РАСПОЛОЖЕНИЕ РУССКИХ ВОЙСК В КРЫМУ К 1 СЕНТЯБРЯ 1854 г.{732}

РАСПОЛОЖЕНИЕ РУССКИХ ВОЙСК В КРЫМУ К 1 СЕНТЯБРЯ 1854 г.^{732}

У князя А. С. Меншикова:

В верховьях бухт, прилегающих к Херсонесскому маяку, стоял Волынский пехотный полк с легкой №3 батареей 14-й артиллерийской бригады.

У вершины Южной бухты — Минский пехотный полк с дивизионом легкой №4 батареи 14-й артиллерийской бригады.

В Севастополе: 6-й саперный батальон, резервные батальоны Брестского (2), Белостокского (2), Виленского (1), Литовского (1) полков.

На Северном укреплении и в Константиновском форте (в казематах): резервные батальоны Виленского (1), Литовского (1) полков.

Между северным берегом Севастопольской бухты и р. Бельбек разбит лагерь 17-й пехотной дивизии (Бородинский и Тарутинский егерский полки), 6-го стрелкового батальона, легких №4 и №5 батарей 17-й артиллерийской бригады, Донской конно-легкой №4 батареи.

На р. Каче: Гусарский Его Императорского Высочетсва Николая Максимилиановича полк с конно-легкой №12 батареей.

Нар. Альме у д. Бурлюк: лагерь 1-й бригады 16-й пехотной дивизии (Владимирский и Суздальский пехотные полки), батарейной №1 и легкой №1 батарей 16-й артиллерийской бригады.

У Симферополя на р. Салгир: Егерский Великого Князя Михаила Николаевича полк, гусаруский Гросс-герцога Саксен-Веймарского полк, легкая №2 батарея 16-й артиллерийской бригады (6 орудий).

В Симферополе: рота Таврического гарнизонного полубатальона, 2-я рота Таврической полубригады пограничной стражи.

В Перекопе: Углицкий егерский полк, легкая №2 батарея 16-й артиллерийской бригады (6 орудий).

Три сотни Донского №39 казачьего полка служили для связи постами, пикетами и разъездами для связи в войсками, остававшимися на Креченском полуострове.

У наказного атамана М.Г. Хомутова:

В Феодосии (генерал Жабокрицкий)[169]: Черноморские казачьи пешие №2 и №8 батальоны, резервный Черноморский линейный батальон, Таврический гарнизонный полубатальон, Феодосийская инвалидная команда, Донской казачий №67 полк, Донская батарейная №3 батарея.

По берегу была расставлена постами для наблюдения за неприятелем рота Феодосийской пограничной стражи.

В Керчи: 3-й батальон Бутырского пехотного полка, рота Черноморского линейного №9 батальона, Керченский грнизонный полубатальон, полубатальон Азовского казачьего войска, батарейная №3 батарея 17-й артиллерийской бригады, 5 команд гребной флотилии азовских казаков.

На постах у Керчи стояли Донской казачий №53 полк и рота Керчь-Еникальской пограничной стражи. В Еникале — Черноморский казачий пеший №4 батальон.

Близ Аргина стояли лагерем: три батальона Московского пехотного полка с Донской легкой №2 батареей.

В Арабате (на работах): 4-й батальон Московского пехотного полка.

В Агиб-Эли: Донской казачий №60 полк.

В Кармыш-Келечи: эскадрон лейб-гвардии Черноморского казачьего войска.

Такое расположение войск сохранялось до высадки союзников в Крыму.^{733} 1 сентября 1854 г. пик численности русских войск к началу кампании: местных войск — 19 14 батальона, армейской пехоты — 51 ^ЛА батальона, 17 эскадронов, 27 сотен и 108 орудий. Всего 51 тыс. человек.^{734} Сила внушительная, но не сконцентрированная. Максимум, что князь Меншиков мог сосредоточить у Севастополя в случае высадки неприятеля — 30 000 человек.^{735}

Кроме сухопутных войск, в рапоряжении главнокомандующего имелся личный состав Черноморского флота из флотских, ластовых и рабочих экипажей, чинов морского, артиллерийского и инженерного ведомств, раличных команд и арестантов. Во флотских экипажах было 18 501 чел. (в том числе 416 офицеров, 357 музыкантов и 2729 вольных матросов).^{736}

Поток войск и имущества в Крым нарастал. Скоро дороги в Таврии стали оживленными, а ближе к началу боевых действий — тесными. 21 июля князь отправляет начальнику 16-й дивизии генералу Квицинскому просьбу ускорить прибытие. 28 июля еще раз уведомляет императора о мерах по ускорению марша, которые считает нужным предпринять.

