивая свои усилия на флангах группировки, имея главной целью на севере Ленинград и на юге Донбасс и ворота к Кавказу. Предполагалось, что силы Центральной группы армий будут использованы для последующего наращивания ударов на флангах. После сражения на границе и прорыва всей линии обороны Красной Армии, немецкие войска должны были окружить и полностью уничтожить главные силы Красной Армии в Белоруссии и Украине, не допустив их отхода на Москву. Как я указывал выше, кампания 1941 года должна была закончиться к началу зимы 1941 года, ибо мы себе прекрасно представляли все затруднения, связанные с осенней распутицей и зимними морозами России. Если оценивать силы трех групп армий, имевшихся в нашем распоряжении к началу войны, то я могу сказать, что они не были слишком велики, однако, по нашей оценке, имели достаточную возможность для достижения решающего успеха. Количество дивизий я назвать затрудняюсь.

Я первоначально разделял общее мнение, что главная битва, которая может решить военно-экономическую судьбу России, должна разыграться на полях Донбасса, однако впоследствии это мнение подверглось изменениям, и в первую очередь под влиянием успешного завершения сражений под Брянском и Вязьмой.

По докладу наших разведывательных органов, а также по общей оценке всех командующих и руководящих лиц генштаба, положение Красной Армии к октябрю 1941 года представлялось следующим образом:

а) в сражении на границах Советского Союза были разбиты главные силы Красной Армии;

б) в осенних сражениях в Белоруссии и на Украине немецкие войска разгромили и уничтожили основные резервы Красной Армии;

в) Красная Армия более не располагает оперативными и стратегическими резервами, которые могли бы оказать серьезное сопротивление дальнейшему наступлению всех трех групп армий.

Положение своих войск сводилось к следующему: Южная группа армий после проведенных боев была значительно истощена и не обладала достаточной силой, чтобы полностью овладеть Донбассом. Все более усиливалось возникшее после форсирования Днепра стремление переносить удары в центр.

В отношении дальнейшего наступления Центральной группы армий на Москву создавались следующие разногласия:

а) командование Центральной группы армий и руководство генштаба сухопутной армии (Браухич, Гальдер) требовали сосредоточить наиболее сильный кулак в центре, продолжать наступление на Москву, обходя ее главным образом с севера, и этим наступлением решить исход войны;

б) я и, первое время, фюрер придерживались мнения, что необходимо стабилизировать центральный участок на наиболее выгодных позициях и за его счет усилить фланги для решения основных военных задач и более широкого и глубокого обхода Центральной группировки Красной Армии.

Руководство генштаба сухопутной армии, учитывая блестящий успех окружения под Брянском и Вязьмой, убеждало фюрера, что операция под Москвой имеет стопроцентную перспективу на успех. Фюрер поддался их аргументам и согласился на наступление на Москву.

Дальнейшее развитие событий показало ошибочность этого решения. Следствием провала под Москвой и отхода немецких войск явилось снятие Браухича с поста главнокомандующего сухопутными армиями. Насколько я сейчас могу вспомнить, снятие Браухича объяснялось следующим:

а) фюрер решительно запротестовал против того, что Браухич после контрудара Красной Армии предпринял планомерный отход, заранее запланировав его по рубежам. Боясь отрыва Центральной группы от Северной группы, он слишком поспешно начал отводить 9-ю армию. Фюрер считал, что Браухич не выполнил принципиальное требование — не отходить ни шагу от завоеванной территории, так как он знал, что значит отдать обратно противнику первоначально захваченные районы. Гитлер особо резко восстал против иллюзий «тыловых рубежей», которые создавались при планировании отхода;

б) фюрер, а также и я считали, что Браухич недооценивал силу немецких войск. 4-я армия и 3-я танковая группа вообще не были разбиты, а 2-я танковая группа полностью сохранила свою мощь. Поспешный отход не вызывался необходимостью;

в) кроме того, Гитлер учитывал как привходящие обстоятельства болезнь Браухича и его возраст.

В отставке Браухича не играли никакой роли политические причины. Также необоснованны мнения, что Браухич якобы был против наступления на Москву и дальнейшего продвижения в глубь России.

