3. СОЛДАТСКАЯ ДОЛЯ, ИЛИ О ВЫТЯНУВШИХ ВСЮ ВОЙНУ
3. СОЛДАТСКАЯ ДОЛЯ, ИЛИ О ВЫТЯНУВШИХ ВСЮ ВОЙНУ
34 млн. 476,7 тыс.человек надевали шинели в течение всей войны...
21,7 млн. человек (призывавшихся или состоящих на военной службе) по различным причинам убыли за годы войны из рядов Красной Армии и Флота...
Безвозвратные потери (убиты, умерли, пропали без вести, попали в плен, не боевые потери) рядового и сержантского состава за войну составили 10 384 869 человек, или 92,02%...
Санитарные потери (ранены, контужены, обожжены, заболели, обморожены и т.д.) рядового и сержантского состава составили 16 969 837, или 92,51%...
О чем говорят эти безумно страшные цифры (тем более, если они не точные)?
Прежде всего о кровавой трагедии, развернувшейся на полях сражений Великой Отечественной войны! О неисчислимых жертвах, великом горе, миллионах слез матерей и вдов! А еще о солдатской доле, которую сотворила война своим диким безумием!
Война насильно ворвалась в каждую их жизнь, чтобы забрать ее или остаться в ней навсегда!
Солдаты Великой Отечественной войны. Сколько написано о них книг, сколько посвящено стихов и песен, сколько сказано, а все равно не все.
Тогда на фронте они были самыми беззащитными, самыми неизвестными, самыми смертными. Ведь скольких еще не нашли, не перезахоронили, не наградили. А сколько их остаются до сих пор без вести пропавшими.
«Скажу о себе, — абсолютно искренне писал о солдате Виктор Некрасов. — Я был офицером Красной Армии и до сих пор питаю к ней любовь и уважение. Более того, она для меня родная. Нет ничего ближе для меня, чем мой друг — фронтовик, чем Ванька -взводный, чем красноармеец, боец, “колышек”, как называли мы его на своем идиотском телефонном коде. Солдат! (Первое время после введения этого старорежимного термина мы относились к нему иронически, как к погонам, — “Эй, солдат, иди сюда!” — это несерьезно, шутливо.) Солдат! Как много в этом слове. И смелость, и добродушие, и хитрость, и любовь к жизни, и презрение к смерти, и желание обмануть ее, а заодно и тебя, свое начальство, и само отношение к начальству, человеку городскому, пусть образованному, но не умеющему отличать рожь от пшеницы (я, во всяком случае), и отношение к врагу, немцу, “фрицу” — непонятному и злому, когда он в своих окопах или в кабине «мессера», и жалкому, вызывающему сострадание пленному, в обнимку со своим набитым черт знает чем сидором, сидящему у костра на берегу Волги...
Родной ты мой “березовый колышек” (в отличие от “горелого”, не в обиду ему будет сказано, не понимающего по-русски узбека или казаха). Я навеки полюбил тебя, деревенского парнишку в нелепо торчащей на голове пилотке или серой ушанке в майскую жару (во время харьковского наступления 42-го г. мы все были в ушанках, а до того в лютую зиму, в запасном батальоне, под Сталинградам, обмундирование было х/б — хлопчатобумажное — и ни признака белья), в ботинках на два номера больше и вечно разматывающихся обмотках, ленивого, всегда голодного и “не перекурить ли нам этого дела, товарищ капитан?”, а в общем-то, вытянувшего всю войну и водрузившего знамя (я знал потом обоих — и Егорова, и Кантарию — хитрые мужички) на самом Рейхстаге. Ну как тебя не полюбить, защитничка нашего, победителя?»
Русский писатель Б.Л. Васильев чудом вышел мальчишкой из окружения в октябре 1941-го под станцией Глинка. Потом в его солдатской жизни была пулеметная школа. В ней старшего сержанта Васильева оставили как отличника и назначили заместителем командира учебного взвода.
«Мне нравилась моя служба. В армию приходили взрослые мужчины из запаса, я рассказывал им о немецкой армии, о ее способах ведения боя. Я не занимался с ними строевой подготовкой, поскольку на фронте она не нужна, но без всякой пощады гонял их в двадцатикилометровые кроссы по пересеченной местности. Уж что-то, а бегать на фронте им придется немало.
А еще я рассказывал им, что нельзя хранить взрыватели в нагрудных карманах, нельзя пить перед боем — ни глотка! — если они хотят остаться в живых и что в атаке нельзя расходовать всю обойму, поскольку на перезарядку времени не будет, а с немцем в рукопашную один на один может пойти только ненормальный.
— Это понятно! — гоготали мои мужики. — Они, поди, не одной картошечкой с детства кормлены», — вспоминает Борис Львович.
Однако, несмотря на некоторое благополучие, он писал рапорты с просьбой отправить на фронт, потому что доходил на третьей норме...
Да только случай помог попасть в резерв сержантского состава Западного фронта.
В Москве, в знаменитых Алешинских казармах свирепствовала страшная дисциплина. Нас никуда не пускали, день был расписан по минутам, построения следовали за построениями, а за нарушения — гауптвахта. И кормили еще хуже, чем в полковой школе...»
Правда, через три дня все закончилось, и старшего сержанта Васильева распределили в 8-й Гвардейский воздушно-десантный полк 3-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии.
Слово Б.Л. Васильеву: «В восемь утра я прибыл в Монино, Спросил у патруля, как мне пройти в штаб полка, притопал по указанному адресу, объяснил дежурному, что направлен к ним в полк, и был допущен к самому исполняющему обязанности командира полка майору Царскому.
В большой захламленной и невероятно прокуренной комнате — бывшей учительской, поскольку штаб располагался в школе, — сидело и лежало десятка два людей самого растерзанного вида. Офицеры и сержанты были одинаково тяжелы с беспробудного похмелья, на столе среди объедков хлеба, колбасы, соленых огурцов и капусты валялись пустые бутылки. Я доложил по всей форме здоровенному одесскому биндюжнику в распахнутой в настежь гимнастерке со Звездой Героя, кто я, откуда и зачем прибыл.