По расчету времени сами войска должны были пройти 200 верст за 5 дней в 5–6 переходов.^{737} Так как примерно столько же могла занять высадка, считалось, что где бы союзники ее ни начали, русские войска успевали сконцентрироваться. Конечно, в этом случае ни о какой заранее подготовленной позиции речи быть не могло.

Все чувствовали приближение войны. «А как стали подходить к Крыму — словно другим ветром пахнуло, каждый рекрут понял, что настало военное время. По харьковской дороге войска стягивались все к армии; обозы, парки артиллерийские, проходили иногда и ночью. Ночлежничали мы уже теснее прежнего».^{738}

До этого времени богом забытые степи Крыма стали оживленным местом. Со всех концов империи в них потянулись обозные фуры. В лагерь приходили новые части. Начались первые конфликты с тыловыми службами, торопившимися нажиться на поставках войскам некачественных продуктов. Потребление их привело к заболеваниям, хотя число больных в сравнении с пораженными кишечными заболеваниями союзниками было незначительным.

Жизнь шла своим чередом. 26 августа А.С. Меншиков посетил Бородинский егерский полк, отмечавший свой полковой праздник — день сражения при Бородино. Поздравив его командира, полковника Евстафия Игнатьевича Веревкина-Шелюту[170]и личный состав, главнокомандующий уехал, оставив собравшихся.

Атак как никакая русская пьянка не может обойтись без конфуза, то он, естественно, состоялся. Послушаем адъютанта главнокомандующего:

«Председателем пира был Кирьяков; подле него сидел старый герой Бородина — отставной слепой генерал Бибиков, живший на Бельбеке в своем небольшом имении.[171] Начались заздравные тосты; провозглашал Кирьяков… Дошла очередь до гостя-ветерана: Кирьяков встал, значительно взглянул на соседа и протяжно, с расстановкой произнес: «Выпьем теперь, господа, за здоровье нашего почтеннейшего гостя… (Бибикова подтолкнули, он встал)… настоящего Бородинца, — продолжал Кирьяков, — и старого… вете-ри-нара!».

Сконфуженный ветеран поспешил опуститься…».^{739}

Сколько правды в словах Панаева и сколько наговора, судить сейчас трудно. Возможно, адъютант главнокомандующего лишь продолжает травлю Кирьякова, начатую после Крымской войны с целью обеления личностей истинных виновников военного поражения. Тем более что его патрон и инициировал унижение генерала Кирьякова, обвинив его во всех грехах — от пьянства до личной вины в поражении на Альме. Мы еще не раз коснемся личности Василия Яковлевича. На мой взгляд, не стоит столь легко принимать на веру такие унизительные характеристики генерала. Например, в российской военной истории его имя неоднократно ассоциируется со стремлением к выполнению воинского долга. Например, в записках Н.П. Синельникова описывается штурм Варшавы во время польского мятежа. И между прочим отмечается, что «…Стремление к исполнению долга между офицерами было так сильно, что солдаты удерживали их, вскакивали на бруствер прежде, чтобы защитить их собою. Так было с полковником Кирьяковым, получившим св. Георгия…».^{740}

Постепенно прибывает начальство. «В субботу, на страстной неделе, приехал сюда генерал от инфантерии князь Горчаков, бывший губернатор Западной Сибири и командир тамошнего корпуса. Он принят вновь на службу, и государь назначил его в распоряжение князя Меншикова, а светлейший, кажется, посылает Горчакова в Феодосию».^{741}

Несмотря на внушительную численность, вся масса развернутых севернее Севастополя русских войск была слабо управляема, разноуровневые штабы представляли едва сколоченные организмы (вспомним отношение к ним А.С. Меншикова). Наконец, почти все войска оставались в открытом поле. Никаких укреплений местности, опорных пунктов и оборонительных рубежей не было, за исключением ранее воздвигнутых укреплений на Северной стороне, которые уже входили в крепостной комплекс. Не было также сделано ни одной серьезной попытки хотя бы имевшимися силами возвести полевые укрепления в дни, оставшиеся до открытия военных действий. Никто не думал, что спустя несколько недель вся армия будет отходить к Севастополю и Бахчисараю после неожиданного поражения.