В результате кампании 1941 года стало ясно, что возникает момент известного равновесия сил между немецкими и советскими войсками. Русское контрнаступление, бывшее для Верховного командования полностью неожиданным, показало, что мы грубо просчитались в оценке резервов Красной Армии. Тем более было ясно, что Красная Армия максимально использует зимнюю стабилизацию фронта для дальнейшего усилия, пополнения и подготовки новых резервов. Молниеносно выиграть войну не удалось. Однако это ни в коем случае не отнимало у нас надежды новым наступлением достигнуть новой победы.

При составлении плана кампании 1942 года мы руководствовались следующими установками:

а) войска Восточного фронта более не в силах наступать на всем протяжении фронта, как это было в 1941 году;

б) наступление должно ограничиться одним участком фронта, а именно — южным;

в) цель наступления: полностью выключить Донбасс из военно-экономического баланса России, отрезать подвоз нефти по Волге и захватить главные базы нефтяного снабжения, которые, по нашей оценке, находились в Майкопе и Грозном.

Выход на Волгу не планировался сразу на широком участке, предполагалось выйти в одном из мест, чтобы в дальнейшем захватить стратегически важный центр — Сталинград. В дальнейшем предполагалось — в случае успеха и изоляции Москвы от Юга — предпринять поворот крупными силами к северу (при том условии, что наши союзники взяли бы на себя р. Дон). Я затрудняюсь назвать какие-либо сроки для проведения этой операции. Вся операция на южном участке должна была закончиться крупным окружением всей юго-западной и южной групп Красной Армии, которые охватывались нашими группами армий «А» и «Б». Необходимо указать, что в самый последний момент перед наступлением на Воронеж стало известно, что один из офицеров генерального штаба, везший оперативные директивы на фронт, пропал без вести и, видимо, попал в руки русским. Кроме того, в одной из английских газет проскользнула заметка о планах немецкого командования, в которой упоминались точные выражения оперативной директивы генштаба. Мы ожидали контрмер со стороны русских и впоследствии были очень удивлены, что наступление на Воронеж сравнительно быстро увенчалось успехом.

После прорыва линии обороны Красной Армией, группа «Б», не имея задачи обязательно овладеть Воронежем, должна была резко повернуть на юг и вдоль Дона стремительно продвигаться к Сталинграду. Эта операция полностью удалась, и после прорыва складывалось впечатление, что перед нами почти совсем не осталось противника. Моим личным заключением было — Красная Армия уходит на юго-восток, уводя главные силы.

Некоторые из военных руководителей, в частности командующий группой армии «Б» генерал-фельдмаршал Вейхс, предлагали немедленно форсировать Дон и поворачивать на север, не доходя до Сталинграда.

Это мнение не встретило одобрения фюрера, так как оно отвлекало нас от разрешения главной цели — отрезания Москвы от Кавказа и, кроме того, требовало сил, которыми мы не располагали.

Вслед за этим началась битва за Сталинград. На нем базировались главные стратегические расчеты обеих сторон. Этим и объясняется, что мы связали в городе слишком много сил и, надо признаться, что Красной Армии блестяще удалось достигнуть разрешения этой важной для нее задачи.

Здесь еще раз надо признать, что мы недооценили силу Красной Армии под Сталинградом — иначе мы не втаскивали бы в город одну дивизию за другой, ослабляя фронт на Дону. Вдобавок ко всем затруднениям Антонеску потребовал выделения самостоятельного участка для румынской армии, что затем привело к катастрофическим результатам.

Сейчас можно сказать, что немецкое командование не рассчитало ни сил, ни времени, ни ударных способностей войск. Однако в то время Сталинград был настолько соблазнительной целью, что казалось невозможным отказаться от него. Думали, что если бросить еще одну дивизию, еще один артполк РГК, еще один саперный батальон, еще один минометный дивизион, еще одну арт-батарею, — то вот-вот город будет в наших руках. В соединении с недооценкой и незнанием противника, все это привело к Сталинградскому окружению.