— Пехота?
— Так точно!
Так я сам себя определил в пехоту, а посему был, с точки зрения десантного командования, обязан заниматься караулами, разводами, построениями, ночными поверками часовых — словом, всей пехотной суетой. Мне это было привычно, караульную службу я знал, а об уставах и говорить не приходится. Впрочем, о них никто не вспоминал. Полк только приступал к формировке на основе чудом выживших из боевого сбора десантников, которым пока еще было не до того, чтобы заниматься поступившим пополнением. Они еще переживали чудо собственного спасения, горячку скоротечных боев и гибель товарищей. Я их понимал, выполнял всю повседневную руганную текучку строевой жизни, но как же я им завидовал! И так мечтал попасть в их окружение на любые роли. Даже на роль «выпить подано». Льготы были почти безгрешными: я просто хотел послушать их рассказы, еще не понимая, что десантники, побывавшие в боевых сбросах, больше всего на свете не любят рассказов о том, что с ними случалось по ту сторону фронта».
Вскоре Борису Львовичу выдали очень хороший ватный комбинезон, стали прибывать кандидаты в десантники, и полк приступил наконец-то к «ежедневной и весьма жесткой программе подготовки завтрашней воздушной пехоты». Начались прыжки.
Далее Бориса Львович вспоминает: «Мы совершили по шесть прыжков, в том числе четыре с полным снаряжением и два -ночных. (...) Все шло удачно. Я удачно приземлился, удачно гасил парашют, удачно скатывал его и волок к месту сбора. И так шло до первой половины марта.
16 марта 1943 г. наш взвод поднялся по тревоге, когда было еще темно. В оружейной комнате выдали снаряжение из запечатанных отсеков, и мы поняли, что сброс будет боевым. Это знали и бывалые оружейники. Помогая каждому подогнать одежду и оружие, они после обязательного приказа “попрыгать” молча клали руку на плечо.
Мы грузились в уже прогретые и готовые к старту “дугласы” в сером предрассветном полумраке. В первый — командир с полувзводом, во второй — я со своими восемнадцатью бойцами. И не успели как следует рассесться на узких боковых скамьях, как самолеты пошли на взлет.
В “дугласах” было тесно и холодно. Кажется, мы молчали, не помню. Помню, что я только собрался заговорить, покопавшись в памяти и подобрав что-то смешное, как зажглась лампочка над кабиной пилотов, а возле дверей появились рослые фигуры выбрасывающих. (...)
Внизу дул резкий ветер, и я, упав на бок, сразу же отстегнул парашют, чтоб меня не уволокло. Тут же вскочил на ноги и оглянулся.
До сих пор мне снится эта точка моего первого боевого приземления. Низменный заледенелый берег какой-то речки, на котором дугами торчали еще не втаявшие веришнками лозы, и я крикнул ребятам, чтобы смотрели под ноги. Чуть левее горел то ли город, то ли большое село, откуда доносилась редкая стрельба орудий.
Никого из моих подчиненных никуда не отнесло, и, хотя солнце еще не показалось, ледяная поверхность отсвечивала достаточно, чтобы всех пересчитать и не прибегать к свистку. А когда они собрались, трижды коротко свистнул командир: “Все ко мне!”
Но я уже знал, как нам бежать. Противоположный берег был обрывист, и под этим обрывом я и решил провести своих бойцов к командиру.
Сказал:
— За мной. Тихо и не отставать.
Это было последнее, что я тогда сказал. Я бежал впереди под обрывом и только завернул за поворот, как перед глазами сверкнула яркая вспышка.
И больше я ничего не помню. Ничего...»
Бориса Львовича тяжело оглушило. Он оглох, ничего не видел и не мог ходить. Его голова все время болела. В себя он пришел в Костромском эвакогоспитале...
***
Знаменитый диктор Центрального телевидения Виктор Иванович Балашов на фронт ушел в конце лета 1941-го. Совсем недавно он закончил десять классов. А чтобы никого не смущали его неполные 17, прибавил себе три года.
Прямо из Москвы он попал под Брянск на войну.
Виктор Иванович вспоминает: «Мы захватили вражеский окоп. Я бегу, а на пути мертвый немец лежит. Совсем юный: огромный, светловолосый. Помню, я ему на живот наступил Потому как перепрыгнуть было невозможно. Мчусь, и мысль мелькнула: вот ведь парень, как я. Погиб во цвете лет. За что? Вдруг прямо над пилоткой пуля просвистела и вошла в подушку, лежавшую на бруствере. Так мне повезло в первый раз.
Я вернулся с ночного задания, пришел в сарай, где мы жили, стал раздеваться, скинул шинель и вдруг обнаружил, что левый рукав гимнастерки прострелен. А меня пуля даже не задела. Так я остался жить во второй раз.
У села Поныри нас бросили в атаку. Мы шли во весь рост. Но прорыв наш был жестоко подавлен немцами. Обстрел фашисты вели очень плотный, идти вперед невозможно. Тут мой товарищ. сержант-узбек, говорит: “Прыгай в воронку”. Потому что есть за: кон: снаряд в одну воронку дважды не попадает. Нырнули мы в яму; лежим — друг от друга в полуметре. И вдруг что-то между нами как шлепнет и зажужжало в песке. Поворачиваем головы, а это крутится огромный осколок от снаряда».
Так солдат Балашов ушел от смерти в третий раз.
Чемпион Москвы по самбо он воевал в разведке почти три года. Два ордена Красной Звезды — серьезные награды для солдата! Именно их и заслужил Виктор Иванович на фронте. И все же первое легкое ранение он получил. В ногу. Второе оказалось гораздо тяжелее. И тоже в ногу.
«Это случилось под Орлом, за пять дней до начала битвы на Курской дуге. Разведгруппа Балашова отправилась на задание за линию фронту. Ночь. Подползли к колючей проволоке, аккуратно ее разрезали... Вдруг сработала сигнализация. Туг же немцы засветили ночное небо сигнальными ракетами. А у разведчиков инструкция: если засекут — в бой не вступать, а возвращаться на свои позиции. Поползли — немцы открыли стрельбу, ранило всех пятерых. Лежат наши солдатики окровавленные в чистом поле. С одной стороны за ними фрицы ползут, а с другой — наши санитарочки.