Последние дни

К утру 2 сентября на Альме была собрана почти вся русская армия, которой предстояло участвовать в Альминском сражении, «…за исключением Московского пехотного полка, два батальона которого прибыли на позицию только за два часа до боя».^{742} Пришли из Севастополя остатки полков 2-й бригады 17-й пехотной дивизии с №4 и №5 батареями 17-й артиллерийской бригады.

За ними на Альме появился Волынский пехотный полк с легкой №3 батареей (командир — капитан Броневский) 14-й артиллерийской бригады, резервные батальоны Белостокского и Брестского пехотных полков.

Из Симферополя пришел Полк Великого Князя Михаила Николаевича (Казанский егерский)[172] и №2 батарея 16-й артиллерийской бригады, Гусарский гросс-герцога Саксен-Веймарского полка. Казанцы, прежде чем попасть в Крым, обошли едва ли не половину Европы. 11 января 1854 г. полк вышел в поход на Крым, затем отправился к границам с Трансильванией, а 13 июня вновь повернул на Крым.^{743}

3 сентября от Качи подошел Гусарский князя Николая Максимилиановича полк с конно-легкой №12 батареей.

6 сентября из Севастополя пришел морской батальон. В этот же день появился Углицкий егерский. Его передислокация наглядно денмонстрирует неповоротливость николаевской военной машины. 23 ноября 1853 г. вышел Указ императора о переводе полков 16-й пехотной дивизии на военное положение, и в декабре кадры 3-го и 6-го батальонов полка были укомплектованы бессрочными отпускными. В январе 1854 г. 1-й и 2-й батальоны уже стояли в Москве, 3-й и 4-й батальоны — в г. Богородицке. 20 и 21 января двумя эшелонами полк выступил в Севастополь, пройдя путь через города Тулу, Орёл, Курск, Харьков, Николаев, Жеребков (Херсонской губ.) и на г. Фокшаны. 15 июня полк шёл к Перекопу, а (18) 30 августа выступил на Симферополь, но по пути получил приказ князя Горчакова следовать к реке Альме.

«15 июня по повелению главнокомандующего полк, имея во главе командира полковника Попова, двинулся в Перекоп, шел форсированным маршем без дневок и 17 августа вступил в г. Перекоп. 30 августа выступил в Симферополь, но по пути получил приказание князя Горчакова следовать прямо на позицию при р. Альме, куда и прибыл 7 сентября и стал биваком при д. Бурлюк. 8 сентября полк передвинулся с утра от деревни Бурлюк к д. Анхалар…».^{744}

Вместе с угличанами пришли легкая №2 батарея 16-й артиллерийской бригады и 60-й казачий полк полковника Попова.

7 сентября от Хомутова прибыли 60-й Донской казачий полк и Донская батарейная №3 конная батарея. 8 (20) сентября ожидался Московский пехотный полк. Незадолго до этого прибыл из Севастополя морской батальон.^{745}

Последними на позицию прибыли усталые батальоны Московского пехотного полка. Первым днем 7(19) сентября 1854 г. прибыл 4-й батальон майора Гусева. Вечером того же дня пришел 3-й батальон. 1-й и 2-й батальоны, прибежавшие из-под Керчи под командой генерала Куртьянова и Грибе, после ночного марша прибыли только ранним утром 8 (20) сентября.^{746} Приказ об их отправке к Севастополю Меншиков отправил уже будучи извещенным о прибытии к Крыму союзного флота. Наступил момент принятия решения, и оно было принято. Среди командиров полков преобладающими стали решительность и готовность к сражению. Командир Волынского пехотного полка писал:

«Наконец, друзья мои, давно ожидаемые гости прибыли к нам. Первое известие о появлении флота получено 1-го числа утром, а вечером определилось, что флот в огромном числе судов стал верстах в 20-ти от Евпатории, против селения Саки и Кокмюгом. Там наших войск не было, потому 2 и 3 чисел высажены неприятельские войска беспрепятственно, в числе около 50 тыс. Так, по крайней мере, показывают 11 французов, захваченных казаками на фуражировке. Есть и кавалерия — до 3 тыс.

Князь немедленно распорядился сосредоточением войск наших у Бурлюка на отличной позиции. Мой полк получил приказание выступить 2-го числа после обеда, а на другой день к полудню я был уже на месте, сделав более 40 верст; большую часть ночи шел сильный дождь. Теперь здесь находится 39 батальонов пехоты, 16 эскадронов кавалерии и 10 батарей. Всего приблизительно под оружием до 30 тыс. пехоты. 2 тыс. кавалерии и 80 орудий. Завтра ожидаем еще из Феодосии 2 батальона, полк казаков и батарею артиллерии. Неприятельский лагерь от нас в 20-ти или 22-х верстах; флот виден как на ладони — лес мачт.