Если бы решение о судьбе 6-й армии было в моих руках, то я бы ушел из Сталинграда. Однако надо сказать, что сейчас очень трудно оценивать свои собственные поступки, ибо мне только сейчас видно, какими результатами закончились наши планы.

Предложения об уходе из Сталинграда были самым решительным образом отклонены фюрером. Первоначально очень большие надежды возлагались на контрнаступление Манштейна и помощь ВВС. Но после неудачи Манштейна, все были едины во мнении, что необходимо максимально быстро вывести войска с Кавказа, что и удалось.

Из кампании 1942 года и битвы под Сталинградом я сделал следующие выводы:

а) потеря 6-й армии исключительно тяжело отзовется на состоянии всего Восточного фронта;

б) однако войну на Восточном фронте нельзя считать проигранной, даже если она не будет в скором времени увенчана военной победой;

в) нельзя возлагать никаких военных надежд на союзные государства (Румынию, Венгрию, Италию и др.).

Тем не менее к моменту начала планирования операций на Восточном фронте на лето 1943 года войскам Восточного фронта удалось полностью пополниться, обеспечить свое снабжение. Правда, очень резко ощущался недостаток опытных военных кадров.

План 1943 года предусматривал:

а) уничтожение курского выступа и спрямление фронта на этом участке;

б) в случае особого успеха — возможно продвигаться на северо-восток для того, чтобы перерезать железные дороги, ведущие от Москвы на юг. (Я должен оговорить, что это предположение высказывалось самым неопределенным образом);

в) в дальнейшем — предпринять аналогичную наступательную операцию ограниченного характера под Ленинградом.

Командование Центральной группы армий (генерал-фельдмаршал Клюге) и руководство генерального штаба сухопутной армии (генерал Цейтцлер) особо настаивали на проведении курской операции, не проявляя ни малейшего сомнения в ее успехе.

В отношении себя я должен сказать, что в это время не принимал участия в разработке планов и непосредственном руководстве Восточным фронтом и поэтому моя осведомленность в вопросах советско-германского фронта в период 1943–1944 годов недостаточна.

Фюрер чувствовал себя неуверенным в необходимости операции и ее успехе. Однако он поддался заверениям генштаба сухопутной армии. Было ясно, что для Красной Армии не составляет тайны наше намерение ликвидировать Курскую группировку и что она готовится к нашему удару. Поэтому фюрер предлагал кроме ударов с севера и юга нанести дополнительный удар в строго восточном направлении на Курск. Цейтцлер решительно протестовал, считая невозможным так расчленять силы по различным направлениям, и ему опять удалось убедить фюрера.

Колебания и неуверенность самого Гитлера впоследствии сказались на проведении операции, в которой Манштейну и Моделю не хватило ни сил, ни решительности для достижения успеха.

Кроме того, мы ни в коем случае не ожидали, что Красная Армия не только готова к отражению нашего удара, но и сама обладает достаточными резервами, чтобы перейти в мощное контрнаступление. Следствием этого явился отход на всем центральном участке Восточного фронта.

Подводя итоги боев 1943 года, я должен сказать, что они явились вторым серьезным предупреждением для немецкой армии, Я оценил их так: война для Германии ни в коем случае не проиграна. Однако мы больше не можем вести наступательных операций большого масштаба на востоке и должны перейти к обороне. Необходимо выиграть время для восполнения потерь, понесенных армией.

О планах кампании 1944 года на Восточном фронте я не могу дать точных сведений, ибо не принимал участия в их разработке. Сам ход боев ознаменовался для меня тремя решительными событиями — поражением в Центральной Белоруссии, поражением в Румынии и вторжением союзников на западе, что и привело меня к выводу о том, что Германия военным способом не может добиться победы в этой войне. Не подлежало сомнению, что если бы на западе мы не должны были держать 12 танковых и 16 пехотных дивизий, то развитие событий, на Восточном фронте было бы иным. Кроме того, я сделал для себя вывод, что на Восточном фронте не только не могут устойчиво обороняться, но даже не могут приостановить развитие наступления.