Девочки первыми успели, положили ребят на салазки — к своим».
Осколок попал в бедро. Сначала была сложная операция в полевом госпитале. Затем отправка в тыл на санитарном самолете «По-2». Затем санитарный поезд. Эвакуация в Рязань, в Свердловск, в Красноярск. И в каждом городе — операция. А в конце 1944 г. война для Балашова закончилась.
***
Для величайшего актера Иннокентия Михайловича Смоктуновского путь на войну начался в январе 1943 г. Сначала было военное училище. Но там, за то, что курсант Смоктуновский собирал оставшуюся картошку, его отправили на фронт.
Потом он воевал на Курской дуге, участвовал в форсировании Днепра и освобождении Киева.
«Не верьте, что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперед, и ты это делаешь», — говорил Иннокентий Михайлович.
В первых числах декабря 1943 г. в бою под Житомиром Смоктуновский, находясь в окружении, был захвачен в плен.
Но нечеловеческие условия не смогли сломать Иннокентия Михайловича: «Был и другой выход — желающим предлагали службу в РОА... Но меня он не устроил...»
Однажды колонну советских военнопленных гнали в Германию. Смоктуновскому стало плохо с желудком. «И когда он уже был не в силах терпеть, ему и еще одному пленному разрешили по нужде выйти из строя. Смоктуновский до конца жизни с благодарностью вспоминал этого солдата, который жестом показал ему оставаться под мостом, а сам взял и скатился на спине по снегу, смазав их следы. Так отсутствия Смоктуновского никто и не заметил. А он чуть ли не сутки просидел в сугробе, а потом пробрался в близлежащую деревеньку», — рассказывает о своем друге Римма Маркова.
Несколько недель Иннокентий Михайлович скитался по лесам, скрываясь от немцев. «То и дело впадая в полузабытье от голода, он пробирался через чащи, пока наконец не выбрался к деревушке Дмитровка. Здесь его умирающего от истощения подобрала старушка-украинка». «У Шевчуков Смоктуновский прожил около месяца, а в феврале 1944-го случай помог ему добраться к партизанам. Несколько месяцев он воевал в партизанском отряде им. Ленина Каменец-Подольского соединения. В мае 1944-го произошло соединение партизанского отряда с регулярными частями Красной Армии».
Закончил войну старший сержант Смоктуновский в Германии с медалью «За отвагу». А вторая медаль «За отвагу» нашла его почти через 50 лет (с 1943 г.) на мхатовском спектакле «Кабала святош».
***
Весной 1941 г. Юрий Владимирович Никулин начал готовиться к демобилизации. Подходила к концу срочная служба в Красной Армии. Ему было двадцать. Но все изменила начавшаяся война.
Уже в первые дни его зенитная батарея открыла огонь по самолетам противника, которые прорывались к Ленинграду.
Воевал Юрий Владимирович до весны 1943 г. Затем дважды находился на излечении в госпитале — с воспалением легких и после контузии. После излечения был направлен в 72-й отдельный зенитный артиллерийский Пушкинский дивизион резерва Главного командования, что базировался под Колпином. Старший сержант Никулин исполнял должность помощника командира взвода.
«Не могу сказать, что я отношусь к храбрым людям, — вспоминал актер. — Нет, мне бывало страшно. Все дело в том, что как тот страх проявляется. С одними случались истерики — они плакали, кричали, убегали. Другие переносили внешне спокойно...
Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком оторвало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой начисто...»
Победу Юрий Никулин встретил в Прибалтике. А 18 июля 1945 г. Приказом по артиллерии Ленинградского фронта № 081/Н его наградят самой уважаемой в солдатской среде медалью — «За отвагу».
***
Любимейший советский актер Анатолий Дмитриевич Папанов на фронт ушел в 1941-м.
«Разве можно забыть, как после двух с половиной часов боя из сорока двух человек осталось тринадцать?», — не раз вспоминал он спустя годы.
В начале 1942 г. Папанова тяжело ранило в ногу на Юго-Западном фронте. Почти полгода он лечился в госпитале, и был комиссован по инвалидности осенью же 1942-го.
Для инвалида третьей группы война закончилась рано. Но всю оставшуюся жизнь она напоминала Анатолию Ивановичу этим ранением: косточки на ступне периодически отторгались организмом.
«Немец мне полпятки срезал», — как всегда с долей иронии говорил Папанов о своем серьезном ранении.
***
7 июля 1941 г. Михаил Иванович Пуговкин ушел на фронт, прибавив себе всего один год.
«Нас, ополченцев, в срочном порядке посадили на 90 автобусов и повезли в сторону Смоленска, — рассказывает Михаил Иванович журналисту Д. Мельману. — Оружия не выдачи. Даже в военное обмундирование не успели переодеть: ехали в майках и белых тапочках, которые чистили зубным порошком... По дороге мы попали под обстрел немецких бомбардировщиков, и из всей нашей колонны уцелело всего 3-4 автобуса, не больше. Мне повезло: со своим товарищем, художником Борисом Бариновым, мы выжили в этом кромешном аду.
Попали в Ельню, которая семь раз переходила от русских к немцам и наоборот. Вот там, на Смоленском фронте, я и увидел, как предавали нас, солдат, советские генералы. Начиная с Власова. Они бросали командные пункты, стреляли друг в друга... Творилось Бог знает что».
Под Ворошиловградом в 1942 г. Михаил Иванович был тяжело ранен в ногу. Уже в госпитале началась гангрена, и Пуговкина стали готовить к ампутации. Три сложнейших операции полевого хирурга и всего лишь шрам через всю ногу на всю оставшуюся жизнь.