До сих пор неприятели ничего не предпринимали, мы так же, ибо занимаем отличную оборонительную позицию».^{747}

Московский пехотный полк стал последней русской воинской частью, прибывшей на Альминскую позицию. С этим же известием был отправлен тот же фельдъегерь в Аргин, (в 45 верстах от Керчи), где находились 1-й и 2-й батальоны Московского пехотного полка, и прибыл туда уже 4 (16) сентября в восемь часов вечера. Командир полка, задержанный хозяйственными распоряжениями, выслал эти батальоны не прежде трех или четырех часов пополудни следующего дня, потому Московский полк, пройдя в шестьдесят пять часов более 150 верст, успел присоединиться к прочим войскам князя Меншикова, стоявшим на Алме, 8 (20) числа лишь к восьми часам утра перед самым сражением.

Когда мы пытаемся представить облик русского пехотинца в сражении на Альме, то чаще всего представляем его в кожаной каске образца 1844 года или бескозырке. Но в этот день все с удивлением смотрели на московцев, уж больно неожиданным и непривычным казался их облик. Только два полка в русской армии имели такие оригинальные головные уборы. Такой тип головного убора являлся особенностью Московского и Бутырского пехотных полков стоявших, на Кубани и Черноморском побережье в 1854 г. Он был разработан наказным атаманом Донского войска генерал-адъютантом М.Г. Хомутовым и командиром Бутырского пехотного полка полковником Д.П. Федоровым. По воспоминаниям современников, он представлял собой «что-то среднее между австрийским кепи и прежним кивером», высокую фуражку «гречневиком» (в красном или белом чехле), к которому вместо козырька пришили большую солдатскую подошву (коричневой кожи) с целью предохранять голову от солнечного удара при сильной жаре. Об этом головном уборе отзывались противоречиво. Одни называли ее нелепой и некрасивой, тяжелой, давящей на голову, другие считали, что шапки «придавали людям бодрый вид».^{748}

Сама бригада выглядела отлично от остальных пехотных бригад русской армии. Во всем чувствовалось влияние Черноморской линии и Кавказа.

«Бригада эта представляла новое зрелище глазам, привыкшим к нашему фронту, — люди были без касок, без ранцев и без портупей, …через плечо перевязь с сумой, при ней манерка и сухарный мешок, плащовый ремень вместо пояса и под полами шинели еще мешок, а у иного два, с туалетными вещами, у иных притом где-нибудь на виду заткнута ложка. Если бы еще круглая подстриженная борода, всё обременительное солдату для красоты и в ущерб удобства исчезло бы. Любо было смотреть на этих развязных молодцов: человек только тогда может быть похож на бойца, когда он не похож на куклу.

Наш солдат снаряжен, разумеется, недурно и хорошо на походе, особенно в военное время, когда многое из его наряда просто теряется: крючки, пригонка амуниции, ламзан, а туалетные вещи без церемонии выкидываются как ни к чему — кроме инспекторского смотра — негодные. Но все-таки много еще обременительного без нужды остается на нем даже в разгар кампании, когда уже никому не придет охота наблюдать за треничками и ремешками. Деревянный воротник, целое партище пуговок, ничего не застегивающих, давящий и парящий голову убор — такие вещи, которые и кинуть нельзя, хоть бы и не грех. Да, наконец, и пресловутый кормилец, или дом солдатский — ранец, заклейменный всеклеймящим учебно-карабинерным язычищем прозвищем «чертов хребтолом» и «чучело телячье», он едва ли составляет такую незаменимую принадлежность походного человека, какою считают его даже старые боевые служаки. А они считают его так же необходимым солдату, как горб дромадеру.