Вторжение союзников в Нормандию поставило нас перед фактом войны на два фронта (итальянскую кампанию англо-американских войск я не считал за второй фронт). Мы ожидали вторжения на Бретань или в районе Шербург, так как там находятся наиболее выгодные базы для высадки. Союзники застали нас врасплох, высадившись на побережье Нормандии, где мы их совершенно не ожидали. Однако мое личное мнение — что успех союзников исключительно объясняется их превосходством в воздухе, которое полностью нарушило наши пути подвоза. В иных условиях немецкие войска сумели бы сбросить англо-американские части в Ла-Манш.

Итог 1944 года для меня: войну может выиграть только политика. Военного выигрыша достигнуть нельзя.

В ходе операции 1945 года я могу указать несколько попыток Верховного Главнокомандования достигнуть перелома в боях:

а) самая серьезная попытка — зимнее наступление в Арденнах, которое имело своей целью форсирование р. Маас между Люттихом и Намюром, и, в случае успеха, дальнейшее продвижение до Антверпена. Мы самым серьезным образом рассчитывали на успех, ибо знали, что у союзников во Франции 80–86 дивизий, а на участке предполагаемого прорыва всего лишь три американские дивизии. Поражение в этом наступлении было одновременно сопряжено с истощением наших людских ресурсов;

б) в феврале — марте 1945 года предполагалось провести контроперацию против войск, наступавших на Берлин, использовав для этого Померанский плацдарм. Планировалось, что, прикрывшись в районе Грауденц, войска группы армии «Висла» прорвут русский фронт и, выйдя на долину р. Нетце и Барта, с тыла выйдут на Кюстрин. Одновременно должен был производиться дополнительный удар из района Штеттин. Этот план остался невыполненным, ибо негде было найти войск, а их переброска требовала долгого времени. Известное значение имело и то, что группой армии «Висла» тогда командовал Гиммлер, не имеющий ни малейшего представления о том, как следует командовать войсками;

в) следующая попытка — контрнаступление 6-й танковой армии под Будапештом. Следует указать, что эта идея лично принадлежит фюреру, который считал: в настоящих условиях решающее значение имеют 70 тысяч тонн нефти в Надьканижа и обеспечение Вены и Австрии. Он указал, что можно скорее пойти на сдачу Берлина, чем на потерю венгерской нефти и Австрии.

Исходя из этих соображений, Гитлер приказал произвести переброску 6-й танковой армии с Западного фронта в район Будапешта. Эта переброска продолжалась 7–8 недель, ибо была затруднена полным разрушением транспортной сети в Германии.

После неудачи, после всех этих попыток поражение Германии стало абсолютно ясным. Только солдатский долг повиновения человеку, которому принесена присяга, заставлял меня и всех нас продолжать сражаться до последнего.

— Почему немецкое командование продолжало оставлять войска в Курляндии и Италии, не перебрасывая их на активные участки Восточного фронта?

— Вопрос о Курляндии и Италии являлся предметом неоднократного рассмотрения и значительных разногласий в руководящих сферах.

По вопросу о Курляндской группе войск фюрер считал, что они привлекают к себе от 50 до 60 русских дивизий. Если увести войска, то на каждую немецкую дивизию уйдет по 3–4 русских, что будет очень нежелательно.

Генерал-полковник Гудериан придерживался мнения, что необходимо постепенно вывозить войска из Курляндии — одну дивизию за другой.

Командующий Курляндской группой армий генерал-полковник Рендулич предлагал абсолютно фантастический план — прорваться в Восточную Пруссию.

Необходимо учитывать, что мы испытывали крупные затруднения с морским транспортом. На перевозку дивизии из Либавы в Германию требовалось минимум 12 дней, а для полного оборота кораблей — 3 недели.

По грубым расчетам, на вывоз всей группы армий требовалось не менее полугода, если еще учитывать воздействие со стороны противника, который безусловно усилил бы воздушные атаки, заметив массовый вывоз войск.

Поэтому фюрер решил: продолжать вывоз техники, материальной части, конского состава и небольшого количества войск, оставляя главные силы для сковывания русских.