Затем несколько месяцев в эвакогоспиталях Грозного, Тбилиси, где рана зарастала вполне естественным путем. Но дальше, еще страшнее: «Когда немецкие войска подходили к Кавказу, мне, как и другим раненым, выдали документы и отпустили домой на амбулаторное лечение. Но добирался до Москвы я целый месяц. На пароход “Ворошилов”, плывущий через Каспийское море, в первую очередь сажали летчиков, а мы, триста человек раненых, ждали своей очереди погрузки. И тут я собственными глазами увидел, как офицеры, вместо своих жен и детей, грузили на борт большие сундуки, баулы и картины. Естественно, все взбунтовались — стали самовольно, не дожидаясь очереди, штурмовать пароход. Не разбирали никого: свой, чужой... В ход уже пошли ножи, пистолеты и даже гранаты. Каким образом я оказался на пароходе — до сих пор страшно вспоминать. Ведь столько тогда человек погибли в этой чудовищной давке...»
Однако зацепило и Михаила Ивановича. Осколок гранаты, брошенный кем-то из толпы, попал ему в щеку.
«Лицо сильно распухло, один глаз не отрывался, и даже медсестры эшелона, направляющегося в Москву, шарахались при виде искалеченного солдата».
В июле 1942 г. М.И. Пуговкина уволили в запас по болезни. Казалось бы, стрелок, а затем разведчик войсковой разведки 1147 стрелкового полка войну отвоевал.
В 1943 г. с палочкой Михаил Иванович пришел в Московский Драматический театр, где ему дали главную роль в спектакле «Москвичка». Но в августе 1944 г. его снова мобилизовали в армию и направили для учебы в Горьковское танковое училище. Там и застала Пуговкина Победа!
***
Известный в России и за рубежом русский писатель и философ Александр Александрович Зиновьев войну застал во время прохождения срочной службы сержантом танкового полка. В своей, на мой взгляд, выдающейся книге «Русская судьба, исповедь отщепенца» он пишет: «Наше бегство перешло в отступление с боями — приходилось как-то обороняться. Ожидалась атака немецких автоматчиков. Наше сильно поредевшее подразделение было не способно долго обороняться. Было приказано отступать, оставив прикрытие.
Несколько человек вызвались добровольцами, я — в их числе. Мы, оставшиеся прикрывать отступление части, приготовились сражаться до последнего патрона и достойно умереть. Это не слова, а вполне искреннее решение. Я заметил, что активная готовность умереть снижает страх смерти и даже совсем заглушает его. Мне не было страшно умереть, будучи беззащитным и не имея возможности наносить удар врагу. Это мое состояние идти навстречу смерти было лишь продолжением и развитием моего детского стремления преодолевать страх, идя навстречу источнику страха. Скоро показались немцы. Мы начали стрелять. И они открыли стрельбу. Мне не раз приходилось читать описания психологического состояния людей в первых боях. Может быть, в этих описаниях была доля истины. Но со мной, так же как и с моими товарищами, ничего подобного не было. Мы начали стрелять так, как будто были старыми солдатами, привыкшими убивать. И дело было не только в том, что враги были на расстоянии, мы не видели их лиц и не знали, в кого именно мы попадем. Потом мне пришлось участвовать в уничтожении группы немецких автоматчиков, оторвавшихся от своей части. Два немца залегли около будки высокого напряжения. Я и еще один солдат встали во весь рост и пошли на них с винтовками. Они не стреляли, может быть, растерялись от неожиданности. Мы прикололи их штыками. Произошло это так быстро, что мы просто не имели времени испытать все те психологические перемены, которые так подробно и вроде бы со знанием дела описывали писатели.
В этой операции я был ранен в плечо. Ранение оказалось не опасным. Но плечо распухло.
Я долго не мог двигать рукой. Ни о каком госпитале и думать было нечего. Некому было даже перевязать плечо. Я был горд тем, что был по-настоящему ранен. И был рад, что уцелел. (...) После сдачи Орши мы отступали в направлении к Москве. Я тогда установил для себя, что война — это пять процентов сражения и на девяносто пять процентов — всякого рода передвижения и работы. А из пяти процентов сражений противника в лицо видит лишь ничтожная часть воюющих. Большинство солдат погибали, ни разу не увидев врага, а многие — даже не сделали ни одного выстрела. (...) Конечно, война не была развлечением. Были все те ужасы, о которых писали бесчисленные авторы и которые показывались в бесчисленных фильмах. Я их видел и переживал так же, как и другие. Кое-что досталось и мне самому. Я не могу добавить к тому, что уже сказано на эту тему, ничего нового. Кроме того, мое сознание всегда было ориентировано так, что все очевидные ужасы проходили мимо меня стороной. Я видел в происходящем то, на что не обращали внимания другие, а именно нелепость, уродливость и вместе с тем чудовищную заурядность происходящего».
***
Народный артист России Георгий Александрович Юматов в 1941 г. поступил в Московскую объединенную школу ВМФ. Ему было пятнадцать. Со школьных лет москвич Юматов мечтал стать моряком, достаточно серьезно занимался спортом. И вот он в школе юнг, где сотни мальчишек с великим удовольствием постигали азы армейской службы в напряженной учебе, учебных вахтах, нарядах и караулах.
Среди морских специальностей Георгий Александрович выбрал специальность сигнальщика. И не только потому, что курс обучения там был короче.
«Я пошел в сигнальщики не случайно, — рассказывал он своему однокашнику, — мне казалось, что их работа на корабле — одна из самых важных. Сигнальщик — глаза и уши командира, и даже когда от пуль и снарядов не было спасения, стоял на мостике, ты должен видеть все на море и на суше...»
Георгий Александрович буквально рвался на фронт. Куда попал уже в 1942 г. шестнадцатилетним юнгой. Был рулевым-сигнальщиком на бронекатерах Азовской, а затем и Дунайской флотилий. Участвовал в Малоземельном, Евпаторийском десантах, в штурме Измаила, во взятии Будапешта, Бухареста и Вены.
Неоднократно раненый и контуженный, он был точно заговоренный. В одном бою их корабельная собака, испугавшись обстрела, прыгнула за борт. Георгий бросился за ней. В это время его торпедный катер разнесло снарядом в щепки. И он остался жив.