Однако не нужно быть ни медиком, ни механиком, чтобы понять, что сосредоточение тяжести нездорово человеку и вредно механизму его, если даже считать его машиной, и что размещение ее по частям в обоих смыслах очень удобно. Пример — дивизия Хомутова».^{749}

Если уж совсем быть справедливым, то дело не только в Хомутове. Кавказские войска и их начальники всегда отличались тягой к практичности в ущерб парадности. Еще до Крымской войны князь Воронцов заменял у солдат мундиры полукафтанами с поясами, киверы — меховыми шапками, ременные перевязи — легкими сумками, короткие полусапоги — длинными сапогами, вводил полушубки.^{750}

Но было одно из военных формирований, прибывшее в Крым накануне Альминского сражения, о котором многие исследователи не говорят, хотя его появление стало одной из новых страниц в русской военной истории. Генерал-адьютант А.С. Меншиков стал инициатором использования ракетного оружия и по его просьбе в мае 1854 г. в Севастополь были отправлены 600 двухдюймовых ракет. С этой партией ракет в Севастополь поехали гвардейской конной артиллерии поручик Щербачёв. а также фейерверкер и четыре рядовых, ознакомленных с действием и употреблением нового оружия. Восемь ракетных станков с удлиненными (до 7 футов) пусковыми трубами для повышения точности полета снарядов были отправлены в Севастополь позднее.

Пока поручик Щербачёв, прибывший с партией ракет в Севастополь только 1 сентября, разыскивал Главную квартиру (штаб Южной армии), ракеты без приемки были сложены в городе в одном из сараев, принадлежавших севастопольского артиллерийскому гарнизону. При одном из обстрелов Севастополя неприятелем поручик Щербачёв был контужен и отправлен в лазарет. Ракетная команда и ракеты оставались «беспризорными» до августа 1855 г.^{751}

«…По сделании неприятелем десанта в Крым армия князя Меншикова в 8 часов утра 2 сентября была уже на Альме, за исключением Московского пехотного полка, два батальона которого прибыли на позицию только за два часа до боя».^{752}

За сутки до сражения князь Меншиков посетил имение помещицы Анастасьевой в Бурлюке. Осмотрев аул, князь приказал готовить его к поджогу, а хозяйке рекомендовал покинуть свои дом.^{753}

Продовольствие войск

Каким бы выносливым и неприхотливым ни был русский солдат, все эти качества ровным счетом ничего не значили без соответствующего материального и продовольственного снабжения. Как вспоминали современники николаевской эпохи: «…он выше всего ставил улучшение своего материального быта. Старый солдат хотя и распевал песни, которые ему сулили нереальные блага, как, например: «Богу храбрые угодны, — им награда в небесах», на самом же деле всегда предпочитал, чтобы ему не сулили журавля в небе, а дали бы синицу в руки».^{754}

Это значило, что отныне многое зависело от расторопности тыловых служб. Положение со снабжением русской армии в Крыму стало заложником ситуации, сложившейся на юге России в 1853–1854 гг. Главная особенность кампании была в том, что со времен Петра I враг впервые ступил на землю России после 1812 г.

Много проблем получило командование после вывода войск из Придунайских княжеств, когда неожиданно «…театр войны перенесся вдруг за 1000 верст». В первый период организация тыла считалась удовлетворительной и «…во всех этих движениях, назад и вперед, войска везде продовольствовались от интендантства, и ни одного раза не получали провианта от жителей, но всегда из магазинов».^{755}

Но когда к сентябрю 1854 г. в Крыму сосредоточились части 6-го пехотного корпуса и начали подходить части других корпусов, сложилась чрезвычайная ситуация.

«…во время сражения на Альме, т.е. 8 сентября, было 35 тысяч человек, войска эти продовольствовались провиантом, заготовленным по распоряжению военного министерства для малого числа войск, в сравнении с числом прежде там находившимся. Сухарей не было вовсе».^{756}

К беде русской армии, огромные накопленные имущественные и продовольственные запасы (одного хлеба более чем на 400 тыс. четвертей)^{757} находились в разных местах на пространстве до 600 верст. После вывода армии из Княжеств их пришлось перебрасывать в Крым. Однако состояние дорог, транспорта и административное управление привели к тому, что даже к лету 1855 г. этот процесс в полном объеме не был завершен, хотя к этому времени большая часть продовольствия и имущества пришли в полную или частичную негодность.

Для обеспечения снабжения войск в Крым из Южной армии были выдвинуты три полубригады подвижного магазина: две воловьи и одна конная, нагруженные сухарями и крупой, из числа привезенных из Придунайских княжеств, сложенных в Водолай-Исакчи. Кроме того, было сделано распоряжение о сформировании для войск, действовавших в Крыму, двух новых полубригад, каждая из 1000 подвод от дворянства Херсонской и Екатеринославской губерний. Обе изъявили полную готовность пожертвовать в пользу войск требовавшиеся от них подводы со всеми принадлежностями и подводчиками.[173] Для занятия в этих полубригадах должностей полубригадных ротных командиров были командированы в Бериславль и Александровск (где назначался сбор подвод) офицеры из Южной армии».^{758}

Подвижные магазины в течение всей весны и лета были заняты перевозкой припасов из Симферополя на Альминскую станцию, в Бахчисарай, Зеленкой и на Северную сторону Севастополя. Это была трудная работа: путь на Альму занимал двое слток, в Бахчисарай — четверо, на Северную сторону — восемь.