По отношению к Италии мы считали необходимым оставлять войска в северной ее части по следующим соображениям:

а) Северная Италия — богатый сельскохозяйственный и промышленный район (орудийные, автомобильные заводы и т. д.). Для использования местной рабочей силы мы не должны были ее вывозить в Германию и тратить средства на ее размещение и питание;

б) пока наши войска находились в Северной Италии, союзники базировались на аэродромы в районе Рима. Уход из Италии повлек бы резкое приближение союзных баз и усиление воздушных налетов на Германию;

в) если бы мы ушли на горные границы с Францией, Италией и на старую австрийскую границу, то это не освободило бы много войск (потребовав 16 дивизий).

Решающим соображением в вопросе сохранения Северной Италии явилось наличие наших войск в Югославии: покуда немецкие войска продолжали оставаться в Югославии или находиться в движении из Югославии на северо-запад, мы не могли уйти из Италии, ибо тем самым обрекли бы их на гибель.

Принципиально вопрос об оставлении Италии ставился: уже к осени 1943 года по отрогам Альп была готова оборонительная позиция, на которую могли отойти войска. Группе войск в Югославии был отдан приказ, на Балканах замедлили это движение и соответственно сделали невозможным уход из Италии.

— Расскажите о вашей миссии в Финляндии в 1944 году и ваших переговорах с руководителями финского правительства.

— К осени 1944 года перед нами встала определенная угроза возможного выхода Финляндии из войны, что совершенно обнажило бы наш северный фланг. С целью предупредить события, в Финляндию выехал Риббентроп, который достиг в ходе переговоров с Рюти соглашения о том, что Финляндия не выйдет из войны без предварительного контакта с Германией. Финляндии было обещано подкрепление в составе одной дивизии и двух дивизионов штурмовых орудий, которые перебрасывались через Ревель.

Мой визит в Финляндию имел целью переговоры с начальником генерального штаба финской армии и одновременно с Маннергеймом. Во время совещания по военным вопросам я сообщил Хейнрихсу об обстановке в районе Северной группы армий и заверил его, что будут приняты все меры, чтобы удержать рубеж по р. Нарва, и предложил Маннергейму, чтобы авторитетная делегация финского генштаба посетила штаб Северной группы армий и ознакомилась с обстановкой. Я также обещал, что по мере потребности Германия будет продолжать перебрасывать подкрепления на финский фронт.

Во время личных переговоров Маннергейм заявил мне, что настроение в Финляндии упало, народ хочет мира и стремится возможно скорее закончить войну. Он дал мне понять, что договор с Рюти не был ратифицирован парламентом, а он, как президент, несет ответственность перед народом и поэтому не связан обязательствами, которые принял Рюти. Далее Маннергейм заявил, что он связан с судьбой своего народа и в решающий момент будет зависеть от него. Я акцентировал, что Финляндия может быть уверена в нашей поддержке, ибо мы имеем в Финляндии интересы, не только связанные с Финляндией, но главным образом свои собственные интересы.

При возвращении в Германию, я немедленно доложил фюреру о заявлении Маннергейма, на что он ответил: «Я это ожидал. Когда солдаты начинают делать политику, ничего хорошего из этого не получается. Маннергейм превосходный солдат, но плохой политик».

Я, со своей стороны, сказал, что полагаю, что финны пойдут при малейшей возможности на возобновление переговоров с Советским Союзом. С этим мнением Гитлер согласился.

Как прямое следствие этого визита, мы были вынуждены отдать командующему немецкими войсками в Финляндии генерал-полковнику Рендуличу приказание немедленно начать планирование ухода из страны, что впоследствии было осуществлено с полным успехом, несмотря на активное противодействие финских войск. Из Финляндии удалось вывести 90 % немецких частей.

— Какими разведывательными данными о Советском Союзе вы располагали до войны и в ходе ее и из каких источников вы эти данные получали?

— До войны мы имели очень скудные сведения о Советском Союзе и Красной Армии, получаемые от нашего военного атташе. В ходе войны данные от нашей агентуры касались только тактической зоны. Мы ни разу не получили данных, которые оказали бы серьезное воздействие на развитие военных действий. Например, нам так и не удалось составить картину — насколько повлияла потеря Донбасса на общий баланс военного хозяйства СССР.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.