Была в военной биографии великого артиста-самородка и рукопашная за Венский мост, где погибли более 2000 моряков-десантников. При этом Георгий Александрович ни разу не сошел на берег, не побывал в госпитале, предпочитая лечиться на кораблях.
Медаль«Ушакова»,которойонбылнагражден25 ноября 1944г. Приказом по Керченской бригаде кораблей за № 05, стала самой значимой для него наградой из всех заслуженных на фронте.
Демобилизовавшись в июле 1945 г. матрос Юматов совершенно при фантастических обстоятельствах стал актером. И в 1949 г. служил в Государственном театре киноактера.
***
Булат Шалвович Окуджава ушел на фронт семнадцатилетним добровольцем в апреле 1942 г. В Кахетии, где базировался 10-й отдельный запасной минометный дивизион, таких как он мальчишек, встретили неприветливо. Они ходили в своем домашнем, не принимали присягу, потому что не было обмундирования. «А потом нам выдали шапки альпийских стрелков, и мы, обносившиеся, босиком, в этих альпийских широкополых шляпах, запевая и ударяя босыми ногами в грязь, ходили строем, — рассказывал Булат Шалвович. — Однажды нас вдруг подняли. Повезли в баню и после помывки выдали новую форму. Привезли нас, чистеньких, в Дом офицеров в Тбилиси».
Правда, после многочасового митинга и художественной самодеятельности Окуджаву и его товарищей отправили не на фронт, а под Тбилиси. Он вспоминал: «Там мы изучали искусство пользования ручной гранатой. Раздали гранаты и предупредили, что если сунуть неудачно капсулу внутрь, то тут же взрыв, и все. Гранаты заставляли на пояс прицепить, капсулы отдельно, и с этим добром велели лечь спать. Мы ложились медленно, стараясь не дышать. Ночь была страшная. Полный ужас. Утром смотрим: стоят новенькие американские “студебеккеры”, наши минометы прицеплены к ним. По машинам! Скорее, скорее. Эшелоны стоят. Погрузка. Начинаем грузить каждый свой миномет». А дальше фронтовые скитания: «Это была отдельная минометная батарея, которая придавалась разным частям. Вот мы едем-едем, нас должны придать такому-то полку. Приезжаем, оказывается там уже батарея есть. Потом несколько дней ждем, потом нас отправляют в другое место. Опять эшелон, опять придают какому-то полку. Придали, оказывается у нас нет довольствия. Все жрут, а нам есть нечего. Что делать? И командир нам как-то говорит, что надо самим еду доставать. Мы по парам разделились и пошли по разным кубанским селам просить милостыню. Кто что давал, все в общий мешок приносили. В казарме все это раскладывали на одинаковые кучки. Потом один отворачивался: “Кому?” — “Тому”. Так раздавали. И командиры питались, и мы.
Потом попали на фронт. Где меня ранило весьма прозаически. Из крупнокалиберного пулемета, с самолета. “Рама” летала и постреливала. Случайно какая-то пуля раздробила кость и застряла в бедре. Я долго ее потом носил на веревочке...»
В общем, толком повоевать у Булата Шалвовича не получилось. «Месяца полтора, — рассказывал он Юрию Росту. — Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал. В основном скитался из части в часть. А потом — запасной полк, там мариновали. Но запасной полк — это просто лагерь. Кормили бурдой какой-то. Заставляли работать. Жутко было. Там уже содержались бывшие фронтовики, которые были доставлены с фронта. Они ненавидели это все.
Осенью 43-го г. — опять баня, опять новая одежда. Эшелон. И повезли. Слух пошел, что под Новороссийск нас везут. По пути шел грабеж полей, к тому же к поезду выходили крестьяне. Со жратвой. (...)
Мы им американские ботинки рыжие, они взамен тоже ботинки, но разбитые, и еще в придачу кусок хлеба и сала кусок. Полому мы приехали к месту назначения грязные, рваные, похожие на обезьян, спившиеся. И командиры, и солдаты. И нас велели отправить в Батуми, в какую-то воинскую часть, приводить в чувство. Там казармы, на полу солома, прямо на соломе мы спали. Ничего не делали. Я запомнил только то, что повели нас на экскурсию: почему-то дачу Берия смотреть». А дальше: «Погрузили на баржу и повезли под Новороссийск. У нас почему-то много вина всякого: пьем и плывем, пьем и плывем. Потом стали слышать уже выстрелы. Потом долго стояли, нас не выпускали. Однажды ранним утром нас построили на палубе. Пришел какой-то фронтовой начальник. Он посмотрел на нас и ушел. Мы еще день простояли, и нас отправили обратно.
Меня вновь отправили в запасной полк, где я опять мучился, пока не пришли вербовщики. Выбирать. Я уже на фронте побывал, я уже землянки порыл, я уже наелся всем этим. Я стараюсь сачковать, куда-нибудь полегче. Никакого романтизма. Пожрать, поспать и ничего не делать — это главное. Один офицер набирает в артиллерию большой мощности, Резерв Главного командования. Стоит где-то в Закавказье, в горах. Не воевала с первого дня. И не предполагается, что будет воевать. Подумал: что там-то может быть трудного? Снаряды подносить — эта работа мне не страшна. А что еще? Думаю: такая лафа. И я завербовался».
Однако в Степанакерте Окуджаву перевербовали в пехотное училище.
«Я посчитал: через полгода буду младшим лейтенантом, хромовые сапожки... Там никто ничего не спрашивал, а у меня к тому же высокое девятиклассное образование. Зачислили меня, и началась муштра невыносимая. Такая муштра началась, что не дай Бог. Полгода ждать — умру. Я человек нетерпеливый..
Через три месяца Булат Шалвович обратился к замполиту и доложил о том, что его отец — враг народа. А на следующий день получил назначение в артиллерийскую часть. При установке гаубицы у Окуджавы открылась рана. Отправили в госпиталь. Затем отпуск по ранению на три месяца и демобилизация.
***
Он так и останется в истории отечественного кино самым смешным персонажем фильма «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» — Федей. Заслуженный артист РСФСР Алексей Макарович Смирнов был призван в ряды Красной Армии 25 февраля 1940 г. ненадолго, но прослужил в ней до 27 мая 1946-го. Всю его жизнь, как и многих других, изменила война. В двадцать один год он встретил ее в артиллерии рядовым.