Но даже если бы и было достаточно продовольствия войск в Крыму, то его просто не было где хранить. Когда в 1854 г. войска двинулись к Севастополю, то оказалось, что на полуострове не из чего строить ни магазины, ни железную дорогу.

«…Во-первых, потому, что в Крыму наше положение не было прочно; во-вторых, по недостатку строительных материалов и, в-третьих, потому что если бы привозить материалы издали, то постройка магазинов обошлась бы в 6 раз дороже стоимости всех испортившихся припасов, да и недостало бы подвод для своза материалов, нужных как для постройки магазинов, так и железной дороги…».^{759}

Таким образом, Крымский полуостров не был в состоянии прокормить своими силами группировку русских войск численностью более 15–20 тыс. человек. Массу проблем создавало размещение увеличивавшегося с каждым месяцем числа войск. Крайний недостаток жилого фонда совершенно не обеспечивал размещения крупных войсковых контингентов, тыловых органов и госпиталей. Мелкие населенные пункты состояли из группы мазанок и землянок, тесных, сырых и лишенных отопления; материалов для строительства жилищ не было.

Продовольственные запасы сосредоточивались в провиантских магазинах, распределенных по всей территории полуострова. Самый большой находился в Севастополе (28000 четвертей муки и 2800 четвертей круп). Кроме того, магазины располагались в Симферополе, Евпатории, Ялте, Карасубазаре, Керчи, Еникале и в Арабате. Отдельно был устроен Перекопский магазин для снабжения войск на севере полуострова.

В магазинах на 1 (13) сентября 1854 г. находилось следующее количество запасов продовольствия.

Муки — 58 791 четв.

Крупы — 6 244 четв.

Сухарей — 2 456 четв.

Овса — 16 000 четв.

Ячменя — 1 000 четв.

Это количество продовольствия могло кормить 51 000 человек гарнизона армии (без флота) в Крыму в течение 4¹/₂ месяца.^{760}

Медицинская служба русской армии в Крыму к началу Крымской кампании

Не лучше обстояли дела и в медицинской службе. Русский военный врач профессор Гюббенет, говоря о состоянии медицинской службы русской армии перед вторжением неприятельской армии в Россию, оценивал ее как рассчитанную на мирное время и едва удовлетворявшую все нужды войск в военное время. В общей сложности было подготовлено не более 3 000 госпитальных мест, но еще до первого сражения в Крыму они почти полностью были заняты больными.^{761} Не будем забывать, что еще в 1853 г. туда были сданы больные полков 13-й пехотной дивизии, в частности. Литовского егерского, отправленных кораблями Черноморского флота на Кавказ.^{762} Генерал Тотлебен приводит другие цифры, но они незначительно отличаются. Распределение количества мест в госпиталях было следующим:^{763}

Постоянный госпиталь в Севастополе — 300

Временный в Симферополе — 300

Временный в Феодосии — 300

Временный в Керчи — 150

Временный в Перекопе — 75

Итого: 1125 мест для больных.

Кроме этого, могли быть открыты по необходимости военно-временные госпитали:

В Севастополе, 3-го класса, один — 600

В Севастополе, 2-го класса, два — 300

Херсонский №29-го — 300

Итого: 1200 мест для больных.

Кроме этого, в Севастополе был морской госпиталь на 1800 чел.

Качество лечения в госпиталях было, мягко говоря, низким. По донесению генерал-штаб-доктора Южной армии Чернобаева, смертность во временных госпиталях за 1853–1854 гг. составляла 1:18, в постоянных — 1:9,5.^{764}

Медицинское снабжение войск в Крыму находилось в ведомстве Южной армии и осуществлялось по остаточному принципу. В результате перед Альминским сражением русская армия имела ничтожно мало медикаментов и перевязочных средств, да и то плохого качества. Госпитального имущества имелось всего на 1 500 человек, а перевязочных средств — на 6 000 раненых.^{765}

Не хватало не только медикаментов и госпитальных мест, не хватало и достаточного числа квалифицированных врачей. В результате уже в ходе кампании пришлось делать ускоренные выпуски врачей из медицинской академии и университетов, что было не лучшим способом решения проблемы.^{766}