Первую свою боевую награду — медаль «За отвагу» Алексей Макарович заслужил 22 июля 1943 г. Приказом по 169 минометному полку за № 8.
Вторую — орден Красной Звезды заслужил 28 апреля 1944 г. Приказом по 3-й артиллерийской дивизии прорыва РГК за №015/Н.
Третью — медаль «За боевые заслуги» — 16 июня 1944 г. Приказом по 3-й артиллерийской дивизии прорыва за № 019/Н.
Следующими боевыми наградами всенародного любимца стали два ордена Славы.
Орденом III степени он был награжден Приказом по 3-й артиллерийской Житомирской дивизии за № 026/Н от 15 сентября 1944 года. В наградном листе на А.М. Смирнова написано: «20 июля 1944 г. в районе высоты 293 противник силою до 40 гитлеровцев атаковал батарею. Товарищ Смирнов, воодушевляя бойцов, бросился в бой и отбил нападение немцев. Сам лично взял в плен 7 гитлеровцев. 27 июля в районе деревни Журавка, выходя из окружения, взял в плен 5 гитлеровцев. Товарищ Смирнов А.М. достоин правительственной награды — ордена Славы III степени. Командир 169 минометного полка Сальцын».
Орденом III степени Смирнова наградили Приказом по войскам 5-й Гвардейской армии за № 035/Н от 27 апреля 1945 г. за то что: «17.01.45 г. в д. Посташевице группа немецких автоматчиков с засады обстреляла автомашины батареи и закрыла путь вперед. Тов. Смирнов с тремя красноармейцами, бросился на немцев и лично из автомата убил 3 гитлеровцев и 2 взял в плен. Батарея получила возможность двигаться вперед.
22.01.45 г., несмотря на интенсивный ружейно-пулеметный и артиллерийско-минометный обстрел противника, с расчетом на себе переправили миномет на левый берег реки Одер, вместе с 36-м Гвардейским стрелковым полком, откуда огнем из миномета уничтожил 2 пулеметных точки в д. Эйхенрид и до 20 гитлеровцев.
36-й Гвардейский стрелковый полк овладел д. Эйнхенрид — плацдарм на левом берегу реки Одер.
Тов. Смирнов А.М. достоин правительственной награды ордена Славы II степени...»
Старшина Смирнов был командиром миномета 169-го минометного полка.
Войну закончил командиром огневого взвода — младшим лейтенантом.
После демобилизации скромный человек, совершенно никогда не бравирующий своими боевыми наградами, вернулся в Ленинград в Театр музыки, где работал артистом...
***
Филипп Тимофеевич Петров в отличие от своих предшественников солдат никому неизвестный. Тем не менее его фронтовая биография по-своему уникальна. С 1938 г. до войны он проходил срочную службу на Камчатке в составе 60-го морского погранотряда. Не успел демобилизоваться, как через месяц снова повестка. Но уже на войну. С Барнаула в составе вновь сформированной 42-й краснознаменной бригады, разведчиком, попал под Москву. Филипп Тимофеевич рассказывает: «Зиму 1941-1942 гг. мы ни разу не были в помещении! Строили шалашики, грелись у костров. Действующая армия получала на человека в день по сто граммов сухарей. Помню, нам так плохо стало однажды, что мы лошадь подстрелили и наелись конины без соли. Потом у всех животы поскрутило, не до войны стало...»
Много раз Петров ходил в составе разведгруппы на задание: «Однажды летом пошли в разведку в нейтральную зону. Смотрим, немцы проверяют передний край, а один дурак по нужде поплелся в нашу сторону. Сел в кусты, а мы его тут же и посадили на пятую точку. Фельдфебелем оказался. Видели бы вы его глаза!
На войне чего только не бывает: то мы их, то они нас. Был случай, когда нас обнаружили: моего товарища ранили, а я рукавицы потерял. Помню жалко было рукавицы и странно: как-то мы тогда особо не задумывались, что можно было на войне жизнь потерять так же легко, как варежки.(...) На какое-то время мы забывали, что была у нас когда-то мирная жизнь, что теперь война и через секунду человек, с которым ты только что разговаривал, погибнет. Не верилось до самого конца, не хотелось в это верить. А когда всерьез о том задумывались — мурашки бегали по коже.
Помню, как в начале войны немцы «подшучивали» над нами — сбрасывали пустые дырявые бочки с самолетов, которые летели с гулом и этим шумом всех пугали. Нам казалось, что летит на нас что-то очень страшное. Издевались, сволочи: русские летчики в ту пору только тоску на нас навевали. Фрицы называли их «рус-фанер». Даже немецкие транспортные самолеты летали низко и глушили наших ребят гранатами. Смотрим в бинокль, а они улыбаются».
За защиту Сталинграда Филипп Петров был удостоен ордена Красной Звезды. Там же, под городом на Волге, его тяжело контузило: «Три месяца пришлось проваляться на больничной койке. Глухонемым. Не могу без слез это вспоминать. Я, наверное, столько в детстве не плакал. Думаю: неужели таким чуркой навсегда останусь?.. Но как-то пришла уборщица и бросила на пол дрова — в этот самый момент у меня что-то треснуло в ухе. Подзываю ее, бормочу невнятно. Она меня все никак не поймет, и я ее тоже. Постепенно слух вернулся, а позже разговаривать научился. После контузии меня хотели комиссовать, но я отказался — решил остаться в оздоровительном батальоне, откуда снова был направлен на передовую. Не мог я по-другому: надо было отомстить за двух моих погибших братьев, и я мстил как мог. Я вам скажу, считались мы с ними за всех погибших ребят. Пусть в холоде, в голоде, но — до Победы...»
Как говорит Филипп Петров, «пузо набили впервые вдоволь только в Болгарии». А «совсем уж досыта мы наелись в Румынии, а в Венгрии и кухня совсем стала не нужна. И чем ближе к Берлину — тем сытнее». Война для него закончилась в Австрии.
«Война — она всегда теперь мне вспоминается», — грустно говорит ветеран.
***
Старший брат моего деда (отца мамы), Пылов Василий Васильевич, на фронт ушел 8 августа 1941 г. Ему исполнился 41 год, когда вместе с другими мобилизованными он попал в район станции Кубинка на формирование 46-й танковой бригады. К слову, предшественницей этой бригады была 46-я танковая дивизия, начавшая боевые действия в районе г. Двинск 25 июня 1941 г. Именно на базе этого соединения, понесшего большие потери, особенно в личном составе, и было принято решение сформировать танковую бригаду согласно директивы № 106850 Военного совета Московского военного округа от 4 сентября 1941 г.
Василия Васильевича распределили в моторизованно-стрелковый пулеметный батальон (мспб) танковой бригады. Обмундировали, накормили, на скорую руку обучили и выдали 10 рублей. А в ночь с 22 на 23 сентября в 24.00 бригада в составе 6 эшелонов выехала на фронт в район действий 7-й отдельной армии.
Три дня бригада находилась в пути, к 26 сентября сосредоточившись в районе Барково — ст. Оять Ленинградской области. И уже 27 сентября в 15 часов двумя колоннами выступила в район боевых действий, выполнив учебные стрельбы из всех видов оружия.
30 сентября 1-й танковый батальон бригады во взаимодействии с частями 21-й стрелковой дивизии вступил в бой в двух направлениях: одна группа танков в направлении Свирстроя, а другая — в направлении Озерки.
8 октября бригада, находящаяся в резерве южной группы 7А в районе Нееловщина, получает указание вести разведку в направлении Бардовская, пос.Свирьстрой-3 и Лодейное поле.
9 октября два взвода мспб направляются для ведения разведки в район Вонозеро, ст. Бардовская, где одним из разведчиков был убит финн, находящийся в секрете. В штаб бригады были доставлены оружие белофинна — русская 3-линейная винтовка выпуска 1939 г., портсигар и письмо.
12 октября бригада перебрасывается в район Великик Двор, Прокопьевска, Самойловская, озеро Нексевское, а 21 октября занимает сильно укрепленные узлы сопротивления Заяцкая и Антоновская.
25 октября ее перебрасывают в район Сюрьга — Комбаковов где она снова ведет боевые действия.
Тем временем, противник сосредоточив на Тихвинском направлении около пяти дивизий, из них две танковые, 7 ноября занял Тихвин.
Словно «пожарная команда» 46-я бригада перебрасывается в район Тихвина и 10 ноября, сосредоточившись в районе Сарожа, войдя в подчинение командующего группой войск 4-й армии, снова вступает в бой.
Буквально на следующий день она выбивает противника из важных населенных пунктов Кайвакса и хутора Вехтуй.
12 ноября командующий группой 4-й армии решил наносить главный удар в направлении ручей Пякшин — совхоз Смычка, а вспомогательный в направлении Маклаково — Березовик.
46-я танковая бригада получила приказ сосредоточиться в районе Бродище, Плавун, Вехтуй.
В ночь с 12 на 13 ноября она перешла в этот район, где продолжала вести бой.
13 ноября 46-й танковый полк в составе трех Т-34 и шести Т-26, совместно с моторизованно-стрелковым пулеметным батальоном к 8.00 перешел в атаку в направлении отм. 47,0, свх. (совхоз) «Смычка». Сбив боевое охранение противника на рубеже 47,0, он овладел группой безымянных высот и вышел 100-150 метров восточнее дороги Березовик — Тихвин.
Взрывом мины были повреждены два Т-34. Один Т-26 был подбит. Два других Т-34 начали эвакуацию поврежденных танков, но один из них подорвался на мине, и эвакуацию продолжал один Т-34, прикрываясь огнем поврежденных танков.
В ходе боя танковым полком было уничтожено 2 противотанковых орудия, до 35 солдат и офицеров, подавлены 2 пулеметные точки и подбит один танк.
Батальон стрелков и пулеметчиков в ходе боя вышел 100 метров севернее — восточнее дороги Березовик — Тихвин, уничтожив до 70 солдат и офицеров противника и одну автомашину.
Наши потери составили: убитыми 10 и ранеными 31 человек.
14 ноября части батальона вели бой с противником, укрепившимся в районе свх. «Смычка». Противник предпринимал три атаки, но все они были отбиты с большими для него потерями.
Доходило до того, что он высылал группы автоматчиков в тыл батальона, пытаясь создать видимость окружения. Однако немцев выбили быстро.
Новая атака отряда танков подполковника Василенко и 46-й мспб на свх.«Смычка» была предпринята в 18.00.
К сожалению, из-за сильного минометного и ружейно-пулеметного огня противника она не увенчалась успехом. Батальон потерял 18 ранеными и 8 убитыми. Среди последних был Пылов Василий Васильевич, старший брат моего деда.
На следующий день в 7.00 на совхоз «Смычка» была предпринята вторая атака, которая также осталась безуспешной.
В ходе нее погибли командир батальона и начальник штаба. Затем бригаду вывели в тыл.
Только за 5 дней боев батальон потерял убитыми и ранеными 234 человека.
Всего же из 620 бойцов и командиров на 15 ноября 1941 г. в строю осталось 155 человек.
***
Родной брат матери моего отца (единственный сын в семье) Смыслов Сергей Иванович ушел на войну 19 декабря 1941 г. Как и положено, по призыву в восемнадцать лет. 28 февраля 1942 г. он прибыл для прохождения службы в 13-й Гвардейский артиллерийский полк 1-й Гвардейской мотострелковой дивизии из 186-го армейского запасного стрелкового полка. С этого же дня его зачислили в списки полка на все виды довольствия и определили во 2-ю батарею 2-го дивизиона артполка — разведчиком. С момента подписания этого приказа (№ 42 от 5 марта 1942 года) фронтовая жизнь Сергея уместилась всего лишь в одном архивном деле (приказы по полку), что хранится в архиве Министерства обороны.
1 июня 1942 г. его выбрали в красноармейский товарищеский суд своей батареи.
5 июня 1941 г. 2му присвоили звание «еф«ейтор,, как «проявившему мужество и отвагу на фронте борьбы с германским фашизмом, высоко дисциплинированному, отлично выполняющему задания командования».
20 сентября 1942 г. следующее звание — «младший сержант», как «отлично выполняющему задания командования на фронте борьбы с германским фашизмом, высокодисциплинированному».
В ходе проверки штабом полка 14-15 ноября 1942 г. знаний отделений разведок батарей и дивизионов по артиллерийско-стрелковой подготовке Сергей получил твердую «тройку». Это притом, что из семи проверяемых во второй батареи «четверку» получили два человека, «тройку» — два человека и «двойку» -также двое. А один красноармеец не проверялся.
В приказе по 35-му Гвардейскому артполку (в прошлом 13-й) от 18 ноября 1942 г. говорилось:
«Поверка установила безответственное отношение командиров батарей и дивизионов к вопросу боевой подготовки разведчиков.
Подготовка исходных данных для стрельбы производится крайне медленно и не всеми. Правила ведения пристрелки одним орудием большинство разведчиков не знает.
Подавляющая часть разведчиков слабо или вовсе не владеет Ш.у .и К.у.[2]
Вышеуказанные недочеты имеют место в силу того, что командиры батарей и дивизионов отдали подготовку разведчиков на откуп командирам отделений, а последние сами, за исключением командира отделения разведки 1-й батареи гв. ст. сержанта Горского, слабо подготовлены.
Приказываю: подготовкой разведчиков заниматься лично командирам батареи и начальникам штабов дивизионов. Для разведчиков ввести ежедневный арт. тренаж путем решения коротких летучек по стрельбе одним орудием. На все обнаруженные цели данные готовить разведчикам и при ведении огня первый выстрел под контролем дать разведчику обнаружившему цель и подготовить данные для стрельбы».
А 1 декабря 1942 г. гвардии младший сержант Смыслов погибнет в бою (в разведке), вызвав огонь на себя. О чем будет очень коротко отмечено в Приказе по полку № 127 только 9 декабря 1942 г.: «Нижепоименованных мл. командиров и красноармейцев исключить из списков полка и всех видов довольствия
а/убитых...
6. гв. мл. сержант 2-й батареи Смыслова Сергея Ивановича 1.12.42».
Сергей Иванович погиб в девятнадцать. Погиб геройски. Сдав свой последний экзамен гораздо выше, чем на оценку «отлично». Он отдал свою жизнь за Родину! О его подвиге потом написал в письме родителям командир батареи. Это произошло у деревни Никоново Сычевского района Смоленской области.
С 20 по 30 августа 1942 г. 35-й артиллерийский полк в составе дивизии наступал на прорвавшегося противника 18 км южнее города Козельск. В этих боях огнем полка было разрушено: 1 дзот, 1 блиндаж; уничтожено 22 автомашины, 4 пулемета, 1 повозка и до 40 солдат. Подавлено: 14 минометных батарей, 4 пулемета, 3 артиллерийских батареи, рассеяно огнем до полка немецкой пехоты. Отражено 2 контратаки. Захвачено трофеев: 4 телефонных аппарата, 6 км телефонного кабеля, 6 155-мм орудий, 1500 снарядов и мин.
Потери полка за этот период составили: убитыми 2 человека и ранеными И человек.
С 31 августа 1942 г. по 4 октября 1942 г. полк находился в обороне, поддерживая части 1-й Гвардейской стрелковой дивизии в районе Сметских Выселок Ульяновского района Орловской области. Артиллерийским огнем полка за это время было сожжено 6 домов, подбито 3 танка, разрушено: 10 блиндажей, 3 наблюдательных пункта, 7 дзотов. Уничтожено: 5 пулеметов, 5 автомашин, 1 минометная батарея, 2 мотоцикла, 13 повозок.
Подавлено: 15 пулеметов, 2 минометных батареи, 2 орудия ПТО, 5 артиллерийских батарей...
Потери полка за этот период составили: 8 человек убитыми и 30 человек ранеными.
«29.11.1942 г. с взятием д. Н. Гриневка, — говорится в историческом формуляре 35 гв. ап, — полк сменил боевой порядок в район: оп — Пруды, Кузничиха, Бобровка; нп — Арестово — Новогриневка.
Полк продолжает выполнять поставленную задачу. Основную массу огня обрушили на Никоново, ведя прицельный огонь на уничтожение дзотов и блиндажей.
30.11.42 г. С утра дивизия атакует Никоново. Огневая деятельность противника заметно ослаблена, что является результатом отличной работы нашей артиллерии.
В 12.00 полки заняли Никоново. При детальном осмотре системы обороны д. Никоново установлено: этот опорный пункт противник подготовил заранее с осени, устроив целую сеть блиндажей и ходов сообщений в таком порядке, что передвижение солдат было скрыто от нашего наблюдения.
В д. Никоново имелось: свыше 34 блиндажей, 14 дзотов, 18 станковых пулеметов, 6 ПТО и 4 закопанных танка. Блиндажи и дзоты были настолько прочными, что даже после 12 попаданий в блиндаж, занятый нами, его 105-мм снаряды вреда никакого не причинили.
Все дзоты имели от 1-4 попаданий и только 6 из них разрушены. Гарнизон д. Никоново состоял из свыше 300 человек /5 ГРТД/, которые почти все были уничтожены, так как гарнизон этого опорного пункта получил строжайший приказ не отходить.
С занятием Никоново все наши полки были выдвинуты на его рубеж.
За два дня полк потерял убитыми — 2, и ранеными — 14.
Выведено из строя: 1 орудие, 1 рация и 1 трактор.
1.12.42 г. оставив Никоново противник отошел на рубеж, заранее им подготовленный: м.и Б. Кропотово, В. Кропотово противник имел 70 орудий разных калибров для стрельбы прямой наводкой. За день огнем полка уничтожено: 2 орудия, 4 пулемета и до 50 солдат и офицеров противника. Задача дня взять Б. Кропотово...»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.